Проклятие Достоевского

Софья Агеева

Проклятие Достоевского

– Да сними ты эту чертову тыкву! Не видишь – мешается?!

– Мих, – прошептал Семка, – кажется, она мне подмигивает.

– Ты совсем сбрендил? – Мишка даже у виска покрутил для убедительности. – Там же свечка, и огонек от ветра колышется!

– А знаешь, как эти штуки называются? Фонари Джека! – блеснул эрудицией приятель.

«Эксперт нашелся!» – подумал Миша, но промолчал. Пусть дом на отшибе и ночь на дворе, а лишний раз лучше не светиться.

Жаль только, Семен его мнения не разделял. И лезть через ограду, украшенную злобно оскаленными «фонарями», не торопился.

– Мне мамка говорила, что Матвеевна – ведьма самая натуральная, – забубнил горе-сообщник, – и проклясть может по-настоящему. Ее в девяностых братки ограбить пытались, так один через неделю взял и утопился.

– А с другими чего? – нехотя спросил Мишка. В эти байки он не верил.

– Да их двое всего решились, остальные поосторожней оказались. С подельником вроде нормально все, но после он сразу в менты подался, притом что раньше их не переваривал.

– Ну вот. Значит, фигня это. А утопленник… в то время всякое творилось, наверняка подсобил кто-нибудь.

– Нет. Сам он! Доказанный факт.

Но Мишка лишь отмахнулся: что спорить с балбесом, который, к слову, так и стоял по ту сторону забора. «Трусит, – с досадой понял Миша. – Эх, одному нужно было идти, как и собирался…»

Хотя, честно сказать, еще два дня назад его даже мысли подобные не посещали. Если бы не Танька, Мишка в жизни к Матвеевне не сунулся, да и вообще ни к кому. Ну его к лешему, такой риск. Не дай бог, поймают и посадят. Оно ему надо?

Оказалось – надо. Нет, не тюрьма, ясен пень, а Татьяна. Девчонка местной знахарке приходилась дальней родней, двоюродной внучатой племянницей, и Мишке давно нравилась, но близко к себе не подпускала. Смеялась, мол, нищеброды ей ни к чему. И вдруг пригласила на свиданку. Сама! Он, конечно же, примчался. А пока гуляли, Танюха якобы случайно обмолвилась, что знает одного типа, который у Матвеевны хотел книжку какую-то старинную купить. Но та уперлась и не продала. Короче, мужик этот нехилую сумму в зеленых предлагал, а только у Таньки стащить раритет духу не хватило, да и тетка вечно рядом крутилась. Зато сейчас «ведьма» на выходные к дочери собралась, и дом остается пустой, без присмотра.

А под конец рандеву зазноба непрозрачно намекнула, что, если они внезапно разбогатеют, обязательно рванут куда-нибудь в теплые края. Вдвоем… Некстати вспомнились блестящие Танюхины глаза и полные влажные губы, шепчущие с придыханием: «Прикинь, пустынный пляж, ты, я и море…» Мишка даже зажмурился, прогоняя наваждение.

Таньке он поверил. А что Матвеевна на баксы не позарилась – неудивительно. Клиенты к ней приезжали крутые, иные прикатывали аж из Москвы, и платили щедро. Вдобавок у девчонки зуб на кудесницу имелся: просила жениха при деньгах ей наколдовать (вот тоже, вроде не дура, а на ерунду ведется), но знахарка отказалась и велела выкинуть чушь из головы.

Хотя сразу Миша четкого ответа не дал. Промямлил что-то неопределенное, а после поплелся к Семке советоваться. Как ни крути, а Семен ему – лучший друг: еще в садике вместе баланду хлебали, что воспиталка кашей называла. Правда, бывший однокашник выслушал и отговаривать принялся. Но Мишке уже шлея под хвост попала (так его бабка, покойница, говорила), ну и Семка, когда понял, что спорить бесполезно – набился в соучастники…

– В деревне еще болтают, – не унимался помощничек-хуже-не-придумаешь, – что ведьма кошек ворует и птиц ловит: чучела из них набивает. Я тебе рассказывал, у нашей соседки Мурка пропала в прошлую среду?

– Народ ахинею несет, и ты за ним. Течка у нее, припрется потом сукотная… В первый раз, что ли?

– Ага, вон одно на дереве сидит и прям сюда таращится!

Нет, Семка точно издевается. И так стремно не по-детски, к тому же темно: свечи в оранжевых пастях и тусклый фонарик света почти не дают.

– Сам ты чучело! – в сердцах Мишка даже голос повысил, но голову повернул, куда товарищ указывал.

На ели, что росла у Матвеевны чуть ли не посередине двора, действительно угадывался довольно крупный птичий силуэт.

– Ви-идиш-шь? – прошелестел Семен.

В этот момент громкое «кар-р» разрушило тишину, и пернатая сорвалась с ветки, совершив кульбит достойный аса-истребителя. Мишка даже икнул от неожиданности. Но облетев круг, ворона возвратилась на прежнее место.

– Ешкин кот! – разозлился Миша. – Хорош меня запугивать! Дрейфишь – оставайся здесь, я один пойду.

– Она же тебя заколдует, – прохрипел Семка (видно, осип от потрясения), – нашлет проклятие какое-нибудь… Достоевского!

– Чего?!

– «Преступление и наказание» – забыл? Там Раскольников тоже старушку укокошил.

– Достал ты со своими фантазиями! Никого я убивать не собираюсь! Сколько можно повторять?! Уехала она! К дочери!

– А тыквы тогда зачем?

– Для антуражу! Праздник как бы!

– Для антуражу, – передразнил Сема, – свечи горящие не оставляют. А если пожар?

– Тоже мне, Шерлок Холмс недоделанный! – пробурчал Мишка. Он еще раз вгляделся в закрытые наглухо окна, но ничего подозрительного не заметил.

Чудная она, Матвеевна, вместо ставен допотопных давно бы стеклопакеты установила, с ее-то доходами. И Семка тоже не от мира сего. Но с другом понятно, типа из интеллигентной семьи: мать в школе труд у девчонок ведет, отец – физрук. Семен даже книжки читает, конечно, не классику – фантастику или детективы разные. А Мишке лениво – лучше фильмец глянуть, боевик, к примеру, или ужастик… М-да, вот про последний он зря сейчас вспомнил…

***

Тем временем в пустом с виду доме Антонина Матвеевна, ухоженная дама за шестьдесят, вязала внуку носки, довольствуясь неяркой лампочкой старенького торшера. В принципе, она могла бы включить и люстру, ведь ставни прилегают плотно, но так намного уютнее, а на зрение ведунья пока не жаловалась. На диване в той же комнате дремал пушистый черный кот «дворянской» породы.

– Ну что там, Вась? – спросила женщина, оторвавшись от подсчета петель.

Питомец открыл один глаз, пошевелил ухом и внятно, по-русски ответил:

– Лезут.

– Сама уже слышу, – проворчала Антонина.

– Не кипишуй, Матвеевна, все ништяк.

– Василий, – собеседница укоризненно покачала головой, – где ты слов подобных нахватался? Опять этот свой рэп слушал?

Васька гордо выгнулся и задрал хвост:

– Я, между прочим, в тренде, в отличие от некоторых!

– Кто бы сомневался, – вздохнула хозяйка. А пора бы уже угомониться, вон, морда почти седая…

– С пацанами как поступишь? – перевел стрелки мохнатый, не слишком любивший тему возраста.

– Проклятие Достоевского… – задумчиво протянула кудесница. – А что, мне нравится…

– Обоих проклянешь одинаково? – не поверил Василий, знавший ведьму с малолетства, своего разумеется.

– Нет, конечно. Михаила писателем сделаю, а Семена – фермером. Нашей деревне крепкое хозяйство ох как нужно. А мужики нынче только самогон хлестать горазды.

– Да какой из Мишки писатель, из отпетого троечника?! Надо бы наоборот тогда. Семка же воровать не собирался. Он ведь и дружка стращает нарочно, чтобы тот свою затею бросил!

– Семен – мальчик неглупый, но ленивый. Вот пусть за ум и возьмется. А Миша физического труда не боится, зато мозги напрягать ему, видите ли, недосуг. Только лавры и гонорары с неба не падают, – Матвеевна строго посмотрела на кота. – Настоящему литератору одной лишь теории недостаточно, ему жизненный опыт необходим, что синяками да шишками набивается. Михаилу предстоит долгий путь. И работать придется много, и учиться параллельно. Если силенок да упорства хватит – достигнет успеха, а нет – так и останется посредственностью.

– Ух, ты и крута! – восхитился Василий.

– А то! – грозно нахмурилась ведьма… и рассмеялась.

***

Мишка упрямо двинулся в сторону крыльца, но услышав шум за спиной, обернулся. Это Семка вдруг легко перемахнул ограду и пристроился рядом:

– Одного не пущу! Наломаешь дров, потом не разгребешься.

Но едва они шагнули на порог – дверь резко распахнулась:

– Кому ж не спится в ночь глухую?

– Теть Тонь, – заныл сообразительный Семен, – так, Хэллоуин сегодня. Мы поздравить хотели…

– Хэллоуин в городе, – отрезала Матвеевна, – а в деревне уже все десятый сон видят. И врать мне не нужно. Танька днем прибегала, как узнала, что я никуда не еду, так про вас и доложила. Еще торговалась опять, мол, она меня предупредит, а ей в благодарность мужа богатого наворожу. Никак не уймется непутевая девка!

– Да шутка это была, теть Тонь, розыгрыш! А за беспокойство извиняемся, ну и… до свидания. Мы пойдем… того, на боковую! – и Сема дернул Мишу за рукав куртки.

– А ну-ка, стоять! – в голосе Антонины Матвеевны неожиданно прорезались командирские нотки.

Но Мишка и без окрика будто к земле прирос. Известие о Танькиной подставе оглушило его похлеще взрыва гранаты.

– Сперва проклятие, – недобро ухмыльнулась знахарка. – Итак, слушайте мой приговор! Тебе, Семен, быть фермером. Хозяйство большое заведешь, деревенским работу предоставишь. А ты, Михаил, – улыбка женщины сделалась саркастической, – романы писать начнешь. Возможно, даже прославишься, но здесь от тебя все зависит.

– Да разве это проклятие? – удивился Семка.

– А как в хомут впряжешься, так и прочувствуешь. И вкалывать тебе придется до седьмого пота да кровавых мозолей, помяни мое слово. А теперь ступайте, мне тоже в постель пора, – Матвеевна зевнула, прикрыв рот ладонью.

Семен без возражений потащил друга назад, к забору.

– Калитка не заперта, – ехидно подсказала ведьма.

И Семка вильнул вправо, а Мишка – за ним, точно привязанный. Все его мысли вертелись вокруг Танюхиного предательства, остальное прошло где-то по краю сознания.

А в понедельник пришла повестка из военкомата. Быстро они – Мишке восемнадцать исполнилось только в начале октября. Вообще-то, он в армию не особенно рвался, но тут даже обрадовался. Там и про Таньку забыть легче, и про вылазку эту нелепую…

После дембеля мать встретила Мишку чин чинарем, стол накрыла, соседей позвала, родню дальнюю. Но ощущалась в ней какая-то напряженность, словно расстроена чем-то, а показывать не хочет. И лишь на следующее утро родительница огорошила сына:

– Папа твой умер. Заболел давно, а по весне совсем плох стал. Три месяца уж, как похоронили. С женой они в разводе, детишек не нажили… так что квартиру в Москве Юра тебе оставил.

Мишка от удивления даже присвистнул, но совершенно не огорчился. А чего переживать? В графе отец у него стоял прочерк. Бабушка рассказывала про столичного студента-мажора, который ее дочке по молодости голову задурил и слинял. А когда о ребенке узнал, прислал денег на аборт – откупился, гаденыш. Но перевод на почте мамка забрала: в девяностые не до гордости было…

– Ты давай не свисти и не радуйся. Как ни сложилось, а кровь не водица. Короче, билет на поезд я заранее купила, отдохнешь недельку и отправишься. Тебе еще в наследство вступать, у нотариуса. Время терпит, но пока освоишься, то да се. А там, на вокзале, тебя брат Юры встретит. Профессор, между прочим, в университете преподает. Обещал мне из тебя человека сделать.

Мишка фыркнул, но промолчал. Видел, что мать и так вся извелась: похудела, круги под глазами. В Москву он, естественно, поедет – не пропадать же добру, а с профессором этим еще разберется. Ишь, воспитатель выискался…

Семка прибежал после обеда, услышал новость и тоже обалдел слегка, но секунд через десять его озарило:

– Это ж проклятие начинает действовать!

– Сем, хватит мистикой увлекаться, а то скоро вообще в дурачка превратишься! Папаше моему диагноз поставили шесть лет назад, потом лечили, как полагается, но метастазы все равно появились. Тогда он мамку нашел и по телефону с ней договорился.

– Ну, ну… – усмехнулся друг.

– Мы к Матвеевне по-любому не влезли бы! – рассердился Мишка. – У нее ведь замок стоит импортный, такой гвоздем не открыть!

– Сам догадался? – съязвил Семка.

«Да. Когда чары Танькины рассеялись. Вот уж кто натуральная ведьма», – подумал Миша, но вслух лишь огрызнулся:

– А ты тоже хорош, мог бы сразу напомнить!

– Я говорил, – пожал плечами Семен, – но без толку.

На станцию Мишку провожали вдвоем: мать и, конечно, закадычный приятель. Уже перед посадкой, тот всучил объемный пакет, который зачем-то приволок с собой.

– Почитать тебе, – смущенно пробормотал Семка. – Ехать больше суток, а у тебя наушники сломались, сам вчера жаловался.

К вечеру Мишке надоело пялиться на проплывающий мимо пейзаж, и он вытащил Семкин подарок. Так, полистать перед сном. В глазах Федора Михайловича, изображенного на титульной странице, застыл немой укор, а от названия романа повеяло жутью хэллоуинской ночи: «Преступление и наказание». Миша с досадой захлопнул книгу, и отвернулся к стенке…

Кот Матвеевны, Васька, что в деревне прозван меломаном за странную привычку сидеть под окнами домов, откуда доносилась музыка, смотрел на Мишку с прищуром, будто оценивая. Во сне котяра выглядел огромным, ростом с кавказскую овчарку и таким же мощным. Выдержав зловещую паузу, Василий произнес тягучим замогильным голосом: «Учись, Михаил! Теперь у тебя одна дорога».

***

…дцать лет спустя.

Леночка немного нервничала. Она проводила свое первое онлайн-интервью со знаменитым автором и вдруг – осечка, причем в самом начале. И ведь вопрос задала стандартный: «Как вы стали писателем?» Обычно на него отвечают что-то наподобие «начал сочинять еще в детском саду» и ностальгически улыбаются, вспоминая свои ребяческие опусы. А Михаил Юрьевич молчит уже минуты три… Леночка даже собралась повторить, но, к ее облегчению, собеседник наконец заговорил:

– Это длинная история… Скажу лишь, что процесс оказался долгим, трудным, мучительным. И удача мне сопутствовала далеко не всегда…