Сестра пророчества

Аделин Мор

Сестра пророчества

Глава 1

Алария

Звонкие, беззаботные голоса сплетались в единую мелодию над центральной площадью.

Дети носились между пёстрых флажков, пуская в небо самодельных бумажных птиц. Где-то в стороне стучали сапоги – кто-то отбивал ритм под игру уличных музыкантов.

Старики устроились у лавок, щурясь на солнце, лениво курили трубки и вели бесконечные беседы об урожае: кто собрал лучшие яблоки, кого снова подвела засуха.

Женщины щеголяли в новых нарядах и подзывали к себе несносных сыновей – вымазанных в липкой карамели и дорожной пыли.

Пахло жжёным сахаром и яблоками.

Площадь гудела от веселья: яркие ленты развевались на ветру с каждого балкона, юные девушки хохотали, бросая лукавые взгляды на смущённого торговца. Парень едва удерживал в руках пригоршню бус из муранского стекла, краснеющий и растерянный. Девушки просили их примерить – хотя обе знали: не могут позволить себе и самого простого колечка в этой лавке.

Солнце пекло без пощады. Пот стекал по спине, прилипая к рубашке. Тревога внутри только нарастала.

Что-то было не так. Я знала это. Я не успею.

Не успею…

Треклятая старуха предупреждала:

– Ты, как всегда, опоздаешь, дитя. Даже на встречу со смертью.

Я не поверила тогда. А вот теперь…

Он не должен был быть здесь.

Но судьба имела на него свои планы.

И Ходр тоже был рядом.

Слепой, ведомый тем, чего сам не знал. Но и противиться этому боялся.

Ибо рука незрячего свершит великий суд.

– Нет, – выдохнула я. – Нет. Не сейчас. Не здесь!

Я рванула вперёд, расталкивая людей, спотыкаясь о чужие ноги, слыша, как на меня градом сыпались проклятия.

О боги… живой, живой!

– Бальдрин!

Он обернулся. И даже в этой суете я почувствовала: он услышал только меня.

В голубых глазах – тёплый свет. Он улыбнулся. Шагнул.

И в этот миг стрела настигла свою цель.

С глухим треском – словно лопнуло дерево – она вонзилась в его грудь.

Бальдрин не упал. Он посмотрел вниз, коснулся древка пальцами. И медленно поднял глаза на меня.

Боль. Изумление. Прощание.

И тогда я закричала. Громко. Неистово.

А Ходр стоял неподвижно.

Лук в его руках дрожал.

Из глаз, слепых с рождения, текли слёзы.

Он знал, куда целиться. Он всё видел.

Судьба, наконец, открыла ему глаза.

Я слышала и его крик.

Ходр видел, как мой возлюбленный падает на колени. Видел, что я опоздала – всего на несколько шагов. И моё лицо – искажённое болью и яростью.

Я – как в самом страшном сне.

Бальдрин – в крови.

Ходр – в своём персональном аду.

Человек, который впервые увидел свой собственный грех.

– Это и есть твоё предназначение? Стать убийцей?.. – прошипела я, зная, что брат всё равно не услышит.

Да. Тогда я ещё не знала,

что это будет не конец.

А только начало.

***

Мне всегда казалось, что я не была любимой дочерью.

С самого детства мне внушали простую истину:

Ты должна быть рядом.

Помогай Ходру. Защищай. Будь его тенью.

Женщинам в нашей семье полагалось быть красивыми, услужливыми и безусловно терпеливыми. Особенно – если после тебя на свет должен был прийти он.

Ходр.

Слепой с рождения. Молчаливый. С кожей, будто сотканной из света и молока. Младший, долгожданный, избранный.

Ходр с детства выделялся своей бледностью. Его почти ангельское лицо с мягкими чертами обрамляли светлые, кудрявые волосы. Он казался эфемерным, нереальным – как мираж, который можно увидеть, но нельзя коснуться.

– Дар богов, – шептали женщины на базаре, когда он проходил мимо, крепко держась за руку матери.

– Знак великого будущего, – говорил отец и смотрел на мальчика с трепетом, которого я так жаждала, но никогда не получала.

Мне же говорили:

Ты должна быть сильной.

Тебе – вести. Ему – следовать.

А я в ответ поджимала губы и кивала. Только втайне бросала на брата ревнивые взгляды, мечтая, чтобы хоть раз кто-то посмотрел так же – только на меня.

Это он был моей тенью. Только светлой.

Посланной мне напоминать, что любовь в этой семье достаётся не тому, кто её просит, а тому, кто просто существует.

Мы не были похожи.

Я – угловатая девчонка с рыжими, вечно спутанными волосами, в которых словно поселился ветер. Зелёные глаза – тяжёлые, упрямые. Не красавица, но с характером, с огнём. Я умела привлечь внимание – и это всегда считали моей проблемой.

А Ходр… Он не бегал, не дрался, не разбивал коленки, как остальные мальчишки. До четырёх лет не произнёс ни слова. Только всегда тянулся к свету, будто пытался поймать солнышко, которого никогда не мог бы увидеть.

Но я ловила его.

Чтобы не упал. Не ушибся. Не испугался.

Я стала его щитом.

А когда мне исполнилось шестнадцать – мне пришлось стать и его мечом.

***

Я всегда знала, когда брату было больно. Он почти никогда не кричал – будто не умел. Замирал. Терпел. Прятался в себя, словно надеясь: если отгородиться от мира, то боль утихнет сама по себе.

Нет, Ходр, так не пойдет.

– Слепень! Давай, прыгай! – донёсся до меня чей-то визгливый голос.

Вот же чёрт! Я успела мысленно отругать себя – оставила его одного всего на каких-то десять минут, увлечённая глупым уговариванием белки съесть принесённые орехи.

Подскочила с травы и бросилась на голос. Ходр был слишком худым для своих тринадцати, всегда приковывал к себе внимание сверстников необычной внешностью и столь же неизменно становился мишенью для насмешек.

Теперь трое мальчишек окружили его. Один крепко держал за ворот рубашки, двое других подкидывали под ноги ветки и камни. Ходр вытянул руки вперёд, пытаясь наощупь понять, откуда ждать удара.

– Не видишь? Ну, конечно, слепыш!

– Родился без глаз, считай сразу без чести!

– А, он может и не человек вовсе…

– Подменыш, – презрительно бросил кто-то. – Мама говорит, он проклят.

– Точно! Его глаза демоны сожрали!

Один толкнул в спину, другой подставил подножку. Брат упал, ударившись подбородком о землю, ободрав локти.

Ходр не плакал. Лежал, прижимаясь щекой к тёплой, пыльной земле. Губы сжаты в тонкую линию, подбородок залит кровью – красные капли падали на сухую траву. Где-то внутри, под грязной тканью рубашки, его худое тело дрожало от удара, но он не издал ни звука.

– Вставай, подменыш! – один из мальчишек потянул его за плечо. – Ползать – это всё, на что ты годен?

Ходр поднялся на колени. Медленно. Осторожно. Его окровавленные ладони дрожали от напряжения. Он пытался нащупать землю под собой, ориентируясь на каждый камень, каждую травинку, чтобы не упасть снова.

И вдруг… вскинул голову. Не к ним, нет. Просто вверх, как будто прислушивался к чему-то далёкому, недоступному другим. Его молочные глаза, тусклые и стеклянные, смотрели сквозь своих обидчиков.

И в этот момент они отшатнулись. Все трое. Без причины. Будто что-то почувствовали.

– Что с ним? – прошептал один.

– Он ведь… он не может видеть…

И тут я подбежала к ним. Ярость клокотала в моей груди. Пальцы сами сжались в кулак, и, не раздумывая, я схватила с земли первый попавшийся камень. Тяжёлый, с острым краем.

– Отошли от него, Рей! Не смейте трогать Ходра! – крикнула я старшему из компании.

Главарь – высокий, вечно самодовольный Рей – повернулся ко мне, ухмыляясь.

– А что ты сделаешь нам, сестричка? Как будешь защищать своего слепого щенка?

И тогда я метнула камень. Резко. Без колебаний. Почти наугад – но рука сама нашла цель. Глухой стук по лбу, короткий вскрик – и главарь отшатнулся, прижимая руки к голове. Из-под пальцев тут же выступила кровь.

– Ах ты ведьма! – прорычал он и бросился на меня.

Я не отступила. Нельзя прощать такую подлость. Он толкнул, я ударила. Он дернул за копну рыжих волос – я вцепилась ногтями ему в лицо.

Остальные сначала замерли на месте, но потом ввязались в драку. Трое с одной девчонкой. Один схватил меня за плечи под мерзкое улюлюканье, другой пытался поднять за ноги. Я вырывалась со всех сил, понимая, что проигрываю соперникам в этом неравном бою. Мерзкие, мерзкие мальчишки.

– Может она тоже особенная? – издевательски громко спросил Рэй. – Если глаза у неё на месте – надо поискать получше чего не хватает!

Я почувствовала как их грязные, шершавые ладони начинают лезть мне под платье, которое и так задралось до неприличия. Я взвыла и от бессилия плюнула одному из них в лицо.

Ходр застыл. Сжал кулаки. Его трясло – не от страха. От ярости. Но он не знал, как помочь. И это было для него страшнее всего.

О боги, голоса взрослых! Шаги, шаги!

Ублюдки бросили меня на землю и кинулись прочь, матерясь и оглядываясь.

На поляне остались только мы двое. Я сидела на земле, дыша так часто, будто воздух стал слишком тяжелым для моих легких, и поспешила крепко прижать Ходра к себе, горько заплакав.

– Прости, прости меня! Почему же ты не кричал, не звал меня, глупый!

– Зачем? – голос его был ровным. Спокойным. – Ты все почувствовала и пришла сама.

Он нащупывает мои волосы и начинает осторожно, почти несмело, гладить их. Пальцы слепого мальчика – бережные и легкие, будто он боится причинить страдание одним касанием. И в этом движении – всё: и благодарность, и доверие, и любовь. Он чувствует меня. Не глазами – сердцем.

– Зачем они так со мной?

Я сжимаю зубы, пока не начинает ныть челюсть, и быстро осматриваю его подбородок – кровь, запекшаяся коркой, уже потемнела.

– Потому что они тебя боятся. Боятся тебя, Ходр.

Он вздрагивает, мотает головой. Не верит.

– Люди боятся того, что не могут объяснить. Они смотрят на тебя и видят не тебя, а то, чего не понимают. То, чего нет у них. И им страшно. Потому что ты другой. Они не победили, Ходр. Никто из них не победил.

Мальчик делает глубокий вдох и улыбается мне. А я… чувствую, как во мне что-то ломается. Мне стыдно. За свою ревность, за борьбу за родительское внимание, за эту глупую детскую жажду быть «первой». И становится горько. Потому что если кто-то тронет его еще раз… одним камнем по голове не отделается.

Из-за деревьев выходит отец.

Высокий, плечи опущены, будто несёт невидимую ношу. На тёмной тунике – следы дорожной пыли и засохшая грязь на рукаве. Он приближается, взгляд цепляет сначала меня – растрёпанные волосы, рваное платье, разбитая губа. Потом – Ходра. Кровь на рубашке, припухший подбородок.

Я напрягаюсь. Было чувство, что мы находимся на суде. Без права на обжалование приговора.

Но он вдруг опускается на колено и бережно касается плеча сына. Будто перед ним не ребёнок, а древняя реликвия.

– Эти дети что-то почувствовали. Они мне так сказали.

– Что же они почувствовали? Всю подлость своего поступка? – не смогла удержаться я.

– Его. – Отец нежно погладил Ходра по голове. – Я знал, что мир склонит голову перед тем, кто рожден иным. Вас надо отвести домой, Алария, забери плащ брата.

Я не сдвинулась с места.

Отец поднял Ходра с земли и повел его к тропинке.

– Папа! – зову громко, голос дрожит. – Ты… ты видел, что они с ним сделали? Его били! У него кровь на лице! Они называли его Слепышом! Щенком!

Он не оборачивается.

– У твоего сына все тело в ссадинах и синяках…

Я не могу остановиться. Слова вырываются сами. Всё – наружу. Потому что ты, папа, всегда видел в нём знамение. Дар. Избранного. Но сейчас – Ходр не пророчество, не миф. Сейчас ему очень больно.

– Я защищала его, папа! Я! Я разбила камнем голову этому мерзавцу! А меня… Меня чуть не… Это было страшно. Очень страшно. А ты даже не смотришь на меня…

Глаза затуманены слезами, но я всё ещё иду за ними, как за стеной. Толстой, холодной, равнодушной.

– Замолчи, Алария!

Я отшатнулась. Гром и сталь в его голосе.

– Тебе не стоит больше проводить так много времени с братом. Скоро за ним придут.

И он оказался прав.

Они действительно пришли за Ходром.

Глава 2

Ходр

В мое