Борис Акунин.

Бох и Шельма

скачать книгу бесплатно

Второе соображение было такое: поди докажи, что пешка Шельмой покрадена. Бох – он порядок любит. Нет доказательства вины – нет и наказания, сам говорил. Можно будет напомнить.

Ну и третье – вроде глупое, но оно Яшку больше всего держало. Любопытно было поглядеть на любекского купчину. Иногда Шельма скучал по ихним вечерним беседам. И жалел, что на тот клятый сундук позарился.

Пока колебался, дунуть отсюда, нет ли, стало поздно. Из двери, прощаясь по-немецки, вышел пузом вперед статный Онцыфер Юрьевич, главный новгородский муж, протопал мимо, на склонившегося Яшку и не глянул.

Следом выплыл старый знакомец Бох, заслонил своей чреватой особой весь проем. Поманил белым пальцем, будто только вчера расстались:

– А, Шельм. Заходи. Поговорим.

Побледнел Яшка, побрел.

Бох, не дожидаясь, сел к столу, покрытому конторскими книгами и пергаментами. Показал на середку комнаты: встань здесь. Стал Шельму разглядывать.

Был Бох старый, но при этом не старик. Движения все неторопливые, плавные, голос негромкий, повадка мягкая. Всегда одетый в широкое, просторное, он и в помещении никогда не обнажал седой головы. Носил на ней черную бархатную шапочку «калотту», а сверху, бывало, еще и барет. В этом тоже имелся свой смысл. Если в одной калотте – значит, в добром настроении и склонен поговорить. Если в барете – лучше не суйся.

Сейчас Бох был в одной шапочке, и Яшку немного отпустило. К тому же долго терпеть молчание он не умел. Не выдержал, спросил:

– Как меня Габриэль сыскал, майнхер?

– Очень просто, – ответил Бох. У него всё всегда было «очень просто». – Я попросил наших ганзейцев узнать, в городе ли ты. Они узнали.

В самом деле, тайна объяснилась несложно. Новгородские немцы нюхастые, всё про здешнюю жизнь и местных жителей знают. А только зачем было интересоваться, в Новгороде ли Яшка? Что он за князь такой?

Но про это спрашивать было боязно. Опять же – Шельма похолодел – увидел, что на столе стоит шаховая доска с расставленными фигурками, и одна пешка там не костяная, а деревянная.

Ой!

Перекрестился Шельма:

– Ни в чем перед тобой больше не виноват, вот тебе крест святой! Если что плохое про меня сказали – клевета!

Бох наморщил мягкий, круглый нос:

– Не клянись, не с дураком разговариваешь. – Поймал Яшкин взгляд, брошенный на доску. Пожал плечами. – Я тебя велел не из-за пешки найти. Пешка – пустяк. Деревяшку я даже полюбил. – Голос у него был не сердитый, а веселый. – Ты ведь стащил фигуру, чтоб я тебя вспоминал? Я и вспоминал. Видишь, мне вырезали человечка с круглой башкой и в ней дырочка?

Он протянул Яшке малую куколку. В самом деле: дырочка.

Бох засмеялся.

– Ты меня, я думаю, тоже не забыл.

И поглядел Шельме в середину лба. А потом, как часто бывало, заговорил совсем про иное, была у него такая неуютная привычка.

– Скажи-ка мне вот что.

Ты, помнится, хвастался, что повсюду бывал. В ордынской столице доводилось?

– В Сарае-то? – удивился нежданному повороту Яшка. – Троежды. Живал подолгу.

– Язык татарский знаешь?

– Как русский.

Бох сам себе кивнул, довольный.

– А в Литве?

– Раз сто. И язык ихний знаю.

– А дорогу от Новгорода до Сарая, чтоб через Литву, знаешь?

– Дорог много. Я разными хаживал.

– Тогда у меня есть к тебе предложение. Поступай ко мне снова на службу, временную. Я еду в Сарай. Мне нужен провожатый, кто не только хорошо знает путь, но и хорошо знает мои привычки – что я люблю и чего не люблю. Скучно обучать нового человека. Доставишь меня и мой маленький караван до места – получишь двадцать золотых дукатов.

Под настроение Бох бывал разговорчив и мог подолгу рассуждать о какой-нибудь необязательной умности, но о деле всегда говорил коротко и точно.

Яшка был ошарашен. Не большущими деньгами, на которые можно припеваючи жить два или три года, а тем, что Бох зовет на службу. После того, что меж ними было!

Но сначала спросил не про это:

– А зачем тебе в Орду? Времена в Степи неспокойны. Все говорят, война большая будет.

– Потому и еду, чтобы большой войны не было, а обошлось маленькой. – Немец закончил разглядывать Шельму. Верно, высмотрел всё, что ему было нужно. Подпер рукой толстую щеку, махнул рукой на малую скамейку со звериными лапами. – Садись, Йашка. Разговор будет долгий.

* * *

И началась у них беседа, как в старые времена, когда сиживали по вечерам у Боха в его библиотеке, то есть книжной комнате, и говорили о всякой всячине: бывало, хозяин что-то рассказывал, а бывало, что и Шельма. Слушать купец умел не хуже, чем словеса плести. Эх, хорошая была пора.

– Все говорят, что на свете борются две силы, но понимают их по-разному, – так начал Бох. – Отцы церкви утверждают, что это Бог и Дьявол. Философы – что Добро и Зло. А я смотрю на жизнь со своей купеческой точки и ясно вижу, что силы эти зовутся Торговля и Война. Когда в мире правит Война, он превращается в ад. Нет законов, покоя, доброты, понимания, созидания. Лишь разрушение, разорение, глумление, страдание, голод и смерть. Если же правит Торговля, жизнь не становится раем, но делается сносной и разумной. Пропадают голод и нищета, расцветает строительство, люди не вгрызаются друг другу в глотку, а предпочитают договариваться. Товары и новшества свободно перемещаются из края в край земли. Всё время изобретается что-то новое. Человеки работают и шевелят мозгами, думая, как бы добыть побольше денег. Ибо деньги, Йашка, – производное от ума и трудолюбия. Тут чего-то одного недостаточно, нужны оба ингредиенса.

Здесь по Шельминому лицу, должно быть, прошло некое движение. Бох погрозил пальцем, сбился со своей проповеди:

– Хитростью добыть денег, конечно, можно, но не очень много и ненадолго. Если ты этого еще не понял, загляни в зеркало.

– Понял, понял, – быстро молвил Яшка. – Я чего? Сижу, слушаю.

– Вот и слушай. Торговля подобна кроветоку. Она перегоняет товары и знания меж членами и органами тела, имя которому Человечество. Война лишь попусту проливает кровь Людного Мира, Торговля же качает ее и насыщает. Знаешь, что такое Добро и Зло?

Шельма помотал головой. Ему о таких вещах задумываться не доводилось.

– Это очень просто. Добро – всё, что во благо Торговле. Зло – всё, что ей во вред и на пользу Войне. Согласен?

Яшка кивнул. Войну он тоже сильно не любил.

– А теперь гляди, что творится на земле в сей год, по вашему русскому летоисчислению от сотворения мира 6888-ой.

Бох пододвинул ближе доску, смел рукавом фигуры.

– Вот здесь, на самом западе Европы… – Поставил в уголок двух малых пехотинцев, черных. – …Англичане враждуют с французами, а германские княжества грызутся друг с другом. – Поставил белую пешку. – Итальянцы меж тем работают, богатеют, производят много хороших товаров. Но весь этот угол, Шельм, большой важности не имеет. Видишь, я поставил сюда одних пешек. Знаешь почему? Потому что настоящая сила не на Западе, а на Востоке. – Купец взял всех царей с царицами, расположил кучкой на противоположном конце доски. – Всё главное там – в Китае, в Индии: многолюдство, богатство, завидный товар, ученые открытия. Когда Торговля обеспечивает свободное обращение крови меж Востоком и Западом, древо Человечества растет и зеленеет. Артерий три. Одна – через Египет и Святую Землю, но сейчас этот путь перекрыт мамелюками, которым пиратствовать выгоднее, чем торговать. Другая шла через Византию, однако ныне обрезана турецкими варварами – османами. С ними сговориться невозможно, они люди Войны и поумнеют еще нескоро. До недавнего времени Восток с Западом торговали по третьей дороге – через Великую Степь и Золотую Орду. Так товары попадали в Крым, в Новгород, в Литву, а оттуда и дальше. Но и здесь сбираются тучи.

Бох со стуком впечатал в середину доски одну за другой три фигуры: черную башню и двух черных слонов.

– Тут расположены три могущественных татарских королевства. В Самарканде правит грозный эрцгерцог Тамерлан. Золотая Орда разделилась на две державы – Синюю Орду и Белую Орду. В первой сидит воинственный король Тохтермиш, во второй – канцлер фон Мамай, правящий от имени юного короля Магомет-Булака.

Бох коверкал татарские имена на немецкий лад, и Яшка не сразу понял, что Тамерлан – это самаркандский эмир Тимур-Ленг, «Тохтермиш» – хан Тохтамыш, «канцлер фон Мамай» – сарайский беклярбек (то бишь главный воевода) Мамай, а «Магомет-Булак» – тамошний же хан Мухаммед-Булак, Мамаев воспитанник.

– Все эти три потентата ненавидят друг друга и готовятся к войне. А войска у каждого больше, чем у всех европейских государей вместе взятых. Когда в Великой Степи начнется великая бойня, торговле с Востоком наступит конец. И надолго.

– А у нас про татарскую вражду не говорят, – удивился Яшка. – Только, что будет война меж Москвой и Мамаем.

Купец пренебрежительно скривил сочный рот:

– Это война малая, важности она не имеет. Сколько понадобится канцлеру фон Мамаю, чтобы привести в покорность московского эрцгерцога Димитра? Два месяца? Три? Не больше.

– Как сказать, – усомнился Шельма. – За великим князем Дмитрием Ивановичем, почитай, вся Русь. Ну, или почти вся, – добавил он, вспомнив, что новгородцы с тверичами решили против Орды не ходить, а Рязань с Москвой в ссоре. Многие на Руси только рады будут, если Мамай с москвичей спесь собьет. Больно властен и алчен великий князь московский. В Новгороде его больше, чем татар боятся. Опять же татаре далеко, а Москва – вот она.

– Что такое «Русь»? – Бох пожал плечами. – Не страна, одно название. Вроде Германии. Князьки рвут друг у друга куски, сосед для них хуже татарина. А в Степи правят по-настоящему великие государи. Начнут между собой воевать – нескоро закончат. Затем я и еду в Сарай, чтобы не допустить большой войны. Еще хочу учредить свою торговую контору на полпути между Востоком и Западом – в Хорезме или в Самарканде. Сам знаешь, дорога из Европы в Китай занимает девять месяцев. Но если открыть собственное отделение на половине пути, выйдет огромная выгода. Отсюда, из Новгорода, до Сарая можно добраться с товаром за два месяца. И еще за сорок дней в Хорезм. А там уж будут ждать на складах товары, доставленные из Китая и Индии. Шелк, пряности, благовония, драгоценные камни, ароматный сандал, – мечтательно произнес купец, и его голубые глазки замаслились. – А мы бы привозили с запада фламандские ткани, цветные кожи, янтарь. Индийцам теплых одежд не надо, а вот китайские вельможи охотно покупали бы русские меха… Все бы работали, все бы богатели, все бы учились друг у друга ценному.

– Не пойму я что-то. – Яшка почесал затылок. – Хорезм у Тимур-Ленга, Тамерлана по-вашему. А ты едешь в Сарай, к Мамаю. Пошто?

– Так надо, – коротко ответил Бох. – Везу канцлеру заказной товар. Какой – тебе пока знать незачем. После сам увидишь… Ну что, послужишь мне? Проведешь мой караван? Только учти: из новгородских владений мы повернем в Литву, а потом проследуем через земли Рязанского герцогства. Москву обойдем, мне ее не надобно.

Шельма и сам Москву недолюбливал – как и положено настоящему новгородцу, жителю самого большого, свободного и богатого города на Руси. Москва, конечно, тоже мясиста, но там предприимчивому человеку настоящей воли нет. Захочет великокняжий слуга тебя прижать, и не пикнешь. А в Новгороде попробуй-ка, власть, подури: враз в вечевой колокол ударят.

– Через Москву ближе выйдет, – всё же сказал Яшка, уже рассчитывая путь, хотя сомнение, наниматься ли к Боху на службу, у него пока оставалось.

– Ближе не всегда значит короче. – Купец провел пальцем по бороде, будто собирался полакомиться вкусным. Так он делал, готовясь что-нибудь рассказать, и Яшка уселся поудобнее. Сказы у Боха были занятные.

– …Однажды был у меня партнер, некий Готлиб из Бремена. Собрали мы с ним большой караван в Персию: шерстяные и льняные сукна, узорчатые сапоги, конскую сбрую и серебряные слитки, которые тогда в Европе были дешевы. Добрались до Адриатики, а там заспорили. Готлиб хотел взять корабль и плыть прямо в Сирию, откуда до Персии близко. Он говорил: через полтора месяца на месте будем. Я ему в ответ: пиратов много, давай лучше сушей. Но мой компаньон ни в какую. Без риска, мол, большой прибыли не бывает. Поделили мы с ним товары, и поплыл он ближней дорогой, а я отправился дальней – через Сербию, Византию, Малую Азию. Тогда это еще можно было. Полгода добирался я до Персии. Беспокоился, что бывший партнер мне все цены собьет. Однако Готлиб не попал в Персию. Его схватили египетские пираты, весь груз отобрали, а самого продали в рабство в Алжир. Оттуда я выкупил беднягу только через четыре года. Нищего и к тому же оскопленного, ибо он попал на службу в гарем. Понял, Шельм, к чему мой рассказ?

– К тому что Москва с Мамаем не ладит, и если ты напрямки поедешь, можешь без всего остаться. Отберет Дмитрий Московский твой товар, да еще оторвет тебе то же, что алжирцы Готлибу.

– Не жалко, оно мне без надобности, – засмеялся старый купец. – Товар жальче, но и не в товаре дело. Жалко великих планов. Однако суть ты ухватил правильно. За сметку тебя и ценю.

Вот теперь настало самое время спросить о том, из-за чего Яшка пребывал в колебании.

– Даже после того, что в Любеке было?

– Именно из-за того, что было в Любеке. Ты шельма, но ты не дурак. Знаешь, что со мной шутки шутить не стоит. Второй раз не дерзнешь. Верно? – И опять со значением поглядел на лоб с отметиной.

– Да я раньше сдохну, чем попробую твою милость обмануть! – вскочил с сиденья Яшка.

– Наоборот, – добродушно молвил Бох. – Сначала попробуешь, а сдохнешь потом. И наверняка. Я редко кому даю второй шанс, а третий – никому и никогда. Так что ценю я тебя не только за сметку, но и за полную между нами очевидность. Ты шельма, я это знаю. И ты знаешь, что я знаю, что ты шельма. Значит, мы не можем ввести друг друга в заблуждение. А еще ты знаешь, что я умею наказывать. И умею находить тех, кто мне нужен, где бы они ни были. Еще не бывало человека, который мог бы от меня спрятаться, если я его ищу.

– Твоя правда, – склонил голову Яшка.

Дурак он был, что позарился на те дукаты. Умный человек должен соображать, с кем связывается.

Вдруг сделалось ему легко и радостно. Представил долгую дорогу в Сарай, да с таким сотоварищем, да за щедрую плату.

– Говорить с тобой будем, когда ты барет снимаешь? – спросил Шельма. – Как тогда, в Любеке?

Засмеялся Бох:

– Будем. По правде говоря, я тебя и из-за этого беру. Слуги мои честны и мне преданны, но с ними об интересном не поболтаешь. Скучал я по тебе, русский плут. Ну что, мир и старое позабыто?

Скрепили договор рукопожатием.

Слово о дальних странствиях

И уж Яшка расстарался. Знал, чем хозяину угодить.

Хозяин не должен видеть, как подручный человек хлопочет и обустраивает мелочи. Будто всё своим хотением образовывается, и дорога-матушка сама под ноги ковром стелится.

Выдал купец Шельме мошну серебра на расходы. Чтоб нанял охрану, закупил пропитание, овса для лошадей и прочего, по потребности. Дал сроку неделю.

Через три дня Яшка предстал перед господином, скромно-благостный. Сказал: «Коли твоей милости угодно, можно хоть завтра в путь». И мошну протягивает.

Купец седые брови сдвинул, пересчитал серебро – изумился. Денег не меньше, а больше стало.

– Как это понимать? – говорит. – Тебе было дадено две тысячи серебряных грошей, а тут две с половиной. Одна охрана, полсотни воинов, мне сказывали, в пятьсот, если не в семьсот встанет.

– Очень просто, – дозволил себе Яшка спересмешничать любимую присказку немчина, однако без ухмылки, а почтительно. – На охрану тратиться ни к чему. Новгородские земли спокойные. Если и попадется ватага разбойников, то невеликая. Литовцы ганзейского каравана не тронут, им себе дороже с вами ссориться. Рязанское княжество мы краешком пройдем, пустыми полями. Там не живет никто, лихих людей нету. А дальше татарская степь, в ней никто озоровать не смеет. Мамай не дозволяет.

– Но почему денег стало больше?

– Потому что я лошадей с повозками продал. Не нужны они нам.

– Как так?!

– Мы реками поплывем, оно чище и приятней. А понадобится сушей везти – новые возы на месте купим. Много дешевле выйдет, чем в Новгороде.

Повел Шельма купца на волховскую пристань, а там уж стоит, покачивается крепкий насад, нанятый у знакомого корабельщика вместе с тягальщиками-бурлаками. Немецкий груз для Сарая лежал в чреве судна: четыре зашитые в рогожу, опечатанные сургучом штуковины вроде недлинных бревен, сильно тяжелые – кнехты каждую вчетвером тащили, да несколько небольших бочонков, непонятно с чем, но довольно легких. Очень Шельме было любопытно, что за товар такой, прямо голову сломал. «Бох Кауфхоф» торговал вещами дорогими и редкими, какие надобны знатным особам. В бочатах могли быть засахаренные плоды-ягоды, немцы искусно готовят это драгоценное лакомство. Но в рогожах-то что? Ничего кроме статуй, какими дворцы и храмы украшают, Яшке на ум не приходило. Когда при ударе о причал свертки лязгнули, Шельма понял, что угадал: медные либо бронзовые фигуры – во украшение ханских чертогов, вот что это такое.

Бох обошел корабль от носа до кормы и сверху донизу, остался очень доволен, а более всего оценил Яшкину заботу о хозяйском удобстве. Зная привычки немца, Шельма велел поставить на палубе шатер. Пожелаешь – верх откидывается, и можно на звезды смотреть, Бох это любил. Внутри мягкие подушки – лежать, кресло – сидеть, столик для писания.

– Молодец, не ошибся я в тебе, – молвил купчина. – Завтра с утра поплывем.

Поплыли.

От Нова-города вверх по Мсте; у волока разгрузились, и бурлаки обратились волочильщиками, дотащили насад до Волги, невеликой речки. Там Шельма новгородскую артель рассчитал, потому что до самой Ржевы плыть было всё вниз по течению.

В городе Зубцове надо было поворачивать – дальше начиналась Тверь, куда заплывать незачем. Тверичи новгородцев не любят и после недавней войны к себе не пускают.

Наняли новых бурлаков, тянуться вверх по реке Вазузе до Вязьмы, литовского городка. Оттуда, через литовскую же Калугу, надо было доплыть до города Одоева, а дальше водный путь заканчивался и начинался сухопутный.

Речное путешествие шло гладко и покойно – за исключением одной жуткой жути, о чем сказ впереди.

Днем Бох играл сам с собой в шахи, или щелкал на абакусе, записывал цифирь, или просто смотрел на берега и реку, надев свой барет, и это означало, что подходить к нему нельзя – думает, а о чем – поди знай. Ночью, если звездная, немец подолгу глядел в небо через медную трубку. Зачем – опять непонятно.

Но если у купца на седой голове была одна бархатная калотта, а сам он не писал и не двигал по доске фигуры, Яшка смело к нему подходил и заводил беседу, это не возбранялось. Иногда, правда, посреди увлекательного разговора, Бох вдруг становился рассеян и лез в мантельташ за грифельком. Мантельташ – это у немцев такой лоскут, пришиваемый поверх плаща-мантеля, навроде малой сумки. У хозяина в том хранилище лежали мелкие полезные вещицы: печатка – к письму прикладывать, книжечка для цифири, грифель чем в книжечке писать и складной ножик чем острить грифель. Если Бох начинал калякать по бумаге, Яшка сразу отходил. Знал: сейчас господин и барет нацепит.

Тогда Шельма отправлялся к кнехтам, чесал языки с ними. Не больно-то увлекательные выходили беседы, но молча Яшка существовать не умел – если, конечно, не был занят делом.

Единственный, с кем он никогда не заговаривал и даже близко не подходил, был страшный Габриэль. К нему и немцы не совались, боялись.

А ужасному человеку, кажется, никто был и не нужен. Он обычно сидел на борту, свесив наружу ножищи в красных сапогах, и делал одно из двух: либо почесывался в разных местах, прежде всего по плешивой макухе, своим редкозубным железным гребнем – вот, оказывается, для чего висел на поясе сей предмет (так, во всяком случае, думал Яшка, пока не случилась жуткая жуть, про которую уже скоро); либо же вымастыривал нечто более удивительное – широким ножом с невероятной искусностью вырезал цветы из всякой снеди. Годились ему и яблоко, и свекла, и репа, и морковина – что угодно. Мог и слепить цветок – например, из хлеба или мягкого немецкого сыра. Розы, ромашки, толипаны, лилии выходили из костлявых пальцев будто живые, и даже краше, чем живые. Но заканчивалось всегда одинаково. Габриэль долго вертел готовый цветок, разглядывал что-то, подправлял, а потом, налюбовавшись, сжирал. Глядеть на это было тошно – Яшка отворачивался.

Однажды, когда Бох был в разговорчивом настроении, Шельма набрался смелости и спросил: отчего это Габриэль такую красоту жрет, не сохраняет?

– Я думал про это, – ответил купец. – И вот что мне кажется. Габриэль страшный, правда?

– Бррр, – подтвердил Яшка.

– Самые страшные люди – те, кто не находит в жизни ничего достойного и красивого. Им ничего и никого не жалко, от этого они безжалостны. Но красоту они тоже чувствуют и тоскуют по ней сильнее, чем остальные. Габриэль делает красоту своими пальцами, потому что не находит ее вокруг.

Шельма подумал-подумал – развел руками:

– Чего-то я не понял.

– Может, я всё это напридумывал. – Бох задумчиво погладил бороду. – Я люблю придумывать. Почему бы тебе не спросить у Габриэля самому?

Яшка поежился. Купец же засмеялся, он нынче был весел и словоохотлив.

– Рассказать, как я взял его на службу? Ну, слушай… Был я по делам в Константинополе и однажды увидел, как у городской стены рубят головы захваченным арабским пиратам. Осужденных преступников было не меньше тридцати, а палач всего один, но в своем жестоком ремесле великий мастер. Мне нравится наблюдать за теми, кто красиво делает свое дело, даже такое страшное. Палач двигался легко, точно и изящно, будто королевский танцовщик. Головы слетали с плеч и сами откатывались в положенное место; кровь била струями, но ни одна капля не попадала на белоснежное одеяние палача. Должен сказать, что на казнь Габриэль всегда переодевался из красного в белое.

скачать книгу бесплатно