скачать книгу бесплатно
Очередная смена темы застаёт Хасанова врасплох. Яно уже мотает головой:
– У нас нет.
– Отлично. Ночью пойдём в рейд. Да, Слава?.. Пойдём и возьмём вас двоих с собой.
Темнеет в это время года не так рано, и Яно всё это время не находит себе места. Бродит по коридору, заглядывает на кухню, где в мойке уже четвёртый день отмокает от яичницы чья-то сковорода, робко выглядывает в шумную гостиную, где пульсирует в магнитофоне голос Эм Джей, дуются в карты, сдвинув головы, обсуждают что-то, и отсюда кажется, что они играют в шахматы чайными чашками. Кто-то спит в кресле, и телевизор заглядывает ему в лицо, обозначает белые пятна на подбородке, опущенных веках и на лбу, под колючими волосами.
Яно никто не видит, и он топчется перед входом, а потом топает обратно, чтобы выглянуть в окно в конце коридора или пошуметь водой в ванной.
Ислам размышляет, как хорошо было бы остаться дома.
Если уж на то пошло, эти ребята довольно забавные. Такие же мечтатели, как Яно, только в отличие от эстонца у этих ещё и чешутся руки. А когда у мечтателей чешутся руки, это, как правило, страшно. Потому как всё идёт наперекосяк.
Хуже всего, что они не знают, за что конкретно бороться. Нет, не так… знают, имеют в голове некое абстрактное представление вселенского добра, но у каждого оно своё.
Зато Яно от них без ума. Ещё бы: нашёл братьев по разуму. И только ради этого Ислам готов был этим ребятам простить всё на свете.
Наконец подступает время, и он тащит засыпающего Ислама мимо картёжников на улицу и к торцу университета. Там многозначительно молчит компания в неброских шмотках, и Наташа машет им рукой.
Здесь Слава со сдвинутой на затылок кепкой и нервными руками, которые он до поры, как револьверы, распихал по карманам. Девушка Лида, её Ислам в клубе не видел, высокая, с округлым лицом и непослушными кудряшками. Она глазеет на всех растерянно, и у Хасанова складывается впечатление, что она сама плохо понимает, зачем пришла. И паренёк, которого представляют Арамисом, маленький и бойкий, с живым лицом и значительными ушами, настолько идеальными по форме, насколько вообще идеальны могут быть уши. Он знает о такой выдающейся черте, и поэтому на обоих мочках у него серьги, на одной две, на другой – три, а в раковине блестят гвоздики.
У Наташи большая сумка. Лямка натянулась, как струна, и когда бьётся о ляжку, слышится жестяной звук.
– Там краска, – отвечает она на вопрос Хасанова. – Будем рисовать.
– Что-то вроде призывов голосовать за того-то и за того-то такими больши-ими кривыми буквами?
Наталья фыркает. Говорит гневно, голос звенит в ушах, кажется, даже вон там, у дороги, слышно, и вся кампания принимается на неё шикать.
– Мы художники. А все, кто такое творит, грязные политические прихвостни. Школьники, которых нанимают за деньги портить стены. Вандалы. На самом деле здесь идёт не пиар, а антипиар. Никому не нравятся написанные с ошибками призывы голосовать за того или за другого. Поэтому за него не голосуют. Представляешь, с ошибками!
– Надписи эти не стираются, – хмуро говорит Слава. – В лучшем случае замазываются следующей ватагой школьников, нанятой уже тем, за кого призывали «голосовать».
– С ошибками призывали, – встревает Наталья.
– С ошибками, – соглашается Слава. – Поэтому мы превращаем их в произведения искусства. Рисуем сверху что-то симпатичное. Всё, хватит маячить. Двинули.
Они напоминают не хорошо слаженную группу, а ватагу студентов-раздолбаев, возвращающихся по домам после вечеринки. Разве что песни не поют.
Это отличное прикрытие. Гораздо больше подозрений вызывают ребята в тёмных майках или спецовках, сверкающие бритыми головами и тенью скользящие по улицам. Образ которых в первую очередь возникает в голове при слове «рейд». От таких спешат убраться подальше. А отряд Славы провожают снисходительными улыбками даже припозднившиеся с работы тётки. Или брезгливо поджатыми губами – кто как.
Хотя он-то как раз и не давал своей команде потерять лицо. Внимательный, губы поджаты, а в движениях грация кобры. Зыркает исподлобья туда и сюда, взбитые ветром в перья волосы и брови, которые украсили бы любого кинозлодея, довершают образ.
Зато майка ярко-жёлтая, с Че Бурашкой с автоматом на груди, она лезет в глаза не хуже сигнала светофора.
Мимо проплывают коттеджи, укрытые сонными яблонями, где-то там, в глубинах дворов, плывут квадраты светлых окон. Яно вертит головой, и, если на него смотреть краем глаза, эти движения напоминают движения штопора. Ислам беседует с Арамисом, Слава с претензией разглядывает встречные заборы и напоминает этими манерами дворняжку, ищущую метки товарок.
– Подожди-ка, – говорит Наташа с горящими глазами, и группа мигом затихает. Будто кто-то убавил с пульта звук. – Арамис, полотенце. Вон на ту камеру.
– Что она задумала, – бурчит Слава. – Беспокойная женщина.
В руках у Арамиса белеет белая тряпица, на лесках парочка утяжелителей – обычных рыболовных грузил – так что конструкция напоминает рыбацкую сеть. К камере на заборе на цыпочках по «мёртвой зоне», движение, такое как в фильмах про пиратов, когда забрасывают абордажные крюки. И на объективе повисает тряпка, залётный ветерок жуёт её, но сбросить не может.
Наташа бросается туда, куда смотрела камера. Там ворота, огромная надпись: «ОСТОРОЖНО ЗЛАЯ СОБАКА» – поперёк. В руках что-то медное, баллончик с краской, шипит, распыляя красную жидкость.
– Быстрее давай, – говорит Слава. Смотрит по сторонам, но свидетелей нет. Руки Наташи движутся плавно, иногда вспыхивает луч фонарика, выхватывая пятна краски. Ислам косится на Яно: тот смотрит, затаив дыхание, лицо раскраснелось, как будто это над ним сейчас колдуют с баллончиком.
– Готово! – говорит Наташа. – Убирай заглушку.
Отступает на шаг, чтобы посмотреть на результат. Справа и слева слышится фырканье. Лида надувает губы, чтобы не захохотать. Тумаков всё больше мрачнеет. Яно открывает и закрывает рот, как рыба на берегу.
Вместо прежней надписи теперь красуется: «ОСТОРОЖНО, ЗЛАЯ КИСА».
– Я думала, будет смешнее, – после паузы говорит Наташа.
– Но запятую ты здорово подрисовала, – с некоторым сомнением говорит Арамис. – Мы же вроде как за грамотность?
– Ага. Но всё равно, как-то глупо. С этой кисой… эх.
Ислам больше не может сдерживаться. Ржёт, как сумасшедший, стараясь только не перебудить всю улицу. Где-то залаяла тяжёлым кашляющим лаем собака. Наверняка та самая. Злая.
– Ты что? – подскочила Наташа.
– Это глупо… но… очень… смешно… – пыхтит он.
– Ты правда так думаешь?
Он кивает, и она расплывается в улыбке:
– Спасибо.
Полотенце спряталось в рюкзаке у Арамиса, и они спешат прочь, пока не выглянул хозяин.
Слава схож лицом с недостроенным зданием, что проплывает сейчас справа, как большой ледокол. Такой же серый и с провалами глаз. Наверняка Ислам упал в его глазах куда ниже плинтуса, но всё-таки не мог остановиться – ржал до тех пор, пока вместо смеха из глотки не стало выдираться хриплое шипение.
Очень скоро они находят вторую свою глобальную жертву за этот день. Дошли до микрорайона и разделились: Арамис с Любой исчезли с каким-то секретным заданием, Слава повёл остальных за собою во дворы и остановил возле красного новенького опеля. Сверился по бумажке с номером, и из внутреннего кармана куртки появился чехол из-под очков, а оттуда – шило с перемотанной изолентой ручкой.
– Загрязняют окружающую среду? – понимающе спрашивает Ислам.
– Не пори чепухи, – сурово говорит Слава. Приспосабливает шило к покрышке, появляется молоток – небольшой, хозяйственная штучка, такой есть в каждом доме.
– А разве так можно? – спрашивает Яно.
– Так нужно, – шепчет Наташа. – Тише. А то засекут.
Ястребиное лицо поворачивается в полутьме вправо и влево. Вся напряжённая, будто гитарная струна, вроде бы стоит на месте, но кеды всё равно скрипят по асфальту, и в такт этому звуку скрипят нервы всех четверых. Звук кажется оглушительным. Удар молотка по сравнению с ним – мягкий, как будто кто-то ударил кулаком по подушке.
Хлоп – и всё. Слава уже приноравливается, чтобы сделать следующую дырку. Откладывает молоток, вытягивает из обоймы другое шило и всучивает Яно.
– Займись пока теми двумя колёсами. По четыре дырки в каждом, не меньше. Запомнил? Молотка второго нет, подбери где-нибудь кирпич. Вон там посмотри, около трэша, там их полно. Только свет не зажигай.
Яно вертит в руках шило, длинные пальцы путаются. Ислам давит губами улыбку и представляет, как он потом будет распутывать многочисленные узлы на руках. Эстонец вытягивает шею, пытаясь рассмотреть в той стороне кирпичи, но от друзей далеко не отходит.
– Я принесу. У тебя оружие, и ты нужен тут, – шепчет Ислам.
– Спасибо, – лопочет Яно.
Ага, вот и кирпич. Точнее обломок, хорошие кирпичи-то никто не выбрасывает. Когда возвращается, Яно уже успел наколоться. Сопит обиженно, засунув большой палец в рот.
– Может, лучше ты? – говорит.
– Я вообще с тобой только за компанию пошёл.
– А. Ладно…
Обходит машину, неловко пристраивается к переднему колесу.
– По четыре дырки в каждом, – рычит Слава. – Не меньше.
– Слушай-ка, а давай мы его ещё и распишем. Шины резать – это как-то скучно, – вдруг говорит Наташа.
Слишком громко. Такие люди, люди-струны, всегда прибавляют в громкости, когда в голову приходит какая-то идея. Как будто кто-то щёлкает внутри зажигалкой. Все трое хором на неё шикают. Тоже слишком громко получилось. «Но, возможно, – думает Ислам, – люди подумают, что это какие-нибудь ночные птицы. Да, ночные птицы, только и всего».
– Поговори мне ещё тут, – сопит Слава. – Сейчас придёт хозяин, и уже скучно не будет…
– Не, ну Слав. Ну серьёзно. Краски у нас хватит.
– Не пори чушь. Сейчас не пасха, чтобы разрисовывать яйца этому кренделю.
Наташа тем не менее лезет в рюкзак, и вот уже в каждой руке по баллончику. Зажигалка полыхает вовсю, разгоняя темноту у неё в голове.
– Да ладно тебе. Шины – это прошлый век. Ну пожа-алуйста.
– Ладно. Несносная девчонка. Ладно, ладно. Только тише. Закрой рот и делай всё молча.
Наташа порывисто обнимает Тумакова, сумка раскрывается под её руками, баллончики норовят раскатиться в стороны.
– Чья это машина? – спрашивает Ислам.
Слава швыряет в него недовольным взглядом.
– Селиванова. Сидит в районной администрации, некрупная сошка по образовательной деятельности. Два дня назад приезжал в универ. Не слышал?
– Слышал, – признаётся Ислам.
– Как думаешь, откуда у него такая тачка?
Хасанов жмёт плечами. На языке вертится вопрос, и Ислам не может его удержать:
– Слушай. А ты у нас учишься?
– Выгнали с третьего.
Ислам не уточняет почему. И так понятно: причина выгнать такого найдётся всегда. Но Слава добавляет:
– Отправил подальше пару завучей и директора. И не жалею об этом.
– Его до сих пор пускают на проходной, – с гордостью говорит Наташа. – И пару раз ловили в коридорах.
– До тех пор, пока я могу свободно и безнаказанно шарахаться по этому зданию, я буду возглавлять клуб. Такая безалаберность меня не просто возмущает – она танцует передо мной, как матадор перед быком. И я вновь и вновь буду выставлять рога. Как самый настоящий бык. Директор не узнаёт меня, хотя орал до хрипоты и грозился сдать правоохранительным за неуважение к его персоне. А за что, скажите мне, я должен его уважать? Надутый гусь…
Когда двадцать минут спустя они уходили через спящие дворы, автомобиль расцвёл чёрными точками и глазами на бампере и стал похож на божью коровку этакого спортивного типа. Таким его рано утром и нашёл господин Селиванов.
Глава 7
С того самого вечера на крыше Ислам с Катей часто бывали вместе. Кто-то за кем-то заходил и шли куда-то, разгоняя по мокрым самарским улицам воду. Обменялись телефонами, но звонил Ислам редко. Только когда требовалось назначить встречу. Назначал и быстренько прощался. Просто потому что не любил разговаривать по телефону. И правда, какой в этом смысл? Поболтать, обменяться новостями можно и лично. При личной встрече ты видишь, как играют на лице тени, слышишь дыхание и можешь, умирая где-то внутри от восторга, коснуться запястья или приобнять за талию. Она же не звонила совсем, но и это его совершенно не трогало. Возможно, у неё была аська, но Хасанов не спросил. Катя не похожа на девушку, которая зависает в аське. Такая, которая может извлечь чистые эмоции из каждого момента, из любой встречной мелочи, в электронном общении не нуждается.
Бесцельные прогулки – всё равно бесцельные прогулки, даже если под рукой есть девушка. К ним Ислам так и не приспособился. Когда нет цели, идти куда-то он не может. Быстро начинает «вихлять» – залезать ногами на газон, лезть под ноги другим пешеходам.
– Своди её куда-нибудь погулять, – говорит Паша, но для Ислама это звучит, как: «Поставь её красить забор и сделай так, чтобы ей было не скучно». Так же страшно. Метод Тома Сойера тут не сработает.
Со временем Ислам пришёл к выводу, что он слишком молчаливый. Когда болтаешь без умолку, можно хоть круги вокруг лотка с мороженым нарезать. О да, слушать он умел. Умел вставлять замечания, иногда остроумные и в меру уместные, подтрунивать, стебаться и показывать интерес, тем более если на самом деле интересно слушать. Но какая бы ни была разговорчивая девушка, рано или поздно потоки слов иссякают, она выдыхается, и вот уже ты ощущаешь этот жалобный взгляд. Мол, поговори со мной теперь ты. Расскажи что-нибудь интересное…
Ислам умел чувствовать молчание. Неизвестно, как его ощущала она, но Исламу это молчание физически давило на макушку, где тут же просыпались и принимались копошиться, как злые бактерии из рекламы, мысли. А что если она подумает, что он скучен? Что значит «подумает»? Он ведь и вправду скучен, молчалив и неловок. Забывчив и нетактичен.
Катя тоже не больно разговорчива. Любит хранить все эти интересности внутри себя, выдавая собеседнику по крупицам. Любит заглядывать в глаза и, похоже, любит, когда он по глазам читает эти мысли. Смеётся, когда Ислам говорит, ты подумала сейчас о том-то и о том-то. Или – я с тобой согласен, но считаю, что…
Но иногда такое выдаст – ух! Один раз взяла и поцеловала его. Просто ни с того ни с сего – Ислам в силу понятных причин не помнит, о чём тогда шёл разговор. Ни с того ни с сего она обхватила его за шею и чмокнула в щёку. И потом смущённо, и слегка воровато наблюдала за тем, как краска всё сильней заливает лицо. Пока Ислам не стал себя чувствовать как банка с томатным соком.
За неимением прочих тем для разговора Ислам рассказывал про посетителей в баре. Когда работаешь в кафе в старом городе, публика у тебя собирается самая разная. Как назло, все эти занимательные люди, стоило ему открыть рот, куда-то исчезали. Его это раздражало до дрожи в руках. Как же так: вот он в голове, живой человек, интересный, по-своему забавный, а как пытаешься про него рассказать, больше пары слов сказать не можешь. Более того, мстительно хохоча, он тут же превращается у тебя в голове в безликую серую куклу, набитую пухом, и даже смех утрачивает выразительность, превращается в безнадёжный бумажный шелест.
Сейчас осень, и Хасанов только выкатился на поле второго курса набитым воздухом мячиком. Две команды, одна из которых – работа со всеми её завсегдатаями, другая – из преподавателей, начнут футболить его друг другу, а он, подскакивая на неровностях, будет пытаться успеть туда и сюда. И задержаться посередине, где затерялась его личная жизнь и друзья.
Чтобы не потерять работу, он не ездил домой на всё лето. Отпросился у Сонг на пару недель в июле, чтобы повидать родню, и обратно, в духоту большого города, облизанную влажным языком Волги. Почему-то все города, кроме родного, казались Хасанову мегаполисами. Хотя Уфа, мягко говоря, не намного меньше. Миллион жителей, как-никак. Самара первое время ошеломила его своими размерами. А друзья-самарцы рассказали потом, какими большими им кажутся другие города, даже соседний Тольятти.
Когда ты здесь живёшь и можешь по кратчайшему пути проехать из точки А в точку Б, всё кажется твоим личным и с лёгкостью умещается в кармане. Неизвестность же не умещается нигде.
Катя редко задавала вопросы. А когда спрашивала, это могло быть что-то необычное. Что-то, что ни за что бы не догадался спросить кто-то другой.
– А что тебе больше нравилось в детстве? Яблоки или орехи?
– Наверное, и то, и другое.
– Я вот, например, терпеть не могла грецкие орехи, – со значительным видом сообщает Катя. – Особенно в скорлупе. Пытаешься расколоть, а они – ни в какую. У тебя такое было?
Ислам говорит с улыбкой:
– Похоже на какие-то психологические тесты. Словно, знаешь, ты спрашиваешь, что я больше любил, яблоки или орехи, а сама проверяешь, упорный ли я человек или нет. Умею ли я добиваться цели, «разгрызать орешки». И всё такое.
