скачать книгу бесплатно
Ответ на этот вопрос почти однозначен – нет. Многие современные зарубежные исследователи СССР сейчас приходят к выводу, что советский тоталитаризм в отличие от германского не был запланирован заранее, а сложился как результат трагических внешних и внутренних обстоятельств начального периода правления большевиков.
Вообще, надо понимать, что существовало как минимум три Советских союза. СССР Ленина, СССР Сталина и СССР Брежнева. СССР Ленина сложился как реакция на жестокость гражданской и социальной войны, как реакция на последствия Первой мировой войны и появление в обществе десятка миллионов солдат, прошедших школу этой войны и склонных к насилию. Если бы большевики пришли к власти скажем в 1910 году – почти наверняка их решения были бы другими. Большевистская фракция в Госдуме никогда не призывала к тому, что было реализовано на практике.
Ленин – в своих последних работах видел социализм, как «строй цивилизованных кооператоров». Это принципиально противоречит тому, что сделал Сталин. Цивилизованные кооператоры – эксплуатируют сами себя, обмениваясь плодами своего свободного труда. Сталин – создал машину сверхэксплуатации, при которой из общества высасывалось все и даже больше. Крестьянин был низведен им до положения государственного раба. Положение рабочего было немногим лучше. За сбор колосков – ГУЛАГ, за опоздание на работу – ГУЛАГ. СССР Сталина – в глобальном смысле это результат работы над ошибками царского правительства. Сталин своими глазами видел, кто и как свергал Царя, кто и как разрушал страну – и видимо, поклялся, что с ним такого не произойдет. И он выполнил клятву – он растоптал то гражданское общество, которое в России появилось после отмены крепостного права, а может и раньше. Если в 1917 году это общество одержало победу над государством – то в 1937 году государство взяло реванш. Сталинское государство было построено таким образом, чтобы выйти победителем из любой войны и прежде всего войны с собственным народом, которую оно объявило и которое оно выиграло. После Сталина – гражданского общества в России не стало, все то что было сделано в 19, в начале 20 века – оказалось напрасным.
Сталин обнулил и все революционное движение. Все жертвы, какие были принесены, начиная с Чернышевского и Бакунина и заканчивая Лениным – оказались напрасны, а тех революционеров, которым не посчастливилось вовремя умереть – Сталин убил.
Я не знаю, у тех людей, которые считают созданное Сталиным государство государством рабочих и крестьян есть хотя бы зачатки совести?
Хрущев – начал, а Брежнев – закончил процесс, но не демонтажа системы сталинизма как такового, а ее смягчения. Суть построенной Сталиным системы осталась неизменной. Государство в той или иной ипостаси владело всеми средствами производства. Хрущев даже в чем-то устрожил систему, унаследованную от Сталина. Прекратив политические чистки, в экономике – он огосударствил кооперативную систему, которая при Сталине была довольно развита, и для тех условий как-то справлялась со снабжением жителей страны продуктами своего промысла. При Брежневе – централизация в экономике достигла своего апогея – строились громадные заводы, принадлежащие как бы всем и одновременно никому. Занятие же частнопредпринимательской деятельностью – наказывалось в уголовном порядке, что не мешало ни фарцовке, ни множащемуся с каждым годом воровству.
СССР Брежнева отличался от СССР Сталина двумя вещами. Первый – была демонтирована карательная система Сталина. Второй – на «прожитие» система выделяла намного больше денег, чем при Сталине. Если при Сталине людям платили ровно столько, чтобы с голода не сдохли, а крестьянам не платили и этого – то при Брежневе уже начало складываться общество среднего класса и его «норма быта» – хоть какая-то квартира, машина пусть и после десятилетней очереди, какой-то набор мебели и бытовой техники, иногда огород в три или шесть соток, возможность отдохнуть в санатории или на море. Платили уже достаточно чтобы никто не умирал с голода, а система бесплатных общественных услуг – школы, больницы, сады – давали определенный уровень жизни каждому.
Кстати, не раз видел у упертых сталинистов такое предложение – надо было в семидесятые направить все средства на прорыв в космос, а не на удовлетворение потребительских нужд людей, тогда бы СССР сохранился. Если вдуматься в суть, то оторопь берет от таких слов. Получается для того чтобы сохранить строй – надо было сохранить нищету и режим сверхэксплуатации советских граждан, превратить СССР в подобие Албании. Там до космоса не доросли, там все силы вкладывали в строительство бетонных бункеров на случай вторжения, хотя сами и жили впроголодь. На полях ставили штыри, чтобы на них напоролись вражеские парашютисты. А мы бы все силы бросали на космос. Верхняя Вольта с космодромами…
Но, по сути – и брежневский СССР был далек от «строя цивилизованных кооператоров» Ленина. И тот, кто читал Ленина – а это был Горбачев – не мог этого не видеть и не понимать.
И в отличие от предшественников – Горбачев имел намного меньший, чем у них опыт жизненный – но намного большую теоретическую базу. Так что, читая Ленина, сравнивая с тем, что он видел вокруг себя, он вполне мог прийти к выводу, что именно в отступлении от ленинских норм кроется корень всех наших проблем. И если мы хотим их решить – то надо снова к Ленину прийти…
Это кстати вряд ли был план развала страны. Полагаю, Горбачев искренне думал, что вернувшись к ленинским нормам, выполнил то о чем мечтал Ленин, избавившись от перегибов предыдущих лет – мы построим обновленный и улучшенный Союз.
Вторая особенность Горбачева, отличавшая его от всех предыдущих генсеков за исключением опять – таки Ленина. Это был первый после Ленина Генсек, который вдоволь поездил по миру до своего избрания.
Ленин провел за рубежом больше трети жизни. И как «там» он знал не по визитам, он там жил. Сталин был в Вене, но не более того, в отличие от большинства большевиков того периода он почти все время сидел. После Сталина – у руля страны были люди, которые дальше Урюпинска, грубо говоря, не выезжали. Вспомните искренний восторг Хрущева после посещения им США и попытки выращивать кукурузу. Все знакомство советских лидеров с западом – это официальные поездки. И то, как у Хрущева они вызывали оторопь.
Горбачев отличался и в этом – еще до избрания генеральным секретарем, он много поездил по западным странам, причем бывая там неделями. Он колесил по Италии, Франции, побывал в Германии, в Великобритании. Его с супругой принимали местные коммунистические партии, организовывали культурные программы, встречи с простыми людьми – в частности, Горбачев не раз бывал в сельской местности, встречался там с фермерами. Горбачев посетил и Канаду, причем был там больше двух недель, тоже посетил фермерское хозяйство. И постепенно он пришел к выводу, что там лучше, чем здесь. И этот вывод был правдой.
Было и второе следствие частых поездок Горбачева по Западной Европе. Там он познакомился с такими политическими явлениями, как еврокоммунизм. И евросоциализм. И не просто познакомился, по всей видимости – а решил что так – правильно. А как у нас – неправильно, потому ты мы и в трясине.
Что же это такое – еврокоммунизм.
http://www.situation.ru/app/j_art_36.htm
Пути левой интеллигенции: коммунизм, еврокоммунизм, советский проект (в сокращении)
Антонио Фернандес
В 80-е годы с очевидностью проявился кризис, который в течение долгого времени назревал в коммунистических партиях Запада. За десять лет до этого европейские компартии, казалось, получили второе дыхание в виде обретения идеологической независимости. Они осудили СССР, отдалились от него и выдвинули идею особого коммунизма для Европы, который был назван «еврокоммунизмом».
Перестройка в СССР началась в тот момент, когда кризис в некоторых европейских партиях проявился в самой острой форме, как, например, в Коммунистической партии Испании (КПИ). Однако возникли надежды, что перестройка даст новый импульс идее обновленного, демократического коммунизма. Партии, принявшие имя еврокоммунизма, ускорили свои шаги по пути идеологических изменений и «отказа от догм». Казалось, что их идеи относительно «социализма со свободами» находят подтверждение даже в СССР, поскольку они повторялись в речах Горбачева и его последователей.
Однако 80-е годы закончились для коммунистического движения катастрофой: ликвидация социалистического блока и ликвидация СССР; ликвидация некоторых ведущих западных коммунистических партий (как, например, итальянской); значительная потеря голосов ряда национальных компартий на выборах; утрата международным коммунистическим движением важных теоретических позиций.
Если мы рассмотрим идеологическую эволюцию коммунистических партий с момента создания III Интернационала до разрушения СССР в 1991 г., то можем увидеть такую тенденцию: начав с восхищения Октябрьской революцией и приверженности ее идеалам и Советскому государству, рожденному этой революцией, они закончили незадолго до перестройки резкой критикой и осуждением советской системы. Этот обвинительный приговор был вынесен не только европейскими коммунистическими партиями. Сходный процесс мы видим и в самом СССР, в лоне самой КПСС. Одним из главных мотивов перестройки как раз было критика и осуждение советской истории.
В этой статье мы попытаемся рассмотреть процесс, который привел коммунистические партии к принятию концепции еврокоммунизма и к смене политической траектории, к переходу на тот путь, что завершился разрывом с СССР и его осуждением. Этот процесс породил глубокий кризис в коммунистических партиях как Западной, так и Восточной Европы и имел тяжелые последствия для социализма в Европе. Причины этого кризиса многообразны и сложны, потому-то он растянулся на столь долгие годы. Достаточно сказать, что кризис включал в себя негласный и даже неявный отказ от важнейших теоретических положений, что привело к утрате в целом теоретического дискурса, необходимого для объяснения действительности. При этом происходило внедрение и принятие компартиями идеологического языка буржуазного либерализма.
Возникновение фашизма в Европе побудило коммунистов поставить вопрос о заключении пактов с другими политическими силами, включая либеральные, чтобы воспрепятствовать приходу фашистов к власти, как это произошло в Италии и Германии. Седьмой Конгресс Коминтерна (1935 г.) одобрил образование фронтов или коалиций между коммунистами и другими антифашистскими силами. Это было время Народных фронтов, которые, как в Испании и Франции, победили на выборах и сформировали правительства с участием левых сил.
Народные фронты поставили новые вопросы перед коммунистическими партиями. Какова конечная цель Народных фронтов? Ближайшая цель казалась всем ясной – остановить фашизм и не допустить его прихода к власти. А дальше?
Для коммунистов непосредственная цель после победы над фашизмом заключалась в том, чтобы установить диктатуру пролетариата и приступить к строительству социализма. Для социал-демократов и либеральных антифашистских партий непосредственной целью была реставрация и укрепление существовавшей прежде буржуазной либеральной демократии.
Итальянские коммунисты (П.Тольятти) пытались разрешить противоречие между этими двумя радикально противостоящими позициями, считая возможным найти промежуточный «третий путь». Их идея заключалась в том, чтобы принять в качестве конечной цели борьбы против фашизма не установление диктатуры пролетариата и не старой модели либеральной демократии, а создание «демократического режима нового типа». В нем должны были быть преодолены ограничения существовавших до фашизма либеральных демократий, так что государственный строй был бы открыт для общественных изменений в направлении социализма. Тольятти называл этот новый режим «государство прогрессивной демократии». Он должен был быть построен на базе республиканской Конституции, демократических институтов и широких политических и индивидуальных свобод. Такое государственное устройство исключало бы опасность возврата к фашизму.
Проект итальянских коммунистов потерпел тяжелое поражение, когда они вместе с социалистами были изгнаны из правительства в 1947 г. Защита «демократии нового типа» превратилась в защиту либерального государства. В условиях возникшей в итальянском обществе в тот период опасности реванша правых сил итальянские коммунисты пришли к выводу, что само их существование зависело от сохранения либерального государства.
Политический дискурс итальянских коммунистов изменился радикально, они превратились в горячих защитников либеральной демократии, многопартийности, парламентской системы, свойственного гражданскому обществу разделения властей и т. д. В общем, стали защитниками европейской модели либерального общества.
Проект «демократии нового типа» был вновь выдвинут итальянскими коммунистами в 1956 г., но по своему содержанию эта демократия почти не отличалась от модели либеральной демократии. С целью оправдать смену идеологических позиций итальянские коммунисты стали доказывать, что демократические свободы в европейском гражданском обществе не могут рассматриваться как буржуазные, поскольку именно рабочий класс в ходе борьбы превратился в главного защитника и гаранта этих свобод.
С повторным выдвижением идеи «демократии нового типа» был сделан еще один виток спирали идеологической трансформации итальянских коммунистов. Возникла необходимость союза с некоммунистическими политическими силами, а вместе с тем и потребность «отвязаться» от Советского Союза. Считалось, что образ итальянских коммунистов как союзников и защитников СССР сокращал их возможности союза с некоммунистическими силами в Италии. Несколько лет спустя Энрике Берлингуэр назвал то решение итальянских коммунистов заключить пакт с либеральными политическими силами «историческим обязательством».
Так произошло отдаление от СССР и осуждение советской модели. Была также подвергнута осуждению внешняя политика СССР, политика блоков и т. д. Чтобы подтвердить свою независимость от СССР, Тольятти выдвинул в 1956 г. концепцию «полицентризма» в коммунистическом движении. Она выражала решение европейских коммунистических партий стать независимыми от предполагаемого контроля со стороны Москвы.
Движение по этому пути привело к защите концепции гражданского общества и рыночной экономики. Следующим шагом было провозглашение «еврокоммунизма» и вместе с ним болезненно обостренного антисоветизма ведущих западных коммунистических партий. Можно сказать, что западные компартии в соответствии с духом еврокоммунизма перешли в лагерь противников СССР в холодной войне. Этот поворот имел решающее значение в истории последних лет международного коммунистического движения. Чехословацкий кризис был тесно связан с идеологическим поворотом европейских коммунистов. Само восприятие фактов со стороны европейских коммунистов изменилось, когда они стали видеть действительность через новую идеологическую призму. Этот эффект распространился и в СССР и на саму КПСС, что и послужило одной из главных причин идеологического поворота части руководства КПСС, который привел к перестройке, а во время перестройки – к утрате идеологического единства в советской компартии. Этот вопрос мы затронем ниже.
Вернемся в Испанию. После гражданской войны партия и ее руководство были рассеяны по разным странам. В ходе процесса, который продолжался несколько лет, произошла переориентация политической линии КПИ на принципы не только отличные от тех, которых партия придерживалась раньше, но даже и противоположные им. Партия продолжала бороться против диктатуры Франко и использовала официальный язык, более или менее сходный с предыдущим. Однако важные политические установки руководства изменились вместе с изменением состава руководящих органов.
Ряд старых руководителей были смещены с важнейших постов, а группа, возглавляемая Сантьяго Каррильо, получила в партии реальную власть. Сама Долорес Ибаррури была передвинута на почетный пост Председателя КПИ, специально учрежденный для нее. Заметим, что в новое руководство КПИ вошли многие старые члены организации «Объединенная социалистическая молодежь» (в том числе и сам Сантьяго Каррильо, который вступил в КПИ во время гражданской войны). В большинстве своем члены нового руководства разделяли и общие теоретические взгляды, приобретенные и сформированные в годы их пребывания в ОСМ.
Каррильо и его ближайшие последователи приняли практически без обсуждения все установки итальянских коммунистов. Некоторые члены руководства КПИ пошли даже дальше итальянцев. Фернандо Клаудин и Хорхе Семпрун в своих статьях начали критику советской внешней политики, особенно в связи с участием в венгерском кризисе. Параллельно с критикой СССР они критиковали и тип советской компартии, который переняла и КПИ. Особый упор делался на якобы отсутствие в компартии внутренней демократии, говорилось о необходимости идеологических дебатов о состоянии марксизма, которые должны были бы привести к новой концепции партии, превращающей ее в организацию, открытую для создания фракций и течений. Выдвигались требования пересмотра идеологической базы партии с отказом от целого ряда принципов, что означало бы превращение КПИ в организацию социал-демократического типа.
Критика Клаудина и Семпруна означала поворотный пункт в истории компартии. Их утверждения относительно отсутствия внутренней демократии и в целом о модели партии превратились в установки, как бы обязательные в «приличном обществе». Они были приняты и повторялись всеми, кто критиковал КПИ изнутри или извне. Много обвинений услышали Клаудин и Семпрун с тех пор как их исключили из партии, в том числе обвинений в предательстве. Но много говорилось и об искренности их критики.
Вряд ли можно считать Клаудина и Семпруна предателями. Их мнения и выступления выражали их суть, их политическую природу. Тот вред, который они нанесли партии своей критикой, определялся не ее содержанием, а формой, в которую она облекалась. Сама фразеология, которую они использовали, их язык, оскорбительный стиль – вот что действовало разрушительно на культуру партии, на устои солидарности, традиционно присущие коммунистам.
Трагедия партии заключалась не только в разрушении этого ее культурного ядра, но и в том, что в процессе его разрушения партия оказалась не в состоянии выработать новые культурные ценности взамен разрушенных. Партия была расколота и открыта для проникновения антисолидарной культуры – для либеральных и буржуазных ценностей.
Руководящая группа КПИ во главе с Каррильо начала ревизовать политику партии под влиянием тех изменений, которые происходили в западноевропейских коммунистических партиях. Согласно новой линии КПИ, определенной для первой половины 70-х годов, для строительства социализма в Испании был необходим переходный период, который КПИ обозначила как «политико-социальная демократия». Это была испанская версия «демократии нового типа» Тольятти.
С точки зрения идеологов КПИ, монополистический и землевладельческий характер олигархии, которая составляла правящую верхушку испанского общества, порождал особый тип противоречий между олигархией и остальным обществом. Поэтому политика КПИ должна была основываться на создании широкого антимонопольного и антиолигархического фронта. Именно создание такого фронта с рабочим классом в качестве ядра рассматривалось как главная задача на период «политико-социальной демократии».
На этом этапе должны были быть достигнуты следующие цели, укрепляющие демократический характер общества:
– Установление парламентской системы с разделением властей.
– Обеспечение гарантий индивидуальных прав и демократических свобод (ассоциаций, печати и т. д.).
– Демократический контроль над государственными средствами массовой информации (печать, радио, телевидение).
– Всеобщее избирательное право.
– Признание многонациональнного характера испанского государства и права на самоопределение для Каталонии, Страны басков и Галисии.
– Демократические преобразования в сельском хозяйстве с ликвидацией земельной собственности латифундистов (аграрная реформа).
– Налоговая реформа.
– Предоставление политических и гражданских прав молодежи (начиная с 18 лет).
– Отделение церкви от государства.
– Создание профессиональной армии.
Эти задачи, направленные на «укрепление демократического характера общества» в действительности не предполагали создания «демократии нового типа», а означали признание политических основ западного либерального общества. Тот же самый поворот уже совершила социал-демократия со времен Каутского (для этого не требовалось таких словесных ухищрений). Современное буржуазное государство как раз и держится на признании большинством населения этих ценностей, что достигается посредством сложных процессов манипуляции общественным и индивидуальным сознанием. Посредством идеологического социального отчуждения, производимого с помощью того, что Грамши назвал, в ином контексте, «молекулярной агрессией» в сознание.
Политическое будущее Испании, то, что должно стать «социалистической Испанией», виделось руководством КПИ как многопартийная и демократическая система. В соответствии с этим признанием ценности демократии коммунисты предложили демократическое преодоление диктатуры на основе пакта с другими политическими и общественными силами, противостоящими режиму Франко. Даже с теми, которые в какой-то момент поддерживали Франко, но впоследствии отошли от этих позиций и стали сторонниками перемен в Испании. Среди основных пунктов соглашения фигурировали такие:
– Временное коалиционное правительство.
– Всеобщая амнистия политическим заключенным и эмигрантам.
– Широкие политические свободы.
– Свободные выборы в Конституционное собрание.
– Признание национальных особенностей Каталонии, Страны басков и Галисии. Статус автономий для этих регионов (поначалу они могли быть такими же, как в республиканский период). Статус автономий для других областей.
Политика соглашений послужила стимулом для дальнейших отходов в идеологической сфере. Как и для итальянских коммунистов, связи с СССР превратились, как считалось, в препятствие для переговоров с возможными союзниками. В случае КПИ эта проблема оценивалась как еще более тяжелая из-за тесных отношений, которые партия поддерживала с СССР со времени гражданской войны и в эмиграции. Кроме того, антисоветские мифы, сфабрикованные пропагандой режима Франко и внедренные в сознание широких слоев испанского общества, также сильно затрудняли возможность соглашения. В этой ситуации КПИ постаралась дистанцироваться от СССР еще более радикально, чем это сделали итальянские коммунисты. Впрочем, необходимость соглашений, которая использовалась как довод в пользу разрыва с СССР, была лишь второстепенной причиной этого разрыва в целом ряду других причин.
Как говорится, каждое лыко было в строку. Начиная с критики советского вмешательства и отдаления под лозунгом «независимости» с требованием учета национальных особенностей до отрицания советской модели социализма как противоречащей свободе и демократии. На Второй конференции КПИ в 1975 г. говорилось: «Для победы новых революций необходимо, чтобы каждая коммунистическая партия тесно соединилась со своим народом и с конкретным историческим моментом, который переживает ее народ, чтобы она была совершенно независима от любого другого государства, в том числе социалистического». Линия в отношении СССР, принятая КПИ и изложенная Каррильо, привела к наибольшей напряженности в июне 1977 г., когда вышла в свет книга Каррильо «Еврокоммунизм и государство». В ней излагалась новая стратегия КПИ и обосновывался отход от КПСС и СССР.
Книга Каррильо вызвала публикацию ответной статьи в советском журнале «Новое время», которая была воспринята как выражение официальной позиции руководства КПСС в отношении еврокоммунизма в целом. В этой статье Каррильо был обвинен в оппортунизме и в открытом пособничестве интересам западных держав. В ответ на статью в «Новом времени» расширенный Пленум ЦК КПИ сделал, без какой бы то ни было предварительной дискуссии в партии, заявление. В нем выражалась приверженность основным принципам западного либерального общества и явно объявлялся разрыв с СССР. В этом заявлении говорилось: «Центральный Комитет хочет еще раз напомнить, что КПИ не подчиняется дисциплине, установленной каким-либо всемирным или региональным руководящим центром или партией, каковых к тому же не существует. КПИ вырабатывает и будет вырабатывать свою политическую линию и свою стратегию совершенно независимо… Для Испании, как и для других капиталистических стран со сходными характеристиками, так называемый «путь еврокоммунизма» дает единственную годную альтернативу продвижения к социализму – альтернативу, которая соединяет социалистические идеалы с горячим и неотступным народным стремлениями к свободе, альтернативу, понимающую социализм как строй, в котором реализуется самое широкое развертывание демократии и индивидуальных свобод».
…
Европейский рабочий класс сразу после Второй мировой войны в своем мировоззрении еще сохранял важные традиционные установки солидарности, в значительной мере унаследованные от его крестьянского прошлого. Социализм и коммунизм, но не только они, служили катализатором этой солидарности, которой в идеологии марксизма пытались придать характер научной категории. Рабочий класс, в подавляющем большинстве далекий от теоретических постулатов левых партий, сохранял идею солидарности как культурную категорию. Рабочие восприняли социализм и коммунизм как выражение их традиционных идеалов солидарности в условиях современного мира.
После Второй мировой войны и восстановления европейского общества, в условиях сильного экономического развития Европы и укрепления западного капитализма с его обществом потребления произошли значительные изменения. Процесс социального и идеологического отчуждения привел рабочий класс и в целом западноевропейское общество к отходу от культуры солидарности, а может быть, и к ее утрате. Сначала социал-демократия, а потом и еврокоммунисты, также отошли от этой культуры. Надо признать, что коммунисты обратили внимание на этот процесс, но в одних случаях не пожелали, а в других не сумели найти теоретические подходы, чтобы понять и остановить его.
Они не поняли природы изменений, которые происходили в Западной Европе. Из их поверхностного анализа делались ошибочные и губительные практические выводы. Главным из них было – продолжать идти по пути идеологического отступления. Общество в целом оказалось впереди коммунистов и вообще левых сил. А они плелись в хвосте, стараясь найти лазейку, чтобы внедриться в систему, которую правые либералы строили в соответствии со своим проектом. Левые не имели языка теоретических понятий, на котором можно было бы объяснить те процессы, который происходили в обществе. Они не выдержали давления и идеологического наступления либералов и отказались от поиска решений. Хуже того, они пришли к выводу, что решение заключается в теоретическом разоружении. По этому пути, не всегда сознательно, левые перешли, почти не заметив этого, в лагерь своих собственных идеологических противников.
Отсутствие теоретического дискурса привело к очень важным последствиям. Главным из них было принятие философского дискурса либералов. Коммунистические партии теперь говорят на языке ключевых теоретических понятий буржуазного либерализма. Но на языке этих теоретических понятий невозможно выразить идею солидарности, ибо все они выводятся из антропологической модели человека-индивида.
Испанские коммунисты первыми пережили кризис, который затем распространился на другие еврокоммунистические партии. Результатом его стало практическое исчезновение западных компартий из политической жизни их стран. Там где они еще существуют, коммунисты превратились в «политических наблюдателей». Желание превратиться в ведущую силу своих стран исключительно через победу на выборах, концентрация всех усилий на предвыборной борьбе привели коммунистов к совершенно противоположным результатам. Получить на выборах 10 % голосов превратилось в почти недостижимую мечту.
В Италии, где коммунисты имели самые лучшие стартовые позиции на выборах (30 % голосов), поворот в их политике был еще более радикальным. В стремлении прорвать блокаду, установленную против коммунистов другими политическими силами и не позволяющую им участвовать в правительстве, несмотря на самую большую парламентскую фракцию, коммунисты сменили и название, и политику партии, и в 1991 г. она превратилась в расплывчатое образование. С тех пор итальянское левое движение плывет без руля и без ветрил. Однако многие руководители, которые настаивали на этом повороте, и сегодня считают его оправданным. Как аргумент они приводят тот факт, что бывший член компартии Италии, Д'Алема, смог, наконец, занять пост председателя правительства.
Парадоксы истории. Д'Алема, исторический наследник легендарной Коммунистической партии Италии, одного из главных борцов против фашизма в Европе, стал премьер-министром Италии как раз, чтобы принять участие в бомбардировках Югославии. Как сказал Пабло Неруда, «мы, пришедшие из тех времен, уже не те». В этом и состояло то желанное «историческое соглашение», о котором говорил Берлингуэр?
Все эти приключения западных коммунистических партий, включая исчезновение итальянской компартии, суть вещи незначительные по сравнению с гибелью СССР, в подготовке которой еврокоммунизм сыграл решающую роль.
Идеологические утверждения еврокоммунизма постепенно стали оказывать большое влияние на международное коммунистическое движение и оказали решающее воздействие на развитие событий в Европе и в самом СССР. Идеи итальянских коммунистов, когда они еще не называли себя еврокоммунистами, прослеживаются в событиях в Чехословакии. В Польше мы видим Адама Шаффа, как представителя еврокоммунизма в польском левом движении. Его труды стали образцом в обосновании осуждения советской модели социализма интеллигенцией («интеллигенция отказалась сотрудничать»). Его оправдание этого отказа состоит в том, что советская модель (реальный социализм) не включает в себя институты и процедуры, характерные для западного гражданского общества.
Идеологические постулаты еврокоммунизма составляли ядро политического дискурса перестройки. Можно сказать, что в Советском Союзе повторился тот же процесс, который имел место в западных коммунистических партиях. Часть руководства КПСС, наиболее активная во время перестройки, приняла идеологический дискурс еврокоммунизма и, таким образом, перешла на позиции противников СССР. Здесь мы не говорим об изменах и сознательных предателях «дела социализма». Скорее, речь идет о принятии идеологических принципов и социальных моделей, которые входили в непримиримое противоречие с типом советского общества. Результатом этого стал идеологический мираж, который привел к изоляции руководства и интеллектуалов КПСС от советской реальности. Эта изоляция усилила непонимание природы традиционного советского общества и способствовала принятию модели либерального гражданского общества, ранее принятой еврокоммунизмом. И главное, при этом возникла иллюзия возможности реализовать эту модель в советской действительности.
Демократический социализм, социализм со свободами, демократия, многопартийность, разделение властей, гражданское общество, бюрократическая система, регулирование экономики через рынок, волюнтаризм бюрократической плановой системы, уравниловка, интервенция в Чехословакию, советская империя, тоталитаризм, номенклатура и т. д. Это – ключевые слова, которые встречаются в речах Джорджи Наполитано, Дубчека, Каррильо, Клаудина, Адама Шаффа, Аганбегяна или Михаила Горбачева и т. п.
Разумеется, процесс этот сложен, и не только еврокоммунизм повинен в кризисе коммунистического движения и разрушения СССР. Однако еврокоммунизм означал сдачу стратегических позиций, имевших для коммунистов фундаментальное значение. Эта сдача вызвала идеологический хаос, интеллектуальную и политическую прострацию.
Ясно, что в Западной Европе необходимо было идти на тактические уступки, приняв механизмы участия в политической жизни в условиях западной демократии. Однако эти уступки превратились в стратегические изменения – западное либеральное гражданское общество превратилось в конечную цель.
Еще более важная ошибка была совершена в отношении СССР. Западные компартии и вместе с ними левая интеллигенция Европы стали анализировать Советский Союз так, будто речь шла о западноевропейском обществе. СССР рассматривали через призму институтов и ценностей, которые возникли в Западной Европе в Новое время. Считалось, что Октябрьская революция обязана была развить эти институты и ценности, поскольку социализм в глазах западных левых был продолжением европейской модели либерального общества, только лишь с тем отличием, что в нем была устранена бедность и разрешены проблемы справедливого распределения экономического богатства. Когда итальянские, испанские и французские коммунисты обнаружили, что общество в Советском Союзе совсем другое, они начали отходить от него. Они не поняли, что русский коммунизм, советская модель построения социализма рождены самой жизнью, русской историей, которая задавала траекторию развития. И эта история предопределила фундаментальные отличия от тех форм, в которых, как предполагалось, социализм должен был воплотиться в Западной Европе. Ортега и Гассет в «Восстании масс» за много лет до этого предупредил: «В Москве существует тонкая пленка европейских идей – марксизм – рожденных в Европе в приложении к европейским проблемам и реальности. Под ней – народ, не только отличный от европейского в этническом смысле, но, что гораздо важнее, и другого возраста, чем наш. Это народ еще бурлящий, то есть юный… Я жду появления книги, в которой марксизм Сталина был бы переведен на язык истории России. Потому что именно в том, что он имеет от русского, его сила, а не в том, что он имеет от коммуниста».
Признание особенностей советского социализма не привело западных коммунистов к серьезному изучению его природы и его характеристик. Напротив, следствие стало его отрицание и принижение, так что в лучшем случае его признавали как искривленный, испорченный социализм. Это – проблема не только европейского и вообще западного коммунизма. Сами советские коммунисты также не поняли Советского Союза: «Мы не знаем общества, в котором живем», – сказал Юрий Андропов. Спустя несколько лет Горбачев повторил эти слова – способствуя в то же время из своего кремлевского кабинета разрушению советского общества (вольно или невольно – пока остается тайной). Однако стоит подчеркнуть важный момент. Западные коммунисты поняли невозможность экспортировать советскую модель в Западную Европу. Но в то же время они ошиблись, посчитав, что эта советская модель была «неправильной» и для самого СССР. Из этого вытекал приговор СССР и отказ от него. И дело тут не в максимализме западных коммунистов, проблема глубже. Причина – в фундаментальных культурных различиях между советской и западноевропейской моделями социализма.
Следует обратить внимание еще на одну важную сторону нашей проблемы. Независимо от личных качеств тех, кто примкнул к еврокоммунизму, само его возникновение и ход процесса его консолидации в лоне западных коммунистических партий обнаружил наличие в этом движении глубокого разделения. Оно существует и сегодня, но далеко еще не осмыслено.
Из истории коммунистических партий и особенно КПИ видно, что в них практически во все время их существования имеют место два проекта коммунизма и два проекта партии. Наличие этих двух проектов не всегда осознается, можно даже сказать, что они существуют на интуитивном уровне. Различаются они не на уровне идеологии, а на уровне самого восприятия жизни и смысла существования человека в обществе.
Есть коммунизм, культурной основой которого является такая солидарность, которую мы можем назвать традиционной, народной, крестьянской. Этот коммунизм имеет органическое, тотализирующее, холистическое представление об обществе и об истории. Народ, государство, общество и человек воспринимаются как единые, тотальные естественные субъекты. Они – совокупность объективных и субъективных, материальных и духовных ипостасей, которые их образуют. В этой модели коммунизма человек соединен узами солидарности со всем обществом и с природой. Его солидарность выходит за рамки социального и распространяется на природу, с которой человек устанавливает особые отношения. В Европе и России основаниями этого коммунизма были и продолжают оставаться традиции солидарности с крестьянскими корнями. Они поддерживаются, с одной стороны, культурными религиозными традициями, особенно восточным Православием и народным католицизмом католических стран Южной Европы.
С другой стороны, их укрепляют социальные структуры и образ жизни, которые, несмотря на наступление индустриального общества в форме капитализма или социализма, сохранились в жизнеспособном виде в некоторых частях Европы вплоть до середины ХХ века, а в СССР и до наших дней. Даже когда эти структуры и образ жизни были подорваны в Европе, возникающий рабочий класс, в подавляющем большинстве происходящий из крестьянства, сохранил эти традиции, а с ними и способ восприятия и понимания окружающей действительности. В течение нескольких поколений промышленные рабочие продолжали оставаться крестьянами – в психологическом и даже в значительной степени в социологическом смысле.
Когда в Испании во второй половине XIX века произошла приватизация общинных земель, главными противниками этой реформы были крестьяне, опиравшиеся на свои традиции солидарности. Преамбула проекта Закона о пустошах и пастбищах ноября 1872 г. гласила: «Совместное использование земель жителями деревни, вся эта социалистическая практика должна быть устранена, и это беспорядочное, размытое, разрушительное и примитивное использование земли было бы желательно заменить индивидуальной собственностью, источником гарантии порядка и чрезвычайно эффективным устранителем этой разновидности крестьянского социализма – не столь мятежного и опасного, как социализм, вырастающий в шуме машин больших промышленных центров… – но все же социализма, который, будучи добродушным и спокойным… не становится менее разлагающим для страны, менее возбуждающим сельские классы и менее угрожающим для Родины, силы которой он изнуряет, истощает и разрушает».
Другой проект коммунизма – городской, рационалистический. Он унаследовал ценности Просвещения и Французской революции, принял модель атомизированного человека и с нею индивидуализм. Этот проект коммунизма отвергает традиционное крестьянское мироустройство, народный мир как пережиток феодализма. Он принимает все мифы сложившейся после Французской революции европейской историографии относительно крестьянского мира и Старого порядка. Согласно этому проекту, коммунизм должен быть построен на основе свободных индивидов, соединенных классовыми интересами и классовым сознанием. Крестьянский мир с его связями солидарности – остаток феодализма. Отсутствие классового сознания в среде крестьян делает их мелкими буржуа, превращает их в «мешок картошки». Это проект коммунизма, который, в конце концов, согласился с основными принципами, на которых стоит капиталистическое общество. Он признал регулирующую роль рынка (эвфемизм, за которым скрывается принятие рыночной экономики и частной собственности) и гражданское общество, основанное на концепции человека как атома, а также принял парламентскую демократию как политическую систему.
В этом проекте коммунизма, которым мы можем назвать рационалистическим, каждый индивидуум обладает собственной стоимостью: он владелец своего тела (его истинная собственность и товар), интеллектуальных и физических сил (его рабочая сила). Как индивидуум, он имеет свои неотчуждаемые «индивидуальные права» и свое законное пространство, то есть пространство, определенное для него законом и независимое от любого другого индивида. Это – атомизированное общество, продукт протестантской Реформации, Научной революции и культуры современного индустриализма. Традиционные общинные ценности, традиционная солидарность, основанная на модели делимого «общего человека» («часть меня присутствует во всех людях, а во мне присутствует часть всех людей») рассматриваются в этом коммунизме как реликты предыдущих эпох в существовании человека. Реликты, которые служат препятствием прогрессу и обречены на исчезновение.
Трагедия коммунистического движения заключается не в сосуществовании этих двух проектов коммунизма. Наоборот, их наличие придало ему замечательное культурное и интеллектуальное разнообразие и богатство, которого сами коммунисты еще не в состоянии оценить – хотя бы потому, что еще не пришло теоретическое осознание самого этого разделения, этого различия проектов. До коммунистов лишь доходили слухи, зачастую искаженные, о конфликтах и столкновениях. Трагедия заключалась и заключается в тотализирующей природе «рационалистического коммунизма».
С 1789 г. просветительский проект Нового времени несет в себе преувеличенную веру в возможности теоретического и научного разума и научно-технического прогресса в его индустриалистской версии как движущей силы и избавителя человечества. Новое время восприняло как одну из своих главных задач борьбу против мира Тьмы, в качестве какового История представила все бытие до взятия Бастилии. Были созданы мифы и стереотипы о Старом порядке и начата борьба против всего того, что считалось носителем ценностей, с которыми этот Старый порядок ассоциировался. Все, что не было Новым временем и Рационализмом, считалось миром варварства и иррациональности и выводилось за рамки гуманизма. Следовательно, как нечто антигуманное, это должно было быть разрушено. Рационализм привнес с собой в жизнь необходимость и страстное желание разрушать все, что ему чуждо и что ему противоречит. И это стремление занять исключительное положение по отношению к традиционному миру было воспринято тем проектом коммунизма, который мы назвали рационалистическим.
В тесной связи со сказанным выше возникает фигура интеллигента, которому трудно понять предпочтения народа, который полон противоречий и впадает то в абсолютную идеализацию, то в абсолютное отрицание. И европейская, и русская коммунистическая интеллигенция обнаруживают это свойство. Народ и его «авангард», пролетариат, стали объектом идеализации – и в отношении их природы, их поведения, их исторической роли. Народ всегда прав! Но ведь народ, как категория, не обладает разумом, он имеет здравый смысл. И именно здравый смысл народа, способ его самовыражения, зачастую грубый, и в массе пролетариата, и в крестьянстве, не соответствует идеализированным и идеологизированным представлениям левого интеллектуала. Приходит разочарование и осуждение. Левый интеллектуал Европы испытал двойное разочарование. Он не понял самовыражения народа в его собственной культурной среде, на своей собственной территории – и он не понял народного, традиционного компонента в советском проекте. Сходный процесс пережила и советская интеллигенция.
В среде левой интеллигенции такое положение привело к странному парадоксу. Вместо того, чтобы изучать реальный опыт социализма в его разных вариантах (советский, китайский и т. д.) сходя из конкретного анализа общества в его историческом контексте, этот опыт изучался посредством его сравнения с теоретическими текстами Маркса и Энгельса. В зависимости от того, насколько опыт того или иного варианта реального социализма приближался к теоретическим текстам или удалялся от них, этот опыт прославлялся как истинный социализм или осуждался как искаженный (на деле и сравнение-то проводилось не с Марксом, а с интеллектуальными измышлениями аналитиков). Этот подход привел к обеднению самой теории, самого «научного коммунизма», поскольку отдалил его от практики, от исторической реальности. Этот коммунизм утратил способность изучать свое собственное творение, свою собственную практику.
Наблюдая развитие событий после гибели СССР, логично задать вопрос: не пора ли взглянуть новыми глазами на историю практики коммунизма? Если коммунизм претендует продолжать служить реальной альтернативой построения общества на основе солидарности, а коммунистические партии предполагают быть необходимыми и в будущем, они должны понять и принять свою собственную историю и историю международного коммунистического движения, а не бежать от нее. И это будет первым шагом, который надо сделать, чтобы выбраться из той интеллектуальной и политической трясины, в которую завели коммунистов их идеологические отступления.
Москва – Сиеса, лето 1999 г.
Перевод С.Г.Кара-Мурзы
Эту статью я приложил сюда в таком объеме, чтобы показать две вещи
– Что такое еврокоммунизм как конкурирующий советскому коммунизму проект
– Что Горбачев не был каким-то уникумом, и произошедшее с КПСС не было в мировом масштабе чем-то уникальным – точно такой же кризис переживали компартии по всей Европе. Единственное отличие – они не были правящими, и в Европе не было однопартийности. И на них не держалась вся страна – поэтому их кризис не вызывал кризис страны в целом.
Итак, начало разрыва европейского и советского коммунизма – пришлось видимо на самое начало существования СССР, когда не смогли «зажечь пожар революции» по всей Европе. Принципиальный же разрыв со стороны Европы – следует видимо отождествлять с личностью Сталина, который своими тоталитарными практиками сделал поддержку советского коммунизма стыдным, опасным и даже преступным делом. И не стоит, как сейчас многие делают обвинять Хрущева, что он рассказал о сталинских преступлениях. Виновен тот, кто эти преступления совершал – а не тот, кто о них рассказал.
Но как бы то ни было – теория и практика построения справедливого общества по Марксу разошлись очень и очень сильно с самого начала. Малоизвестный факт – ведущий теоретик еврокоммунизма, итальянский коммунист Антонио Грамши – начал прорабатывать теорию альтернативного коммунизма после того, как побывал в СССР в начале двадцатых. Увиденное им – потрясло его до глубины души, а полученная информация об ожесточенном сопротивлении крестьянства большевикам – заставила задуматься в том, что же не так и почему те классы, ради которых и делается все это, трудовой народ (а крестьяне, безусловно, к нему относились и зарабатывали трудом) с такой ожесточенностью борется с теми, кто вроде как работает ради них же. Итогом этих размышлений стали «Тюремные тетради», и выведенная в них теория культурной гегемонии, содержащая намного более тонкое понимание общества, чем вульгарный марксизм и тем более тот марксизм, который был принят в сталинском СССР. Достаточно сказать, что теория культурной гегемонии была позже дополнена и развита американскими учеными, превратившись в теорию и практику оранжевых революций.
Гражданская война – ожесточила коммунистов и сразу скомпрометировала новый проект «рая на земле» большой кровью.
Тридцатые были еще хуже. В СССР пришел к власти Сталин, методы которого почти сразу стали тоталитарными. Нормой жизни стал террор против врагов, партия превратилась в орудие этого террора. В отношениях с зарубежными компартиями произошел перелом: если при Ленине ВКП(б) была всего лишь секцией Коминтерна – то при Сталине все коммунистические партии зарубежья стали служащими, а в качестве основы взаимоотношений применялись не дискуссии, а указания и вновь— террор. Во времена большой чистки 1937–1941 годов было расстреляно немало членов руководства зарубежных компартий, а польская компартия была обезглавлена и распущена (после 1945 года в Польше была не компартия, а ПСРП – Польская социалистическая рабочая партия). Юридически – у Сталина не было никакого права судить иностранных граждан по советским законам и тем более приговаривать их к смерти – но Сталин никогда не обращал большого внимания на закон. Последним злодеянием «Отца народов» была ссора с югославской компартией – Тито посмел перечить. Это сильно осложнило для СССР послевоенное маневрирование в Европе, ведь если бы этой ссоры не было – СССР имел бы прямой выход в Средиземное море через союзников!
