История о том, как у Кощея Бессмертного золото похитили

скачать книгу бесплатно

Очень важными, безусловно, являются данные археологии – науки, которая в последние десятилетия получила бурное развитие и внесла большой вклад в изучение славянского этногенеза. Однако следует помнить, что возможности археологии в этнической идентификации той или иной археологической культуры ограничены. Поэтому в данном случае бо?льшую ценность представляют данные языка. Ведь в основе объединения людей в этнические сообщества лежит, прежде всего, язык, поэтому, как писал В.В. Мавродин, «решать задачу поисков предков современных народов, в том числе и славянских, должно, прежде всего, языкознание, ибо, в конечном счете, проблема этнического развития современных народов есть в первую очередь проблема развития их языков, а не восстановление, по поколениям и коленам, их физических предков, ранних расовых типов»[80 - Мавродин В.В. Древнейшие сведения о славянах (К вопросу о происхождении славян) // Вестник ЛГУ. Серия истории, языка и литературы. Вып. 4. 1956. С. 27.]. Является общепризнанным, что факты языка, как и данные археологии – это основной источник изучения истории Руси дописьменного периода, то есть периода до появления Начальной русской летописи.

Также в качестве источников следует привлекать геральдические знаки древнерусских князей. Большую ценность представляет для нас надпись, выбитая на так называемом Пневищинском камне, с помощью которой возможно провести эксперимент, подтверждающий глубокую древность русского докириллического письма.

Использование весьма обширного и разнообразного корпуса источников в сочетании с надежными методами научного исследования позволяет внести ясность во многие весьма сложные и актуальные вопросы начальной истории русского народа.

Глава II

Древнейшие росы как народ

§ 1. Понятия «народ» и «этнос» в применении к древнейшим росам

В исторической науке укоренилось неверное представление о русском народе как о сравнительно молодом, не имеющем своей истории древнего мира и раннего средневековья. И связано это во многом с неправильным толкованием самого понятия «народ». В самом деле, к какой стадии развития той или иной исторически сложившейся человеческой общности могут быть применимы термины «народ» или «этнос»? Насколько правомочно их употребление по отношению к древнейшим росам? И, вообще, когда росы стали «русским народом»? На этих вопросах необходимо остановиться немного подробнее, так как от ответов на них зависит решение принципиально важного вопроса о древности русского народа.

В советские времена становится довольно распространенным мнение о том, что понятие «народ» не может быть применимо не только к первобытной орде нижнего и среднего палеолита, но даже и к племени, и к союзу племен, возникающему на последней ступени первобытного общества[81 - Итс Р.Ф. Введение в этнографию. Л., 1974. С. 43.]. Исходя из такой трактовки, известный советский историк В.В. Мавродин в монографии, посвященной происхождению русского народа, писал, что термин «русский народ» может употребляться только по отношению к «древнерусской народности, русской, или великорусской, народности, русской нации эпохи капитализма, социалистической русской нации», поскольку понятие «народ» применимо лишь «для обозначения этнических образований эпохи феодализма, капитализма и социалистического общества»[82 - Мавродин В.В. Происхождение русского народа. Л., 1978. С. 6.]. То есть, по мнению ученого, это понятие не распространяется на этнические общности доклассового периода. Поэтому, говоря о начальном этапе истории русского народа, он имел в виду тот ее период, когда на смену «племенам», зафиксированным «Повестью временных лет», приходит «новая этническая общность», характерная для эпохи феодализма, то есть древнерусская народность времен Киевской Руси.

Однако подобная трактовка понятия «народ», несомненно, устарела. Современное понимание этноса позволяет не только на теоретическом, но и на научно-практическом уровне начинать историю русского народа не с периода становления государственности, а с его историко-этнических корней, уходящих в глубины общеиндоевропейской эпохи. Для этого, прежде всего, необходимо разобраться, какой же смысл заложен в понятия «народ» и «этнос».

Научный термин «этнос» был заимствован из греческого языка, в котором он, хотя и многозначен (????? – народ, племя, толпа, группа людей, иноземное племя, язычники, стадо, рой и др.), но всегда указывает на совокупность существ, имеющих некие общие свойства: обычаи, повадки, внешний вид и т. д. На ранней, архаической стадии в употреблении этого слова преобладает значение «стая», «рой», «группа», но имеет место также значение «племя», «народ», которое в классическое время становится доминирующим. В более позднее античное время термин часто употребляется для обозначения негреческого племени. В научной литературе для наименования объекта этнографических исследований долгое время пользовались или общим, почерпнутым из обыденного языка понятием «народ» (соответственно в немецком языке – Volk, в английском – people и т. д.), или дифференцированными в стадиальном отношении терминами «нация», «народность», «племя».

Введение в международный научный обиход термина «этнос» для обозначения всей совокупности подобных общностей людей происходит в 20–30-е годы ХХ столетия и связано с именем русского ученого С.М. Широкогорова, труды которого получили международную известность[83 - Широкогоров С.М. Этнос. Исследование основных принципов изменения этнических и этнографических явлений. Шанхай, 1923; Shirokogoroff S.M. Psychomental complex of the Tungus. London, 1935 и др.]. Это греческое слово позволило избежать многозначности, характерной для обыденных наименований в большинстве европейских языков (например, слово «народ» в русском языке довольно часто теряет этнический смысл, означая просто группу людей или «трудящиеся массы», иногда – «простолюдинов»; то же можно сказать о немецком слове «Volk» или английском «people»). Однако со временем, как справедливо отметил доктор философских наук С.Е. Рыбаков, «термин «этнос» стал чрезвычайно популярен среди политиков и даже на обыденном уровне, в то время как в научном сообществе не только нет единства по поводу смысла данного понятия, но порой даже возникают сомнения в его состоятельности»[84 - Рыбаков С.Е. К вопросу о понятии «этнос»: философско-антропологический аспект // Этнографическое обозрение. 1998. № 6. С. 3.].

Выделение этносов среди других человеческих объединений осложняется отсутствием четких критериев для их вычленения, разнобоем во мнениях ученых по этому вопросу. Например, Л.Н. Гумилев под этносом (или народом) имел в виду «коллектив людей, который противопоставляет себя всем другим таким же коллективам, исходя не из сознательного расчета, а из чувства комплиментарности – подсознательного ощущения взаимной симпатии и общности людей, определяющего противопоставление «мы – они» и деление на «своих» и «чужих»[85 - Гумилев Л.Н. От Руси до России: очерки этнической истории. М., 1988. С. 9.]. Адаптируясь к окружающей природе, к условиям ландшафта, в пределах которого ему приходится жить, каждый такой коллектив изменяет свое поведение, усваивая какие-то специфические правила поведения (стереотипы), формируя свои особые традиции, которые, по мнению Гумилева, составляют основное отличие одного этноса от другого. Как видно, критерии, предложенные Гумилевым, весьма расплывчаты. В частности, они позволяют отнести к одному этносу людей разных национальностей, но проживающих в одной природно-климатической зоне и объединенных, например, борьбой с общим врагом.

Тот же Гумилев в ряде статей, посвященных теоретическим аспектам этнической проблематики, характеризовал этнос «как биологическую единицу, таксономически стоящую ниже вида, как populatio», замечая при этом, что таким образом «путем применения естественных наук отыскана дефиниция» этноса. Соответственно, по его мнению, «социальные и этнические процессы различны по своей природе»[86 - Гумилев Л.Н. О термине «этнос» // Доклады отделений и комиссий Географического о-ва СССР. Вып. 3. Л., 1967. С. 21.].

В целом же, в науке преобладает мнение, что этносы представляют собой одну из разновидностей социальных общностей, хотя среди ученых обнаруживаются некоторые различия как в определении основных свойств (признаков) этносов, значимости тех или иных из этих свойств, так и в типологизации самих этнических общностей. К основным признакам этнической общности, как правило, ученые относят этническое самосознание и самоназвание, язык, территорию, особенности психического склада, культуры и быта, определенную форму социально-территориальной организации или стремление к созданию такой организации. Отмечается также значение для этносов культурной специфики, общности происхождения их членов, эндогамии и некоторых других признаков[87 - Бромлей Ю.В. Теория этноса // Этнография и смежные дисциплины. Этнографические субдисциплины. Школы и направления. Методы / Отв. ред.: М.В. Крюков, И. Зельнов. М., 1988. С. 47.].

Разработке принципов выделения критериев этнических признаков много внимания уделил Ю.В. Бромлей, который относит к таковым прежде всего устойчивые, дифференцирующие (то есть отличающие один этнос от другого) свойства. По его мнению, антропологические, расовые признаки могут играть роль определителя лишь при сопоставлении отдаленных этнических единиц, принадлежащих к разным расам. Для этнического размежевания более значимыми являются групповые особенности культуры в самом широком смысле этого слова, то есть «не только определенные результаты человеческой деятельности, но и сам ее способ, выраженный в действиях и поступках»[88 - Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. М., 1973. С. 30.]. Именно в сфере трактуемой таким образом культуры обычно и сосредоточены, по мнению Бромлея, все основные отличительные особенности этнических единиц. При разграничении этносов-народов между собой особое значение имеют такие устойчивые и отчетливо выраженные компоненты культуры, как язык, религия, народное изобразительное искусство, устное творчество, обычаи, обряды, нормы поведения и т. п. Однако ни один из компонентов культуры не выступает непременным и универсальным этнодифференцирующим признаком. «Этнос, – писал Бромлей, – представляет собой не отдельный компонент культуры, а определенную культурную целостность, многие составляющие которой, как правило, в той или иной степени обнаруживают устойчивые отличительные черты»[89 - Там же. С. 31.].

Отмечая особенности культуры в качестве основных, стабильных этнических свойств, необходимо, прежде всего, отметить коммуникативные функции культуры, обеспечивающие передачу этнокультурной информации через произведения материальной и духовной культуры и, главным образом, через речь (словесная информация).

Большинство ученых придерживаются мнения о том, что из всех компонентов культуры в широком смысле этого слова язык обладает наиболее отчетливо выраженными этническими функциями. Небезынтересно отметить, что во многих памятниках древнерусской письменности, включая и «Повесть временных лет», понятие «народ» обозначается словом «язык»: «А се суть инии языци, иже дань дають Руси»[90 - Летопись по Лаврентьевскому списку. Повесть временных лет // Полн. собр. рус летописей. Т. 1. М., 1962. С. 11.]; «Югра же людье есть языкъ н?мъ, и с?д?ть с Самоядью на полунощных странах»[91 - Там же. С. 235.]; «В то же время умножися языка Литовьскаго и начаша пакостити волости Олександров?»[92 - Повесть о жизни и храбрости благоверного и великого князя Александра // «Изборник» (Сборник произведений литературы древней Руси). М., 1969. С. 336.]. Известный специалист в области истории русского языка П.Я. Черных считает, что старшим значением слова «язык» на славянской почве было именно «речь», «то, что связывает людей, соединяет их в народ, в племя» и просто «народ», «племя»[93 - Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка: в 2-х тт. Т. 2. М., 1994. С. 468.]. Такое словоупотребление, очевидно, отражает то этнографическое представление, по которому язык считается главным признаком народа.

Это же значение языка имел в виду и один из выдающихся лингвистов А.А. Шахматов, когда писал, что «каждый представитель русского племени, будь то великорус, или белорус, или малорус (украинец), может назвать свой родной язык русским: он русский по его происхождению и в силу этого своего происхождения останется русским, каким бы изменениям не подвергался с течением времени»[94 - Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. Ч. 1: Исторический процесс образования русских племен и наречий. Пг., 1916. С. 7.].

Под русским языком наука понимает совокупность тех наречий и говоров, которыми как в настоящее время, так и в предшествующие эпохи пользовались в качестве родного, материнского языка русские племена. Существует множество различных индивидуальных русских языков, которые сближаются по ряду сходных признаков, образуя говоры, или диалекты. В свою очередь, сходные между собою говоры образуют наречия, которые представляют собой обширные языковые группы, деления того великого целого, чем и является русский язык, заключающий в себе всю совокупность индивидуальных языков, связанных между собою сходством, зависящим, прежде всего, от единства происхождения. В настоящее время русский, белорусский и украинский языки рассматриваются уже как самостоятельные, входящие в более обширную группу языков. Но еще в начале ХХ века Шахматов считал их наречиями, отмечая, что все индивидуальные русские языки, исторически образующие единое целое, один русский язык, распадаются на три главных наречия: великорусское, белорусское и малорусское, каждое из которых, в свою очередь, распадается на ряд поднаречий и говоров. Так, поднаречиями малорусского наречия он называл «северное» (в Волынской, части Гродненской, Холмской и некоторых других губерниях), «южное» (на Украине и в Галиции), «угорское, или угро-русское» (в северовосточной Венгрии) и т. д. Понятно, что в гораздо более давние, древнейшие времена не только эти восточнославянские, но и все вообще индивидуальные славянские языки представляли собой наречия, поднаречия и говоры единого целого – языка, общего для всех славян. Называть его можно по-разному (праславянским, протославянским и т. д.), но это был язык древнейших росов. История образования отдельных русских наречий, поднаречий и говоров напрямую связана с историей русского народа, его территориальным делением и колонизационным движением. А связь языковых делений с делениями территориальными неизбежно приводит нас к заключению о связи языковых делений с делениями племенными.

Однако следует иметь в виду, что этническая роль языка возрастает с переходом к эпохе классовых обществ, чему в немалой степени способствует появление письменности. В более раннюю же, первобытнообщинную эпоху язык, являясь важным фактором этнического сплочения племен, пока еще не играл роли важнейшего этнического разграничителя.

В этнологии принято мнение, согласно которому наибольшую, основную этническую нагрузку несет та часть культуры (в узком смысле слова), которую называют традиционно-бытовой культурой – в противоположность профессиональной культуре и неустойчивым, «нетрадиционным» компонентам бытовой культуры. В первобытном обществе, где производство и потребление неразрывно слиты, она охватывает все сферы жизни, но по мере технического и социального прогресса ее удельный вес уменьшается.

Этнические свойства культуры в узком значении этого слова, к сожалению, как правило, не столь четко выделяются обыденным сознанием, как этнические свойства языка. Культура этносов предполагает наличие локальных особенностей, которые более всего характерны для материальной культуры. Этим объясняются трудности, возникающие у археологов при определении этнической принадлежности той или иной археологической культуры. Шахматов совершенно справедливо указывал на то, что расселение русского народа и последующее обособление его отдельных частей, его «территориальное распадение» повело за собою самостоятельное развитие этих частей во всех областях и сферах, в том числе и в области материальной[95 - Там же. С. 9.]. Но, разумеется, вопрос о соответствии этноса и археологической культуры не снимается указанием на возможность локальных вариантов в материальной культуре, так как археологические памятники несут в себе информацию не только о материальной, но и о духовной культуре племен и народов, их оставивших.

Т.Д. Златковская считает, что в первобытную эпоху общность культуры (не только в узком, но и в широком смысле) была характерна для крупных этнических единиц, охватывающих несколько родственных племен[96 - Златковская Т.Д. Об этнических общностях и этнических процессах в доклассовой и раннеклассовой эпохах (О книге Ю.В. Бромлея «Этнос и этнография». М., 1973) // Вестник древней истории. 1974. № 2 (128). С. 186.]. Однако эта общность не исключает локальных вариантов. Русские племена (или какие-то их части) в результате миграций зачастую оказывались в иной, непривычной для них природно-климатической среде. В силу этого они могли усваивать материальную культуру местных жителей, адаптированную к местным условиям. При отсутствии же устойчивых местных традиций (например, при освоении свободных территорий) они также могли внести существенные изменения в свою прежнюю материальную культуру, исходя из того, что им предлагала для выживания местная природа. В зависимости от климата, ландшафта, наличия того или иного строительного материала, особенностей почвы, близости или удаленности крупных рек и озер могли измениться способы строительства жилья, изготовления посуды, орудий труда, манера одеваться, методы обработки почвы, тип хозяйства и т. д. Но носители этой новой материальной культу

ры по-прежнему оставались росами, поскольку сохраняли русский язык и все то, что составляло в то время русскую культуру в широком смысле этого слова, сохраняли свое этническое самосознание и особенности психического склада.

Этническое самосознание – один из важнейших этнообразующих признаков. Основное его содержание составляют представления о стереотипах – характерных чертах своего этноса и как противоположность им – о чертах иных этносов. Оно присуще этносам первобытной эпохи в форме племенного сознания и включает в себя представление об общности происхождения, выражающейся в кровном родстве членов этноса. Для доклассовой и ранних классовых формаций характерно представление о родстве членов этноса, основанное на мифах и преданиях. Для подавляющего большинства этнических общностей эпохи первобытности родство соплеменников представляет собой реальность. Однако в классовых формациях реальное родство всех членов этноса вряд ли возможно. Поэтому оно не может рассматриваться как объективно существующая отличительная черта этносов всех социально-экономических формаций. Более правильно отражает объективную реальность представление о едином происхождении членов этноса, объясняемое не родством, а общностью исторических судеб. Усиление этнического самосознания, несмотря на ослабление этнических свойств культуры у современных народов, указывает на ту особую роль, которую играет в настоящее время представление об общности происхождения.

Современная наука утверждает, что этническим общностям всех формаций присуща общность психического склада, устойчивые особенности психики. В доклассовом обществе эти особенности характерны для союзов племен, в рабовладельческом и феодальном – для народностей, в более поздних обществах – для наций. Авторы этносоциологического исследования «Русские», давая основные социально-культурные характеристики современной русской нации в сравнении с другими национальностями бывшего СССР, определяя, какое место занимают русские в системе наций, как они «вписываются» в нее, отмечают, что, несмотря на этнические перемены, для русских в инонациональной среде характерна слабая адаптация к культуре и языку национального большинства, в окружении которого они проживают, и устойчивость собственных национально-культурных и языковых установок[97 - Русские: Этносоциологические очерки. С. 7.]. Авторы объясняют это явление специфическими условиями Советского Союза, но, думается, в этом гораздо большую роль играет устойчивость психического склада русского народа, которая позволяет ему сохранять свою самобытность даже в условиях иноязычного окружения.

Подтверждением сказанному служат слова, принадлежащие известному русскому философу И.А. Ильину, который, оказавшись в эмиграции, писал в 20-е годы прошлого столетия: «Россия не только «там», где-то в бескрайних просторах и непроглядных лесах; и не только «там», в душах ныне порабощенного, но в грядущем свободного русского народа; но еще и «здесь», в нас самих, с нами всегда в живом и таинственном единении. Россия всюду, где хоть одна человеческая душа любовью и верою исповедует свою русскость»[98 - Ильин И.А. О России (1926–1933) // Молодая гвардия. 1997. № 11. С. 165.].

Эта особенность характерна для русских эмигрантов, проживающих в настоящее время компактными колониями в Австралии, Аргентине, она же позволяет опознать и «вычленить» также и древних росов, оказавшихся, например, в составе скифской державы или среди других народов. Без учета общности психики невозможно объяснить причины устойчивости общих черт того или иного этнического коллектива, а также понять, как осуществляется и чем обеспечивается межпоколенная (диахронная) и пространственная (синхронная) этнокультурная информация, передача этих черт.

Современный философско-антропологический подход к этничности показывает недостаточность только кровного родства для межпоколенной связи. С.Е. Рыбаков утверждает, что в генетике может быть заложена только расовость, этничность же к генам никак не сводится и что наряду с генетической наследственностью существует еще «сигнальная наследственность», которая представляет собой особый механизм усвоения потомством условных рефлексов[99 - Рыбаков С.Е. Указ. соч. С. 7.]. Впервые идею об определяющей роли этого механизма в передаче этнической информации из поколения в поколение выдвинул Л.Н. Гумилев, который представлял себе сущностные внутриэтнические связи в виде сплошного «этнического поля», охватывающего всю этнопопуляцию, в которое ребенок погружается сразу же после своего рождения, начиная с первого контакта с полем матери – только находясь в нем, он может стать членом этого этноса; это поле «мы воспринимаем как этническую близость, или, наоборот, чуждость»[100 - Гумилев Л.Н. Этногенез и биосфера Земли. Л., 1989. С. 231–234, 301–305.].

Такой подход выводит исследователей на проблему «этнического бессознательного», которое «в свернутом виде заключает в себе весь исторический опыт этноса, а передача этого опыта осуществляется путем сигнальной наследственности, когда ребенок в процессе своей социализации усваивает на бессознательном уровне от родителей и старших этническое «нечто»[101 - Рыбаков С.Е. Указ. соч. С. 8.].

Это «нечто» каким-то почти неуловимым образом содержится в русских поговорках, прибаутках, специфических жестах, оно пронизывает русские народные сказки, так любимые нами, без которых немыслимо наше детство и которые незримо сопровождают нас всю жизнь. Замечательный русский писатель Н.С. Лесков устами героя своей знаменитой хроники «Соборяне» Савелия Туберозова говорит: «Живите, государи мои, люди русские, в ладу со своею старою сказкой. Чудная вещь старая сказка! Горе тому, у кого ее не будет под старость! Для вас вот эти прутики старушек [вязальные спицы. – Ю.А.] ударяют монотонно; но для меня с них каплет сладких сказаний источник!…О, как бы я желал умереть в мире с моею старою сказкой»[102 - Лесков Н.С. Соборяне // Собр. соч.: в 5 тт. Т.1. М., 1981. С. 180.].

Известный американский психиатр Станислав Гроф (эмигрант из Чехословакии) в опытах, проводимых в русле трансперсональной психологии, столкнулся с весьма интересным явлением регрессии памяти испытуемого в историческое время. Индивидуум входит в соприкосновение с информацией, относящейся к жизни его биологических предков. Иногда такие «трансперсональные переживания» связаны с недавней историей и непосредственными предками, а в крайней форме могут захватывать много поколений и даже века. Для нашего исследования очень важно то, что, согласно наблюдениям Грофа, содержание таких феноменов всегда соответствует расовому происхождению индивидуума и его культурно-историческим корням. «Так, еврей может переживать эпизоды родовой жизни в Израиле в библейские времена и установить глубокую связь со своим историческим, религиозным и культурным наследием. Личность скандинавского происхождения может оказаться свидетелем различных сцен из полных приключений исследований и завоеваний викингов с весьма живыми специфическими деталями относительно одежды, оружия, украшений и средств мореплавания. Афроамериканец вспоминает сцены из жизни своих африканских предков, включающие обычную деревенскую жизнь, также как и роскошные празднества и ритуалы; в другой раз он может оживить в памяти травматические события из ранней истории рабства». Эти переживания «сопровождаются убеждением субъекта в том, что он столкнулся с событиями, составляющими часть его собственной линии развития, как если бы он читал собственный генетический код»[103 - Гроф С. Области человеческого бессознательного: опыт исследований с помощью ЛСД / Пер. с англ. М., 1994. С. 159, 160.].

Ключевым моментом в феномене этничности С.Е. Рыбаков считает контакт сознания с бессознательным, осуществляемый при помощи языка символов, поскольку символы являются единственным способом контакта «с бездной бессознательного, в которой лежат корни этничности»[104 - Рыбаков С.Е. Указ. соч. С. 8.]. На символах, по его мнению, основаны обычаи, традиции и ритуалы, в которых зафиксированы все нормы поведения, из чего следует, что образ жизни, как и этнический стиль культуры, являются результатом «символического действа»[105 - Там же. С. 12.]. Внутриэтническую связь на бессознательном уровне обеспечивает через механизм сигнальной наследственности эндогамия (как известно, припервобытнообщинном строе племя обычно бывает эндогамно, а входящие в него роды – экзогамны); на уровне сознания такую связь осуществляет язык.

Исходя из вышесказанного, С.Е. Рыбаков дает следующее определение этноса: «Этнос – это общность людей на основе обеспеченного эндогамией и языком единства ценностных ориентаций, которое символически выражается в стиле культуры и образе жизни»[106 - Там же. С. 13.]. На наш взгляд, эти наблюдения и выводы современных ученых помогут не только более полно осветить теоретическую сторону проблемы этноса, но и более глубоко вникнуть в сущность славянской мифологии, проникнуть в святая святых «загадочной» русской души.

Для генезиса этноса также большое значение имеет единство территории его расселения, которое и дает возможность систематического общения, ведущего к появлению специфических черт в культуре. Значительное влияние на развитие этносов, особенно в эпоху первобытности, оказывает географическая среда. Однако на более поздних этапах истории человечества значимость последней постепенно убывает. Значение же экономических связей в развитии этнических процессов, наоборот, возрастает от эпохи первобытности, где они не играют существенной роли, к последующим эпохам. В то время как межплеменной обмен носил эпизодический характер, экономические связи уже в раннеклассовых обществах способствовали формированию народностей. Ярким примером этому является та роль, которую сыграл знаменитый торговый путь «из варяг в греки» в консолидации восточнославянских племен.

В книге «Этнос и этнография» Ю.В. Бромлей предлагает вполне обоснованное разделение понятия «этнос» на две различные этнические категории, что позволяет избежать излишних споров при решении некоторых очень важных этнологических проблем. Первая категория – это этнос в узком смысле слова («этникос»), ядро этнической общности, обладающее совокупностью основных стабильных этнических свойств. Для выявления этих свойств ученый применяет своеобразный и интересный метод. Он считает миграции как бы тем историческим экспериментом, который дает возможность выявить основные стабильные этнические свойства, каковыми, по его мнению, выступают особенности культуры (в том числе языка), психики, а также этническое самосознание. Однако здесь нельзя не согласиться с Т.Д. Златковской, которая считает, что степень устойчивости различных этнических признаков при миграциях зависит от очень многих условий, определяемых не только характером миграции, но и составом (социальным, возрастным и пр.) мигрирующих групп, и особенно средой, в которую эти мигрирующие группы попадают. При этом в одних случаях большую или меньшую устойчивость могут проявить одни признаки, в других – другие. В этом ряду признаков, возможно, следует упомянуть и антропологические признаки. Саму же идею изучения миграционных процессов и их воздействия на мигрировавшие группы для определения главных этнических черт как отдельных этносов, так и в общеэтнографическом плане Златковская считает очень продуктивной[107 - Златковская Т.Д. Указ. соч. С. 185.].

В наиболее общей форме отдельные варианты миграций Бромлей сводит к двум основным видам. Одни из них составляют перемещения больших групп населения или даже целых народов. Таковыми, например, были миграции эпохи Великого переселения народов, в том числе и вторжения кочевников в европейскую степную зону, сопровождавшиеся оседанием в этой зоне протоболгар, венгров и некоторых других народов. В качестве ближайших последствий такого рода миграций для переселенцев можно отметить потерю ими своей традиционной природной среды и значительной части культурного ландшафта, который в те времена был еще слабо развит. К другому виду миграций относятся микромиграции, то есть переселения сравнительно небольшими группами, преимущественно отдельными семьями. Происходить они могут и в рамках массовых переселений, которые в таком случае представляют не единовременный акт, а сравнительно растянутый во времени процесс. Такого рода миграции в том или ином масштабе происходили на протяжении всей истории человечества, начиная от эпохи расширения первоначальной ойкумены[108 - Хлопин И.Н. Сегментация в истории первобытного общества // Вопросы истории. 1968. № 8. С. 99—100.]; являются они весьма характерными и для всей истории русского народа, начиная с самых древнейших времен. Помимо перемены биосферы и культурного ландшафта, они зачастую влекли за собой существенное изменение материальной культуры, экономических связей, а нередко и значительные социальные перемены. Однако само по себе это не приводило к созданию новых этносов. Оторвавшись от русского материка, если можно так выразиться, оказавшись в совершенно иной природно-климатической и этнической среде, отдельные группы росов, тем не менее, как уже отмечалось, оставались теми же росами, сохраняя свои собственные ценностные ориентации. Отсюда напрашивается вывод о том, что некоторые факторы, имевшие большое значение в качестве условий возникновения тех или иных этнических систем, в дальнейшем продолжают играть роль лишь побочных условий. В то же время, это позволяет выявить основные, специфические свойства этноса, отличающие его от других.

Каждый этникос тесно связан со своей средой, которую составляют как социальные, так и природные факторы, выступающие в качестве непременных условий его возникновения. При этом этнос и среда в силу своей тесной взаимосвязи представляют по существу своеобразное целостное образование, в котором отчетливо выделяются две основные сферы: «внутренняя», составляющая всю совокупность сопряженных с этносом «неэтнических» общественных явлений, и «внешняя» (окружающая природа). Благодаря синтезу этникоса и социальной среды возникает, согласно терминологии Бромлея, «этносоциальный организм» (сокращенно – «эсо»), или «этнопотестарный организм», то есть этнос в более широком смысле слова, вторая этническая категория. Характер сочетаний собственно этнических свойств с социальными в известной мере зависит от пространственных параметров этноса. Поскольку для этноса не обязательно территориальное единство, пространственное размещение носителей этнических свойств имеет не только компактную, но и дисперсную форму. Вместе с тем, почти в каждом компактном этническом образовании обычно присутствуют бо?льшие или меньшие иноэтнические вкрапления. Имеются случаи смешанных гомогенно-гетерогенных этнических образований, когда в пределах одной территориальной единицы вперемежку одновременно проживают представители двух или нескольких этносов. Как правило, в подобных случаях одни из таких представителей образуют сравнительно компактные ареалы, другие находятся в дисперсном состоянии.

Наряду с этнической общностью эсо обычно обладают территориальной, экономической, социальной и политической общностью, однако их основными компонентами являются, с одной стороны, этнические и, с другой стороны, социальноэкономические факторы. Поэтому в отличие от этникоса, который более инертен по отношению к социально-экономическим формациям, этносоциальный организм в зависимости от принадлежности к той или иной формации приобретает специфические черты. То есть взаимопроникновение и пересечение этникоса с этносоциальным организмом имеет историко-стадиальный аспект. Кроме того, следует учитывать еще и пространственный ракурс, проявляющийся в том, что весьма часто наблюдается пространственное несовпадение этникоса и эсо, представляющего собой государственно-политическое образование. В связи с этим выделяются три разновидности этносоциального организма.

Первую из них представляет такое совпадение этникоса и социального организма, при котором за пределами их общей территории первый существует или в гетерогенном виде, или в виде небольших гомогенных групп, не обладающих сколько-нибудь полной общественно-экономической самостоятельностью. Вторая разновидность предполагает вычленение из одного этникоса нескольких этносоциальных организмов. И к третьей относятся случаи, когда в рамках одной социально-политической общности одновременно имеется несколько компактных и относительно самостоятельных этникосов.

Подобные пространственные несовпадения этникоса и социального организма могут относиться не только к классовым обществам, но в значительной мере и к доклассовым. Во всяком случае, каждая из трех разновидностей эсо может быть проиллюстрирована примерами из истории древнейших росов. Так, Геродот, описывая Скифию, говорит, что к западу от скифов-кочевников живут скифы-георгои (земледельцы), которых греки называли борисфенитами[109 - Геродот. История в девяти книгах / Пер. с греч. Т.1. М., 1888. С. 312.] по названию реки Борисфен, под которым тогда был известен Днепр. Рассказывая о земледельческом празднике священного плуга и ярма, он приводит и самоназвание днепровских земледельцев «сколоты» – по имени мифического древнего царя Колаксая (по толкованию лингвистов: «Солнце-царя»)[110 - Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. С. 19.]. Но это была часть росов, вошедших в державу скифов и в течение долгого времени продолжавших существовать среди них в гетерогенном виде. С другой стороны, судя по многочисленной русской топонимике, а также по некоторым отголоскам, сохранившимся в русском фольклоре, некоторая часть росов, оторванная от основной массы соплеменников, проживала в скифо-сарматской или в финно-угорской среде в виде гомогенных групп. Вторая разновидность эсо может быть представлена в разные времена росами Русского каганата или «островными» росами – руянами, проживавшими на о. Рюген. Примером третьей разновидности может служить социально-политическая общность словен, кривичей, чуди, мери и веси, известная по источникам под названием Славии.

Этникосы и этносоциальные организмы как этнические категории характерны для различных периодов истории человечества. Как уже отмечалось, Бромлей основным этническим подразделением первобытности считает племя. Возражая тем исследователям, которые видят в племени только социальнопотестарную общность и подчеркивают лишь одну из сторон его функционирования – функцию власти, он отмечает, что племя характеризуется также и собственно этническими чертами (общим диалектом, религиозными представлениями, обрядами, собственным именем). Племя является, следовательно, этносоциальным образованием. На ранней стадии развития первобытного общества потестарные функции племени еще слабо выражены и превалируют черты, характерные для этнических общностей в узком смысле слова (племя-этникос). На поздней стадии первобытности, когда племя-этникос превращается в племя-эсо, роль этникоса начинает играть «соплеменность», то есть совокупность всех членов племени, где бы они ни находились: в пределах или же за пределами территории племени[111 - Бромлей Ю.В. Этнос и этнография. С. 127–132.].

Правда, у некоторых исследователей вызывает сомнение определение племени в качестве основного этнического подразделения первобытной эпохи. Если принять единственно возможный для определения этой единицы путь, выдвинутый самим автором, то есть искать то ядро, в котором были наиболее четко выражены основные этнические признаки – язык, культура, психический склад, самосознание, то оказывается, что племя мало подходит для роли основной этнической единицы первобытности. Оно не обладало языком, который бы мог служить этнодифференцирующим признаком. К этому раннему этапу истории человечества относится существование и функционирование крупнейших лингвистических общностей и семей языков, распадение которых на отдельные языки было результатом чрезвычайно длительного процесса. Именно для этой эпохи характерно также существование и крупных археологических культур, причем ареал распространения их не совпадает с распространением племенной общности: известно, что ранние археологические материалы от эпохи палеолита до культур эпохи бронзы (и даже раннего железа) указывают на существование очень крупных культурных общностей, которые невозможно считать культурой одного племени. Нельзя полностью отклонять и предположения о возможности существования этнического самосознания у носителей этих широких культурных общностей. Отсутствует у отдельного племени такой существенный признак, как особенности психики, прослеживаемый лишь на уровне семей племен. Единое название для крупных племенных объединений, бесчисленные примеры которых дает нам античная историография, было, безусловно, отражением их языковой и культурной общности. Таким образом, создается впечатление, что основными этнодифференцирующими признаками в период «классической» первобытности племя не обладало. Если это так, то племя-эсо не было, однако, этникосом. Его роль играла более широкая этническая общность, о которой мы можем судить по лингвистическим и археологическим материалам первобытной эпохи[112 - Златковская Т.Д. Указ. соч. С. 188.].

Консолидационные процессы в раннеклассовых обществах способствовали формированию новых этникосов. Эти процессы были сложны и противоречивы. Консолидация шла на нескольких уровнях. Так, с одной стороны, шел процесс формирования народностей на основе племенных общностей, объединенных в небольшие политические организмы; с другой же, – протекал процесс формирования обширных народностей, включавших несколько племенных общностей (как родственных, так подчас и неродственных).

В античную эпоху (в отличие от феодальной) формированию более крупных народностей предшествует формирование более мелких, то есть процесс этнической консолидации идет от низших уровней народностей к высшим. Существенно и отличие эсо первобытной эпохи (племен) от эсо первых классовых общностей (народностей). Помимо существенных и очевидных различий в социальной структуре этих подразделений, они отличны и в этническом отношении: у народности менее ярко выражено культурное единообразие, чем у племени, но так как народность, как правило, более крупное территориальное объединение, то в пространственном отношении ее культурная однородность больше, чем у племени. Однако, тем не менее, и в первом, и во втором случаях эсо (этносоциальные организмы) являются этносами, то есть народами.

Говоря о специфических чертах доклассовой и раннеклассовых формаций, следует различать, во-первых, этнические процессы в широком смысле слова, при которых происходит изменение отдельных компонентов этнической системы, имеющее эволюционный характер (этноэволюционные процессы), и, во-вторых, этнические процессы в узком смысле слова, предполагающие скачкообразный переход этноса в новое состояние (этнодискретные процессы). Те из этноэволюционных изменений, которые ведут к этническому разделению народов, чаще всего были вызваны истощением естественных ресурсов племенной территории и необходимостью разделения и расселения племен, а также вытеснением коренных обитателей с их территорий в случае захвата последних чужеземцами. Это приводило к массовым миграциям (характерным как для доклассовых обществ, так и для докапиталистических классовых формаций) и способствовало возникновению многих народов мира, в том числе и разделению славян на целый ряд самостоятельных этносов: «Wт техъ Слов?нъ, – пишет летописец, – разидошас? по земл? и прозвашас? имены своими, гд? с?дше на которомъ м?ст?»[113 - Летопись по Лаврентьевскому списку. С. 5–6.]. Со времени разложения первобытного общества доминирующими, однако, становятся процессы этнического объединения. Эти две противоположные тенденции часто сочетались, происходя на различных уровнях этнических общностей. Так, например, при формировании народностей, с одной стороны, идет объединение племен, с другой – еще долго продолжается внутреннее развитие этих племен с тенденцией к их сохранению.

Когда же начинается формирование этносов? Такой авторитетный ученый, как Б.Ф. Поршнев, начальные моменты образования этносов связывает с началом истории человечества, когда «земля начала покрываться антропосферой: соприкасающимися друг с другом, но разделенными друг от друга первобытными образованиями», когда «земной шар перестал быть открытым для неограниченных перемещений» и «его поверхность стала ужe не только физической или биогеографической картой, но картой этногеографической»[114 - Поршнев Б.Ф. О начале человеческой истории (проблемы палеопсихологии). М., 1974. С. 379.]. Эти «первобытные образования» были всегда эндогамны. «Этнос или другой тип объединения людей, – как утверждает Поршнев, – служит препятствием… для брачно-половых связей с чужими», вырабатывая для этого строгие нормы или обычай. Сначала для неоантропов такими чужими были палеоантропы, потом же эта «биологическая инерция предшествовавшей дивергенции неоантропов с палеоантропами», главнейшим механизмом которой было «избегание скрещивания», в несколько трансформированном виде воспроизвелась уже внутри мира неоантропов. Являясь наследием дивергенции, получившей совершенно новую функцию, именно эндогамия разделила мир неоантропов на взаимно обособленные ячейки, сделала его «сетью этносов»[115 - Там же.].

К этому же времени следует отнести и зарождение этнического самосознания, которое поначалу проявлялось в новых, социальных оппозициях, пришедших на смену оппозициям биологическим. До эпохи верхнего палеолита не было еще достаточной плотности популяции, чтобы возникло постоянное взаимное «трение» человеческих групп и межгрупповая оппозиция, а с верхнего палеолита это условие уже налицо. Эту мысль хорошо развил известный ученый-лингвист В.И. Абаев, который предложил начинать историю человечества «не с появления первого каменного орудия или первого глиняного горшка, а с того времени, когда сношения между человеческими группами… их трение друг об друга стало регулярным явлением и наложило определенный отпечаток на жизнь первобытных людей»[116 - Там же. С. 242.]. Отношение людей к внешнему миру существует, по его утверждению, только через их отношение друг к другу. С этим связано появление понятий «мы», «наше» – в противоположность к «не-мы», «не-наше», которые были первыми социальными понятиями и в которых познавательный момент был нераздельно слит с оценочно-эмоциональным: «наше» означало «хорошее», «не-наше» – «дурное». «Все двоилось в сознании первых человеческих коллективов, все делилось на «наше» и «не-наше»«, – констатирует Абаев[117 - Там же. С. 239.]. Ссылаясь на Карла фон Штейнера, ученый приводит в пример бразильское племя бакаири, которое делит всех людей на две категории: кура и курапа. Кура означает «мы все», «наши», а также «хорошие, наши люди»; курапа – «не мы», «не наши», «плохие», «скупые», «больные». Бакаири считают, что все беды исходят от чужих[118 - Там же. С. 240.]. Таким образом, противопоставление «мы» и «не-мы» было первой социальной классификацией и началом этнического самосознания. «Работа сознания начиналась с осознания своего коллектива в его противопоставлении другим коллективам и в дальнейшем отражала все модификации и перипетии этих отношений»[119 - Там же. С. 241.].

Каждый этнос, даже в период своего формирования из объединяющихся семейно-родовых групп, имел свое название. Чаще всего это было самоназвание, причем, обычно, как это будет показано ниже, племя называло себя на своем языке словом «люди», считая других (тех, кто «не-мы») как бы нeлюдями – отсюда и запрет на брачно-половые связи с ними, как во времена более отдаленные запрещались подобные связи неоантропов с палеоантропами («дикими» людьми). Соседние племена, конечно, именовали их иначе, но эти имена от столь отдаленных эпох, за редкими исключениями (как, например, «чудь» – чужие, чужаки), не сохранились.

Здесь уместно привести мысль, высказанную ученым-антропологом В.П. Алексеевым: «Мне кажется убедительным соображение о том, что народом может называться какая-то общность людей лишь при наличии самосознания и общего имени»[120 - Алексеев В.П. О самом раннем этапе расообразования и этногенеза // Этнос в доклассовом и раннеклассовом обществе. М., 1982. С. 37.].

Что касается росов, то они уже в древнейшие времена имели свое самоназвание (подробнее этот вопрос будет рассмотрен в следующей главе), что свидетельствует о достаточно раннем проявлении у них этнического самосознания. О том же свидетельствует и противопоставление ими Руси и росоврусов как мира людей всему миру «ненаших», миру нечисти. Это, в частности, нашло отражение в так называемых волшебных русских народных сказках, которые по своему происхождению считаются древнейшими. Например, в сказке «Василиса Прекрасная» баба-яга, почуяв присутствие Василисы рядом со своею избушкою, кричит: «Фу, фу! Русским духом пахнет!»[121 - Афанасьев А.Н. Народные русские сказки: в 3-х т. Т. 1. М., 1984–1985. С. 129.]. Примечательно, что не «человеческим», а именно «русским» – в зарождавшемся этническом сознании росов «русское» и «человеческое» были тождественны. «Русским духом пахнет» и от Сосны-богатыря, спустившегося в подземельное царство, чтобы сразиться с бабой-ягой, а после того, как он ее «до смерти убил, положил мертвую на огонь, сжег и развеял пепел по ветру», огромная птица выносит его из подземного мира нечисти «на Русь», то есть к людям, к росам[122 - Там же. С. 162.].

«Семен, малый юныш», рассказывается в сказке «Скорый гонец», упал в море, и морской царь унес его «в самую глубину». «Жил он у того царя целый год, стало ему скучно, запечалился он и горько заплакал. Пришел к нему морской царь: «Что, Семен, малый юныш, скучно тебе здесь?» – «Скучно, ваше величество!» – «Хочешь на русский свет?»[123 - Там же. Т. 2. С. 248.].

В одном из вариантов сказки «Три царства – медное, серебряное и золотое» Ивашко Запечник, обманутый своими старшими братьями, оказывается в глубоком подземелье, откуда его также «на Русь» выносит орел[124 - Там же. Т. 1. С. 180–188.]. В другом варианте этой сказки злой Вихрь украл у царя его жену Настасью и унес ее на горы – «такие крутые, высокие, что и боже мой! верхушками в небо упирались». Здесь ее находит младший сын Иванцаревич. А Вихрь, прилетев, спрашивает у Настасьи: «Фу-фуфу! Что у тебя русским духом пахнет? Аль кто в гостях был?»[125 - Там же. С. 191.]. Древность этого сюжета косвенно подтверждается тем, что в руках у Вихря была боевая палица (не меч, как в более поздних сказках).

Противопоставление росов другим народам происходило уже в начальную эпоху образования индоевропейских языков, когда они стали отличать себя от чужаков, постепенно формируясь в огромный коллектив родственных племен, объединенных общностью языка, территории, обычаев и общим названием. Но оно настолько укоренилось в русском народном сознании, что сохраняется и во все последующие эпохи. Так, в довольно поздней сказке «Скрипач в аду» скрипач, идя на гулянку, вдруг провалился сквозь землю и угодил в ад, прямо в то место, где за свои грехи мучился богатый мужик. Тут набежала «целая изба ненаших», и спрашивают они у богатого мужика: «Что у тебя русским духом пахнет?». А он отвечает: «Это вы по Руси ходили, русского духу набрались!»[126 - Там же. Т. 3. С. 83.].

«Ненашими», «немцами» (от «не мы») в народе называли, конечно, не только нечистую силу, но и иностранцев, иноверцев и тех, чье поведение, нравственно-этические нормы и представления не ассоциировались с понятием «русский человек». Один из выдающихся русских мыслителей XIX в. Н.Я. Данилевский в книге «Россия и Европа» приводит интересный разговор с одним поморским промышленником: «Мне любопытно было узнать, как судили о холере поморы, которые по своей развитости далеко превосходят массу нашего крестьянства. Мой собеседник не скрыл от меня, что и у них большинство приписывало эту болезнь отравлению. Да кто же, спросил я, занимался, по их мнению, этим отравлением? – Господа. – Да ведь у вас и господ никаких нет, кроме чиновников; может ли статься, что служащие государю чиновники стали отравлять народ? – Конечно, отвечал он, но, по мнению наших дураков, государь об этом не знал, а господ подкупили немцы (под немцами понимались, как само собою разумеется, иностранцы или европейцы вообще). – Да немцам зачем же вас отравлять? – Как зачем? Известно, что немцы русского народа не любят»[127 - Данилевский Н.Я. Россия и Европа. М., 1991. С. 275–276.].

В челобитной грамоте 1646 г. русские купцы жалуются царю Алексею Михайловичу на англичан за то, что последние нарушают торговый договор и нормы международной торговли: «… русские товары они, английские немцы, у Архангельска продают на деньги голландским, брабантским и гамбургским немцам, весят у себя на дворе и возят на голландские, брабантские и гамбургские корабли тайно и твою, государеву, пошлину крадут»[128 - Челобитная русских купцов 1646 г. № 13 // Акты, собранные в библиотеках и архивах Российской империи Археологическою экспедициею Академии наук: в 4-х тт. Т. IV. СПб., 1836. С. 15.]. И далее: «Да они же, немцы, привозят всякие товары хуже прежнего; да они же стали торговать не своими товарами; прежде английские немцы торговали чужими товарами тайно, а теперь начали торговать явно»[129 - Там же. С. 18.]. Торговать нечестно, нарушать договор и установленные нормы считалось «не по-нашему», «не по-русски». Так могли поступать только чужие, немцы.

Итак, проанализировав различные типы этносов и их характерные признаки, можно признать, что практически все они в той или иной мере могут быть применимы и к древнейшим росам. Что касается понятия «народ», то, исходя из всего вышесказанного, думается, было бы наиболее правильным принять толкование, данное ему академиком Л.В. Черепниным, который писал, что это слово – «как этническая и историческая категория» имеет значение более широкое, чем «народность» и «нация», «оно применяется к различным стадиям [выделено мною. – Ю.А.] исторически складывающейся общности людей»[130 - Черепнин Л.В. Условия формирования русской народности до конца XV в. // Вопросы формирования русской народности и нации. М.-Л., 1958. С. 10.]. Следовательно, будет вполне правильным употреблять его и по отношению к древнейшим росам, которые представляли собой этническую общность людей, находящуюся на стадии, исторически предшествующей народности. В равной степени это относится и к термину «этнос», поскольку, как отмечается в новейшей этнологической литературе, «значение, которое в итоге закрепилось за понятием «этнос»… в принципе вполне синонимично слову «народ»[131 - Лурье С.В. Историческая этнология: Учебное пособие для вузов. М., 1997. С. 38.].

§ 2. Происхождение названия русского народа

В проблеме происхождения русского народа одним из главных является вопрос о происхождении его имени. От решения этого вопроса зависит и ответ на некоторые другие важнейшие вопросы: о древности этого народа, о его этнической принадлежности, о его самосознании и понимании им своего места среди других народов. И решался этот вопрос в разные времена разными авторами совершенно по-разному – в зависимости от конъюнктуры, эрудиции автора, его убеждений и даже симпатий и антипатий.

Так, долгое время была очень популярна версия, согласно которой свое название русские получили от князя Руса. Впервые эта версия встречается в польских средневековых источниках. В XIII–XIV вв., когда Польша переживала трудный период своей истории, связанный с дроблением страны, германизацией населения, патриотически настроенным полякам было чрезвычайно важно обосновать идею этнической целостности, национального единства жителей страны, обладавшей единой культурно-исторической традицией. В этих условиях появляется «Великопольская хроника», пролог которой посвящен происхождению и расселению славян. В нем автор излагает легенду о братьях Лехе, Русе и Чехе, стремясь внушить читателю чувство общеславянского единства, наделить его сознанием происхождения из единого прародительского национального лона, принадлежности к одному роду: «Итак, от этих паннонцев родились три брата, сыновья Пана, владыки паннонцев, из которых первенец имел имя Лех, второй – Рус, третий – Чех. Эти трое, умножась в роде, владели тремя королевствами: лехитов, русских и чехов, называемых также богемцами, и в настоящее время владеют и в будущем будут владеть, как долго это будет угодно божественной воле»[132 - Великопольская хроника // «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях XI–XIII вв.: (Перевод и комментарии) / Под ред. В.Л. Янина. М., 1987. С. 52.].

Если имя Лех, будучи уже известным в раннем средневековье, издавна служило эпонимом польского народа и если о прибытии в Богемию славянского племени под водительством «праотца Чеха» сообщается уже в начале XII в. в «Чешской хронике» Козьмы Пражского, то «создателем» третьего брата – Руса является автор «Великопольской хроники»[133 - Попова Л.М., Щавелева Н.И. Предисловие // «Великая хроника» о Польше, Руси и их соседях… С. 24.]. С тех пор мысль о получении русским народом своего имени от Руса прочно вошла в польские и чешские хроники и исторические трактаты. Например, в ХVI в. М. Меховский в «Польской хронике» писал, что Рус «заселил обширнейшие территории России, и все русские в память о нем сохранили в своем наименовании это имя»[134 - Цит. по: Мыльников А.С. Картина славянского мира: взгляд из Восточной Европы: Этногенетические легенды, догадки, протогипотезы XVI начала XVII века. СПб., 1996. С. 154.].

Из западнославянской историографии эта версия с некоторыми вариациями (например, Рус иногда фигурировал как внук Леха, а не брат) перешла в исторические труды других европейских стран. Как писал А.В. Флоровский, легенда о трех братьях – родоначальниках славянских народов «была введена в научное обращение, причем книжники и «ученые» включали эту легенду в хронологическую систему древности, часто полемизируя друг с другом по вопросам хронологического приурочения и исторического истолкования содержащихся в легенде «фактов» о жизни Чеха, Леха и Руса в Иллирии и об их выселении и переселении в северные страны»[135 - Флоровский А.В. Легенда о Чехе, Лехе и Русе в истории славянских изучений // Sbornik praci 1 sjezdu slovask?ch filologu v Praze. 1929. Sv. 2. Praha, 1932. S. 52–53.]. Специальные статьи, посвященные каждому из этих трех братьев, были включены в немецкий «Большой универсальный лексикон» Йоганна Хайнриха Цедлера (первая половина XVIII в.), в котором, в частности, говорилось: «Рус [Russus], склавонский принц и брат как Чеха, который положил начало Чешскому королевству, так и Леха, который основал Польское государство. Рус же в VI или VII веках заселил Московское государство, вследствие чего Россия и ее жители были по его имени названы русами»[136 - Zedler J.H. Gro?es vollst?ndiges Universal-Lexicon aller Wissenschaften und K?nste: 64 bd. Bd. 32. Leipzig – Halle, 1740. S. 1975: электронная версия. URL: http://www.zedler-lexikon.de/ (дата обращения 27.10.2009).].

Петербургский ученый А.С. Мыльников, исследовавший эту легенду о трех славянских братьях, связывает ее появление с польско-литовскими спорами за территориальное и частично духовное наследие Киевской Руси, имевшими место в XIV в[137 - Мыльников А.С. Указ. соч. С. 250–251.]. Борьба Польши и Литвы за Галицко-Волынскую Русь наметилась в середине 1320-х годов, достигнув апогея в 40-е годы и завершившись неустойчивым компромиссом в 1352 г., когда большая часть Галичины и западная часть Подолии отошли к Польше, а большая часть Волыни осталась за Литвой[138 - Грушевський М.С. Iстория Украiни-Русi: в 11 тт. Т. 3. Киiв, 1993. С. 195–198.]. Великое княжество Литовское расширяло свои пределы за счет русских юго-западных земель, входивших ранее в состав Киевской Руси, что приводило к неуклонному повышению удельного веса западнорусского элемента, составившего в середине XV в. не менее 40 % населения страны. Русский язык до конца XVII в. оставался государственным языком Великого княжества Литовского. Претензии Литвы на русские земли нашли отражение в титулатуре литовских правителей: «Dux magnus Lithuanorum Russiaeque dominus et heres (Великий князь Литовский и господин и наследник Русский)», «Magnus dux Lithuaniae Russiaeque (Великий князь Литвы и России)»[139 - Adamus J. O titule panujacego i panstwa litewskiego pare spostrzezen // Kwartalnik historyczny. 1930. № 3. S. 314, 318, 318.]. В свою очередь, Польша пыталась обосновать свои претензии в отношении наследия Киевской Руси, и идее литовской государственно-политической общности с Русью она противопоставляет идею этногенетической общности поляков и западнорусского населения. Это и обусловило появление в «Прологе» к «Великопольской хронике» Руса – еще одного брата Леха (помимо уже известного в то время Чеха), и в этой связи становится понятным, почему он в этом варианте легенды занял второе по старшинству место, расположившись сразу же после Леха. То есть образ Руса в этой хронике выступает как символ не только этногенетической общности славян, но и особых, близкородственных отношений между поляками и русскими, дающими право Польше претендовать на земли Киевской Руси.

От поляков легенда о Ляхе, Русе и Чехе проникла и в восточнославянскую среду. Однако, как пишет Мыльников, «воспитанные в традициях общего древнерусского летописания, великорусские, украинские и белорусские книжники воспринимали существование славянской общности как некую данность, не нуждающуюся в дополнительных доказательствах»[140 - Мыльников А.С. Указ. соч. С. 185.]. Что же касается вопросов о происхождении этнонимов отдельных восточнославянских племен и их общего названия Русь, то обращение к образам Леха и Чеха ответа на них не давало, а образ Руса представлялся сомнительным, тем более что он никак не вписывался в сообщения русских летописцев о славянах.

Так, например, в рукописном сборнике белорусского автора Игнация Иевлевича, относящегося к середине XVII в., с большой долей сомнения сообщается: «пишут, якобы Русские земли были названы и заселены Русом, внуком, либо, согласно мнению других, родным братом Леха и Чеха»[141 - Там же. С. 182.]. В Густинской летописи и в киевском Синопсисе об этих братьях славянских вообще не упоминается. Зато весьма красноречивая запись имеется в «Обширном синопсисе руском» П. Кохановского: «Поведают некотории, яко бы Русь от Руса мели назватися, мовачи: иж три брати были, Рус, Чех и Лех, от Руса князя славенскии народи, над которими он пановал, русь назвалися, от Чеха чехи и от Леха лехи. Але лепей наши летописцы поведают»[142 - Там же. С. 185.]. То есть у украинского автора было гораздо более доверия к древнерусским летописям, нежели к тому, что «поведают некотории».

Что касается Москвы, то здесь в XVII в. более популярной была легенда о братьях Словене и Русе, которую КаменевичРвовский включил в свое «Историчествующее древнее описание и сказание». В ней рассказывается о том, как Словен и Рус, покинув своих соплеменников из колена Мосохова у Черного моря и на Дунае, отправились «с роды своими» в Скифию и после многолетних скитаний осели у озера, которое они назвали Ирьмерем (Ильменем), и «создаша и град себе, нарекше Волховым, и нарекоша град той во имя князя своего Словена… Словенеск Великий», а «вся Скифская страна и земля» по имени «сих князей своих новопришедших» стала называться «Словенороссийская земля»[143 - Там же. С. 221–222.]. Однако в России эта версия о происхождении имени русского народа от легендарного князя Руса уже в XVIII в. была отвергнута. В.Н. Татищев по этому поводу заметил: «Чехи и поляки вымыслили трех братьев: Чеха, Леха и Руса, наш новгородец князя Славена и других странных имян, которые басни от самих тех сложенно легко обличаются»[144 - Татищев В.Н. Указ. соч. Т. 1. С. 129.]. Так же и по мнению М.В. Ломоносова, «имена Славена и Руса и других братей» были вымышлены[145 - Ломоносов М.В. Древняя Российская история. С. 189.].

Можно по-разному трактовать причины появления легенды о Русе, но в любом случае она не решает проблему этимологии названия русского народа, поскольку в ней происходит лишь констатация, что имя народа происходит от имени его родоначальника, а что означает и к чему восходит имя последнего, из всего этого неясно.

В XVIII в. предпринимались попытки увязать название русского народа с переводом греческого слова «споры» (??????), которым византийский историк Прокопий Кесарийский называл славян: «Да и имя встарь у склавинов и антов было одно. Ибо и тех и других издревле звали «спорами», как раз из-за того, думаю, что они населяют страну, разбросанно расположив свои жилища»[146 - Прокопий Кесарийский. История войн // Свод древнейших письменных известий о славянах: в 2-х тт. Т. I / Сост.: Л.А. Гиндин, С.А. Иванов, Г.Г. Литаврин. М., 1994. С. 185.]. Так, Г.З. Байер, один из основоположников норманнской теории, писал о широкой славянской колонизации на европейском Севере, считая, что из-за своей «распыленности» («рассеивания») эти славяне и получили свое название «россы», или «руссы» – «рассеянные»[147 - Bayer Th.-S. Origines Russicae. P. 411.]. Такое толкование следует признать абсолютно безграмотным, поскольку, во-первых, в попытке установить семантическое родство между словами «рассеянные» и «росы» просматривается явная натяжка, обусловленная лишь некоторым созвучием, и, во-вторых, приставка (в данном случае «рас-») никогда не может составить основу этнонима.

Одним из результатов преобразований Петра I явилось, как уже отмечалось, засилье немцев в русской науке. Восторжествовал принцип – брать все иноземное, учиться всему у иноземцев и для этого призывать в Россию побольше иноземцев. И именно немцы утвердили в русской историографии один из самых нелепых, но в то же время один из самых живучих выводов о том, что скандинавы и варяги – один и тот же народ и именно от них русские получили свое название и царей[148 - ]. Этот вывод, несмотря на аргументированную критику со стороны Ломоносова, надолго укоренился в науке. Уже В.К. Тредиаковский, размышляя над тем, откуда произошли росы и в каком отношении к славянам они находятся, и, отвергая как несостоятельные мнения о происхождении имени русского народа от военного крика «Рази! Рази!», от слова «рассеяние» и некоторые другие, заключает: «Хотя все вы [рассмотренные предположения. – Ю.А.] в своем роде изрядны, но не настолько, сколько сие непоколебимое – от тех варягов-находников прозвашась Русь», то есть от скандинавов, поскольку Тредиаковский, как и Миллер, видел варягов только в скандинавах[149 - Пекарский П.П. Указ. соч. Т. I. С. 247.].

Цитирование строки «и от тех [то есть от Рюрика, Синеуса и Трувора. – Ю.А.] прозвася Руская земля» из «Повести временных лет» стало общим местом практически у всех сторонников так называемой скандинавской школы, хотя она, вопервых, совершенно не свидетельствует о скандинавском происхождении Руси и, во-вторых, вовсе не указывает на скандинавскую этимологию этнонима. Однако «норманнская установка» привела к созданию соответствующей этимологической версии, связывающей слово «Русь» с финским «Ruotsi», причем это последнее согласно указанной версии определяется как «германское заимствование в финский язык». Автором этой версии стал один из активных приверженцев норманнской теории А. Куник, считавший, что «Ruotsi» отражает древне-северное «r??er» (гребцы, община гребцов) и «Roslagen» (провинция в Восточной Швеции). Впоследствии он присоединился к идее А.С. Будиловича, находившего в слове «Русь» отголосок эпического названия готов – «Hr?thigut?s». Прежнюю же идею Куника возродил и развил В. Томсен, который «Русь» также производил из финского «Ruotsi», а последнее – из древнеисландского «Rо??smen» или «Rо??skarlar» (гребцы, мореходы), поясняя, что аналогичные случаи перенесения названия завоевателей на завоеванное население наблюдались и у франков (Франция), норманнов (Нормандия), новогреков (‘??????), лангобардов (Ломбардия), болгар[150 - Thomsen V. Der Ursprung des russischen Staates. Gotha, 1879. S. 101–102.]. Аналогия явно неудачная, поскольку ни исландцы, ни шведы, ни финны не были завоевателями восточных славян.

Очень похоже объяснял происхождение этнонима «русь» в начале ХХ в. шведский ученый Р. Экблом, выводивший его из западноскандинавского корня *ro?[r]s-со значением «гребля», «рыбная ловля», «место причала». По его предположению, этот корень около 800 г. был заимствован в прибалтийско-финские языки в форме *r?tsi, что затем в восточнославянском языке дало форму «русь»[151 - См.: Брим В.А. Происхождение термина «Русь» // Россия и Запад. Исторические сборники / Под ред. А.И. Заозерского. Т. 1. Пб., 1923. С. 5—10.]. Смысл этнонима, таким образом, разъясняется как обозначение гребцов, мореходов, что соответствует представлению об основных занятиях варягов, викингов.

Попытки разработать скандинавскую этимологию имени русского народа нашли поддержку у русского ученого-лингвиста А.А. Шахматова[152 - Шахматов А.А. Введение в курс истории русского языка. С. 67.], после чего уже мало кто позволял себе усомниться в научной безупречности этой идеи. Однако не правы те ученые, которые приписывают ему разработку фонетической стороны вопроса. Надо заметить, что Шахматов в вопросе о происхождении названия «Русь» не имел своего твердого мнения. Он приводит лишь как вероятные обе версии, предложенные Куником, а также версии Томсена, Будиловича и Брауна, но при этом заявляет: «Происхождение имени Руси, несмотря на настойчивые старания ученых, остается темным. С уверенностью можно сказать, что более первоначальною его формой было Ros…»[153 - Шахматов А.А. Древнейшие судьбы русского племени. Пг., 1919. С. 52.], – вот и все, что он утверждал наверняка. К тому же, Шахматов не считал название «Русь» (и соответственно «русский») этническим, он, прежде всего, видел в нем термин политический. Сначала, по его мнению, так называли себя и свою страну жители Киевского Поднепровья, а по мере распространения киевского политического могущества термин «русский» охватывал все племена, объединявшиеся в Киевской державе Владимира и Ярослава[154 - Шахматов А.А. Введение в курс русского языка. С. 10.].

В скандинавском происхождении слова «Русь» был убежден В.А. Брим. Именно этим обстоятельством он объясняет причины распространения географических названий, произведенных от основы «рус», в Новгородской губернии – области, давно связанной с Варяжским (Балтийским) морем: Порусье, Порусья, Старая Руса, Новая Руса, Околорусье, Русье, Русские Новики, Русское Огорово, Русская Болотница, Русская Волжа, Русково, Русаново и т. д. Брим приводит очень громоздкое объясненние, как из древнешведского «dr?t» (толпа, дружинники) и «dr?tsmenn» (дружинники) образовалось финское «Ruotsi», эстонское «R?ts» и водское «R?tsi», что в конечном итоге, якобы, дало «Русь», закрепившееся за варягами; под этим названием варяги пришли к берегам Днепра, и это имя «быстро и прочно пустило корень среди славян и византийцев, истолковавших, может быть, имя «Русь» как «русый» или «???????», так как варяги-русы отличались красноватым цветом волос и лица»[155 - Брим В.А. Указ. соч. С. 8—10.].

В последние десятилетия ХХ в. к финско-шведской гипотезе происхождения этнонима «русь» примкнули некоторые советские лингвисты и, в частности, Г.А. Хабургаев, который в исследовании, посвященном этнонимии «Повести временных лет», излагает свою концепцию возникновения и расширения значения понятия «русь». Ученый настойчиво проводит мысль о том, что «нет для этого этнонима опоры на восточнославянской почве», а в качестве одного из главных аргументов в защиту его скандинавского происхождения он приводит тот факт, что «на севере этот термин отразился как в славянских названиях местности (например, Руса-Старая), так и в ономастической номенклатуре соседних народов: финск. – суоми Ruotsi «шведы», Ruotsalainen «Швеция»; эст. Roots «шведы», Rootslane «Швеция»; водск. R?tsi «шведы»; ливск. R?ot’?li «Швеция». При этом финск. Ruotsi славянами могло быть воспринято только как русь, подобно тому как финское самоназвание Suomi в Новгородской (!) летописи передается как сумь, самоназвание Vepsi – как вьсь и т. д.»[156 - Хабургаев Г.А. Указ. соч. С. 219.]. При всем уважении к этому крупному ученому все-таки приведенный аргумент следует признать неубедительным, так как, во-первых, он вовсе не доказывает, что «Ruotsi» трансформируется только в «Русь» и не объясняет, как это происходит и почему, а во-вторых, эта самая «ономастическая номенклатура соседних народов» относится именно к Швеции, но никак не к Руси. Сам же автор на следующей странице подчеркивает: «все не подвергшиеся славянизации прибалтийско-финские народы знают (и до сих пор сохраняют) этноним Ruotsi… для обозначения шведов (а не славян!)»[157 - Там же. С. 220.]. Как же из этого можно делать вывод о применении этого этнонима по отношению к русским?

Оставляя без внимания возникающие вопросы и сомнения, к гипотезе В.А. Брима, связывающей название Руси с финским названием Швеции, примкнул и Г.С. Лебедев, который считает, что «Верхняя Русь является единственной областью, где имелись все предпосылки для такого преобразования в виде длительных и устойчивых славяно-финско-скандинавских контактов»[158 - Лебедев Г.С. Указ. соч. С. 225–226.]. Этой же версии происхождения названия Руси (Русь – от Ruotsi, а Ruotsi от *ro?s-) придерживаются и Е.А. Мельникова с В.Я. Петрухиным[159 - Мельникова Е.А., Петрухин В.Я. Название «Русь» в этнокультурной истории Древнерусского государства // Вопросы истории. 1989. № 8. С. 24–38; Петрухин В.Я. Указ. соч. С. 51.], и И.Н. Данилевский[160 - Данилевский И.Н. Древняя Русь глазами современников и потомков (IX–XII вв.). Курс лекций. М., 1998. С. 58–59.].

В версии о скандинавском происхождении имени русского народа много искусственных натяжек. На это неоднократно указывали наши авторитетнейшие ученые. Еще академик Б.Д. Греков, касаясь очень неуклюжей этимологии dr?tsmenn > Ruotsi > Русь, выстроенной Бримом, заметил: «Однако совсем не нужны эти излишне тонкие, но неверные филологические построения, когда мы имеем термин русь на юге во всей откровенной форме, не требующей никаких филологических комментариев»[161 - Греков Б.Д. Указ. соч. С. 449.]. В.В. Мавродин писал: «Трудно себе представить, если стоять на позициях признания финского происхождения слова ruotsi – русь, почему восточные славяне, зная хорошо самоназвание шведов (свеи), норвежцев (урмане), датчан (дони), жителей Готланда (гъте), назвали шведов по-фински ruotsi. Нельзя объяснить, почему шведы в Восточной Европе взяли на себя чужое название, а не «прозвашася своим именем», почему в Швеции неизвестно название Русь, если, хоть и косвенно, оно пришло из Швеции»[162 - Мавродин В.В. Указ. соч. С. 162.]. Мавродин отмечает, что термин «Russia» вошел в обиход в скандинавских языках лишь в XIII–XIV вв., до этого же употреблялся крайне редко и был книжным, а не взятым из живой речи, поэтому «не может быть сомнений в том, что термин Русь пришел в Скандинавию из Руси славянской, Руси Киевской»[163 - Там же. С. 157.].

Один из крупнейших польских историков Х. Ловмяньский, которому принадлежит наиболее полное и обстоятельное исследование вопроса о русско-норманнских отношениях, утверждает, что лингвисты, выводившие слово «Русь» из «Ruotsi», превысили границы своих исследовательских возможностей[164 - Ловмяньский Х. Указ. соч. С. 182.]. Украинский историк П.П. Толочко, крупный специалист по истории Древней Руси, также считает, что «кроме некоторого созвучия, в словах этих мало общего, как бы искусно не пытались их сроднить»[165 - Толочко П.П. Спорные вопросы ранней истории Киевской Руси. С. 104.].

Советская скандинавист Е.А. Рыдзевская отмечала, что термин «русь» не может быть скандинавским. Эпоха викингов его не знала; в рунических надписях страна восточных славян называлась Гардар, в древнесеверной литературе – тоже Гардар или Гардарики, а единичное именование «Rusia» представляет собой исключительно книжный термин. В памятниках, написанных на местных языках, а не на латинском, этноним «русь» и производные от него географические названия появляются не раньше ХIII–XIV вв. Таким образом, собственно скандинавское происхождение этого этнонима совершенно исключается. В качестве предположения Рыдзевская считает возможным возникновение этнонима «русь» через посредство финского названия шведов – выходцев из местности Roslagen, хотя тут же замечает, что сопоставление «Ruotsi» и «Roslagen» небезупречно в фонетическом отношении[166 - Рыдзевская Е.А. Древняя Русь и Скандинавия IX–XIV вв.: Материалы и исследования. М., 1978. С. 140.].

К этому сомнению можно добавить еще одно. Ведь, если название Руси пришло из финского языка, было бы логично предположить, что и сами финны использовали бы тот же термин, однако они называли Русь Ven?j?, то есть страной венедов. Небезынтересно заметить, что даже Байер был уверен, что «россы восприняли свое название не от скандинавов» («non a Scandinavies datum est Rossis nomen»)[167 - Bayer Th.-S. Origines Russiscae. P. 411.].

Гипотезе северного происхождения этнонима «русь» противостоит гипотеза его южного происхождения. И ее сторонники имеют к тому серьезные основания. Ведь еще С.М. Соловьев, ссылаясь на арабских и греческих авторов, писал о том, что название «русь» на юге было распространено гораздо больше, чем на севере, и что, по всей вероятности, русь на берегах Черного моря была известна еще до середины IX в., то есть задолго до прибытия Рюрика с братьями[168 - Соловьев С.М. История России с древнейших времен // Сочинения: в 18 кн. Кн. 1. Т. 1–2. М., 1988. С. 118, 291.]. А.Н. Насонов писал, что «Русская земля получила свое название от имени местного южного населения», что имя это было «местного, исконного происхождения», которое в период образования государства у восточных славян «было уже народным и, может быть, когда-либо в очень далеком прошлом было племенным»[169 - Насонов А.Н. «Русская земля» и образование территории древнерусского государства: Историко-географическое исследование. М., 1951. С. 41.]. П.Н. Третьяков, термин «русь/рось» также признает местным топонимическим образованием юга Восточной Европы, непосредственно связанным с бассейном реки Роси, одного из правых притоков Днепра, где это название «с глубокой древности звучало как наименование племени или целой группы племен»[170 - Третьяков П.Н. Восточнославянские племена. С. 216.]. М.Н. Тихомиров писал: «Название Русь – древнее прозвище Киевской земли. Центром указанной местности был бассейн Роси. Быть может, первоначальное название Роси распространялось на все среднее течение Днепра, а корень рось, возможно, уже заключен в геродотовском названии Днепра – Борисфен»[171 - Тихомиров М.Н. Русское летописание. М., 1979. С. 45.]. Б.А. Рыбаков полагает, что союз славянских племен Среднего Поднепровья принял имя одного из объединившихся племен – народа Рос, или Рус[172 - Рыбаков Б.А. Киевская Русь и русские княжества. С. 285.]. Последнее же, по его мнению, совпадает «с названием реки, где это племя жило, и Родь (или Роди) – название того же племени, но происходящее от главного «града» племенного центра, расположенного на высокой неприступной горе у впадения Роси в Днепр»[173 - Рыбаков Б.А. Проблема происхождения Руси // Очерки истории СССР. III–IX вв.: в 9 тт. / Под ред. Н.М. Дружинина. Т. 2. М., 1956. С. 743.]. Подтверждение своей гипотезе о южном происхождении топонима «русь» ее сторонники видят, во-первых, в распространенности в районе Среднего Поднепровья гидронимов, связанных с названием «Русь» (Рось, Россава, Роставица), а также в том, что Русь как название славянского народа и их страны неоднократно упоминается арабскими писателями в сочинениях, написанных еще до призвания варягов. Происхождение же самого этнонима большинство из них связывают с названием реки Рось, более глубокая этимология которого ими не прослеживается.

Интересно отметить, что версия о том, что русский народ получил свое имя от реки, имеет очень древние корни. Так, еще в Густинской летописи сообщается, что имя Русь – «от реки, глаголемая Рось»[174 - Густинская летопись // ПСРЛ. Т. II. СПб., 1843. С. 236.]. В.В. Мавродин сообщает, что сын Ивана Грозного Иван Иванович в приписке на богослужебной книге (служба Антонию Сийскому) подчеркивает: «… нарицается Русь по реке Русе»[175 - Мавродин В.В. Происхождение русского народа. С. 167.]. Однако здесь нелишним было бы обратить внимание на следующую деталь: автор «Повести временных лет», рассказывая о расселении славян по земле, делает особую оговорку в отношении тех племен, которые получили свои имена по названиям рек. Например: «Яко пришедше, с?доша на р?ц? им?немъ Марава и прозвашас? Морава» или «инии с?доша на Двин?и нарекошас? Полочане, р?чьки ради, яже втечеть въ Двину, им?немъ Полота, ?т сея прозвашас? Полочане»[176 - Летопись по Лаврентьевскому списку. С. 6.]. Однако в отношении народа русь летописец подобной оговорки нигде не делает.

Образование этнических названий от гидронимов – явление довольно распространенное. Примерами этого могут служить уже названные выше моравы – от реки Моравы, полочане – от Полоты, а также бужане – от Буга, балкарцы – от реки Балк (кабардинское название реки Малки на Северном Кавказе) и т. д. Но рассматриваемый случай совсем иной. Дело в том, что гидронимы и топонимы с корнем «рос/рус» известны не только в районе Среднего Днепра, они во множестве представлены во всей Восточной и Центральной Европе (только в Карпатах их насчитывают семьдесят шесть, в том числе десять рек[177 - Филевич И.П. История древней Руси. Варшава, 1896. С. 170–275.]), а кроме того, они нередко встречаются и в Западной Европе, и даже в Азии. И если подходить к этому вопросу формально, то, как остроумно заметил В.П. Кобычев, «значительное количество… названий с неменьшим успехом, чем днепровская Рось, могло бы претендовать на право считаться родоначальником этнического имени русь»[178 - Кобычев В.П. В поисках прародины славян. М., 1973. С. 110.]. Впрочем, еще в XIX веке русскими историками уже выдвигались подобные предположения относительно Закарпатья и Юго-Восточной Прибалтики (О. Васильев, Н.И. Костомаров, И.П. Филевич), которые не получили поддержки среди ученых. При более внимательном рассмотрении все эти географические названия или сами происходят от имени росов-русов, широко расселившихся по Европе, или же восходят к фонетически созвучным словам из каких-либо древних языков индоевропейской группы. Например, одно из многих значений санскритского слова rasa – «вода», в кельтском языке rus, ros означает «озеро». И именно с понятиями «вода», «река» связывал термины «рось» и «русь» русский исследователь прошлого века С. Гедеонов, считая их однокорневыми со словами «русалка», «ручей», «русый» (по цвету воды), «русло»[179 - Гедеонов С.А. Указ. соч. С. 416–427.].

Некоторые сторонники южного происхождения этнонима «русь» производят его от иранских слов со значением «светлый», проводя параллели, например, с осетинским ruxs/roxs (свет, светлый), персидским rux? (сияние), древнеиранским auru?a (белый) и т. д., имея в виду указания многих мусульманских писателей на красный (рыжий) цвет славян и русов, в частности. На это обращали внимание аль-Ахталь, аль-Масуди, абу-Амру, абу-Мансур, ибн-Фадлан и др[180 - Гаркави А.Я. Сказания мусульманских писателей о славянах и русcких (с половины VII до конца Х в. по РХ). СПб., 1870. С. 3, 5, 93.]. Следует заметить, что на арабском языке слово «красный (рыжий)» часто обозначает и «русоволосый», «блондин». Но эта версия вызывает ряд вопросов. Во-первых, если в этом случае имеется в виду светлая кожа, светлые волосы славяно-русов, то непонятно, почему это имя восприняли темноволосые днепровские славяне (об этом же, кстати, вопрошал и Х. Ловмяньский) и почему его не приняли по отношению к себе белокурые и голубоглазые германцы? Во-вторых, если краснолицые обитатели северных стран поражали своим необычным внешним видом арабов, привыкших к смуглолицему типу жителей юга, то почему этот термин восприняли по отношению к себе славянорусы, которые жили в окружении людей, подобных себе, и для которых светлый тип кожи был обычным явлением? В-третьих, этнология не знает других славянских этнонимов, которые бы возникали по таким внешним признакам людей, как цвет кожи или волос. К тому же, вышеприведенные иранские слова переходят в «рус-рос» уж с очень большой натяжкой.

На последнее обстоятельство, в частности, обратил внимание О.Н. Трубачев, который полагал, что иранская праформа *raux?na с ее придыхательным согласным и суффиксом – naмало подходит в качестве источника слова «русь». Трубачев разрабатывал индоарийскую этимологию этнонима, предлагая в качестве его источника близкую по значению бессуффиксную древнеиндийскую форму ruks?-, которая должна была измениться в *russ-в результате упрощения согласных. В отличие от сторонников предыдущей гипотезы ученый высказал предположение, что существовала древняя (дославянская и дотюркская) региональная традиция именования Северного Причерноморья «Белой, Светлой страной», в результате чего появился и этноним «рос», первоначально тяготевший к Тавриде, Приазовью и Северному Причерноморью и применявшийся к какому-то особому народу; с появлением же здесь славян этот древний инородный этноним постепенно стал насыщаться новым этническим содержанием. Эта гипотеза была подкреплена сопоставлением с этимологическим значением этнонима «куман» (половцы), что означает «беловатый, беловато-желтый»[181 - Трубачев О.Н. Лингвистическая периферия древнейшего славянства. С. 13–29; Трубачев О.Н. Indoarica в Северном Причерноморье: Источники. Интерпретация. Реконструкция // Вопрсы языкознания. 1981. № 2. С. 3—21.].

Этимологию Трубачева подверг критике немецкий лингвист Г. Шрамм, который считал, что упрощение ks в s(s) при варианте ruksa– > *russ-является труднодопустимым, поскольку s, по его мнению, должна была дать ?, а не s. К тому же, отмечает Шрамм, восточные славяне в IX в. иноязычное u передавали через ъ, поэтому следовало бы ожидать славянское «ръс» с последующим переходом в «рос», но никак не в «русь», учитывая, что в этом слове у – долгое[182 - Schramm G. Die Herkunft des Namens Rus. Die Kritik des Forschungsstandes // Forschungen zur osteurop?ischen Geschichte. Bd. 30. Berlin, 1982. S. 30–31.]. Эти критические замечания немецкого ученого не убедительны. Во-первых, в рассматриваемом случае u не могло перейти в ъ, поскольку старославянский нелабиализованный гласный средне-верхнего подъема, заднего ряда ъ происходит из индоевропейского краткого *u (например: дъшти < и.-е. *dh?tger; ср.: греч. ???????, лит. dukt?)[183 - Попов М.Б. Введение в старославянский язык. СПб., 1997. С. 49, 51–52.], в то время как в этнониме «русь», как это подметил и сам Шрамм, у – долгое. Во-вторых, переход s в s (ш? с) известен в индоевропейских языках и имеет название «шатва», о чем будет сказано немного ниже.

В начале двадцатых годов нынешнего столетия В.А. Брим, о котором уже шла речь выше, предпринял попытку объединить северную и южную версии происхождения имени русского народа. Отстаивая скандинавский вариант происхождения термина «русь», он не мог не обратить внимания на широкую распространенность корня «рос» в географических названиях южной России, что, по его мнению, неопровержимо доказывает существование «уже в очень древнее время… у Черноморья и, в частности, на юге России» какого-то историко-географического термина «Рос». «И, конечно, не может быть сомнения, – пишет ученый, – что он оказал влияние на образование национального имени русской народности»[184 - Брим В.А. Указ. соч. С. 7.]. Двойственная огласовка корня (через о и через у) вызвана, по его убеждению, тем, что в терминологии «Россия» – «Русь» сплетены два течения: одно – идущее с юга, другое – идущее с севера. Когда варяги, рассуждает Брим, пришли к берегам Днепра и принесли с собой новое племенное название «Русь», «оно оживило на юге старую прочную традицию вокруг термина «Рось»[185 - Там же. С. 10.]. По его мнению, эти два термина имеют совершенно разное происхождение и только волею исторических судеб они встретились и продолжают мирно жить в словах «Россия» и «русские». С этим согласиться нельзя. Как будет показано дальше, взаимозаменяемость о и у в имени русского народа (как, впрочем, и во многих других словах) есть явление исторической грамматики русского языка, которое подтверждает факт глубокой древности как самого народа, так и его этнонима и свидетельствует о широком расселении древних русских племен по территории Европы.

Попытался, но не сумел объединить известные ему различные гипотезы происхождения имени русского народа Г.В. Вернадский. Напомнив, что в древности под названием Рос были известны река Волга, часть Немана, приток Донца Оскол, притоки Наревы и Шескзупа, что Дон назывался Русской рекой и т. д., он высказывает мысль о возможности того, что «название рос (иначе русь)… произошло в иранский период»[186 - Вернадский Г.В. Указ. соч. С. 117.]. Это название, по его мнению, могли оставить рекам «сарматские племена аорсы и роксоланы», которые «распространились уже во втором веке до н. э. по территории Волги, Дона, Донца и Днепра». Имена этих племен он связывает с иранскими словами ors или uors (белый) и rukhs (светлый). В дальнейшем «иранское племенное имя могло быть рационализировано местными славянами с помощью их собственного языка (рос от роса)», а торговые отношения могли «привести к распространению имени рос на север». Однако, стараясь примирить эту гипотезу с норманнской теорией, он добавляет: «Но, скорее всего имена, подобные рос и русь, появились в северном регионе в более поздний период готов или даже варягов»[187 - Там же. С. 117–118.].

Своеобразную гипотезу возникновения имени русского народа из соционима разработал С.В. Юшков в статье, посвященной начальным этапам Русского государства и напечатанной в 1940 г. В целом, он тоже примыкает к южному варианту происхождения этнонима «русь»: «И византийские, и арабские источники, – пишет автор, – говорят о руси, как о народе, жившем или неподалеку от Черного моря, или же даже на побережье Черного моря»[188 - Юшков С.В. К вопросу о происхождении Русского государства // Уч. зап. Моск. юр. ин-та НКЮ СССР. Вып. 2. М., 1940. С. 48–49.]. Своеобразие же его гипотезы состоит в том, что, по его мнению, термин «русь» получил этническое содержание позднее, а первоначально он был термином социальным. Юшков отмечает, что в VIII–IX веках у восточных славян имелась «особая социальная группа», носившая это имя и потом передавшая его всему народу. Эта социальная группа первоначально состояла из купцов, ставших «организаторами первых государств, возникших на территории восточного славянства», далее к ним присоединяются профессиональные воины, ремесленники, родо-племенная знать, которые говорили «на особом, более развитом, нежели наречия славянских племен, языке», имели «более высокую культуру, развивавшуюся под значительным арабским и византийским влиянием», и с течением времени эти социальные группы «настолько резко стали отличаться от массы общинников, которая их окружала и которая платила им дань и находилась под их властью, что возникла необходимость в особом названии этих групп. Так возникло название русь»[189 - Там же. С. 56–57.].

Думается, что на появление гипотезы Юшкова оказали влияние размышления над словом «русь» В.О. Ключевского, который, правда, считал, что его первоначальное значение было племенным: «так называлось то варяжское племя, из которого вышли наши князья». И лишь потом, по мнению последнего, «это слово получило сословное значение: русью… назывался высший класс русского общества, преимущественно княжеская дружина, состоявшая в большинстве из тех же варягов»; позднее оно получает «географическое значение» и, наконец, в XI–XII вв. приобретает смысл политический: «так стала называться вся территория, подвластная русским князьям»[190 - Ключевский В.О. Курс русской истории. Ч. 1 // Сочинения: в 9-ти тт. Т. I. М., 1987. С. 177–178.].

Надо заметить, что впоследствии многие ученые будут обращаться к этой модели Ключевского, используя отдельные составляющие ее части. Юшкова в этой модели привлекла ее вторая часть, которую он очистил от норманнского налета и приспособил к южному варианту. Но уже Б.Д. Греков констатировал, что признать эту точку зрения правильной не представляется возможным, «поскольку мы имеем основание считать этнический термин «русь» более ранним, чем наименование тем же термином «социальной группы», отмечаемой нашими источниками»[191 - Греков Б.Д. Указ. соч. С. 449.]. Много позже А.А. Горский, адресуясь к тем авторам, которые время от времени делают попытки реанимировать эту «социальную» версию происхождения названия «Русь» (правда, уже без ссылок на ее родоначальников), заметит: «В отечественных источниках нет данных, дающих убедительные основания предполагать наличие у термина русь социального смысла»[192 - Горский А.А. Проблема происхождения названия Русь в современной советской историографии // История СССР. 1989. № 3. С. 133.].

Однако в последние годы эту же гипотезу вновь включили каждый в свою книгу В.Я. Петрухин и И.Н. Данилевский. Первый пишет об «исходной социальной окраске слова «русь»», которое употреблялось для обозначения княжеской дружины, а впоследствии, в процессе «окняжения племенных территорий» оно «распространилось на подвластные князю земли и воспринималось там, прежде всего, в качестве политонима»[193 - Петрухин В.Я. Указ. соч. С. 113.]. Второй автор считает, что многие вопросы снимаются, «если признать, что слово «русь» не рассматривалось авторами древнерусских источников как этноним» и настаивает на том, что «русь – термин, относящийся не к этническому, а к социальному тезаурусу восточных славян» и в этом смысле «может относиться к представителям различных этнических групп: датчанам, шведам, норвежцам, финнам, восточным славянам и славянам Восточной Прибалтики»[194 - Данилевский И.Н. Указ. соч. С. 57.]. Нам же думается, что подобная трактовка не только не снимает возникших вопросов, но вызывает много новых.

К мнению о том, что «сущность термина «русь» – соционим, а не этноним», склоняется и Г.И. Анохин[195 - Анохин Г.И. Указ. соч. С. 57.]. Но в отличие от вышеназванных авторов последний происхождение этого «соционима» связывает со значением «дородный», «богатый», которое, по его мнению, имеет слово «рус», «рос», «русь» во всех индоевропейских, а также в финно-угорских языках[196 - Там же. С. 56.]. В этой версии тоже нельзя не усмотреть явные натяжки и бездоказательность.

Стремлением объяснить, почему этнический термин «русь» в одних случаях фиксируется на юге нашей страны, а в других – на севере, в районе южного побережья Балтийского моря, является и так называемая «ругская» гипотеза, которую отстаивает В.П. Кобычев[197 - Кобычев В.П. Указ. соч. С. 111–115.]. Ссылаясь на Страбона, Тацита, Иордана, он полагает, что первоначально этноним «русь» сложился на южном побережье Балтики, где уже с первых веков нашей эры были известны племенные наименования сходного семантического корня: «луги», «руги», «роги». Движение готов вынудило часть ругов во II–III вв. н. э. передвинуться в Подунавье и Прикарпатье. К середине V в. они уже известны на среднем Дунае. «Не исключено, – пишет Кобычев, – что именно здесь руги окончательно утратили свою самостоятельность и ославянились, оставив по себе память лишь в имени, которое на славянской почве в соответствии с законом второй (третьей?) палатализации, подобно словообразованиям кън?sь из немецкого Konig или – ?hн?s «мелкая монета» из Pfennig, приобрело форму русь/рось»[198 - Там же. С. 112.].

Аналогия совершенно неудачная, поскольку здесь ученый явно не разобрался с законами палатализации. По второй палатализации заднеязычный согласный *g перед гласными *e и *i дифтонгического происхождения изменялся в *d’z’(позднее– в z’), но, во-первых, это предполагало бы сохранение твердого g в единственном числе именительного падежа при мягком z’ во множественном числе (как, например: другъ – друзи, рогъ – рози) и, во-вторых, звук g не мог перейти в s. Третья палатализация, в отличие от второй, была прогрессивной, то есть изменение заднеязычного согласного вызывалось предшествующим гласным переднего ряда, а не последующим, а в словах «роги», «руги» согласному g предшествуют гласные заднего ряда. Таким образом, по законам палатализации, «роги-руги» никак не могут измениться в «рось-русь».

И, тем не менее, высказанная гипотеза продолжает свое существование. Как ни досадно, но аналогичного мнения придерживался и А.Г. Кузьмин. В отличие от предыдущего ученого, который не затрагивал вопроса об этимологии этнического термина «руги», последний связывал этот этноним (руги-русы) с понятием «красный», «рыжий», а многообразие вариантов этого названия (руды, роки, рены, руци, рузы и т. д.) он объяснял особенностями фонетики у разных народов[199 - Кузьмин А.Г. Одоакр и Теодорих // Страницы минувшего. Сборник: Очерки / Сост. Л.М. Анисимов. М., 1991. С. 517–518.]. Надо отметить, что в целом «ругская» гипотеза, особенно в трудах А.Г. Кузьмина, содержит много ценного, и мы в дальнейшем еще будем к ней обращаться. Что же касается этнонима «рос», то он, как это будет показано немного ниже, появился гораздо раньше этнонима «руги» с его многообразными вариантами; каждый из них имеет свою особую, независимую одна от другой этимологию (о происхождении и значении названия «руги» будет рассказано в § 3 IV-й главы).

Нельзя не остановиться, хотя бы вкратце, еще на некоторых гипотезах, которые никак не связаны с вышеизложенными и в гораздо меньшей степени были удостоены внимания со стороны официальной науки и критики.

Так, русский историк XIX в., профессор Московского университета Ф.Л. Морошкин считал, что в этнониме «росс» заложен принцип роста, а слово «Россия» означает «древлянская», или «лесная» земля, что, по его мнению, подкрепляется таким семантическим рядом, как: Россия – Roscia – роща. Полагая, что это слово звучит в различных видовых названиях растительного царства, он находил славяно-росов во всех местностях, названия которых походили на названия растений, насчитав до восьми мест, откуда они могли выйти. Например, Ракушино – название нескольких деревень в Новгородской губернии – означает, как считает Морошкин, «лесное селение», поскольку в него входят корни русских слов «ракита», «рогожа», «рог (рожь)», «рука», «руга», «рай», «раз» или «рез» (рост процента согласно «Русской правде»). Все эти названия, поясняет автор, – русские и совершенно понятны: «рог» – нарост на лбу, но в древние времена это слово означало и «лес», на Украине оно и теперь сохранило это значение, «руга» – земля с лесными угодьями, «рука» – ветвь организма, особый вид «рога». По-латыни, – продолжает свои рассуждения Морошкин, – «рус» означает «деревня», а в корне этого слова – тоже «дерево»[200 - Морошкин Ф.Л. Историко-критическое исследование о русах и славянах. СПб., 1842.]. Нетрудно заметить, что здесь в один семантический ряд попали слова, имеющие совершенно различный смысл и различную этимологию, поэтому принимать всерьез эти рассуждения никак нельзя.

А. Вельтман, также историк прошлого века, имя русского народа связывал с санскритским rajan (раджа, царь) и, исходя из этого, названия «Русь», «Руссия» переводил как «земля князей русских, то есть родовых владык»[201 - Вельтман А.Ф. Индо-германы, или сайване. Опыт свода и поверка сказаний о первобытных населенцах Германии. М., 1856. С. 27.]. Но даже не нужно быть специалистом, чтобы признать подобную этимологию абсолютно невозможной.

Наш современник Г.С. Гриневич, геолог по профессии, но много сил потративший на дешифровку праславянской письменности и опубликовавший свой труд в первом томе «Энциклопедии русской мысли», ставит знак равенства между словами «рысь» и «русь», «рысичи» и «русичи», считая, что рысь в давние времена считалась тотемом наших предков и дала название древним русам[202 - Гриневич Г.С. Праславянская письменность. Результаты дешифровки. М… С. 117.]. Вполне возможно предположить, что какой-то русский род действительно называл себя рысичами, связывая свое происхождение с рысью, но только к имени всего русского народа этот гипотетический тотем никакого отношения не имеет. Дело в том, что название зверя «рысь» этимологически восходит к общеславянскому *lysь, а последнее, в свою очередь, происходит от индоевропейского *leuk’– (*louk’-, *luk’-) со значением «светиться» (ср. русские «луч», «лысина»), «гореть», а также «видеть» и связано с характерным свойством кошачьих глаз светиться, как бы «гореть» в темноте[203 - Черных П.Я. Историко-этимологический словарь современного русского языка. Т. II. С. 131.]. Звук р в слове «рысь» появился значительно позднее, в результате контаминации (ср.: рыскать от общеславянского корня *risk-со значением «быть в движении», «стремиться»), в то время как в слове «русь» он является изначальным.

Похожую версию, но более громоздкую и еще менее вероятную создал и В.И. Щербаков, который считал, что слово «рысь» произошло от названия леопарда, которое писалось «рас», а звучало «рос», «рус» (к сожалению, автор не пояснил, как ему удалось установить это соответствие). Название «рас» он, в свою очередь, нашел в хаттской надписи «капрас», что означает «леопард», а согласно Щербакову – «священный леопард», поскольку от первой части этого слова «кап» происходит славянское «капище» и этрусское «кепен-капен» (жрец)[204 - Щербаков В. Сыны леопарда уходят на север // Техника молодежи. 1988. № 4. С. 44–47.]. Надо заметить, что статьи и книги этого писателя и ученого-философа всегда были очень интересные, увлекательные, но в данном случае ему явно не хватило трезвости научного анализа.