скачать книгу бесплатно
– Ну, смотри…
– А чё смотреть-то! Дура ты, ли чё ли? Там же ведь, в вошь-мать, н-не одна доска и н-не щепки, а плахи, а они ведь не выболели, не исхудали… Потаскай-ка их, иди, попробуй. И шиферу – того не один листик. А если перекладывать, то уж все. Н-не разложишь же на кучки. Увидят, скажут, ага, чё, мол, а не себе ли отложили?! Никакого соображенья у человека. Говоришь, а чё говоришь? Языком лишь бы зудить. Домой-то в этот раз думашь, нет ли, пару фляг везти?
– Ну. Врачу-то надо да и…
– Так и чё? Опять всё с ямки перетаскивать назад?.. Ты покумекай!
– Скажи, что лишний раз пальцем лень пошевелить.
– Ну, прямо-ёшь-твою-в-вошь-мать! Лень! Лень! Да ты пошто така-то, баба, а?! Ну не баба, а шипичка. Хошь бы поесть дала спокойно… Лень-то тут при чём? Котелком нужно варить. – Прокопий постучал себя по лбу вилкой. – Наоборот ещё всё надо по… как тебе бы объяснить?., по… ещё и ямку приоткрыть – вон она, дескать, лезь, кому охота, смотри, а я, мол, не боюсь… так, поспокойней чтобы, но…
– А, ну тебя, и слушать тошно. Легче с печкой вон договориться. Пойду дымарь вон лучше разводить.
– Ступай, ступай, давно бы так… Э-э-эй, Аграфена, ещё бы кружечку дала! С одной-то и не наработаешь.
– Ага! А эт-то вот н-не видел! – ответила Аграфена мужу, сунув к носу его кукиш.
Прокопий отмахнулся от кукиша вилкой и просить больше не стал. Его отступчивость показалась Аграфене подозрительной. Знает Аграфена, что коли уж захотел Прокопий выпить, то всю душеньку вымотает, землю сквозь туда-сюда пророет, но своего добьётся. Идёт Аграфена за зелёную штору и осматривает стоящие в самом углу, за дровами, фляги с медовухой. Дёргает за замки – целы те. Наклоняется ниже и близоруко щурится. Печати (неизвестные Прокопию) – приклеенные воском волоски – не потревожены. Аграфена успокаивается.
– Я уж, грешным делом, подумала, ключик подобрал или гвоздём как наловчился… Тут на тебя лени не накатишь, гору раскидашь, – сказала так и как бы в простодушии добавила: – А замочки-то вроде в порядке.
– Иди, иди, коли пошла… разводи дымарь. Нужны мне твои замочки. Отродясь не лазил под замки. Иди. Иди. Уж обогрело.
– Ты тоже очень-то тут не рассижывайся.
– Ты дай поесть-то мне хошь толком. Не на гулянку, наверное, собираюсь.
– Будешь уходить, стол от мух хошь полотенцем вон прикрой.
– Шуруй, шуруй. Прикрою. А то в ушах уж от тебя звенит.
Спустя два часа уже припекает. И крепко-крепко припекает. Небо безоблачно. Листья на берёзах не шелохнутся. На осинах – дрожат от восходящих потоков нагретого воздуха. Над пасекой повис пчелиный гуд.
Со свободным от сетки лицом через сдвинутые на кончик носа, который у него, как говорит Аграфена, рос на семерых, а одному ему достался, очки Прокопий рассматривает, повернув её к солнцу, рамку. Аграфена дымит из дымаря в раскрытый улей. Оба в белых халатах.
– Обезматил он… ли чё ли? – бормочет Прокопий.
– Недолжён.
– Знаю, что не должён.
– А чё тако?
– Не червит.
– Где при облёте, может быть, погибла? – предполагает Аграфена. – Мало ли… сглотнула, может, птичка?
– Всё мо-о-о… а, нет, есть! Вон, в самом углу. Видишь?
– Где? Да я кого там без очков-то!
– Ну, слепошарая… да вон же!
– A-а, ну-ну, вижу…
– Да ты куда?! Халат-то мне спалишь! Спишь? А? Сюда вот… видишь, где лезут, туда и дыми.
– Туда и дымлю.
Аграфена шустрее заработала дымарём, но через минуту, то ли устав, то ли забывшись, снова начала дымить кое-как и куда попало.
– Слышишь? – спросила она.
– Кого?
– Коршун пить просит.
– Напои.
– К дожжу… Не растаскал бы куриц дома-всё и кружал над нашим домом. Заиграются – обо всём на свете позабудут. Из речки, наверное, не вылазят, обормоты… Ой, Маньку бы с Юркой не додумались там в воду заташшыть, а то утопят… тьфу, тьфу, тьфу. А вон и галки по земле ходят, точно польёт…
– Бабьи сказки, стоишь тут, рассказывать.
– Чё бабьи-то? Приметы. И сам же всё так говоришь. Или это когда они на деревьях виснут?.. И Полкан утром траву шшыпал. Скажешь, тоже, чё ли, сказки? Всё к одному.
– Жрать захотел, вот и шшыпал, или глисты совсем замучили.
– Да я его кормила.
– А яво хошь закорми. Не кобель, а объедало.
– Взял бы да убил, еслив не нравится.
– Пусь хошь до осени-то доживёт, а то в ём мало чё поймёшь счас.
– А трубка шипит?
– Пока в кармане – нет, закурю – зашипит. А пойти ему, дак он и без трубки моей направится. Баба.
– О-о.
– Вот откусить бы проволоку тут… Сходи-ка за кусачками. Ай, да я сам. Тебя дождёшься разве.
– Ох, олень, а не мужик.
– Дыми, дыми, то пчёлы лезут вон.
Прокопий поставил в улей рамку, снял очки, спрятал их в карман халата и расторопно побежал к избушке. Вступив в неё, схватил он с подоконника кусачки и поспешил с ними за штору. Чтобы было светлее, завернул её Прокопий и опустился на колени перед флягой. Кусачками с противоположной от замка стороны он вытянул удерживающую крышку заклёпку, которую распили надвое еще перед последним отъездом домой, и открыл посудину. Наклонил её – и приложился. Утолив жажду, закрыл осторожно крышку, вставил на место заклёпку и осмотрел внимательно Аграфенину печать. В порядке вроде. Прокопий поднялся, опустил штору, вышел из избушки и уж неторопно пошёл на пасеку.
– Ну и скор, ну и быстёр… сквозняк и только. Тебя, парень, за смертью посылать.
– Сама за нею сходишь. Хей, мать честная, я же опять и виноват! Послушайте-ка вы её. Вечно сунут чё куда попало, а после их ищи-свищи, – сказал Прокопий, доставая из кармана очки и кусачки.
– Да всё вроде на подоконнике лежали. И сёдня там их, кажется, я видела?
– А когда кажется, крестись… На подоконнике! Может, когда-то и лежали! Сёдня! Кое-как уж под кроватью – вон где! – отыскал. Видишь, коленки все испачкал. Сё-ё-одня – ну уж.
– Под кроватью?! Как они там очудились?
– Вот уж не знаю. У тебя спросить надо.
– Витька, разве что, забросил?
– Вам с Витькой чё – куда угодно зашвырнёте. Что ты, что он, что вся порода ваша Чекуновская… безмозглые, как гайки.
– Ты бы уж помалкивал. Сам-то пим от валенка не отличишь, туда же.
– Ох, не скажи уж, не скажи!
– Как есть, так и говорю.
– Ну ладно, ладно.
По лицу Аграфены, как по стеклу оконному испарина, течёт пот. Халат на спине у неё взмок. Руки слегка припухли от пчелиных укусов. Аграфена успокоилась уже. Обида, если и была, растаяла. Как чайник с кипятком на печке, так и Аграфена: жар есть – вскипит, ослабнет жар – утихомирится.
– Прокопий!
– Чего?
– А помощник-то Вилкина, чё, правда, чё ли, бабу свою зарубил?
– Правда, раз посадили.
– Совсем свихнулись уж… А комнат-то сколько?
– Где? В тюрьме?
– Да почему в тюрьме!.. А в доме-то, Огурчиков купил который.
– Не знаю, баба, не считал.
– Может, кто говорил? Ну, за две-то десять тыщ не запросили бы. Да кто б и дал. Скорей всего, с кирпичным низом. И колонка, небось, в ограде, не у чёрта на куличках, и огородчик под боком, и… – и забурлила, заискрилась, заиграла всеми цветами радуги бабья фантазия, вознеслись в небо этажи и чердаки, устремились в глубь земли подвалы, расползлись многогектарные садики, заходили туда-сюда завистливые горожане – фу, как жарко! – потекли на сберегательную книжку денежки.
– Ты дыми, дыми, болтай поменьше, а то кондрашка ещё хватит. Поживём – увидим. Ишь, размечталась. Пока сидим ещё в Ялани. Зонтик, дура, купила зачем-то!
– Я же не ношу его, лежит пока.
– Ты дыми… Схожу-к я за ножом. Этим-то ничего не сделашь – задницей хошь на него садись – ту-пушшый.
– Кто ж виноват, я же точить его не буду.
– Не будешь. Знаю, что не будешь.
Прокопий ушёл, оставив Аграфену поверять свои благие мечтания пчёлам. Когда он вернулся, она уже сняла крышку со следующего улья.
– Я уж думала, тебя волки, парень, там задрали.
– С тобой задерут когда-нибудь.
– Чё опять?.. И ножик, чё ли, под кроватью?
– Ты мне утром какую медовуху давала?
– А ты чё, уже не помнишь?
– Из левой фляги, спрашиваю я, или из правой?
– Из ле… из… из… это какая?., из левой вроде бы… а чё?
– Так и подумал я. Да я в неё ещё немного добавлял дрожжей… чтоб для гостей каких… Брюхо моё таку не переносит, баба.
– Дак чё тако-то?
– Пронесло, вот чё тако! Как от тифа, ещё пуще.
Аграфена принялась пытать мужа взглядом, стараясь поймать его взор. Взор Прокопия неуловим.
– Чё пялишься? Удостовериться желашь? Пойдём – проверишь.
– Да шибко надо мне ходить. Пронесло… Пить меньше надо, и проносить тогда не будет. Так и подохнешь где-нибудь когда-нибудь.
– От этого?! – повеселел Прокопий разом.
– А от чего? Конечно, от этого.
– Не смеши-ка меня, баба. Ты хошь одного мужика в Ялани назови мне… или в мире… от медовухи бы который помер.
– Да мало ли.
– Ну, кто?
– Ну… А Серафим-то Дураков.
– Ха-ха-ха, ой-йе-ёй, ух-ху-ху! Ты хрен-то… ха-ха-ха… не путай хрен-то, баба, с редькой. Серафим, покойничек, от водки сгорел. Ха-ха. Ну, спасибо тебе, насмешила, а то всё как-то… – глаза отёр Прокопий рукавом. – Ты, от медовухи-то чтоб, вспомни.
– Сразу-то так придёт разве на ум.
– А хошь всю жизь тут вспоминай, хошь мозги выверни. А не помнишь, дак и не болтай зря. С медовухи не помирают, уясни это себе… на носу вон заруби. С неё, баба, жор находит, сила дикая приливат да на девок шибко глядеть тянет…
