Цвет её слов

Aksinya ren

Цвет её слов

Пролог

Резкий, настойчивый свет прорвался сквозь плотные шторы, оставляя на внутреннем веке мерцающие пятна янтаря. Энн нехотя моргнула, пытаясь удержать в ускользающей памяти осколки сна – чего-то неестественно яркого, полного живых, ослепительных красок, таких, каких не существовало в её привычном мире. Там, во сне, она чувствовала прикосновение чего-то давно забытого, почти утраченного, и просыпаться не хотелось совершенно.

Над ухом раздался мягкий, но требовательный голос мамы.

– Энн, вставай, соня. Утро уже.

Она что-то невнятно пробормотала в подушку, пытаясь нырнуть обратно в ускользающую реальность сна.

– Ну же, милая, – мама ласково потянула одеяло, – завтрак стынет. Нам нужно выезжать к бабушке пораньше, пока пробок нет. Поспишь в машине, хорошо? – мама снова позвала, всё так же мягко, но уже с оттенком спешки.

Энн вздохнула. Обычно она не спорила с родителями, особенно когда ей объясняли причины. Это было логично: меньше пробок – меньше времени в душной машине, больше времени у бабушки. Логика всегда побеждала её детские капризы.

– Ладно, мам, – голос прозвучал охрипшим от сна. Она потянулась, зажмурившись, и села на кровати.

Мама улыбнулась, провела рукой по её волосам и вышла из комнаты, оставив за собой лёгкий шлейф утренней свежести после душа.

Комната Энн была её крепостью, её собственным, тщательно выстроенным миром, который дышал спокойствием и естеством. Стены выкрашены в мягкие зелёные и землисто-коричневые тона, создавая ощущение погружения в лес, убежище от внешнего, слишком громкого и механического мира.

Повсюду висели её рисунки – пейзажи, наброски лиц, абстрактные всплески цвета, словно попытка удержать на бумаге то, что она видела во снах. На полках теснились многочисленные книги, их корешки, потёртые и новые, были свидетельством бесчисленных часов, проведённых в других реальностях. Рядом с ними стояли грамоты за конкурсы чтецов, скромное напоминание о её нежной, но сильной связи со словом. Казалось, вся её жизнь, вся её сущность умещалась здесь, в этих четырёх стенах.

Энн подошла к окну и потянув на себя шнурок жалюзи, открыла двери в реальность. Духота тут же ударила в нос, плотной волной, будто в лёгкие кто-то втолкнул, пыльный камень. За стеклом простирался привычный, но глубоко чуждый ей ландшафт индустриализации. Множество машин, выстроившихся в почти идеальные ряды, уже ждали своего часа на магистрали. Даже сейчас, рано утром, когда город ещё спал, она видела его таким, каким запомнила из тысяч наблюдений – единой, размытой картинкой из разных времён суток. Яркие, кричащие вывески торговых центров и бесконечных магазинов, хоть и не работали, но вспыхивали в её памяти неоновыми огнями ночи, забивая собой все естественные оттенки.

Она любила сидеть у окна до поздней ночи, наблюдая, как меняется город, как он пульсирует светом и шумом. Но он был ей противен. Каждое вдыхание этого воздуха ощущалось как яд. Ей хотелось бы оказаться во времена средневековья, где, пусть и было грязно, пахло навозом и кострами, но дышалось, она была уверена, точно легче. Там, наверное, ещё существовали места, где можно было по-настоящему вдохнуть полной грудью, без этого постоянного ощущения пересохшего растения под палящим солнцем.

Энн собралась удивительно быстро, хотя обычно её утренние сборы напоминали медитативный ритуал, где каждый предмет имел своё место и время. Она бережно, словно священные артефакты, складывала в дорожную сумку все необходимое на лето: акварельные краски, пухлый альбом для набросков, исписанные тетради со стихами и отрывками будущих историй, и, конечно же, стопки книг – её верных проводников в бесчисленные путешествия.

Мама, заглянувшая в комнату, замерла в проеме, глядя на внушительную стопку вещей у выхода.

– Куда же ты это все тащишь, милая? – в её голосе звучало лёгкое недоумение. – Будто собралась переезжать навсегда.

Из-за спины мамы выглянул папа, его лицо с "жизненной картой"морщин, прорисованной счастьем и спокойствием, сразу излучало тепло.

– Ну что ты, дорогая, – мягко вмешался он, защищая дочь. – Она же всегда берет с собой свой мирок. Пусть берет, в машине места много.

Мама с улыбкой кивнула, будто только что осознала очевидное. Энн аккуратно, словно боясь повредить хрупкое равновесие своего багажа, сложила его у двери и села за стол.

На завтрак были вафли, её любимое утреннее блюдо. Она уплетала их с сосредоточенностью и элегантностью, достойной аристократки, не проронив ни крошки. Родители сидели напротив, излучая мягкость и аккуратность, казалось, сотканные из утреннего света. Папа, с этими глубокими, счастливыми морщинами вокруг глаз, олицетворял саму доброту. Мама, которой уже почти сорок семь, выглядела удивительно юной, словно время не имело над ней власти.

Рыжие волосы Энн, словно пламя, ниспадали на её хрупкие плечи. Мама погладила её по голове, а потом осторожно начала расчёсывать пряди, пока Энн продолжала наслаждаться вафлей.

– Какие же у тебя красивые волосы, будто хвост огненной лисы, – прошептала мама, любуясь ими. – В кого ты у нас такая?

– Это олицетворение её характера, милая, – с гордостью сказал отец, подмигнув Энн. – Этим она вся в меня!

Энн рассмеялась, отложив вилку.

– Нет, папа, ты меня прости, но это я в дедушку, – она серьёзно посмотрела на него. – Он же был рыжий. А я читала, что это рецессивный ген, который может проявляться через поколения, если оба родителя несут его, даже если сами не рыжие.

Папа, слегка опешивший от такой научной аргументации, покачал головой.

– Да уж, – улыбнулся он. – И умом, и фантазией ты тоже в дедушку. Что ж, сейчас приедем к родителям, и вы вновь будете болтать о том о сем, нам, простым смертным, неведомом.

– Поскорее бы, – мечтательно прошептала Энн, и в её глазах, на миг, промелькнули те самые, неестественно яркие краски её сна.

Закончив с завтраком, который оставил после себя лёгкое, приятное послевкусие вафель и семейного тепла, они вышли из дома. У подъезда стоял их семейный автомобиль – внушительный внедорожник цвета мокрого асфальта, блестящий чистотой.

Мама, открывая заднюю дверь для Энн, заглянула в салон. Навигатор на приборной панели уже светился тусклым синим светом, предрекая: «Ехать 3 часа 35 минут». И это, как машинально отметил про себя папа, без учёта пробок, которые могли возникнуть позже.

– Энн, – голос мамы стал чуть тише, словно она делилась секретом, – можешь поспать ещё, если хочешь. Дорога долгая.

Они расселись по своим местам, щёлкнули замки ремней безопасности. Мама, пристегиваясь, чуть нахмурилась: её ремень, привычно капризничая, не застегнулся до конца, оставив маленький, едва заметный, но ощутимый люфт. Она лишь махнула рукой, словно отгоняя назойливую муху, или, что вероятнее, привычную досаду.

Папа, бросив быстрый тревожный взгляд на неплотно застёгнутый ремень жены, нахмурился, но промолчал. Он был уверен в своём вождении, как в силе земного притяжения. Пятнадцать лет за рулём – ни единой аварии, ни одной царапины по его вине. Это было его гордостью, его непоколебимой аксиомой.

– Ну да ладно, – тихо пробормотал он, обращаясь скорее к себе, чем к жене, – пристегнись хотя бы для вида, чтобы камеры штраф не прислали.

Энн, погруженная в свои мысли и не желавшая вновь втягиваться в прозу дня, не стала пристёгиваться. Она просто легла на заднем сиденье почти в полный рост, упираясь головой в мягкую спинку и вытянув ноги. Шум двигателя, равномерный, успокаивающий гул, и лёгкое, плавное покачивание машины по ровному асфальту действительно помогали ей уснуть.

Глубокое, успокаивающее укачивание внезапно сменилось резким, пронзительным визгом тормозов, который впился в барабанные перепонки, словно острые когти. За ним, без предупреждения, последовал чудовищный удар – глухой, сотрясающий весь мир, от которого тело Энн подбросило вверх и тут же бросило обратно на сиденье, жёстко вдавив в обивку. Затем раздался хрустальный, разлетающийся звон бьющегося стекла, словно тысячи хрупких надежд рассыпались в прах.

Крики. Неразборчивые, пропитанные болью и ужасом, крики родителей.

Все промелькнуло в голове Энн вихрем, слишком быстро, чтобы что-либо осознать, слишком нелепо, чтобы быть правдой. В одно мгновение уютное убежище превратилось в ловушку.

Она распахнула глаза. Воздух был полон запаха горелой резины и чего-то острого, смешанного с пылью и запахом крови, который она ещё не распознала. Машина была искорёжена, словно её скрутили чьи-то невидимые, гигантские руки. Лобовое стекло превратилось в паутину трещин, а местами вовсе отсутствовало, зияя рваными краями. Передние сиденья были вывернуты, сломанные, неестественно изогнутые, и из-за них доносились лишь приглушённые, стонущие звуки, не похожие на голоса её мамы и папы. Вокруг был хаос.

Шок. Он накрыл её волной, ледяной и всеобъемлющей, обездвижив все мышцы. Паника. Она начала пульсировать где-то глубоко внутри, под рёбрами, ускоряя сердцебиение до немыслимой частоты. Но крика не было. Ни звука. Горло было словно сдавлено невидимой тисками. Все её эмоции, весь ужас, вся боль – они разрывали её изнутри, но оставались заключёнными в душе, не находя выхода наружу, запертые в хрупком теле, которое ещё секунду назад мирно дремало на заднем сиденье. Глаза, широко распахнутые, безмолвно впитывали ужасающую, неподвижную картину вокруг.

Тишина. Она была настолько оглушительной после разрывающего реальность грохота, что казалась сама по себе пыткой. Энн погрузилась в темноту, но это не было сном. И теперь она вновь открыла глаза.

Её тело все ещё находилось в искорёженном чреве машины, но голова и плечи уже лежали на шершавом асфальте, будто она, в своём предсмертном порыве, отчаянно ползла, пытаясь выброситься из этого смертоносного кокона. Мир перед ней расплывался и дрожал, но сквозь пелену боли проступил силуэт.

Перед ней стоял пожилой мужчина. Он держал две трости – одну чёрную, другую белую, и выглядел странно. Статный, ухоженный, одетый в костюм из непонятного века, он был словно современно древним, вневременным. И самым жутким было то, что он стоял спокойно, будто не видел кошмара вокруг, будто всё для него лишь фоновая декорация.

Он поклонился, как будто они встретились в парке, а не на месте чудовищной аварии.

– Доброе утро, дитя, – его голос был ровным, без единой эмоции.

Энн, стиснутая между обломками и землёй, почувствовала, как её лёгкие, булькающие, пытаются выдавить из себя слова.

– Помогите! – голос вырвался хриплым шёпотом. – Родителям… Помогите родителям! Им нужна помощь!

Мужчина чуть склонил голову, его взгляд был пристальным, но отстраненным.

– А как же ты, девочка? – спросил он, будто она была наименее важным элементом этой картины.

– На меня плевать! – слезы текли по её щекам, обжигая кожу, но крика по-прежнему не было. Все её отчаяние оставалось внутри. Она чувствовала, как пытается ползти к машине, к родителям, но тело не слушалось, оно было неподвижным, лишь в её фантазиях она рвалась к ним. – Я и так чужая в этом мире, а они… они так счастливы… Помогите им! Кто вы?!

Она попыталась повернуть голову, заглянуть в машину, увидеть их лица, но дедушка наклонился, его рука, тонкая, но удивительно сильная, перегородила обзор.

– Прости, девочка, – сказал он, и в его голосе не было ни капли сочувствия, лишь констатация факта. – Я не могу спасти то, что уже ушло. Но могу помочь тебе. Хочешь ты этого?

Отчаяние заглушило всякую логику. Если он может помочь, то почему не им?

– Раз можете, заберите меня, а их оставьте! – молила Энн, её голос дрожал. – Кто вы? Бог? Ангел? Да хоть Дьявол, мне не важно! Как там говорится, вы сделки заключаете с душами? Помогите им!

– Я не могу, девочка, я уже сказал, – его тон оставался неизменным. – Но в последний раз предложу, так как ты мне нравишься. Хочешь ли ты попасть в другой мир и начать все заново? Хотя не обещаю, что будет просто.

Энн, захлёбываясь собственными слезами, замотала головой. Идея нового мира без родителей была невыносима.

– Нет! Я не хочу жить одна! Я тут не выживу!

Мужчина слегка улыбнулся.

– А я и не говорю, что ты будешь жить тут, – его взгляд скользнул по искорёженной машине. – Ты будешь жить в другом мире, хоть и не таком, как этот.

Она вновь попыталась отказаться, но слова застряли в горле. Мужчина пожал плечами, его силуэт начал таять, растворяясь в воздухе, словно дым. Паника, которая до этого была внутренней, вырвалась наружу, холодным комком подступив к горлу. Он исчезал.

– Стойте! – крикнула она ему вслед, и этот звук наконец-то вырвался из её груди, пронзая тишину.

Она посмотрела вокруг. Но ничего не видела. Мир словно отвернулся от неё, погрузившись в непроглядную черноту, будто у неё пропало зрение. Паника усилилась. Она оставалась одна в этой жуткой тишине, в темноте, где только что были её родители, а теперь их нет, и не будет.

– Я согласна! – голос был отчаянным, почти сломанным.

Дедушка, уже едва различимый силуэт, лишь улыбнулся, и в этой улыбке было что-то древнее и непостижимое.

Энн отключилась.

Час