Поза-Вчера. Древнее Зло

Ailiss Ailiss

Поза-Вчера. Древнее Зло

Все события, описанные в этой книге, являются художественным вымыслом. Любые совпадения с реальными людьми, живыми или мёртвыми, местами или событиями случайны и непреднамеренны.

Имена, характеры персонажей, названия городов, домов и прочие детали созданы автором исключительно в целях художественного повествования. Если какие-либо описания или ситуации напомнят читателю знакомых людей или реальные события – это лишь игра воображения, а не отраЭта история – тень из мира фантазии, созданная, чтобы пробудить в душе страх и заставить сердце биться чаще. жение действительности.

Но за её страницами остаётся реальная жизнь – безопасная и светлая.

Глава 0. Голос из прошлого

«Страх – древнее и мудрее нас.

Он знает дорогу туда, куда мы боимся смотреть.

И если не услышать его –

дорога сама найдёт нас.

Страх – это не просто чувство.

Это древний зверь, что живёт в крови,

и просыпается, когда его имя произносят шёпотом».

Тьма всегда пахнет сыростью и холодом. Так пахнет подвал, в котором веками прятали тайны. Так пахнет смерть, ещё не высохшая, не ушедшая.

Позади, в тумане, медленно выползал силуэт дома, будто он не стоял на земле, а сам по себе вырос из мрака. Тёмный, угловатый, перекошенный, он казался чудовищем, затаившимся среди деревьев. Крыша обвисла, как рваный саван, стены кривились, словно от вековой боли, а чёрные окна зияли пустыми глазницами, в которых не отражался свет.

Это не был просто дом из дерева и камня. Он был живым.

Ощущалось это каждой клеткой тела. Он дышал – медленно, глубоко, втягивая в себя ночь, холод и страх. С каждым его вдохом из воздуха исчезало тепло, надежда, даже само ощущение времени. Всё хорошее, всё человеческое – всё уходило внутрь, в этот мрак, чтобы уже никогда не вернуться.

Его стены были как ребра древнего зверя, спрятавшегося в тумане. Пол был похож на потрескавшуюся кожу, напитанную кровью тех, кто жил здесь до них. А крыша, низкая и тяжёлая, словно нависала над людьми, давя, не позволяя вздохнуть.

Дом смотрел на случайных прохожих – немыми окнами, за которыми шевелилась тьма. Он помнил каждую слезу, каждый крик, каждый удар. Он был плотью всего зла, накопленного их родом за столетия, местом, где предки шептали о смерти и несли свои тайные грехи.

И теперь стало понятно: дом не просто ждал возвращения жильцов – он голодал. Голодал по их страху, по их боли, по их крови.

Ольга бежала, спотыкаясь о корни, не разбирая дороги. Ветки хлестали по лицу, рвали одежду, цеплялись за волосы, словно пытались остановить. Но она не чувствовала боли – только глухой, всепоглощающий ужас, который жил в груди, как зверь, готовый вырваться наружу.

Лёгкие горели, в горле стоял вкус железа. В голове звучала одна мысль:

«Не оборачивайся. Только не смотри назад».

Каждый шаг был как удар молота, каждое дыхание – как рваный шрам на лёгких. Туман становился гуще, превращаясь в вязкую, липкую стену. Он не просто скрывал путь – он мешал дышать, как будто сам был живым существом.

Но вдруг её ноги остановились. Они не слушались её – словно чьи-то холодные руки схватили их и заковали в кандалы. Сердце бешено билось, а тело предало её.

Ольга медленно, почти против воли, повернула голову.

На верхнем этаже горело одно-единственное окно. Огненное пятно в темноте, как глаз чудовища, которое следит за своей добычей. И за стеклом она увидела Его.

Муж. Тот, с кем она делила постель, с кем прожила столько лет. Тот, кто знал её улыбку, её страхи, запах её кожи.

Но это были не его глаза. Это были глаза не живого человека.

Чёрные, как омут в лесной реке, куда падает свет – и исчезает без следа. Без зрачка. Без отражения. Без дна. В них не было ни гнева, ни любви, ни сожаления – только пустота, древняя и холодная, как камни на дне старого колодца.

Ольга почувствовала, как внутри неё что-то надломилось. В этом взгляде было не просто зло. В нём было вековое проклятие, то, что существовало задолго до её рождения, задолго до дома, даже задолго до самих людей.

«Ты не уйдёшь», – прозвучало в её голове. Голос был не его. Голос был древним, шершавым, как ржавый нож по кости.

Ольга рванулась вперёд, едва не потеряв равновесие. Лес сомкнулся вокруг неё, как пасть, и каждый шаг отзывался в висках глухим стуком крови. Земля под ногами казалась зыбкой, будто пыталась втянуть её обратно, в темноту.

Впереди – только мрак, за спиной – он. И дом, который больше никогда не отпускает тех, кто однажды услышал его шёпот.

И вдруг, на миг, в глубине памяти мелькнула картинка – точно такая же ночь, точно такой же бег. И Ольга поняла: этот момент уже был когда-то.

А когда она шагнула вглубь двора, туман будто замкнулся за её спиной, и дом втянул в себя её дыхание – первый вдох своей новой жертвы.

Тогда она не успела. Но теперь она должна успеть…

Глава 1. День -14. Шёпот стен

Ольга открыла глаза и сразу почувствовала – день начался неправильно. Головная боль тянула затылок, и даже свет утреннего окна резал глаза, как лезвие. Не просто усталость, а будто чья-то тяжёлая рука легла ей на голову, вдавила в подушку.

– Мам, смотри, – позвала дочь из комнаты, – я нарисовала.

Голос девочки был ясным и звонким, но странно отстранённым, как будто звучал издалека. В окнах – чёрные пятна.

Ольга с усилием поднялась, прошла на кухню. Дочь сидела за столом, обложенная листами. На них – тёмные угловатые фигуры, похожие на людей, только слишком вытянутые, без лиц.

В центре – дом.

Их дом.

Ольга почувствовала, как по спине пробежал холодок.

– А это кто? – спросила она, стараясь говорить ровно.

Дочь пожала плечами и тихо сказала:

– Не знаю… они просто здесь.

Вечером муж задержался. Он вошёл тихо, словно не хотел быть услышанным, и Ольга уловила странное – в его движениях не было обычной спешки или усталости. Только холодная размеренность. Он стал приходить поздно почти каждый день, но сегодня было иначе.

Он поцеловал её в щёку – привычный жест, но без тепла. В горле защипало от невысказанных вопросов, но она промолчала. Его взгляд был стеклянным, будто он смотрит сквозь неё, куда-то в глубину, где она не могла его достать.

Ольга замерла, пока он проходил мимо.

Поздно ночью Ольга проснулась не от звука – от ощущения, будто в комнате стало слишком тесно, словно воздух уплотнился, превратился в чужое дыхание. Тьма вокруг была вязкой, как смола, и в этой тьме кто-то стоял.

Она не видела его, но чувствовала всем телом. Чужое присутствие было тяжёлым, давящим – как будто невидимый взгляд скользил по её коже, медленно, методично, наслаждаясь её неподвижностью. Сначала она подумала, что это сон. Но потом услышала: рядом, у самой кровати, хриплое, неровное дыхание.

Тихое… слишком тихое, как у того, кто пытается не выдать себя.

Ольга затаила дыхание. Сердце стучало в висках, как барабан. Она едва повернула голову – и в темноте что-то шевельнулось. Ей показалось, что тьма сгустилась в силуэт – высокий, неподвижный, слабо различимый на фоне окна. И тут холодные, липкие волны ужаса прошли по её спине: это не был муж, это было что-то другое.

Она лежала, парализованная страхом, и в какой-то момент почувствовала касание. Что-то тонкое, скользкое, будто гибкие холодные шланги или живые змеи, впились ей в спину. Острая боль пронзила тело – как будто из неё выкачивали не только кровь, но и саму жизнь. Ольга открыла рот, чтобы закричать, но из горла вырвался лишь сиплый шёпот.

Она метнулась вперёд, сломав это странное соединение, и в тот же миг силуэт у окна растаял, оставив после себя только запах сырости и гари. Ольга дрожала, не смея оглянуться. Слёзы катились по щекам, а сердце всё ещё билось так, будто хотело вырваться наружу.

Она стояла, не дыша, вслушиваясь. Ольга решилась, встала и выглянула в коридор. Стук – пауза. Стук – пауза. Потом тишина.

Никого.

Всё было на своих местах: детские ботинки у двери, пальто на вешалке. Едва уловимое шептание, как если бы кто-то говорил из глубины старой кладки. Ей привиделось, что стены будто стали ближе, сдавили пространство, и в их трещинах на миг послышался шёпот.

Ольга отступила назад, прижала ладони к вискам. «Просто усталость, – сказала она себе. – Нужно выспаться».

Но когда она вернулась в спальню, заметила на дверной ручке тёмный след, похожий на отпечаток ладони. И точно знала: он не её. Не дожидаясь рассвета она собрала свои вещи и переселилась в другую комнату, решив, что больше никогда не будет спать рядом с мужем.

Но даже через стены, даже сквозь закрытые двери она знала – оно всё ещё здесь. И каждую ночь ждёт, когда она снова заснёт.

Глава 2. День -13. Осколки памяти

Ночь пришла к Ольге тихо, как вор, и забрала её покой. Сны навалились тяжёлой волной, утащили в глубину, где темно и холодно. В этом сне она не была собой – её руки стали грубыми и мужскими, кожа потрескалась от работы и холода. Перед ней стояла женщина, её глаза – две чёрные дыры, из которых вытекала немая мольба.

В воздухе висел запах сырости, старых бревен и крови – тёплой, липкой. В руке – топор. Его рукоять скользкая, как будто обмотана змеиной кожей. Стук сердца слился со стуком топора – раз, другой, третий.

И крик.

Женский, рвущий тьму на клочья.

Ольга вздрогнула и резко открыла глаза. В горле стоял вкус железа, и на миг ей показалось, что её собственные ладони липкие. Она всмотрелась в них – чистые.

Только след белого света из окна дрожал на коже, как дрожит пламя свечи на ветру.

Сон рассыпался, но не ушёл.

Осколки видений застряли внутри, как стеклянные крошки.

Каждое движение, каждый звук теперь отдавался болью, напоминая о том, что она что-то забыла.

Днём, разбирая старый комод на чердаке, Ольга случайно наткнулась на конверт.

Плотный, старый, пахнущий пылью и чем-то кисло-горьким – запах старых кладбищенских цветов. Внутри – пожелтевшая фотография.

На ней стояла семья у дома.

Дом был тот самый – их нынешний.

Мужчины, женщины, дети…

И всё бы ничего, но у трёх фигур лица были размыты, будто кто-то водил по ним мокрой кистью. Ольга сжала снимок пальцами, и в груди поднялся холодный липкий страх. Кто-то из этих людей смотрел на неё оттуда, сквозь толщу времени. Она не знала, кто именно – и от этого становилось ещё страшнее.

Вечером муж пришёл необычайно ласковым. Слишком. Он говорил мягко, гладил её по плечам, улыбался – идеально, почти нарочито. Как актёр на сцене, который репетирует роль «любящего мужа». И чем дольше он говорил, тем сильнее Ольга чувствовала фальшь, как тонкий металлический привкус на языке.

Он наклонился, коснулся её лба губами. Всё выглядело правильно – и всё было неправильно. Её тело знало это раньше, чем разум. В груди на миг что-то сжалось, как при падении с большой высоты.

И тогда она увидела его глаза.

Мгновение – короткий разрез реальности.

Они изменились.

Необъяснимо, чудовищно, как будто под обычным человеческим взглядом пряталось нечто иное. Глубокое, чужое, холодное, как лёд, который никогда не тает.

Ольга моргнула – и всё исчезло. Глаза снова были прежними, знакомыми. Но этого мига хватило, чтобы внутри неё что-то сломалось.

Она стояла молча, слушая его ровный голос, и думала только о том, что не узнаёт этого человека.

Что в его теле теперь живёт кто-то другой. А может, он всегда был этим «другим» – и она просто никогда не хотела этого видеть.

Ночью, когда дом погрузился в тишину, Ольга лежала без сна. За стенами раздавался слабый треск, словно дом тихо дышал. И в этом дыхании ей чудился шёпот. Фразы без слов, голоса без звуков, только монотонность.

Она закрыла глаза – и снова увидела старый топор. Капля крови стекала по лезвию, превращаясь в чёрную дыру, которая тянет её внутрь. И в этом холодном мраке раздался тихий, чужой смех.

Смех, который она не могла забыть. Потому что он жил в её собственной крови.

Глава 3. День -12. Кукла на чердаке

Утро началось с тишины – глухой, вязкой, как затянутая плёнкой вода. Даже пение птиц за окном звучало отдалённо, будто через толщу стекла. Ольга проснулась с тяжестью в груди, будто что-то неотвратимое нависло над домом ещё до рассвета.

Она вышла на кухню и не сразу заметила дочь. Девочка сидела на полу, держа что-то на коленях. Лицо её было странно серьёзным, сосредоточенным, как у взрослого человека, который пытается разгадать древнюю загадку.

– Мам, – тихо позвала она, – смотри, что я нашла.

В её руках лежала кукла. Старая, выцветшая, с потрескавшейся тканевой кожей и редкими клочками волос. Но страшнее всего было лицо – вернее, то, что от него осталось. Вместо глаз зияли пустые, заштопанные тёмной ниткой отверстия. Тонкие стежки кривились, как шрамы.

Ольга почувствовала, как холод прокатился по спине, будто кто-то невидимый провёл пальцем вдоль позвоночника. На миг её дыхание сбилось – мир качнулся, словно дом слегка дрогнул, едва ощутимо.

Девочка вскинула на мать серьёзные, не по возрасту взрослые глаза. В её взгляде было что-то острое, как лезвие ножа, и Ольга почувствовала лёгкий укол страха – словно дочь на миг перестала быть ребёнком.

– Где ты её взяла? – спросила девочка слишком резко, почти обвиняюще. Голос прозвучал неожиданно глухо, неестественно, будто не только её уста говорили это, но и кто-то за ними.

– На чердаке, – медленно ответила Ольга, ощущая, как внутри что-то холодеет. – В коробке. Она ждала меня.

Эти слова – «ждала меня» – ударили по Ольге, как камень, брошенный в тёмное озеро. Внутри поднялись волны – старый, похороненный страх, который она долгие годы хоронила глубоко в себе, стараясь не трогать, не вспоминать. Но память – коварная вещь. Стоит только задеть её, и она оживает, как спящий зверь.

В глубине сознания что-то шевельнулось, словно под гнилым полом старого дома скребли когтями. И вдруг – образ, далёкий, расплывчатый, как старое выцветшее фото.

Маленькая девочка. Она – босая, худенькая, стоит в пыльной, тёмной кладовке, где пахнет мышами, старой тряпьём и чем-то ржавым. В руках – кукла. Точно такая же, как та, что сейчас лежала у дочери на коленях: та же тряпичная кожа, сероватая, неприятная на ощупь, те же пустые, слепые глазницы, которые казались чёрными в полутьме.

Но тогда… в детстве…кукла могла видеть.

И это знание било по мозгу, как ток. Она помнила, как эти глаза были живыми. Помнила, как они следили за ней, как будто внутри куклы кто-то жил.

И тут – провал. Воспоминание оборвалось резко, как обрезанная нитка. Всё, что осталось – это ощущение, будто её вырвали из чего-то важного и заживо засыпали землёй.

В груди разлилось чувство потери – вязкое, как болотная грязь, и жгучее, как ожог. Ольга сжала виски, пытаясь ухватить ускользающий образ, но чем сильнее она старалась, тем глубже провал затягивал её в темноту.

Кукла лежала перед ней, безмолвная, слепая. Но Ольге вдруг показалось, что в этих пустых глазницах что-то шевельнулось. Мелькнул крошечный отблеск – не света, а взгляда, чужого и древнего, словно кукла узнала её.

– Мам, – вдруг тихо сказала дочь, сжимая куклу так, что её костяшки побелели, – она ведь теперь моя. Ты же не заберёшь её у меня?

Голос девочки был мягким, но в нём что-то звенело, как натянутая струна. А в груди Ольги с ледяной ясностью шевельнулась мысль: эта кукла ждала её не только на чердаке. Она ждала её всю жизнь. И теперь – нашла путь обратно.

– У меня… – выдохнула Ольга, не сразу найдя голос, – у меня когда-то была похожая. Потом она… пропала.

– Потерялась? – спросила дочь, глядя слишком пристально, будто её взгляд был старше её лет.

Ольга кивнула, но внутри что-то дрогнуло. «Потерялась ли она… или я её спрятала?» – пронеслось в голове. И почему эта мысль вызывает такой ужас?

Ольга попыталась забрать куклу, но девочка прижала её к себе и сжала так крепко, что побелели костяшки пальцев.

– Нельзя, – шепнула она. – Она теперь моя.

В глубине её голоса прозвучала нота, которая не принадлежала ребёнку. Ольга невольно отступила на шаг, чувствуя, как холод снова ползёт вверх по её спине.

Вечером, за ужином, она рассказала мужу про находку, надеясь услышать простое, рациональное объяснение. Может, старая игрушка от прежних жильцов? Может, дочь просто фантазирует?

Муж слушал, нахмурившись, а потом вдруг рассмеялся. Сначала тихо, мягко, но смех быстро набрал силу, превратившись в резкий, чужой звук. Не весёлый – пустой. В нём не было того человека, которого она знала.

– Господи, Оля, – произнёс он сквозь смех, – это всего лишь кукла. Ты ведёшь себя, как ребёнок. Может, ей ещё нож в руки дашь, и она тебя ночью зарежет?

Он снова рассмеялся, и Ольге показалось, что этот смех не принадлежит его губам. Он будто шёл из глубины дома, из его стен, прокатывался по ним гулом, как в старом колодце.

Она сидела неподвижно, сжимая ложку, пока металлический привкус не заполнил рот. Хотелось крикнуть: «Это не ты смеёшься!» Но слова застряли в горле.

Поздно ночью, когда муж и дочь спали, дом погрузился в глухую тишину – живую, настороженную, как если бы сам затаил дыхание, слушая её шаги. Ольга тихо поднялась по скрипучей лестнице на чердак. Она не могла уснуть. Мысль о кукле грызла её изнутри, словно крыса, забравшаяся в стены и не знающая усталости. Каждый раз, когда она закрывала глаза, ей мерещились эти пустые глазницы, которые смотрят на неё даже в темноте.

Чердак встретил её удушливым запахом старости. Пыль висела в воздухе плотным, вязким туманом, и при каждом вдохе казалось, что она вдыхает чужие, застывшие дыхания людей, которые давно умерли. Старые доски под ногами прогибались и стонали, будто жаловались, что их тревожат.

Свет фонарика дрожал, выхватывая из темноты уродливые очертания: сломанные стулья, детскую коляску без колёс, зеркало с треснувшей рамой, в котором ничего не отражалось. И всё это – как немые свидетели прошлого, о котором лучше не знать.

В самом дальнем углу стояла коробка. Та самая. Она выглядела не как вещь, а как гроб, забытый в пыльном углу и тихо ждущий, когда его откроют. Ольга на миг замерла, ощущая, как внутри поднимается тошнотворная волна страха, но любопытство – или что-то сильнее её – толкнуло её вперёд.

Она присела на корточки и медленно, почти не дыша, открыла крышку.

И увидела их.

Не одну куклу. Не две. А целую груду, сплетённую, как мёртвые тела в общей могиле. Они лежали вповалку, их тряпичные руки и ноги переплетались, будто они цеплялись друг за друга, и у каждой были зашитые глазницы. Грубые чёрные стежки пересекали лица, словно шрамы, и казалось, что эти швы вот-вот лопнут – и изнутри на свет вылезет что-то живое.

Ольга прижала ладонь к губам, чтобы не закричать. Грудь сжало так сильно, что она не сразу смогла вдохнуть.

В тусклом, дрожащем свете фонарика ей показалось, что один из стежков дрогнул. Потом – ещё один. Тонкая нитка натянулась, как сухожилие, и на миг ей показалось, что под тканью что-то дышит.

Она резко моргнула, но стало только хуже: всё вокруг поплыло, и теперь куклы казались живыми существами, их зашитые лица – мёртвыми масками, а их тени на стенах – длинными, кривыми, слишком подвижными, как если бы у теней были собственные мысли.

Ольга зажмурилась, но даже с закрытыми глазами видела их: десятки пустых глазниц, которые смотрят на неё изнутри век. Её сердце забилось так громко, что она боялась – его услышат. Каждый удар отдавался в висках болью, словно кто-то бил в барабан изнутри её черепа.

И вдруг снизу, из темноты дома, послышалось движение. Не шаги – шорох, похожий на то, как крысы пробегают по старым доскам. А затем – смех.

Он был не громким, не явным. Наоборот – приглушённым и тягучим, как плесень, медленно растущая в углу, пока её не замечают. Он заползал в уши, лип к коже, и от него внутри Ольги всё сжалось в комок.

Этот смех был узнаваемым. В нём она слышала мужа. И прадеда. И кого-то ещё – древнего, чужого, чьё имя никогда не называли вслух.

Ольга пятясь, едва не опрокинула коробку. Куклы зашевелились, или ей показалось, что они потянулись к её рукам, как голодные твари.

Она бросилась к лестнице, спотыкаясь, едва не падая, а дом вокруг оживал. Старые балки скрипели не как дерево, а как кости, половицы стонали, словно под ними кто-то полз.

И тогда она поняла страшную истину: этот дом помнит больше, чем должны помнить стены. Каждый шёпот, каждый крик, каждый удар – он впитал их в себя. И теперь он не просто помнил. Он взывал.

Всё, что когда-то было потеряно – возвращалось. И вернётся снова, пока кто-то не прервёт этот круг. Пока кто-то не принесёт жертву.

Глава 4. День -11. История, которую нельзя доказать

Утро было влажно-липким и холодным одновременно – как туман, который цепляется за кожу и не отпускает. Ольга вышла во двор, чтобы вдохнуть свежего воздуха, но облегчения не почувствовала.