скачать книгу бесплатно
Ольга Александровна даже не отказала – она посмотрела на нового шефа, как…. как взглянула бы на табуретку, которая вдруг выбежала у нее из-под задницы и еще в голос возмутилась тем, что она собиралась на нее сесть.
– Дурак ты, Саша, – негромко и не вполне по существу, но зато доходчиво сообщила новому шефу Нина Михайловна. В голосе ее хватало яду отравить всю Увелку. Да и Южноуральск в придачу.
Сашка-дурак наладился стоять у двери, упершись спиной в косяк. Руки гордо скрещены на груди – ну прям Наполеон в изгнании! – физиономия полна трагизма, чело нахмурено в грецкий орех.
На лужайке перед верандой молодежь танцевала в кругу шейк.
– Вот эта публика – твой потолок! – ледяным, как вода из крана, голосом отчеканила Ольга Александровна.
Замечательная фраза!
Мгновение за столом царило молчание, а потом Кукаркин начал смеяться – весело и искренне, как на хорошей комедии. Вид у него был такой, словно все его мечты каким-то чудесным образом осуществились. Но таких весельчаков, как он, оказалось мало.
К примеру, нового шефа нельзя было назвать особенно веселым – голова его была полна всяких неприятных мыслей, а радостное настроение, с которым он приехал на базу, совсем улетучилось.
Что там ни говори, а это не лучшее завершение дня для знакомства с коллективом, – думал Семисынов.
Александр Геннадьевич никак не мог поверить, что в редакции найдутся люди, способные нахально оспаривать его единоначалие. Это было так неожиданно, как если бы бухгалтер вдруг начал выдавать журналистам конфетные фантики вместо зарплаты.
И еще он думал – я обязательно буду сильным редактором! пусть не думают, что я слабак! я им всем покажу! я сотру с их лиц улыбки! а кое-кого просто выгоню!
Вечерний воздух никогда не пах так сладко. Я блаженствовал, покуривая, в старом кресле в отчем саду. Мне некуда было торопиться, и я любовался игрой красок на облаках в лучах заходящего солнца, прокручивая в голове события уходящего дня, слившиеся в одно счастливое мгновение….
Идя по коридору дачи увельских лесников, увидел открытую дверь в пустую комнату, по-видимому, служившую Красным Уголком, и не мог удержаться, чтобы не зайти туда на минутку. В центре стояли в ряды сколоченные деревянные кресла. Перед ними длинный стол. Красная скатерть на нем говорила сама за себя. На стенах плакаты, как гравюры душевной инквизиции.
Вроде обычная комната – даже некрасивая, но здесь проводятся политзанятия. Эта и подобные ей помещения символизируют разницу между развитым социализмом и насквозь прогнившим капитализмом. Здесь люди постигают культуру бесклассового общества и читают политинформации. Если когда-нибудь наш народ будет лишен права знать правду о том, что творится в мире, Советский Союз прекратит свое существование, как государство.
Как журналист, сам был частью этой системы и испытывал переполнявшее чувство гордости – готов отдать все силы на воспитание нового человека счастливого будущего!
Долго стоял впечатленный в мастерской человеческих душ, а потом вдруг услышал разговор за тонкой дверью в смежную комнату, задрапированной картой мира.
– Тебе нужен такой враг, как я, Федор Николаевич, а? – голос Семисынова был угрожающим.
– Кажется, я не совсем понимаю, о чем вы….
– Крестись, когда кажется, – в голосе нового шефа звучала холодная ирония.
Внезапно за спиной раздались чьи-то шаги, и я вздрогнул, рискуя попасть в неловкую ситуацию подслушивающего. А мысль о том, что я нервничаю, заставила нервничать еще больше.
Редакционный водитель Виктор Иванович вдруг вырос и застыл на пороге Красного Уголка, глядя на меня. А я сделал вид, что увлекся поиском острова сокровищ на карте мира.
Теперь можно только гадать, что он подумает обо мне.
Водила ушел, ничего не сказав, а я пропустил часть разговора – Александр Геннадьевич уже заканчивал свой, судя по всему, продолжительный монолог:
– …не имеет значения, как ты играешь, важно лишь то, что ты победил.
– Но это не совсем порядочно, – запротестовал Федор.
– Даже совсем непорядочно! – оборвал его Семисынов. – Когда я приду в редакцию окончательно, мы снова поговорим. Надеюсь, к тому времени ты все обдумаешь и, наконец, решишь, на чьей будешь стороне. Только смотри, не перехитри себя самого! И еще, Федор…. Если узнаю, что ты за моей спиной что-то там… где-то и с кем-то, то поджарю яйца твои себе на завтрак. Выражаюсь понятно?
– Давайте закончим…. Меня уже тошнит от таких разговоров!
– Ты перебрал, от того и тошнит.
Новый шеф вышел, хлопнув дверью, и протопал по коридору. А я подстерег Акулича, который показался ужасно злым – однако, судя по всему, не сломленным. Посчитав, что мы приятели, прямо спросил – чего от него добивается Семисынов?
Федор зашипел, прикладывая палец к губам и быстро оглядываясь по сторонам.
– Ты чего…. чего кричишь-то?
– Не кричу, а хочу спросить – за что тебе угрожает новый шеф?
– Да тихо ты! – снова прошипел Акулич. – Не надо тут об этом. Ты ко мне в редакции загляни… ну… и поговорим. Насчет того, чтобы… эээ… что-то рассказать, обещать не буду, но тут… ну… об этом вообще нельзя… посторонним такое знать не надо. А то кто-нибудь подумает, что ты от меня все узнал, и яйца мои поджарит. Да! А я-то здесь ни при чем!
– Перестань, Федор Николаевич! Понимаю: ты не хочешь мне рассказать, но ведь ты знаешь – ты обо всем догадываешься, что здесь происходит, и какая политика творится, – в виде и голосе моем неприкрытая лесть, и губы Акулича растянула улыбка. – Мне просто интересно знать, что Александр Геннадьевич замышляет. Или он тебе что-то доверяет, что не может или не хочет сказать другим?
Федя горделиво выпятил грудь.
– Ну…. эта… думаю, не будет ничего, если я тебе скажу кое-что, – в голосе попавшегося на лесть фотокора звучали оттенки сомнения. – Значит, так… Он сейчас учится в ВПШ (высшая партийная школа), а летом вернется полноправным редактором. А… вот еще чего забыл…. про Ольгу.
– Ольгу Александровну? – вырвалось у меня.
– Кукаркин ее проталкивает на свое место, а Семисынов говорит – райком за него.
Акулич вроде доволен собой – мол, набрался храбрости и сказал, но я его радости не разделял.
– Значит, наш коллектив – банка с пауками? – трагическим голосом спросил.
– Увы, старик, на этот вопрос я не могу ответить. По крайней мере, здесь и сейчас. Но может быть, ты все узнаешь сам.… а пока забудь об этом. Вот поработаешь, приглядишься.… Я понимаю – наверное, это звучит неприятно, но кое-что тебе знать еще рано.
И добавил, отведя взгляд в сторону:
– Что происходит с людьми? Где их былая честь?
Федор замолчал, и я понял, что настаивать бесполезно.
Ситуация была весьма трагичной, если не считать ее комичной. У меня от всего услышанного стали перегреваться мозги: ведь бред же, абсурд – а все же….
Теперь у меня появится дума – кто же станет нашим редактором?
И, наверное – прощай, спокойная жизнь! Меня всегда забавляло, какими странными путями порой следует человеческое мышление. А вот мой мозг иногда удивлял своего хозяина – будто не серое там с белым вещества, а золотые прииски бесценных мыслей.
Кстати о Федоре… Он суетится, мчится по жизни, как будто опаздывает на свидание. Он невысок и крепко скроен, с седеющим ежиком на голове. Болезненно честолюбив, и прокладывает себе путь к благополучию, не имея ни денег, ни связей, которые помогают другим. За время своей работы в газете приобрел оболочку цивилизованного слуги народа, но под ней скрывается весьма независимый человек, который ничего не забывает и никому не прощает. Главное – знает, кто он есть.
От Акулича мысли перетекли к себе любимому и делам интимным.
Встречаясь по службе и на работе с молодыми женщинами, каждый раз неизбежно сравниваю их с Лялькой, и, конечно, сравнение не в их пользу….
А после таких, как сегодня, вечеринок приходилось выдерживать мучительную борьбу с собой. Не был уверен: то ли от меня ожидают, что я попытаюсь втиснуться к даме в постель, то ли мне просто не улыбалось тащиться одному ночью домой. Понять, что от меня хотят, морокой считал, и я никого не провожал.
Конечно, не против быть в постели с кем-нибудь рядом – кого можно было обнять, с кем можно было разделить свои чувства и возможно дальнейшую жизнь. Хотя дело не только в теплом теле, которое могло говорить, но и в душе человека, которую хотелось любить. Однако наиболее интересные женщины были замужем, и это создавало препятствия.
Мои родители в вопросах брака были твердых пуританских убеждений, и я никогда не забывал об этом. Хотя далек был от того, чтобы воображать себя блестящим образчиком нравственного поведения, но твердо знаю, что я не бабник.
А праздник закончился не так, как начался.
Дотащив Федора до его дома, помог взобраться на двухступенчатое крылечко и веранду – после такого подвига дышал тяжело.
– Вот сейчас чувствую, что выпил.
Акулич посмотрел на меня с жалостью.
– Не надо пить, если не умеешь, – сказал и свалился на пол.
– Что здесь происходит? – на веранду вышла мадам Акулич, клокоча от злобы.
– Если б я знал, то был бы на вашем месте, – витиевато этак ответил и вышел.
А в спину мне Федор:
– Держать форты, пока не вернусь!
Мне нравится подводить вечерами итоги, переживая заново каждую деталь прошедшего дня. В такие минуты освобождаешься от груза забот и проблем, которые осаждают на работе. Это время кратковременной свободы, удаления от бесконечных требований информашек и материалов в газету. Но в этот вечер, чудесный сам по себе, добавлял приятностей и алкоголь в крови. Легкий бриз с Займища шевелил листья сада, воздух был наполнен ароматами цветов.
Мне захотелось, чтобы рядом вдруг оказалась Лялька, разделить великолепие этого вечера. Непереносимая ирония заключалась в том, что любя ее, я не мог быть с ней – судьбы наши с каждым годом будут удаляться теперь друг от друга все дальше и дальше. И только фотографии хранят воспоминания о прекрасном и мертвом прошлом.
Есть ли на свете другая женщина, способная заставить меня забыть об этой любви? Забыть горе. Забыть обо всем и попытаться снова стать счастливым.
Кого я спрашивал? Небеса, наверное. Но у них не было ответа.
Имею ли право осуждать их за это?
Не знаю, какие страшные силы формируют нашу жизнь и превращают нас в то, что мы есть. Прежде всего, необходимо знать себя, чтобы понять, что будет дальше.
К чему стремиться? За что бороться? Люблю ли я деньги, люблю ли я власть? Нравится ли мне быть богатым и всемогущим?
Нет ответа, но твердо знаю: быть бедным романтично только в книгах.
Но хватит об этом! Теперь о сыне….
Устроившись на работу, в первый же выходной съездил за ним. Вите сейчас четыре года, и он быстро рос. Ему нравилось жить в Розе, и я был за него спокоен. Бабушка окружила внука любовью, а дед воспитывал настоящим мужчиной и внушал ощущения собственной независимости. Я же планировал стратегию своего поведения с сыном гораздо тщательней, чем карьеру в газете, желая избежать ловушек, неизбежных в семье, где родители не живут вместе.
Неделю Витек жил в Увелке. Мы играли в разные игры, и меня поражала быстрота его мышления. У него было восхитительное чувство юмора. Мы (я и мои родители) смаковали его способности. Чувство гордости переполняло. И боли….
Я еще любил его мать, но уже входил во вкус одиночества и думал, что даже ради сына не пойду на воссоединение семьи. Мы слишком долго двигались каждый своей дорогой, и развилка осталась далеко позади. Да и гордость никогда не позволит простить то, что было. Хотя знаю, есть философия – все знать и прощать, но никогда не забывать.
Время – это быстрая река без берегов и границ. У него свои сезоны. Не зима, лето и осень, а дни рождения. Мой календарь – это мой сын. Он постоянно напоминает о том, как быстро текут годы.
Как-то незаметно для меня сын перескочил период цветных карандашей и книжек с раскрасками. Мы увлеклись с ним устным творческим сочинительством – наши вымышленные герои полны благородства, бесстрашны и веселы. Как автор и человек, сын мой был чувствительным и нежным, показывал хорошо развитое чувство честной игры. Короче, идеалист, которому еще далеко до цинизма.
Был ли я честен до конца с собой? Видел ли рядом с ним тень его матери?
Возникали сомнения. Но, видя его загорелые щечки и сияющие глаза, решил – причины, в конце концов, не имеют значения. Важно, что нам вдвоем весело. Он не был намеком на меня или мать – он был личностью сам по себе.
И я любил его больше всего на свете.
Вот интересно, любят ли все остальные отцы своих сыновей так же сильно как я? Это казалось мне невозможным. Я готов был умереть за него, убить ради него….
Перед Днем Печати отвез Витю в Розу.
Теперь сидел в тени от клонящегося к закату солнца и, вглядываясь в прошлое, пытался понять – когда в моей жизни умер смех беззаботный?
Деревья в вечерних лучах, шелест листвы, птичий гомон были неописуемым счастьем; но глубоко внутри, как заноза, сидела острая боль от сознания, что не с кем мне разделить его. И это чувство, так странно смешанное из счастья, боли, меланхолии, грусти и безнадежности, грозило стать обычным состоянием на долгие годы. Это заставляло задуматься, хотя знал – логика моя небезупречна.
Конечно, расстроился из-за того, что услышал днем от Акулича. Но все равно нельзя делать глупостей впопыхах. О чем я? Да о том, что не стоит ввязываться в подковерную борьбу за кресло редактора ни на чьей стороне. Мое дело – достоверная информация для читателей.
Вдруг стало жизненно необходимым вспомнить, кто первым встал из-за стола на банкете. А дело вот в чем….
Когда последний участник торжества вошел на веранду (а это был редакционный водитель) и окинул сидящих взглядом, возникло замешательство.
– Садись, Виктор Иванович, чего ты? – сказал Кукаркин. – Вон же свободное место.
А тот вдруг:
– Если я сяду, нас будет тринадцать. А бабушка мне говорила: когда вместе обедают тринадцать человек – кто первый встанет, тот первый умрет.
– Не пори чушь! – нетерпеливо сказал новый редактор. – Садись скорее, гусь стынет.
Виктор Иванович немного помедлил, смежил веки, как для молитвы, поджал губы и опустился на стул с таким видом, как будто предвидел свою скорую смерть.
Мы пили, ели, болтали, шутили, смеялись….
Секретарша взялась гадать по руке. Взглянув на мозолистую ладонь Акулича, без обиняков ему сообщила, что такой короткой линии жизни отродясь не видала.
Федор лишь насмешливо хмыкнул, а мне на ухо шепнул:
– Это она перед редакторами выделывается.
– Меня не научите херомантии? – обратился я к секретарше.
– Способность эта особенная, не каждому дается, – жеманно говорила секретарша нараспев. – Не думаю, что можно научиться. Но попробуем. Прежде всего, надо уметь расслаблять сознание и наружные глаза…
Из груди Федора вырвался смешок, и он прижал кулак ко рту, чтобы не разразиться неудержимым хохотом.
Между тем, подвыпившая секретарша продолжала мурлыкать:
– Тогда у тебя откроется Третий глаз и заговорит подсознание. И возможно, если улыбнется Фортуна, ты сможешь понять значение линий на руке и предсказывать судьбу.
