скачать книгу бесплатно
– Только не нужно мне говорить, что это Абстрактный реализм, как ты это сказал в прошлом семестре на зачете. Я надеюсь после того случая, ты все-таки понял, что Абстрактного реализма не существует. Давай быстрее, какой это стиль, что тут изображено?
– Вы правы, это далеко не Абстрактный реализм, скорее это Реальный идиотизм.
Взрыв хохота в классе и редкие аплодисменты.
– Тихо, тихо я сказала. – Класс более или менее успокоился и после некоторой паузы, за время которой учительница пыталась сдержать слезы обиды, она продолжила:
– Ты что, издеваешься надо мной? Ты опять мне урок срываешь?
– Я не хотел вас обижать, просто мне не понятно, что делает на руках у этой женщины теленок?
Очередной взрыв хохота учащихся.
– Вон из класса! – истерично прокричала учительница. Севиюс медленно поднялся с места и поплелся к дверям.
– Постой, – остановила она его. Затем, немного успокоившись, продолжила:
– Я вот, ведь я тоже понять не могу, за что? За что ты так озлобился на мир, за что ты его так ненавидишь, почему ты не любишь людей, и что с тобой вообще происходит? А ведь ты на самом деле совсем не такой, каким пытаешься себя показать, зачем ты прячешь свои хорошие качества, почему ты их так боишься, почему ты ведешь себя как…
Севиюс, слушал, молчал, смотрел в окно, затем, так и не выслушав до конца, вышел вон. Смешно уже никому не было. АА молчала и протирала платком все-таки прослезившиеся глаза, аккуратно надела свои очки и негромко продолжила:
– Ну, кто же мне все-таки скажет, как называется эта работа?
– Можно я? – раздался голос ученицы.
– Да, да, пожалуйста, Оленька.
– На этой картине изображена Святая Лицисия с младенцем на руках.
– Верно, это Святая Лицисия и в руках у нее младенец, – учительница сделала паузу и совсем неслышно, шепотом добавила:
– А не теленок.
Глава 6
Дорога к дому была пройдена незаметно для него и не важно для окружающих. Севиюс старался ни о чем не думать, его грызла совесть. Тока не было дома, взяв с полки какую-то книгу, он свалился на диван, чтобы почитать. Прочитав двадцать страниц, он захлопнул ее и бросил на стол. Не узнав ничего нового, он решил подумать куда бы уйти, куда бы себя деть. Но диван это не место для таких раздумий, помочь могла только дорога. Севиюсу обычно мысль о том куда идти, приходила уже по ходу шагов. Но перед самым выходом вдруг раздался телефонный звонок. Он поднял трубку, в которой заговорил тихий женский голос.
– Алло.
– Да, – ответил он.
– Я нашла тебе флакончик с запахом.
– Хорошо спасибо, я зайду.
Севиюс положил трубку не попрощавшись. Она уже давно его раздражала. Выскочив из подъезда и пройдя по двору, он пошел по дороге, чуть не забыв о движении машин на проезжей части улиц. То и дело пересекал какие-то дворы, проскакивал по закоулкам, он становился все ближе и ближе к появившейся цели. Вскоре он был уже на месте и тихонько стучал в дверь. Открыла женщина с ребенком на руках.
– Здравствуй, – сказал Севиюс.
– Привет, входи, – ответила она.
– Я ненадолго, – войдя в дом и встав на пороге, ответил он.
– А где Олег? – снова заговорил Севиюс.
– В студии, – отвечала женщина с ребенком, исчезнув в дверях соседней комнаты.
Наступила тишина. Он стоял на пороге, опершись спиной о стену. Через минуту она вышла из комнаты и протянула ему флакончик.
– Он пустой, – улыбнувшись, сказала она. Севиюс взял флакон, сунул его в широкий карман плаща, холодно попрощался и удалился. Женщина с ребенком так и осталась стоять в коридоре. Улыбаясь и слушая быстро удаляющиеся шаги, доносившиеся из глубины подъезда, она тяжело вздохнула и грустно сказала:
– Дикий мальчишка.
День близился к вечеру. Распахнулась настежь дверь в кафе, подойдя к бармену и выложив оставшиеся деньги на стойку бара, он хриплым голосом востребовал бутылку вина.
Взяв стакан и вино, он направился к самому крайнему столику, который давно уже назывался Свой. Уселся так, что посторонним сидевшим в этом кафе показалось, что он просто отвернулся от всего живого. Загородив спиною стол от любопытных глаз.
Как не странно, но в тот день народу было больше, чем обычно. Открыв бутылку, он наполнил стакан вином и тут же его выпил. Выдохнув, он снова сделал то же самое, и так несколько раз, пока бутылка не стала полупустой. Откинувшись на спинку стула, он закурил. Вместе с легким и приятным головокружением он испытывал еще и страх, страх перед надвигающимся. Наконец докурив сигарету, он полез в карман плаща, чтобы вспомнить ее. Достав флакон из кармана, он вдохнул его в себя, и флакон ушел в него.
Теперь все в нем, теперь он в прошлом. Все тут же поплыло и из всего плывущего, словно из какого-то тумана, вдруг появилось то любящее лицо, которое он потерял когда-то. Она улыбалась ему, что-то говорила, он не слышал ее, но все это теребило душу. Она с любовью смотрела ему в глаза. И тело его перестало быть. В ее руках сверкал огонь, и она прикоснулась так ласково и нежно своими горящими, но холодными пальцами к его лицу. И тогда его лицо стало медленно плавиться. Вот исчезли глаза, и он ослеп душою, исчез нос и его душа никогда ничего теперь не ощутит, исчез рот, и душа перестанет говорить, он лишился разума. Все пропало, осталось только то, что жило в нем. Человек без головы встал и быстро, но пошатываясь, направился к дверям. Ему вдруг стало казаться, что все его тело слито из каучука. «Почему каучук?», думал он находясь уже на улице. Он даже засмеялся и блевотина вылетела изо рта ручьем упав в арык, до которого он успел допрыгнуть. Он уже знал, что головы не имеет, осталась лишь привычка ее существования.
На улице в арык нагло блевала торчащая из-под воротника шея. Что-то дергалось в груди и шея болталась в разные стороны с силой, зависящей от залпов из нутра. Странность в том, что возможность осязать, обонять и видеть осталась нетронутой.
– Тогда чем, если головы больше нет?
Этот вопрос, спустя несколько секунд, уже перестал его волновать. Происходил грязный процесс существенного изменения в его сознании. Он пошел домой, останавливаясь ненадолго, чтобы как можно быстрее приблизить процесс к завершению и оставляя после себя желтые кипящие пятна на земле. Когда состояние обрело более скромный характер, он сунул руку в карман и достал сигарету. Попытка сунуть сигарету в рот почти не удалась. Она упала на болтавшуюся шею и тут же всосалась в нее фильтром, теперь требовала огня. Он зажег над шеей спичку и поднес к сигарете. Шея в свою очередь тут же завибрировала, она закуривала.
Хоть бы никто не заметил, хоть бы никого не встретить, думал человекоподобная каучуковая свеча. Дул тихий ветер, болталась из стороны в сторону курящая шея. Медленно уходил безголовый мальчик вглубь улиц.
Тихо приоткрылась дверь, в доме было темно. Он снял обувь, дополз до ванной комнаты и закрыл за собой дверь.
Глава 7
Две недели спустя.
Длинный и тихий коридор Художественного училища. Севиюс только что вышел из своего класса и направился во двор с банкой воды испачканной краской, для того, чтобы поменять грязную воду на чистую. В самом конце коридора была открыта нараспашку дверь в кабинет. В этом кабинете собирались обычно учителя и занимались болтологией. Увидев Севиюса, один из этих учителей позвал его:
– А ну-ка иди сюда.
Севиюс тихо и тяжело вздохнул, не спеша направился к открытым дверям в вонючую коридорную даль.
– И куда ты во время урока собрался? – зловредно спросил педагог.
Севиюс молчал.
– А что, во время перемены воду набрать нельзя было? – ругался, пялился злостно и педагогично заслуженный учитель, зато остальной педагогический коллектив громко смеялся.
Севиюс молчал.
– Ты что глухой? Отвечай, когда с тобой говорят! Я тебе не ровесник, чтобы ты так просто со мной ехидничал! Понял? И вообще знаешь, что ты из себя представляешь, знаешь, кем ты являешься? Ты ведь предатель искусства, самый настоящий предатель искусства!
Севиюс хотел рассмеяться, но сдержался и даже ничего не ответил. Он уставился в окно и ждал продолжения лекции, зачтение прав от имени эстетики на торжественно назначенную тему. Но продолжения не было, все кончилось очень быстро.
– Иди за своей водой, и больше, чтобы я во время урока тебя шатающимся в коридорах не видел.
Севиюс вышел из кабинета, тихо выругался и спустился вниз, где вместо того, чтобы набрать воду, он покурил, подумал о чем-то своем, поковырялся карандашом в земле и не вернулся на урок. Он выбросил банку и ушел домой. Хотелось оправдать возложенное на него столь высокое доверие, стать по-настоящему предателем искусства, все-таки не каждый удостаивается такой чести.
Вечерняя репетиция выбила всякую дрянь из головы. Ребята из его рок-группы давно не задавали никаких вопросов. Привыкли что молчит, споет и снова умолкнет.
Ночью Севиюс взялся рисовать композицию, которую он придумал еще по дороге домой, он назвал ее «горизонт». Нарисовал линию, разделившую планшет с натянутой бумагой на две части и с помощью графита в карандаше стал постепенно приближаться к ней. Полночи он к ней приближался и в итоге горизонт сгорел красным пламенем зари, и работа была засвечена. Севиюсу не понравился слишком приблизившийся горизонт, а отдалять его от себя было поздно, нужно было с этим что-то делать. Выход один, уничтожить, поставить точку, а утром конец цитаты, затем очередной раз начало нового произведения.
28 февраля
Все как обычно, почти без изменений
– Опусти воротник куртки и зайди ко мне в кабинет, сколько можно тебе говорить, – строго сказала проходящая мимо Завуч.
Севиюс поплелся следом.
Завуч открыла дверь к себе в кабинет, и они вошли. Севиюс стоял у дверей, а завуч принялась растаскивать по углам занавески.
– Я же тебе сказала, опусти воротник, – даже не взглянув на Севиюса, строго сказала завуч, заранее зная, что в первый раз он все равно не послушается.
Севиюс хоть и нехотя, но сделал то, о чем его просили.
– Вот так. Мне вчера сказали, что ты опять сидишь на подоконниках, задрав ноги и делаешь вид, будто никого не слышишь. Так дело не пойдет, я буду бороться с твоим нахальством. Ты уже взрослый парень, а ведешь себя как ребенок. Я, конечно понимаю, музыка, шнурок на шее, стиль, мода, я и сама бы ходила, как ты называешь это «по – приколу». Но я сознательная женщина и прекрасно понимаю то, что так нельзя и я должна быть примером для остальных. Я ведь должна обучать вас культуре.
Севиюс очередной раз почувствовал себя Предателем искусства.
– Кстати, тебе предстоит еще говорить с директором. Что ты там ему в сочинении по психологии написал, это надо было до такого додуматься:
…Родители у меня Психоделики, а я Санздвиник…
– Сколько раз я тебе говорила, не подключай свою фантазию к серьезным вещам, тем более она у тебя очень и очень больная.
– Ну, серьезно, что за ерунду ты написал? – чуть улыбнувшись, сказала Завуч, немного поменяв тон на жалостливо-добрый. – На следующем уроке психологии тебе придется ему рассказывать о новых придуманных тобою направлениях психических расстройств.
Прозвенел звонок на урок.
– Ладно, иди на урок.
Севиюс вышел из кабинета.
– И давай мне заканчивай со своим умничинством, слышишь? Ни к чему хорошему это не приведет, – прокричала вслед завуч.
Уже давно никто не видел улыбки на лице Севиюса, он ни с кем, ни о чем не говорил, и даже не срывал уроков. Он летал где-то далеко от земли, и наяву жил словно во сне, это бросалось в глаза. Что с ним происходило, интересно было любому кто его знал, особенно особам женского пола. На уроках Севиюс что-то писал и черкал, а на переменах рвал бумагу на мелкие кусочки и разбрасывал по ветру. Много курил, стал часто выпивать, дрался и выкидывал необъяснимые номера. Его что-то мучило и мучило очень сильно. Однозначным было то, что сердце парня гибло, у него просто ехала крыша.
Слова в сочиненных им песнях можно было назвать курсом молодого мертвеца. Музыка стала жесткой. Картины еще темнее и непонятнее. Он перестал доверять родителям, друзья стали казаться врагами, незнакомым девушкам на попытки знакомства отвечал грубостью. Он отбросил людей от себя на довольно далекое расстояние и в итоге, когда ничего и никого уже не осталось, он возненавидел и себя самого.
Излишнее спокойствие Севиюса, легко порою обращалось в излишнюю вспыльчивость. Казалось бы, не уделяемое им внимание ко всему тому, что происходило вокруг него и чаще всего касавшееся его, являлось неотъемлемым фактом, фактом, не поддающимся изменениям. С уверенностью могу сказать, что это совершенно не так.
Реакция на все не нравившееся ему была всегда почти мгновенной, но прекрасно скрытой им в глубоких недрах его души. Но именно любовь, рожденная в его сердце, порок названный именем любимой девушки разоблачал всю его поэтическую силу. Это человек, видевший во всем и во всех – объекты, созданные только для того, чтобы воевать с ними, всегда быть против них. Окружающий мир стал его заклятым врагом. И покинуть его стало привычной для него мыслью, оставалось только дождаться момента, когда чаша его бесконечного терпения наполнится до краев. В итоге, придуманная им война постепенно теряла смысл и заставляла его переживать неприятные обстоятельства. Учителя принимали меры, которые для Севиюса никакой роли уже не играли. Завуч, которая вела уроки педагогики, однажды после урока попросила Севиюса остаться, побеседовать:
– Я догадываюсь, что с тобой происходит. Только давай на чистоту, я тебе обещаю, что весь разговор останется только между нами. Я хочу, чтобы ты мне доверился.
– Скажи мне честно, на чем ты сидишь?
– На стуле, – ответил Севиюс.
– Ладно, перестань, я все знаю! Лучше скажи правду, я помогу тебе, поверь, у меня есть хороший знакомый, он врач нарколог. Я поговорю с ним, он поможет…
В итоге она рассказала о себе и своих друзьях, знакомых, о своей жизни, но о нем так и ничего не узнала. Севиюс вышел из класса лишь тогда, когда почувствовал усталость. Завуч останавливать его не стала, видимо поняла, что переборщила, а вдруг он вовсе не наркоман.
В тот вечер, приятный, но холодный, он шел и курил, еле заметно улыбаясь и в конце концов, как обычно это с ним бывало, он забылся. Как будто бы случайно купил две бутылки пива и забрел на территорию больницы, больше похожей на большой парк без развлечений. Севиюс уселся на скамейку прямо напротив реанимационного отделения. Казалось странным, но сейчас он готов был позавидовать людям, дышащим в трубку.
Глава 8
Настя
– Я же просила тебя не приходить сюда, здесь могут быть люди.
– Ну милая, ну кто тут может быть, ну что ты? И вообще врачи хоть и скрывают, но все же в них таится внутренний страх перед смертью, в такое время суток они больше интересуются своими теплыми женами или любовницами.
– От тебя водкой разит, опять напился, – Настя вырвалась из объятий своего крупногабаритного парня.
– Ты не любишь меня, – тоном начинающего философа сказал парень.
– Женя, прошу тебя, успокойся, не начинай этот разговор снова и не шуми, пожалуйста, нас могут услышать.
– В морге? – и Женя громко засмеялся.
Небольшая комната обложенная кафелем, в центре комнаты высился хирургический стол, провожающий путника уходящего в последний путь. Рядом поблескивал металлический столик на колесиках. На нем были разбросаны инструменты, позволяющие разрезать, искромсать и изучить внутренний мир этого путника.
– Если честно, мне и самому тут жутковато. Не представляю, как ты вообще работаешь в морге. На вид ты такая хрупкая, приятная, хорошенькая, а работаешь в морге.
– Ну, во-первых, не работаю, а прохожу практику, а во-вторых, в моих планах нет ничего такого, чтобы оставило меня тут работать.
– И тут появился я, да? Твоя большая любовь. Смысл жить, – самодовольно произнес Женя.
– К трупам я привыкла, – словно пропустив мимо ушей последнюю фразу Жени, задумчиво проговорила она, – да и работа тут несложная.
– Ну ничего себе, работа не сложная ночевать в морге. Я бы свихнулся.
– Не ругайся, пожалуйста.
За окном протяжно загудела машина, и послышались пьяные крики:
– Женя, Женя, ну Женя, …я.
