скачать книгу бесплатно
– Убирайтесь отсюда, молодой человек, пока вас не захапали вместе с нами! – яро прошептала худая, но бойкая старушка. – Идите, защищайте родину! Не то умрёте в лагерях, муж мой уже умер.
Станислав прошёл еще дальше. Арестанты разговаривали между собой очень тихо, чтобы, не дай бог, не услышали конвоиры.
– Ночью меня забрали, как и соседа, – грозно шипел безбородый старик, почёсывая расцарапанный подбородок. – Кто сдал – понятия не имею. Что же за сволочные люди у нас живут?
– Та це ще нiчого! Мене чомусь вдарили по головi. І пхнули в iх автобус. Сказали, що я бандерiвець. Баста! – жаловался молодой украинец. – Але ж так добре жили, поки бiльшовики не прийшли.
Как невидимый наблюдатель, Богатырёв продолжал свой путь мимо колючей ограды. «Сколько разного народа! – только и мог подумать он. – Сколько жизней, сколько судеб».
– Не понимаю: за что, ну за что? – сокрушался молодой студент, сидя на маленьком чемодане. – Я сотрудникам сказал, что и к службе годен, и воевать могу. А они… Эх!
– Я тоже думала: не дойдёт, не дойдёт, – вздохнула светловолосая женщина лет пятидесяти. – Зря надеялась, дура наивная.
– Неужели отправят на Крайний Север? Неужели?
– Да ладно вам, – отмахнулась женщина. – Там везде плохо. Во всех местах всё одинаково.
– Почему товарищ Сталин это не предотвратит? – наивно вылупил глаза студент. – Ведь он сам говорил, что государство нуждается в хороших образованных специалистах. А я, между прочим, почти что инженер! Нет, нет, это все игры Берии и Кагановича. Иосиф Виссарионович одумается и наведёт порядок, уверен в этом.
Вдруг Станислав увидел очертания знакомой фигуры, сидевшей около огня, что полыхал из кривой жестяной бочки. Богатырёв прищурился, встал так, чтобы можно было разглядеть лицо. Он обомлел моментально. Ноги его задрожали, застучали зубы, словно тот попал в лютую метель. Возле своеобразного костра сидела девушка, его ровесница. Она, частично скрытая мраком, выставив вперёд изящные руки, пыталась согреться, скромно чихая от надоедливой сырости. Некогда красиво постриженные ноготки её пальцев загрязнились и расцарапались. Милое личико с родинкой на правой щеке побледнело, кое-где уже начали проглядывать морщины. Одетой она оказалась в бедняцкие обноски – плащ, рваные штаны и старые сапоги – которые никак ей не соответствовали. Из розового платка выпадали нежные русые волосы, еще не успевшие загрязниться. Маленький, слегка вздёрнутый носик её часто шмыгал. Голубые глаза, похожие на два бездонных озера, наполнились грустью и тоской. Она, прикусив нижнюю губу, сидела, как мраморная статуя, погруженная в свои мысли. Имея сильное спортивное тело, сейчас девушка сгорбилась, как будто являлась болеющей, умирающей старушонкой.
– К-Катя… – попытался крикнуть Станислав, но голос его сорвался и превратился в отвратительный хрип. Парень нервно закашлялся.
«Почему, почему, почему?! – единственной мыслью стала занята голова Богатырёва. Так сильно он никогда не был взволнован. Никогда не думал, что подобное произойдёт и тут на, пожалуйста, самый худший из кошмаров свершился мигом. – Почему она здесь?!»
– Станечка! – Девушка пропела и мигом вспорхнула со своего места, как ласточка, кинулась к ограде. Молодые люди обнялись, как смогли, невзирая на железные колючки. – Станя, я думала, я уже была уверена, что мы никогда больше не увидимся!
Они шептались, шептались так, чтобы их не услышали и не обнаружили гебисты. Но разговаривали они ярко, страстно, трогая и лаская друг друга, словно в первую брачную ночь, до которой им нужно было ещё и дожить.
– Ты живой, слава богу! – улыбнулась Воронова, обнажив два ряда белоснежных зубов. – Война же кругом, война, неразбериха, ты здесь…
– Милая, как ты оказалась здесь? – наперебой спрашивал Богатырёв. – Они издевались над тобой? Били? Наси… – Он прервался, сжав колючку так, что из ладони слегка потекла кровь. – Они сделали это с тобой?
– Нет, ничего этого не было. – Катя пожала круглыми плечиками. – Вот только… Платье. Помнишь то алое платье, которое мама мне подарила на день рождения? Мы уже познакомились с тобой, ты был тогда. Туда ещё дядя Толя приходил, помнишь, как сильно он выпил и что потом начал вытворять?
– Ещё бы такое забыть! – прикрыл глаза руками Станислав, вспоминая весёлые проделки пьяного дяди Толи.
Они тихо посмеялись.
– А платье, – продолжала девушка, – следователь заставил снять. Ты не бойся, ни при нём. Я переоделась вот в то, что мне дали. А платье моё конфисковано было и ушло как социалистическая собственность. Ну, вернее, на нужды жены следователя.
– Вот же собака! – прошипел ефрейтор. – Ну подонок!
Ненадолго установилась пауза.
– Прости меня дуру, родимый, – всхлипнула Воронова. – Я не могла без тебя вообще, честно. Сердце кровью обливалось, замучилась я, как не своя была. Сбежала из дома и на единственный поезд, последний, успела к тебе на Украину…
– Катюша! – перебил её Богатырёв, недоумевая. – Ну зачем ты это сделала, зайка моя? Какие больные люди гражданских в зону военных действий ещё доставляют, если здесь наоборот бегут все? Послушай, а если бы ты погибла? Пропала без вести? Как я бы без тебя был, дорогая? Тут по-настоящему опасно, Кать: Германия почти что под Киевом стоит. Даже если бы мы и встретились в более-менее спокойной обстановке, то что ты делала бы дальше?
– Я не знаю, Станя, – крупные слёзы полились из её уставших глаз. – Прости меня. Просто прости.
Они вновь попытались обняться. При этом проволока нагло уперлась в Катин лоб. Тем временем некоторые арестанты восхищённо наблюдали за этой романтической сценой, не смея проронить ни слова. А худая старушка даже проползла почти что к концу состава, чтобы постараться предупредить солдата, если НКВДшники станут приближаться. Что за смелая женщина!
– Меня по-любому схватили бы, Станечка, – отрешённо покачала головой девушка. – Как Ступина за вредительство, как Дятлова за саботаж, как того торговца на рынке нашем за спекуляцию, как бабу Варвару за проклятые «колоски», как Мишку Шпагина, который портрет Сталина-то испортил. Дело, оказывается, завели ещё до отъезда на Украину. В ГУЛАГе ведь кончаются работники.
Она улыбнулась, но уже злобно. В её глазах блеснул огонек ненависти.
– Когда они уже все перемрут, Станя? – было очень непривычно слышать подобное от хрупкой и милой девчонки. – Когда их в асфальте похоронят вместе с Гитлером и их колючей проволокой? Когда они в собственных застенках кровью плеваться будут?
– Я не знаю, милая, – тяжело вздохнул ефрейтор. – Я не знаю…
Катя, успокоившись, немного поостыла.
– Меня обвиняют в связях с какой-то «Подмосковной правотроцкистской группой», в которой я, конечно, не состояла, – повернув голову, она уставилась в ночную тьму. Костёр отбрасывал причудливые тени. Сейчас красавица выглядела очень смелой. – Нет, я не лидер, за это сразу полагался бы расстрел. Они считают, что я была на посылках, выполняла для оппозиционеров всякую мелкую работу. А на Украину, по их мнению, я поехала, чтобы наладить связи с немецкой разведкой.
– П-погоди, – удивлённо хохотнул Станислав. – Но, как я понимаю, нацисты и троцкисты – это люди, мм, мягко выражаясь, идеологически несовместимые.
– Я тебе передаю лишь то, что мне наговорил следователь.
– Ха, – отмахнулся солдат. – Чудеса советского кривосудия.
– Такие вот дела. – Воронова недвусмысленно уставилась прямо в глаза Богатырёву, нарочно облизнув губы.
– С тобой как будто ничего и не случилось. – Солдат сделал вид, что ничего не заметил. – Тебе уже весело?
– Потому что появился ты. – Девушка ещё раз поцеловала его. – Помни, Станя. Если я умру или ты умрёшь… Если мы оба умрем. Я всё равно буду любить тебя. Вечно, – как-то особенно добавила она.
– Я даже боюсь представить, что они делают с женщинами в лагерях! – Богатырёву было не до романтики. – Прошу тебя, держись, моя хорошая! Борись, борись до конца. Если я пройду через эти испытания, но не встречу тебя после я… не смогу без тебя, не выдержу.
– Делай, что должен… – проговорила Катя.
– …и будь, что будет, – закончил Станислав.
Молодые вновь замолкли.
– Кстати, кто тебя сопровождает? – успел поинтересоваться ефрейтор.
– Розенберг его фамилия, Исаак Иосифович, кажется! – оживилась героиня.
Договорить молодым помешала та самая бойкая старушка.
– Ребята, – громко шикнула храбрая женщина. – Ребятки! Разбегайтесь немедленно: чекисты идут.
Вдруг из-за последнего вагона вышли люди в синих фуражках, вооружённые пистолетами-пулемётами. Идущий впереди нёс в руках большой фонарь, освещающий дорогу на добрых десять метров. Катя успела быстро вернуться на своё место, благо мрак ночи прекрасно смог её скрыть от надвигающихся НКВДшников. «Кто там, блин, разговаривает? – мерзко рявкнул один из конвоиров. – Жить надоело, враги родины?» Станислав резво рванул прочь от ограды и понёсся вниз с железнодорожной насыпи. Посыпались камни, взвилась придорожная пыль. Он пробежал через просёлочную дорогу и оказался в небольшой берёзовой роще. Кажется, стрелять вслед никто не собирался. «Мерзкие гады», – сплюнул солдат на сырую землю. Неожиданно ветер резко усилился, с неба стало потихоньку капать. Отчётливо прогремел гром. Отдышавшись как следует, Богатырёв оглянулся. Двое гебистов уже ушли. А третий, тот, что был с фонарём, стоя у колючей проволоки, продолжал пристально вглядываться в темноту, в которую убежал ефрейтор. Создавалось ощущение, будто особист прекрасно видит солдата.
Почему-то Станислав был уверен, что стараться разглядеть его пытался именно Розенберг.
***
– Геннадий Викторович Шаповаленко был отличным командиром. Являлся выходцем из известного рода. Достойно сражался солдатом против белых, веря в правое дело большевиков. Был выпускником элитного военного училища, стал потом почётным ветераном Халхин-Гола. Чудом избежал репрессий, так как следователь, который должен был в первый раз вести его дело, попал под машину, а материалы обвинения сгорели при пожаре. Жалко, что он оказался не готов именно к такой войне. Как вы поняли, бедняга полностью сломался…
Богатырёв, замолчав, побарабанил пальцами по серой лавочке остановки.
– Довольно-таки странное «чудо», – заметил Рома. – Уж не сам ли полковник всё это устроил?
– Шаповаленко был человеком чести, – отрицательно помотал головой старый воин. – У него не было связей ни в госбезопасности, ни в партии, чтобы провернуть подобное. Да если бы и были, он так бы не поступил: совесть не позволила бы.
– Ну а что с ним стало в итоге? – поинтересовался Доброградский. – Отправили в ГУЛАГ-то по собственной инициативе?
Станислав Константинович не уловил юмора профессора.
– После того, как РККА потеряла Украину, Геннадия Викторовича сняли с должности, лишив при этом раннее полученных наград. Его арестовали и продержали сравнительно недолго. Обвинили в развале подчинённых ему войск, предательстве и связях с фашистами. Устроили травлю его боевым товарищам и родным. После Московской битвы его расстреляли под Ленинградом.
– Это печально, но предсказуемо, – вздохнув, медленно покивал головой пожилой учёный. – Сколько ещё было похожих историй! Виноват был кто угодно, но никак не советское правительство.
– Он стал жертвой обстоятельств, – понимающе продолжал ветеран. – Бывает, знаете, в жизни так, что всё плохое и самое гадкое на тебя сваливается в один миг, а ты не можешь со всем этим справиться, ибо не обладаешь ни нужными силами, ни ресурсами. То же самое случилось и с Шаповаленко. Слишком много для одного человека, друзья мои. Зато он сделал всё, что смог.
– Его хотя бы реабилитировали? – Роману хотелось знать каждую деталь о драматичной судьбе этого советского военачальника.
– Ага, в тысяча девятьсот пятьдесят восьмом, – подтвердил Богатырёв. – Правда, кому нужна была такая справедливость, ведь не стало человека! Хоть его измученной старухе вдове было утешение.
– А что случилось с Гагиным?
– Да там совсем иная история! – улыбнулся Станислав Константинович. – За «Старогородскую инициативу» его наградили орденом Красной Звезды. Его ждало положительное внимание в узких кругах. Ну, вы понимаете, о чём я? Наш майор успешно продвинется по карьерной лестнице и после войны. Но перед лавровыми венками ему нужно будет пройти через Москву, Сталинград и Берлин.
– Послушайте, а про какого Рудольфа Штальма спрашивал Розенберг? – решил уточнить Виктор Сергеевич. – Вы смогли выяснить что-нибудь?
– Так я об этом вспомнил лишь в начале пятидесятых, меня как будто осенило! – воскликнул Богатырев. – У нас в посёлке был один управляющий: то ли немец, то ли еврей. Биография у него была чистая: активно помогал большевикам во время революции и Гражданской войны, являлся членом партии с тысяча девятьсот двадцатого года, в общем, яркий активист и популист. Лизоблюд он был тот ещё и к концу двадцатых годов полностью влился в доверие к местным властям. В нашем селении среди коммунистов он был кем-то вроде авторитета, которому не следовало переходить дорогу. Простой народ его побаивался: ходили слухи, что с помощью дружков из ОГПУ-НКВД он расправляется со своими оппонентами. Для обычных людей он был тёмным, скрытным, лицемерным человеком. Но партийные ох как лестно отзывались о Штальме! Наконец, Рудольф добился своего, став поселковым управляющим. Преспокойно избежал репрессий.
Перед самой войной, как помню, двенадцатого июня, через наше селение должны были перегонять груз, набитый дворянскими драгоценностями, которые обнаружили в виде клада где-то на юге Подмосковья. Конвой, конечно, был вооружённым и охранялся, как вы думаете, кем? Правильно, нашими доблестными чекистами. Один большущий грузовик и шесть автомобилей сопровождения остановились, чтобы охрана отдохнула, а транспорт был дозаправлен и отремонтирован где надо, благо у нас имелась неплохая машинно-ремонтная станция. Штальму было поручено сопровождать чекистов и объяснять, где что в Быково находится. А утром наши милиционеры обнаружили шестёрку пустых автомобилей. Пресловутый грузовик отсутствовал. Гебистов нигде не было.
В ужасе местные стражи порядка (которые в это дело совсем не были посвящены как ненадёжные) ринулись к Рудольфу, чтобы тот принял хоть какое-нибудь оперативное решение и сообщил наверх о случившемся. Однако и Штальма след простыл. Милиция и мои едва проснувшиеся соседи в спешке стали прочесывать поселение, обыскали дом нашего «любимого» главы. И что вы думаете? В его жилище остались исключительно голые стены, вещи и всяческая утварь пропали.
– Офигеть! – изумлённый, Рома не смог сдержаться.
– И это ещё не всё, – продолжал старый воитель. – К сожалению, в центр сообщили очень поздно. К трём часам дня в Быково приехал другой разъяренный отряд чекистов, часть подольского НКВД. Они люто орали, что всех перестреляют, хотели свалить вину на наших бедных милиционеров и моих земляков. Довели мать до истерики, перепугали братьев и сестру, изверги. В конце концов, поняв, что никто из селян не виноват, умчались. Остальное я узнавал только из слухов, в газетах о таком грандиозном провале нашей «непобедимой» госбезопасности ничего не писалось.
– И что у вас получилось узнать?
– Практически ничего. Ясно было одно: с НКВДшниками наш дорогой Рудольф Штальм был в сговоре. Эти персонажи были объявлены во всесоюзный розыск, но следов их так и не нашли. Вот она истинная сущность коммуниста: волк в овечьей шкуре!
– А как Розенберг на фронте смог вспомнить, что вы жили с Рудольфом в одном посёлке? – недоумевал Доброградский. – И почему этот особист подумал, что вы как-то с ним связаны?
– Видимо, у Розенберга была феноменальная память, – пожал плечами Богатырёв. – Но, вероятно, тогда вспомнить он всё не смог. Я на самом деле сказал ему правду: со Штальмом мне действительно не приходилось знакомиться лично. Я никогда не общался с нашим главой. И я до сих пор рад, что в той избушке не наговорил против себя ничего лишнего. Быть может, чекист, узнав жителя того самого злополучного для НКВД Быково, решил возобновить дело о пропавшем кладе? Выбить из меня показания, чтоб это расследование не превратилось в позорнейший «висяк», мм?
– Ну и переплетение судеб! – воскликнул Роман. – Прям везде этот ваш Исаак Иосифович. Железное лицо Лубянки!
– Тем не менее как за десять дней до начала Великой Отечественной было возможно вывезти машину с тяжёлым грузом с территории СССР? – дивился профессор. – Я сомневаюсь, что такую находку эти преступники оставили в Советском Союзе. Ведь Рудольф был не один! Как можно было так долго укрывать транспорт и такое немаленькое количество сообщников? Им нужен был либо корабль, либо самолёт. Куда можно уйти чуть больше, чем за неделю? В почти что полностью оккупированную Европу через Украину или Белоруссию? В Финляндию через непроходимые леса? Северными портами выплыть в нейтральную Швецию или США? Невозможно же это, Станислав Константинович!
– Нам лишь остаётся признать, что Рудольф Штальм и его дружки были мастерами своего дела. Профессионалами… – развёл руками Богатырев. – Очень может быть, что свои последние годы они доживали в прекрасной развитой стране, купаясь в роскоши. Если, конечно, не перебили друг друга из-за дворянских сокровищ.
– А что содержал в себе клад?
– Это было неизвестно ещё в самом начале. Дело потом совсем замяли, и простой народ ничего не знал даже на уровне Московской области. Так вот.
Мимо остановки развязно прошло двое приезжих с юга. У одного из молодых людей, праздно шатавшихся по Москве, в открытой для взора кобуре можно было увидеть позолоченный пистолет Стечкина. Непонятно, от каких особо опасных врагов собирался обороняться такой гражданин, ибо имел он спортивное телосложение и в любой передряге мог бы постоять за себя и врукопашную. Второй, маленького роста, не такой крепкий и высокий, как первый, горделиво нёс в руке «IPhone» последней модели, из которого вовсю звучала определённая музыка. Пренебрежительно глянув на последнего ветерана и учёных, парочка, разговаривая на родном языке, двинулась к ларьку с фаст-фудом, которая стояла недалеко от проезжей части.
– Тоже россияне, – иронично хихикнул профессор Доброградский.
– Ой, Виктор Сергеевич, ещё обращать на них внимание! – равнодушно отмахнулся Рома. – Давайте лучше Станислава Константиновича дослушаем.
Он обратился к старому воину.
– Может, вы нам про Катину судьбу расскажите?
– Вы правы, Роман, нечего обращать внимание на этих бездельников. – Богатырёв пристально всматривался туда, куда ушли наглые мигранты. – Эти «товарищи» только и ждут, что их покормят негативом. Больше холодной сдержанности. Давайте про любимую я после расскажу? Чтобы каждая деталь выстраивалась в необходимой последовательности.
– Вам решать… – пожал плечами профессор. – В любом случае, мы все внимание.
– Что касается битвы за Москву, первой битвы, после которой начался перелом, то я в ней не участвовал. Вместе с капитаном Пановым мне было приказано сопровождать генерала Шаповаленко в Ленинград. На самолёте, словно персоне первого класса. Мы перелетели через всю Россию прочь от Златоглавой. Новости тогда доходили очень скупые, поэтому ничего не могу сказать о каком-то ощущении эпичном либо геройском. Я только в тысяча девятьсот сорок шестом узнал, что германцы могли видеть в бинокль купола московских храмов, в которых верующие вымаливали общее спасение…
Я всегда буду уверен, что моим соотечественникам приходилось гораздо хуже во время сражения за Белокаменную. Одному богу было известно, как развернулся бы ход войны в те дни. В том крупнейшем побоище участвовал мой друг и боевой товарищ, Андрей Акинфеев, с которым мы познакомились перед Сталинградом. От него-то и удалось мне узнать все подробности тех событий.
Глава третья
Московская битва была одним из тяжелейших испытаний в истории русской нации. С июля по сентябрь 1941 года удалось задержать немецкие войска под Смоленском, частично сорвав блицкриг. Также дополнительные силы, предназначавшиеся для разгрома Первопрестольной, оказались оттянуты сопротивлением под Киевом и Ленинградом. Однако, несмотря на героические попытки советских солдат и командиров остановить Третий рейх на территории уже самой РСФСР, набравшийся в Европе опыта противник получил возможность пробиваться дальше, к сердцу России – Москве. Казалось, что германцы резали нашу оборону, как нож – масло. Новые силы у СССР пока не сформировались, пораженческие настроения вполне могли захлестнуть наших воинов. Гитлер поскорее мечтал взять столицу, чтобы начать ставить точку в своём кровавом походе на восток.
Сложно было бы написать даже в одной книге, что значит Москва для русского человека. Этот город приходился не только экономическим, политическим, социальным и культурным центром нашей страны. Он будто являлся живым существом, состояние народа и родины в котором отражались, как в зеркале. Здесь принимались важнейшие решения, оказывающие влияние порой не только на Россию, но и на весь мир. Москву всегда мечтали покорить различные захватчики, стольный град не один раз уничтожался или разорялся. Татаро-монголы, поляки, французы – кто не побывал здесь раньше? Тем не менее каждый раз его упорно отстраивали или восстанавливали заново. Москва оказалась подобной растению с глубокими корнями: можно было уничтожить вершок и вытоптать верхний слой земли, где он прорастал, но молодой стебель всегда пробивался снова вверх, навстречу солнцу.
Многие обвиняют Москву в помпезности, величавости, имперских амбициях. Данный ход размышлений не лишён оснований: большое количество правителей имели «длинные руки» и, сидя в этом городе, проводили политику широких завоеваний, порой жестоко и спешно присоединяя к России новые земли. Москвичам в чём-то постоянно завидовали, одновременно считая их тёмным мещанским болотом, неспособным отстаивать свои права, в отличие от петербуржцев. Жителям Москвы примешивали чрезмерную консервативность и верность старым порядкам. Не исключено, что по этой причине старые улицы, церкви, храмы и иная архитектура интенсивно сносились новой властью. На их местах возводились новые монументальные сооружения, показывающие торжество нового порядка над ценностями и традициями поверженного режима. Хочешь, чтобы определённую эпоху забыли – просто уничтожь её памятники, чтобы люди больше о ней не вспоминали и не держали в своих головах. Всё гениальное извечно просто.
Немосквичи, не любящие стольный град, по-любому желают хоть раз в нём побывать. Что за удивительный феномен! Москва как лакомый кусочек всё время притягивала к себе людей со всей России, к сожалению, порой очень разных по характеру, духу и ментальности. Здесь же собирались и лучшие умы, цвет нации: инженеры, учёные, писатели, поэты – особенно после того момента, когда большевики по соображения безопасности дали описываемому городу столичный статус и сами перебрались сюда. Разумеется, до определённого мига Москве давалась роль будущего земного центра, главной точки всемирного коммунистического государства. К счастью, интернациональные мечты относительно недавних хозяев Златоглавой были развенчаны разыгравшейся кровопролитной войной.
В начале октября 1941 года войска Западного фронта попали в окружение под Вязьмой и Брянском. Образовалось незащищённое пространство в полтысячи километров, которое некому было оборонять. 15 октября в Москве объявляют эвакуацию, что приводит к обширной панике на следующей же день. Создавалось ощущение, что сама природа благоволит оккупантам, наказывая русских за все грехи, что они натворили после 1917 года. Бабье лето позволяло Вермахту спокойно и быстро продвигать наступление дальше. По сухим дорогам, зелёным лесам и золотым нивам Центральной России решительно стремилась германская техника.
Неожиданно произошла климатическая аномалия. 18 октября начались обильные снегопады, позже переросшие в дожди. Немецкая громада буквально увязла в этой распутице почти на две недели. Благодаря этому промедлению удалось вовремя перекинуть с Дальнего Востока свежие силы – десять дивизий. 15 ноября начались заморозки, позволившее гитлеровцам идти вперёд. Стала лютовать суровая русская зима – у Рейха не получилось взять столичный центр до начала холодов. Вторгшимся не хватало зимней смазки, тёплого обмундирования. 5 и 6 декабря 1941 года советские войска переходят в контрнаступление.
Пять десятков пехотинцев стояли посреди разбомбленной деревни, Ильинки, превращающейся в охлаждённое пепелище, посреди заснеженных полей. Из всего поселения частично уцелел лишь крайний восточный дом, половина которого небрежно валялась кусками на неогороженном участке. Почти все жители бежали либо оказались убиты. На середину деревни несколько дней назад упал сбитый бомбардировщик Do 217, в трёх местах застыли остовы танков БТ-5, Т-26 и немецкого Pz II. Линия фронта находилась в считанных километрах отсюда. Колонна из военных грузовиков проехала в обратном направлении от простреленного знака, который вместе со стрелкой и надписью на нём указывал дорогу на Москву. И правда, отступать больше было некуда.
Час назад пилоты самолётов-разведчиков У-2, пролетевших на предельно опасном расстоянии от земли среди уснувших елей, насчитали в четырёх километрах от Ильинки значительные скопления немецких войск, включая большое количество людей, автомобилей, танков, САУ и артиллерии. Вся эта масса целилась в линию, где оборона была менее всего прочна. В случае порыва русских позиций вблизи Ильинки германцем открылся бы свободный доступном на шоссе, ведущего непосредственно к порогу Первопрестольной.
После короткого инструктажа воители собирались в путь. Майор Гагин, с повязкой на несуществующем глазе, как пират с Карибского моря, оказался скуп на слова, стоя в кузове внедорожника ГАЗ-64. Он и по жизни являлся человеком немногословным, скромным, сдержанным. Именно такой командир нужен был защитникам России в те тревожные минуты, а не истеричный, импульсивный популист, рассказывающий об идеологическо-политическом противостоянии Советского Союза и Нацистской Германии. Жаль, что многие такие, как Гагин, оказались беспричинно убиты в ходе «Большого террора».
Присутствующие понимали всю опасность, всю важность предстоящего сражения. Слушали молча и внимательно, внимая каждому слову. Внутри осознавали, что скоро произойдёт поворотный миг, который полностью решит судьбу войны. Мысли о проигрыше были страшны: никто не хотел отдавать отчизну на растерзание бессердечного коварного супостата, все думали об участи родных и близких. Мутны приходились и мысли о победе: куда бить, когда одолеем немцев под Москвой, если со всей Европы лезут захватчики, как саранча, да ещё сзади, около Тихого океана, метит агрессивная, милитаристская Япония?
Убогая старуха с опухшим левым глазом в подавленном раздумье перекрестила уходивших бойцов, как собственных сыновей. Одной рукой пожилая женщина удерживала мальчика лет восьми, в глубоких глазах которого не осталось ни капли детства. Скорее всего, паренёк для неё оказался последним родным человеком, кто остался в живых в этой мясорубке. Внук был морально потерян, но всё-таки уже горел желанием возмездия. Настоящий ребёнок войны.
Бойцы, ловко лавируя на лыжах, стали взбираться на склон среднего размера, подгоняемые ветром. Слева высился чёрный лес, будто тоже обеспокоенный человеческой войной. Справа и спереди раскинулась бесконечная русская равнина, так много раз описанная нашими классиками в многочисленных произведениях. Вдалеке затаился вероломный враг, пока ещё невидимый, замышляющий свои мерзкие планы. Брошенное оружие, гильзы, куски техники, воронки от взрывов и окоченевшие трупы вокруг давно никого не удивляли. Главным условием выживания сейчас было не наткнуться на неразорвавшуюся бомбу. Снег темнел, словно зола.
