скачать книгу бесплатно
– Как это?
– Ну, если кто-нибудь из жильцов подъезда случайно наткнулся на него в лифте или коридоре, то у такого свидетеля, – Денис подносит пухлый палец к своему виску и постукивает по нему, – можно прямо у нас в участке, в лаборатории, достать из мозга зрительный образ.
Как же я сразу не сообразил!
Всё верно. Разумеется, из-за стертых файлов система мониторинга не сможет указать на жильцов, которые с часа до двух зашли к себе домой и снова куда-то убежали… либо вышли из квартиры и успели вернуться… Однако она элементарно вычислит каждого, кто в этот промежуток пришел к себе домой и так и остался там до утра, либо вышел из квартиры, а вернулся уже после двух! Элементарно сопоставив их местонахождение до стертого периода и после! Останется только связаться с такими жильцами по их имплантам и поинтересоваться, не встречался ли им данный тип.
А что-либо иное спрашивать у жильцов, пожалуй, просто глупо. С такой звукоизоляцией, как в здешних домах, даже соседи Радислава не могли ничего слышать. Ни разговоров, ни криков. Ровным счетом ничего.
– Правда, что-то я сомневаюсь, – добавляет Денис, – что свидетель, если таковой обнаружится, согласится всё бросить и…
Он замолкает, так как в прихожей снова появляется китаянка.
– Смерть наступила в час двадцать в результате остановки сердца, – сообщает она профессионально бесстрастным голосом. – Перед этим Радислава привязали к стулу и пытали. Электрическими разрядами, не оставляющими заметных следов. Кисть руки была отрезана, когда он еще был жив, при помощи бытового лазера. Кровотечение моментально остановлено обычным средством, которое применяется в медицине.
Все роботы-пауки закатываются обратно в чемоданчик, и китаянка закрывает его.
– Я закончила. Можете вызывать Архив-Службу. Руку с имплантом я им оставила на кровати, возле тела.
– Денис, свяжись с ними, – командую я, открывая дверь и пропуская даму вперед. – И пока они едут, порасспрашивай Красимиру, не пропало ли что-нибудь из квартиры. Пускай походит и посмотрит внимательно, окей? А я попробую найти свидетеля.
Мы с китаянкой спускаемся на лифте и прощаемся возле парковки.
Когда она исчезает в атомном синтезаторе, я вновь усаживаюсь за бортовой компьютер. Спустя пару секунд он немало удивляет меня тем, что в загадочный промежуток ночи никто не покидал своих квартир. И всего двое пришли за это время домой – мужчина и женщина с разных этажей.
Два человека на целый подъезд небоскреба?!
Впрочем, я перестаю удивляться, как только вспоминаю, что сегодня утром говорили по спортивному каналу. В программу 230-х летних Олимпийских игр вчера впервые была включена «тлачтли» – игра в мяч, широко распространенная у майя, ацтеков и всяких прочих индейцев. Соревнования проходили в Мексике, по нашему времени это было уже ночью, и все, кому не надо было утром на работу, смотрели трансляцию либо у себя дома, либо где-то в барах.
Выходит, мне еще повезло, что я нашел даже двух потенциальных свидетелей…
Один из них – женщина – физически присутствует сейчас, согласно вычислениям системы, в своей квартире, расположенной двумя этажами выше, прямо над квартирой Радислава. Однако ее андроид катается на горных лыжах за Полярным кругом.
Мужчина в данный момент телесно находится вне своей квартиры. На городском стадионе он усердно готовится к рыцарскому турниру, который традиционно состоится завтра в рамках Олимпиады.
В ответ на мои многочисленные попытки связаться с ними по имплантам автоответчики каждый раз любезно предлагают оставить сообщение. Гребаный спорт! Сегодня из-за за него одни проблемы. Похоже, мне придется воспользоваться андроидами… Хорошо еще, что на два сеанса не требуется согласований с шефом.
Еще раз крепко выругавшись, я запускаю программу по синтезу моего андроида. Решив начать с лыжницы – ибо каковы шансы оторвать того рыцаря от подготовки к Олимпиаде и немедленно доставить к нам в участок? – я выбираю атомный синтезатор, находящийся ближе всего к горнолыжному спуску, на котором ее андроид катается в данный момент.
Нащупав под сиденьем нейрошлем, достаю его.
В этот момент из подъезда появляются Денис с Красимирой. Следом за ними, в комбинезонах алого цвета, выходят два парня-близнеца (или это девушки? по лицу и фигуре не понять), осторожно несущие за оба конца огромный черный мешок. «АРХИВ-СЛУЖБА», – гласят белые буквы на комбинезонах.
Надо же, как оперативно. Я даже не заметил, когда они приехали.
Приостановив программу и положив шлем на сиденье, выхожу из автомобиля.
– Я вам еще нужна? – кричит Красимира, обращаясь ко мне.
Денис за ее спиной качает головой, давая мне понять, что уже спросил ее обо всем.
– Нет, благодарю вас за показания, – кричу я в ответ. – Остальное мы узнаем у самого Радислава, как только он будет воскрешен.
Близнецы, не обращая на меня никакого внимания, кладут мешок в припаркованный неподалеку фургон такого же алого цвета, что и их форма, и уносятся прочь.
Помахав мне рукой, Красимира исчезает в подъезде.
– Ты уточнил на всякий случай, когда они завершат воскрешение Радислава? – интересуюсь я у подошедшего Дениса.
– Да всё как всегда: через четыре часа, – отвечает он и вздыхает: – Замечательно, конечно, что наука научилась воскрешать умерших… Вот только нам от этого в данном случае мало толку.
– Ты про маску? – не сразу улавливаю я его мысль.
– Про что ж еще? Если бы убийца не был в маске, мы бы извлекли у ожившего Радислава зрительный образ этого гада! Кстати, как прошел опрос соседей?
Я ввожу напарника в курс дела.
И как только мы снова оказываемся в машине, активирую приостановленную программу. Перед тем, как надеть на голову нейрошлем, я стараюсь полностью расслабиться и пару минут ни о чем не думать. Так настоятельно рекомендуется в инструкции.
– G?gja! – вырывается у меня непроизвольно.
Ну почему всегда то, что никак не можешь вспомнить, сколько бы усилий для этого ни прикладывал, вспоминается совершенно неожиданно – когда об этом думаешь меньше всего?
Я чувствую на себе взгляд Дениса. Но он, похоже, решает не отвлекать меня расспросами. Краем глаза мне видно, как он, заинтригованный, подносит свою правую ладонь ко рту и повторяет услышанное слово. Через мгновение имплант выдает вслух краткую справку:
– Название струнного смычкового инструмента древних скандинавов.
Всё верно. Именно так мы его и называли.
Я надеваю шлем.
Глава 3
18 октября 1016 года тихое местечко Ассандун на юго-востоке Англии превратилось в арену кровопролитного сражения.
Юный конунг Кнуд, возглавлявший войско датских викингов, намеревался любой ценой вырвать у англичан победу. Еще в декабре 1013 года его отец, конунг Свен Вилобородый, – в очередной раз вторгшийся в Англию, но на этот раз, не ограничившись сбором дани, вынудивший позорно бежать оттуда короля Этельреда Нерешительного, – был признан английской знатью и духовенством единственным властителем всей их страны; однако он отошел в мир иной всего пять недель спустя. Восемнадцатилетний Кнуд, бесстрашно сражавшийся вместе с отцом во время его последней военной кампании, был тут же провозглашен войском викингов новым королем Англии. Сами же англичане имели на этот счет другое мнение. Не желая более мириться с господством иноземцев, они вновь призвали на трон укрывшегося в Нормандии Этельреда… Увидев, что для подавления восстания сил его не хватает, Кнуд поспешил вернуться в Данию, где при содействии старшего брата (после смерти Свена Вилобородого перенявшего, как и полагалось ему по старшинству, бразды правления в родной стране) собрал намного более многочисленное, чем мог похвастать их отец, войско и флот, – и в августе 1015 года снова ступил на английскую землю. И когда в апреле следующего года Этельред, всё это время едва-едва сдерживавший натиск Кнуда, умер от болезни, бремя противостояния неуемным аппетитам викингов легло на плечи его сына-наследника Эдмунда…
В этот самый день и в этом самом месте, 18 октября 1016 года в Ассандуне, датский конунг рассчитывал взять у Эдмунда реванш за неожиданный разгром, который потерпел от него во время их последней битвы.
– Посмотри-ка туда! – слова Кнуда были обращены к Ингви, сыну Аки, внуку Палнатоки; его личному телохранителю. – Мне привиделось или сам Железнобокий вышел сражаться в первых рядах?
Ингви привстал в стременах и, прищурившись, посмотрел туда, куда указывала увешанная серебряными кольцами рука конунга.
И правда, Эдмунд – который за свое упорство и отвагу, проявленные за эти месяцы в боях с датчанами, уже успел получить в народе прозвище Железнобокий – был сейчас виден спешившимся и орудующим мечом в самом пекле сражения. И в словах Кнуда, как показалось Ингви, вовсе не звучало ноток сарказма. Похоже, он назвал его этим новым прозвищем, искренне восхищаясь таким соперником.
– Полагаю, что это он, – мрачно ответил Ингви, уже догадываясь, чего теперь ожидать от конунга.
– Тогда и мне не пристало более оставаться здесь, – промолвил Кнуд и тут же пришпорил своего коня.
Оба всадника покинули холм, с которого было удобно наблюдать за ходом сражения, и помчались к передовой. Вслед за ними, недоумевая и переглядываясь, поспешили остальные пятеро конных охранников Кнуда.
И когда они были уже на расстоянии брошенного камня от рядов противника, до их ушей донесся громкий возглас. Кто-то кричал с той стороны на английском, однако эти простые слова были бы понятны даже датчанину, прожившему здесь всего пару недель:
– Бегите, англы! Бегите, англы! Эдмунд мертв!
Прокричавшим это был военачальник Эадрик Стреона. Ополченцы из подчинявшейся ему Мерсии храбро сражались – вплоть до этой самой минуты – в рядах английского войска; но теперь были вынуждены выполнять приказ командира. Увидев, что Эадрик со своими людьми покидает поле боя, к бегству один за другим присоединились и остальные.
Ингви взглянул на небо и мысленно поблагодарил Господа. Исход битвы был предрешен. Войско викингов, издавая оглушительный победный рев, бросилось преследовать противника. И кто-то наверняка воздавал сейчас хвалу богу Одину… или, может быть, Тору… живо представляя себе при этом, как валькирии подбирают с поля боя души его павших товарищей и уносят их в Вальхаллу.
Впрочем, вряд ли язычников здесь было много. Крещение Дании было проведено еще Харальдом Синезубым – дедом Кнуда, – и за прошедшие полвека народ с необычайной легкостью перешел в новую веру. Викинги-язычники, на протяжении двух столетий наводившие ужас на весь христианский мир, продолжали привычные свои занятия, вознося хвалу Христу.
– Я хочу видеть тело Железнобокого, – нахмурился Кнуд.
Оставаясь верхом, он вместе с шестью окружавшими его всадниками стал медленно передвигаться среди окровавленных трупов. Ингви, как и подобает личному телохранителю, следовал по правую руку от конунга, один из охранников – слева, а еще по двое – спереди и сзади. У всех шестерых, помимо свисающего с пояса меча, было в руке наготове длинное копье. При помощи него двое движущихся спереди время от времени переворачивали какое-нибудь лежащее вниз лицом тело, чтобы убедиться, что это не Эдмунд.
Внезапно Ингви увидел, как справа от него, буквально из-под самых копыт коня, кто-то стремительно вскочил с земли и замахнулся мечом. И прежде чем он успел что-либо предпринять, меч английского солдата глубоко вошел ему в ногу ниже колена. Нападавший тут же отбросил оружие в сторону и, подпрыгнув, с невероятной энергией выхватил у Ингви копье. Обежав коня спереди, он оказался прямо напротив Кнуда и уже целился в него острием.
Все произошло так быстро, что никто из охранников не успел ровным счетом ничего предпринять. Осознав, что жизнь конунга висит на волоске, Ингви, превозмогая боль в ноге, прыгнул на отчаянного английского солдата, даже не успев вынуть из ножен меч, – и повалил его на землю. Тот сумел достать кинжал и пырнул им датчанина в живот; но это не ослабило стальной хватки вокруг его шеи. От следующего удара в живот телохранителя конунга спасло только то, что один из подоспевших наконец охранников проткнул англичанина копьем.
* * *
Тусклый свет проникал внутрь дома через крошечное оконце и падал на кровать, на которой под теплым пледом из овечьей шерсти, находясь в глубоком бреду, ворочался Ингви.
Ранение, полученное им неделю назад в живот, оказалось на удивление не опасным – кинжал вошел не глубоко и, по всей видимости, не задел никаких жизненно важных органов. Совсем иначе обстояли дела с полученным тогда же ранением в ногу. Уже на третий день конечность была поражена гангреной. Полевой хирург немедленно произвел ампутацию парой сантиметров выше колена, и вот уже четыре дня как новых признаков страшной болезни не появлялось. Однако сильный жар всё не унимался, пациент все последние дни практически не выходил из бреда, в связи с чем врачи не питали на его счет никаких иллюзий. Конунгу, пришедшему проведать своего верного телохранителя, оба врачевателя – разрывающиеся между многочисленными ранеными, доставшимися им после сражения в Ассандуне, и сами уже в результате бессонных ночей выглядящие как нежильцы, – в один голос сказали, что сделано всё возможное и что жизнь больного зависит теперь исключительно от воли Всевышнего.
В те редкие минуты, когда бред отступал и сознание Ингви прояснялось, перед его мысленным взором проносились обрывки случайных воспоминаний…
Вот он – десятилетний мальчишка – стоит перед отцом, виновато опустив голову. Рядом, также не смея поднять глаза и дрожа от страха, стоит Кнуд со своим старшим братом, Харальдом. Когда они все втроем играли этим теплым весенним днем на берегу, соревнуясь, у кого быстрее получится вызвать в сухой деревяшке огонь при помощи осколка стекла, Кнуд каким-то неведомым образом умудрился поджечь находящийся на берегу сарай с лодками. Стремительно распространяющееся по постройке пламя лишь благодаря близости к воде было быстро потушено прибежавшими взрослыми, и ни одна из лодок, к счастью, не успела пострадать.
– Я последний раз спрашиваю: кто из вас это сделал? – кричит взбешенный отец. – Если будете продолжать молчать, выпорю всех троих, клянусь Богом! Начну с тебя, – отец сурово смотрит на Ингви, – а потом ровно по столько же ударов достанется и вам двоим, хоть вы и сыновья конунга.
Ингви в ужасе взглянул на березовый прут в руке отца, но не проронил ни слова. Тогда, без дальнейших увещеваний, отец приступил к делу.
После пятого удара – перенесенного Ингви с той же стойкостью, что и все предыдущие, – Кнуд расплакался и во всем сознался. Несколько мгновений отец растерянно смотрел то на покрасневшие ягодицы сына, то на прут, то на Кнуда. Затем – осознав наконец, что к чему, – приказал Ингви надеть штаны и, ласково потрепав сына по волосам, похвалил его за то, что не выдал друга и повел себя как настоящий мужчина. Уже сегодня, сказал отец, он в вознаграждение получит то, что безрезультатно выклянчивал весь последний год: первый в его жизни настоящий, не игрушечный, боевой меч превосходной работы рейнских мастеров.
А Кнуду запоздалое признание не помогло избежать заслуженной порки. (И только Харальд отделался легким испугом.) Сыновья конунга в соответствии с древней традицией были отданы на воспитание в чужую семью, и глава семейства не должен был делать никаких различий в отношении к собственным отпрыскам и к наследникам престола. Аки, сын Палнатоки, которому конунг Свен Вилобородый доверил воспитание Кнуда и Харальда, никогда не забывал об этом мудром правиле…
* * *
В один из тех моментов, когда сознание Ингви снова обрело ясность, он, едва двигая пересохшими губами, прошептал, уставившись в потолок:
– Господи! Если Ты исцелишь меня, чтобы я смог вернуться домой, за море, и обнять там родных моих…
Ингви умолк, испугавшись своих слов.
В комнате никого не было. Никто не мог его слышать, кроме Того, Кому это предназначалось. Но страх не выполнить то, что он вот-вот собирался пообещать, был именно перед Ним.
– … то вот мой обет Тебе…
И снова сомнения заставили его замолчать.
Однако, поборов себя, он, тщательно обдумывая каждое слово, закончил:
– … немедля после возвращения я совершу паломничество на Святую землю, в град Иерусалим, чтобы поклониться Гробу Твоему Святому!
Чего-то еще не хватало.
Ингви хмурил лоб, по которому крупными каплями бежал пот, мучительно пытаясь вспомнить. Ах да…
– Аминь.
* * *
Восемью месяцами позже, 5 июня 1017 года, небольшая торговая ладья шведского купца, идущая на веслах по реке Волхов, приближалась к Новгороду. Был на ней и праздный пассажир, которого купец после долгого торга о плате согласился взять на борт вместе с его конем. Положив возле себя деревянные костыли, пассажир сидел на палубе среди тюков с янтарем, кожей и воском, вытянув свою единственную ногу, сильно затекшую после многочасового пребывания без движения, и с улыбкой наблюдал, как конь хвостом пытается расправиться с назойливой мухой.
– Эй, датчанин! Ты не мог бы привязать эту чертову тварь от меня подальше? – рявкнул ему один из гребцов, когда конь задел его хвостом то ли по спине, то ли по шее.
Ингви поспешил громко извиниться и проковылял к животному, чтобы привязать его подальше от несчастного норвежца (судя по его диалекту), измотанного – как и остальные гребцы – долгим ходом ладьи против течения и находящего в себе последние силы при виде, еще пока вдалеке, стен Новгорода…
Выздоровев вскоре после данного Богу обета, Ингви, преисполненный благоговейного трепета, при первой же встрече с Кнудом поведал ему о своих планах. Обнимая спасшего его друга и плача одновременно от радости за неожиданное его исцеление и от горечи предстоящей сразу же разлуки, Кнуд приказал дать Ингви с собой столько серебра и золота, сколько тот сможет унести, и попросил Ингви помолиться за него самого у Гроба Господня, если Божья воля будет на то, чтобы паломник-калека с другого конца света достиг своей цели.
Спустя две недели после своего чудесного исцеления Ингви уже был на родном хуторе на острове Фюн, расположенном в самом центре Дании.
– Как ты мог пообещать Всевышнему такое безумие? – не унимался отец. – Ты разве не видел, что тебе уже оттяпали ногу? Да ты вообще слышал, чтобы хоть кто-нибудь из датчан совершил паломничество на Святую землю?! Даже на двух ногах! Ты явно был в бреду. Поэтому объясняю тебе еще раз: ничего страшного, если ты не выполнишь этот свой так называемый обет.
Ингви был непреклонен. И отец мало-помалу понял, что спорить бесполезно. Удалось лишь убедить сына отложить начало паломничества до весны, так как вскоре холода скуют реки льдом и придется неизвестно как зимовать в пути, всё равно тратя время впустую.
Будучи наследным правителем острова Фюн, подчиняющимся напрямую конунгу (которого к тому же когда-то сам и воспитывал), отец Ингви обладал большими связями как в самой Дании, так и у ее ближайших соседей. И после долгих просьб сына он пообещал ему договориться с кем-нибудь из наемников, отправляющихся на службу в многотысячный корпус скандинавов-варягов при императоре Византии, что уже с началом весны на одном из их кораблей – идущих через Балтику, а затем по русским рекам и по Черному морю – Ингви сможет добраться до Константинополя, после чего, примкнув к греческим паломникам, отправится на Святую землю. Вернуться из Константинополя в Данию он смог бы вместе с наемниками, чей срок службы закончился.
Однако, когда весна была уже в полном разгаре, отец по-прежнему отвечал, что найти подходящих людей никак не получается, что надо еще немного подождать. И Ингви понял, что отец просто тянет время, не желая отпускать его. Тогда, улучив момент – не попрощавшись ни с отцом, ни с матерью, ни с братьями и сестрами, – он тайно покинул хутор верхом на коне и, сев на первую попавшуюся ладью, направляющуюся в Швецию, начал свое паломничество. В Бирке, куда причалил корабль, Судьба благоволила ему в тот же день договориться с купцом, везущим свой товар в Новгород…
И вот теперь, когда стены Новгорода уже были видны вдалеке, Ингви гадал, как скоро и за какую сумму ему удастся уломать какого-нибудь местного торговца, направляющегося в Константинополь, взять его с собой.
Двумя часами позже, попрощавшись со всеми на берегу и оставив их разгружать ладью, Ингви уже ехал верхом по улочкам города, нетерпеливо оглядываясь по сторонам в поисках местечка, где можно было бы наконец-то поесть горячего. Накрапывающий весь день дождь стал очень не кстати усиливаться. Кроме того, был уже вечер, и не помешало бы подумать о месте для ночлега.
Увидев корчму, он спешился и начал привязывать коня возле входа.
– Какой маленький лошадка! – прозвучал у него за спиной звонкий женский голос.
Девушка, сказавшая это на ломаном скандинавском, стояла и улыбалась, держа на плечах коромысло с ведрами. Скандинавские кони и правда были карликовыми. Наверно, она впервые видит их, подумал Ингви. Сняв с плеч тяжелое коромысло и пододвинув одно из ведер к «лошадке», девушка принялась гладить животное – в то время как конь, засунув морду в ведро с водой, пил и фыркал с явным удовольствием.
– Я немного говорить ваш язык… немного понимать наш посетитель, – пояснила девушка и, убежав к другому концу корчмы, стала проворно отпирать боковую дверь ключом из висящей у нее на поясе связки. – Лошадка лучше тут, – крикнула она, сделав знак рукой, и исчезла внутри.
Ингви сообразил, что девушка, должно быть, дочка владельца корчмы или же просто работает в ней по найму. А поскольку нередкими посетителями здесь являются заезжие шведы, то нет ничего удивительного в том, что она выучилась у них каким-то скандинавским словечкам и фразам. Выглядела она лет на пятнадцать, а в таком возрасте, рассуждал Ингви, чужеземный язык учится намного легче, чем… Ингви вдруг подумал о том, что ведь уже через месяц ему стукнет двадцать два.
– Спасибо, я сейчас, я быстро! – крикнул он ей вслед.
Придумав, как лучше разместить коромысло на спине коня, он осторожно – боясь расплескать воду из ведер, одно из которых по-прежнему было полно до краев, – заковылял к отпертой двери, одной рукой опираясь на костыль, а другой придерживая движущуюся конструкцию.
