Сестра пророчества

Аделин Мор

Сестра пророчества

Глава 1

Алария

Звонкие, беззаботные голоса сплетались в единую мелодию над центральной площадью.

Дети носились между пёстрых флажков, пуская в небо самодельных бумажных птиц. Где-то в стороне стучали сапоги – кто-то отбивал ритм под игру уличных музыкантов.

Старики устроились у лавок, щурясь на солнце, лениво курили трубки и вели бесконечные беседы об урожае: кто собрал лучшие яблоки, кого снова подвела засуха.

Женщины щеголяли в новых нарядах и подзывали к себе несносных сыновей – вымазанных в липкой карамели и дорожной пыли.

Пахло жжёным сахаром и яблоками.

Площадь гудела от веселья: яркие ленты развевались на ветру с каждого балкона, юные девушки хохотали, бросая лукавые взгляды на смущённого торговца. Парень едва удерживал в руках пригоршню бус из муранского стекла, краснеющий и растерянный. Девушки просили их примерить – хотя обе знали: не могут позволить себе и самого простого колечка в этой лавке.

Солнце пекло без пощады. Пот стекал по спине, прилипая к рубашке. Тревога внутри только нарастала.

Что-то было не так. Я знала это. Я не успею.

Не успею…

Треклятая старуха предупреждала:

– Ты, как всегда, опоздаешь, дитя. Даже на встречу со смертью.

Я не поверила тогда. А вот теперь…

Он не должен был быть здесь.

Но судьба имела на него свои планы.

И Ходр тоже был рядом.

Слепой, ведомый тем, чего сам не знал. Но и противиться этому боялся.

Ибо рука незрячего свершит великий суд.

– Нет, – выдохнула я. – Нет. Не сейчас. Не здесь!

Я рванула вперёд, расталкивая людей, спотыкаясь о чужие ноги, слыша, как на меня градом сыпались проклятия.

О боги… живой, живой!

– Бальдрин!

Он обернулся. И даже в этой суете я почувствовала: он услышал только меня.

В голубых глазах – тёплый свет. Он улыбнулся. Шагнул.

И в этот миг стрела настигла свою цель.

С глухим треском – словно лопнуло дерево – она вонзилась в его грудь.

Бальдрин не упал. Он посмотрел вниз, коснулся древка пальцами. И медленно поднял глаза на меня.

Боль. Изумление. Прощание.

И тогда я закричала. Громко. Неистово.

А Ходр стоял неподвижно.

Лук в его руках дрожал.

Из глаз, слепых с рождения, текли слёзы.

Он знал, куда целиться. Он всё видел.

Судьба, наконец, открыла ему глаза.

Я слышала и его крик.

Ходр видел, как мой возлюбленный падает на колени. Видел, что я опоздала – всего на несколько шагов. И моё лицо – искажённое болью и яростью.

Я – как в самом страшном сне.

Бальдрин – в крови.

Ходр – в своём персональном аду.

Человек, который впервые увидел свой собственный грех.

– Это и есть твоё предназначение? Стать убийцей?.. – прошипела я, зная, что брат всё равно не услышит.

Да. Тогда я ещё не знала,

что это будет не конец.

А только начало.

***

Мне всегда казалось, что я не была любимой дочерью.

С самого детства мне внушали простую истину:

Ты должна быть рядом.

Помогай Ходру. Защищай. Будь его тенью.

Женщинам в нашей семье полагалось быть красивыми, услужливыми и безусловно терпеливыми. Особенно – если после тебя на свет должен был прийти он.

Ходр.

Слепой с рождения. Молчаливый. С кожей, будто сотканной из света и молока. Младший, долгожданный, избранный.

Ходр с детства выделялся своей бледностью. Его почти ангельское лицо с мягкими чертами обрамляли светлые, кудрявые волосы. Он казался эфемерным, нереальным – как мираж, который можно увидеть, но нельзя коснуться.

– Дар богов, – шептали женщины на базаре, когда он проходил мимо, крепко держась за руку матери.

– Знак великого будущего, – говорил отец и смотрел на мальчика с трепетом, которого я так жаждала, но никогда не получала.

Мне же говорили:

Ты должна быть сильной.

Тебе – вести. Ему – следовать.

А я в ответ поджимала губы и кивала. Только втайне бросала на брата ревнивые взгляды, мечтая, чтобы хоть раз кто-то посмотрел так же – только на меня.

Это он был моей тенью. Только светлой.

Посланной мне напоминать, что любовь в этой семье достаётся не тому, кто её просит, а тому, кто просто существует.

Мы не были похожи.

Я – угловатая девчонка с рыжими, вечно спутанными волосами, в которых словно поселился ветер. Зелёные глаза – тяжёлые, упрямые. Не красавица, но с характером, с огнём. Я умела привлечь внимание – и это всегда считали моей проблемой.

А Ходр… Он не бегал, не дрался, не разбивал коленки, как остальные мальчишки. До четырёх лет не произнёс ни слова. Только всегда тянулся к свету, будто пытался поймать солнышко, которого никогда не мог бы увидеть.

Но я ловила его.

Чтобы не упал. Не ушибся. Не испугался.

Я стала его щитом.

А когда мне исполнилось шестнадцать – мне пришлось стать и его мечом.

***

Я всегда знала, когда брату было больно. Он почти никогда не кричал – будто не умел. Замирал. Терпел. Прятался в себя, словно надеясь: если отгородиться от мира, то боль утихнет сама по себе.

Нет, Ходр, так не пойдет.

– Слепень! Давай, прыгай! – донёсся до меня чей-то визгливый голос.

Вот же чёрт! Я успела мысленно отругать себя – оставила его одного всего на каких-то десять минут, увлечённая глупым уговариванием белки съесть принесённые орехи.

Подскочила с травы и бросилась на голос. Ходр был слишком худым для своих тринадцати, всегда приковывал к себе внимание сверстников необычной внешностью и столь же неизменно становился мишенью для насмешек.

Теперь трое мальчишек окружили его. Один крепко держал за ворот рубашки, двое других подкидывали под ноги ветки и камни. Ходр вытянул руки вперёд, пытаясь наощупь понять, откуда ждать удара.

– Не видишь? Ну, конечно, слепыш!

– Родился без глаз, считай сразу без чести!

– А, он может и не человек вовсе…

– Подменыш, – презрительно бросил кто-то. – Мама говорит, он проклят.

– Точно! Его глаза демоны сожрали!

Один толкнул в спину, другой подставил подножку. Брат упал, ударившись подбородком о землю, ободрав локти.

Ходр не плакал. Лежал, прижимаясь щекой к тёплой, пыльной земле. Губы сжаты в тонкую линию, подбородок залит кровью – красные капли падали на сухую траву. Где-то внутри, под грязной тканью рубашки, его худое тело дрожало от удара, но он не издал ни звука.

– Вставай, подменыш! – один из мальчишек потянул его за плечо. – Ползать – это всё, на что ты годен?

Ходр поднялся на колени. Медленно. Осторожно. Его окровавленные ладони дрожали от напряжения. Он пытался нащупать землю под собой, ориентируясь на каждый камень, каждую травинку, чтобы не упасть снова.

И вдруг… вскинул голову. Не к ним, нет. Просто вверх, как будто прислушивался к чему-то далёкому, недоступному другим. Его молочные глаза, тусклые и стеклянные, смотрели сквозь своих обидчиков.

И в этот момент они отшатнулись. Все трое. Без причины. Будто что-то почувствовали.

– Что с ним? – прошептал один.

– Он ведь… он не может видеть…

И тут я подбежала к ним. Ярость клокотала в моей груди. Пальцы сами сжались в кулак, и, не раздумывая, я схватила с земли первый попавшийся камень. Тяжёлый, с острым краем.

– Отошли от него, Рей! Не смейте трогать Ходра! – крикнула я старшему из компании.

Главарь – высокий, вечно самодовольный Рей – повернулся ко мне, ухмыляясь.

– А что ты сделаешь нам, сестричка? Как будешь защищать своего слепого щенка?

И тогда я метнула камень. Резко. Без колебаний. Почти наугад – но рука сама нашла цель. Глухой стук по лбу, короткий вскрик – и главарь отшатнулся, прижимая руки к голове. Из-под пальцев тут же выступила кровь.

– Ах ты ведьма! – прорычал он и бросился на меня.

Я не отступила. Нельзя прощать такую подлость. Он толкнул, я ударила. Он дернул за копну рыжих волос – я вцепилась ногтями ему в лицо.

Остальные сначала замерли на месте, но потом ввязались в драку. Трое с одной девчонкой. Один схватил меня за плечи под мерзкое улюлюканье, другой пытался поднять за ноги. Я вырывалась со всех сил, понимая, что проигрываю соперникам в этом неравном бою. Мерзкие, мерзкие мальчишки.

– Может она тоже особенная? – издевательски громко спросил Рэй. – Если глаза у неё на месте – надо поискать получше чего не хватает!

Я почувствовала как их грязные, шершавые ладони начинают лезть мне под платье, которое и так задралось до неприличия. Я взвыла и от бессилия плюнула одному из них в лицо.

Ходр застыл. Сжал кулаки. Его трясло – не от страха. От ярости. Но он не знал, как помочь. И это было для него страшнее всего.

О боги, голоса взрослых! Шаги, шаги!

Ублюдки бросили меня на землю и кинулись прочь, матерясь и оглядываясь.

На поляне остались только мы двое. Я сидела на земле, дыша так часто, будто воздух стал слишком тяжелым для моих легких, и поспешила крепко прижать Ходра к себе, горько заплакав.

– Прости, прости меня! Почему же ты не кричал, не звал меня, глупый!

– Зачем? – голос его был ровным. Спокойным. – Ты все почувствовала и пришла сама.

Он нащупывает мои волосы и начинает осторожно, почти несмело, гладить их. Пальцы слепого мальчика – бережные и легкие, будто он боится причинить страдание одним касанием. И в этом движении – всё: и благодарность, и доверие, и любовь. Он чувствует меня. Не глазами – сердцем.

– Зачем они так со мной?

Я сжимаю зубы, пока не начинает ныть челюсть, и быстро осматриваю его подбородок – кровь, запекшаяся коркой, уже потемнела.

– Потому что они тебя боятся. Боятся тебя, Ходр.

Он вздрагивает, мотает головой. Не верит.

– Люди боятся того, что не могут объяснить. Они смотрят на тебя и видят не тебя, а то, чего не понимают. То, чего нет у них. И им страшно. Потому что ты другой. Они не победили, Ходр. Никто из них не победил.

Мальчик делает глубокий вдох и улыбается мне. А я… чувствую, как во мне что-то ломается. Мне стыдно. За свою ревность, за борьбу за родительское внимание, за эту глупую детскую жажду быть «первой». И становится горько. Потому что если кто-то тронет его еще раз… одним камнем по голове не отделается.

Из-за деревьев выходит отец.

Высокий, плечи опущены, будто несёт невидимую ношу. На тёмной тунике – следы дорожной пыли и засохшая грязь на рукаве. Он приближается, взгляд цепляет сначала меня – растрёпанные волосы, рваное платье, разбитая губа. Потом – Ходра. Кровь на рубашке, припухший подбородок.

Я напрягаюсь. Было чувство, что мы находимся на суде. Без права на обжалование приговора.

Но он вдруг опускается на колено и бережно касается плеча сына. Будто перед ним не ребёнок, а древняя реликвия.

– Эти дети что-то почувствовали. Они мне так сказали.

– Что же они почувствовали? Всю подлость своего поступка? – не смогла удержаться я.

– Его. – Отец нежно погладил Ходра по голове. – Я знал, что мир склонит голову перед тем, кто рожден иным. Вас надо отвести домой, Алария, забери плащ брата.

Я не сдвинулась с места.

Отец поднял Ходра с земли и повел его к тропинке.

– Папа! – зову громко, голос дрожит. – Ты… ты видел, что они с ним сделали? Его били! У него кровь на лице! Они называли его Слепышом! Щенком!

Он не оборачивается.

– У твоего сына все тело в ссадинах и синяках…

Я не могу остановиться. Слова вырываются сами. Всё – наружу. Потому что ты, папа, всегда видел в нём знамение. Дар. Избранного. Но сейчас – Ходр не пророчество, не миф. Сейчас ему очень больно.

– Я защищала его, папа! Я! Я разбила камнем голову этому мерзавцу! А меня… Меня чуть не… Это было страшно. Очень страшно. А ты даже не смотришь на меня…

Глаза затуманены слезами, но я всё ещё иду за ними, как за стеной. Толстой, холодной, равнодушной.

– Замолчи, Алария!

Я отшатнулась. Гром и сталь в его голосе.

– Тебе не стоит больше проводить так много времени с братом. Скоро за ним придут.

И он оказался прав.

Они действительно пришли за Ходром.

Глава 2

Ходр

В моей комнате всегда открыто окно. Каждое утро я чувствую, как просыпается город. Сначала – горячий, терпкий пар от пекарен, где в глиняных печах выпекается первый хлеб. Его аромат – тёплый, с тонкой горчинкой пригорелой корки – медленно растекается по воздуху, добираясь до изголовья кровати.

Потом – скрип сухой метлы: хромающий старик начинает подметать площадь. За ним – рыбаки выкладывают на прилавки скользкую, ещё живую рыбу. Я слышу, как она бьётся, как капли воды срываются на камень.

Я никогда не видел Эр-Каррин, но знаю его наизусть. Он живёт во мне запахами, голосами, прикосновениями. Наш город – это нагретые солнцем дома, к которым я прижимаюсь ладонью, чтобы не сбиться с пути.

Но Цитадель… Цитадель – холодная.

В ней пахнет сухими травами, медью и воском. Я различаю каждую ступень к обучающему классу по звуку: одни отзываются глухим стоном, другие – звенят, будто под ними вот-вот разверзнется бездна.

Мой наставник в Цитадели никогда не называл своего имени, но его присутствие стало привычным. Мне не нравится его запах. Я чувствовал, когда он подносит руки к моему лбу во время очередной молитвы и они были мокрыми и липкими. После – я всегда умывал лицо и пытался стереть с себя эти прикосновения.

Однажды меня посадили на колени, и наставник подошёл так тихо, что я даже не услышал шагов. Он заговорил, ровно, будто нараспев:

– …и когда обрушатся три огня, и слепой поднимет взор, и чаша будет полна – рука Бога коснётся земли. Она протянет оружие. И только незрячий сможет удержать его,

не потеряв рассудка.

Я слушал, затаив дыхание. Потом почувствовал, как тёплая жидкость касается моих губ – горькая, с привкусом полыни. Они всегда давали мне отвар после "особых"встреч. Сначала сердце начинало биться чаще, потом – приходило забытье. Не сон, не бодрствование. Я словно проваливался внутрь себя. Там, в этом дурмане, я слышал шёпот. Иногда – женский. Иногда – глухой, как гул из самой земли.

Я всё чаще думаю, что Цитадель не готовит меня к чему-то – она меня изменяет. Медленно. Незаметно. Стирает прежнего Ходра и вписывает на его место кого-то другого. Иногда я повторяю слова молитвы – и чувствую, как будто кто-то другой говорит ими через меня.

Когда я засыпаю, голос из Цитадели продолжает звучать внутри. Не словами – ощущениями. Скрип открывающейся двери. Запах раскалённого железа. Шёпот. Он зовёт. Он ждёт. Он требует.

Я не могу сказать это вслух. Даже Аларии. Особенно – Аларии. Она не поймет. Не поверит. А если поверит – испугается.

А я… Я всё чаще боюсь не того, что со мной делают, а того, кем я становлюсь.

Мы с сестрой всё реже оставались наедине. После того нападения мальчишек из Верхнего квартала, между нами натянулась тонкая нить – прозрачная, почти незаметная, но, если потянуть сильнее – непременно порвётся. Я не помню, с чего началась та драка. Только ощущение мокрой земли под ладонями. Вкус крови на языке. Как жгло подбородок, разбитый до мяса. А ещё – смех. Злой. Насмешливый. Такой, который лезет под кожу, как ледяная вода за ворот.

Отец отчитывал Аларию: «не справилась», «не подумала», «не защитила».

Я сидел на краю кровати, зажав тряпку у лица, чувствуя, как из разбитого подбородка снова сочится кровь. Потом была миска с тёплой водой, марля, пахнущая едким спиртом, и руки матери – лёгкие, осторожные. Её косы щекотали мне плечо, когда она склонялась надо мной.

– Позовешь Аларию? – прошептал я, почти не открывая рта, потому что боль тянулась от подбородка к виску.

– Она отдыхает, – мягко, но твёрдо ответила Ма, не отрываясь от дела.

Я кивнул. Не стал спорить.

Алария…

Я любил её своей особенной, братской любовью. Такой, которая не требует слов и не ищет признания. Она была моими глазами – но не водила за руку, не сюсюкала, не прятала от трудностей. Она просто была рядом. Кричала, когда злилась. Смеялась, когда я казался ей неуклюжим и смешным. И никогда не жалела меня. И за это я был ей благодарен.

Несмотря на строгий запрет отца, Алария иногда пробиралась ко мне в комнату поздними вечерами. Она тихонько постукивала ноготками по двери – быстро, в определённом такте, который мы давно превратили в наш тайный пароль. Садилась на край постели, поджимая под себя ноги, и шептала:

– Ма думает, что я сплю. А Па, как всегда, в Цитадели до глубокой ночи. – У нас теперь есть новый друг, – рассказывала она. – Таурен. Он обожает подшучивать над лошадьми, а они каждый раз дуются и грозно фыркают. Ходр, ты бы только видел… ой… Прости.

Я улыбался. Мне нравилось слушать её истории – про театральную труппу, танцы с девочками из Золотого квартала, уличных музыкантов на площади.

Иногда я ловлю себя на глупой мысли: как же она выглядит? Похожи ли мы? Конечно, она красивая. По-другому и быть не может. Добрые люди априори не бывают уродливыми – иначе свет разорвал бы их изнутри. – А твой наставник… – голос её помрачнел. – Он странный. Мне не нравится, как он на тебя смотрит. Всё время молчит, даже не здоровается. Ты уверен, что он не делает с тобой чего-то… плохого?

Я пожал плечами.

Я хотел бы рассказать ей всё, что знал. Но не мог. Или, может, просто боялся, что стоит только произнести это вслух – и Цитадель последует за мной даже за её пределами.

– Обещай, – прошептала она. – Когда узнаешь, о чём пророчество… зачем тебя к нему готовят… ты расскажешь мне.

Я отвернулся. Холодок прошёл по спине.

– Алария… Отец велел…

– Нет, Ходр. Ты должен пообещать.

В её голосе было что-то большее, чем просто тревога. Она чувствовала – как я меняюсь. Как отдаляюсь. И всё равно крепко держалась за меня.

Я сглотнул.

– Я обещаю, – сказал я. – Когда узнаю, ты будешь первой.

Она выдохнула, поцеловала меня в висок и добавила:

– Спасибо. Только не тяни слишком долго, ладно? А то мне придётся искать правду самой. Даже если придётся пробраться в саму Цитадель.

Раздался тихий хлопок. Алария завозилась рядом: я чувствовал, как она переливает что-то в небольшую чашку, стараясь не задеть меня локтем.

– Что это? – спросил я, улавливая терпкий, пряный запах.

– Вино, – прошептала она с едва сдерживаемым весельем. – Ма забыла кувшин на кухне. Думаю, если ты собираешься посвятить меня в великие тайны Эр-Каррина, нам нужно… как бы это сказать… закрепить наш договор.

– Алария… – я усмехнулся. – Мне тринадцать.

– А мне шестнадцать, и этого вполне достаточно, чтобы организовать тебе первое в твоей жизни похмелье, – она сунула мне в ладони глиняную чашку. – Только не глотай сразу. Пей медленно. И не падай в обморок!

Я поднёс чашку к губам. Глоток – терпкий, сладкий, совсем не такой, как у отваров в Цитадели. Он обжёг горло, и я закашлялся.

– Говорила же, – хихикнула она. – Ну и как?

– Будто проглотил солнце. Только оно теперь злится и пытается сжечь меня изнутри, – выдохнул я, вытирая губы рукавом.

– Поэтично, – сказала сестра и, потянувшись, опёрлась плечом о моё. – Теперь ты точно скреплён со мной. Обещанием.

– И вином.

– Именно. Клятва и вино. Почти священный ритуал.

Алария ещё немного посидела рядом, прислушиваясь к ночи за окном, а потом легко встала, коснулась моей руки – на прощание – и, почти не скрипнув дверью, исчезла в коридоре.

Я остался один.

Чаша с вином стояла рядом. Голова приятно кружилась.

Сон пришёл сразу. Без голосов. Без кошмаров.

Только темнота – мягкая, как мамины косы, щекочущие щеку.

Глава 3

Алария

Сегодня Ходру исполнилось восемнадцать.

С каждым днём он становился от меня всё дальше.

Он раньше никогда не запирался. Даже когда молился – просто просил не мешать. А теперь… дверь в его комнату захлопнута так плотно, как будто по ту сторону – не брат, а сосед. Ма говорит: «Оставь, он занят». Отец – вообще молчит. С недавних пор он разговаривает со мной так, будто я нежеланная гостья в этом доме.

А главное – я стала слишком взрослая. Именно это теперь я слышу чаще всего.

«Пора подумать о собственном доме, а не о танцах на площадях».

«Хорошая девушка давно бы уже носила обручальное кольцо».

Меня будто бы выставляют за дверь – вежливо, тихо, но неотвратимо.

Сегодня Ма с самого утра хлопотала на кухне: запекала сладости, раскатывала тесто, то и дело закидывая меня мелкими поручениями. Почистить яблоки, сбегать за специями в лавку, подмести муку, разлетевшуюся по углам.

А брат всё не выходил. И этим злил меня пуще обычного. Молитвы, уединение, молчание. День рождения, между прочим. И если ему всё равно – зачем мы вообще так стараемся?

Получив очередное задание, я с раздражением распахнула дверь дома – и едва не врезалась в женщину, стоявшую на пороге.

– О… – выдохнула я.

Она стояла спокойно. Высокая, стройная, с прямой, почти королевской осанкой. Волосы цвета янтаря – не рыжие, не русые – собраны, но одна тонкая коса перекинута через плечо. Платье из зелёного льна сидело безупречно, ни одной лишней складки.

– Здравствуйте. Меня зовут Нейла. Я из Цитадели. Пришла поздравить Ходра, – проговорила она и показала свёрток ткани с восточными узорами.

– Из Цитадели? – я прищурилась.

– Мы общаемся в рамках его подготовки. Сегодня особенный день. Я подумала, будет правильно передать поздравление лично.

Говорила она размеренно, делая паузы, как будто каждое слово проходило в ее голове строгий отбор. Мне это не нравилось. Ничего в ней не было явно враждебного, но от этого – только хуже. Людям из Цитадели я так и не научилась доверять.

– Он не говорил, что ждёт гостей.

Она лишь чуть улыбнулась, не теряя выдержки.

– Он не в курсе моего визита. Я думаю, что это будет для него приятная неожиданность.

Она чуть склонила голову, разглядывая меня:

– Вы, наверное, сестра? Похожи.

Я не ответила. Просто посторонилась и распахнула дверь.

– Проходите.

Ма удивилась, увидев её в коридоре, но быстро взяла себя в руки. Вытерла руки о фартук, пригласила за стол, как полагается. А вот отец… напрягся. Он не любил неожиданные визиты, особенно – из Цитадели.

– Нейла, вы, кажется, не предупреждали, – проговорил он сухо.

– Прошу прощения. Не хотела беспокоить. Но восемнадцать – особая дата. Я пришла от лица Совета. И – как его наставница.

Наставница.

Я едва не поперхнулась. Отец говорил, что его обучает старец, священнослужитель. Откуда взялась эта… женщина?

– А я-то думала, в Цитадели предпочитают старцев с книгами, а не… дам с декольте.

Отец резко повернулся ко мне.

– Алария! – его голос был ледяным. – Извинись.

– За что? За вопрос? – я не отводила взгляда от гостьи. – Просто раньше наставники не носили косички и не дарили подарки на день рождения.

– Ты переходишь границы, – отчеканил отец. – И ведёшь себя недопустимо в нашем доме.

– Я просто пытаюсь понять, почему мой брат не рассказывал, что его наставляет такая… интересная женщина, – я скрестила руки на груди. – Обычно у него совсем другой вкус в наставниках – старцы, пахнущие мхом и ладаном.

Нейла не дрогнула. Только уголок её рта чуть заметно дёрнулся, но она тут же взяла себя в руки.

– Не стоит, – сказала она, обращаясь к отцу. – В юности границы благоразумия кажутся такими расплывчатыми. Но любая дерзость – это просто неумело замаскированное беспокойство. Возможно, Аларии стоит самой посетить лекции в Цитадели. Советую привести её.

Она говорила с отцом на равных. Улыбалась, когда он задавал вопросы, отвечала ровно, без тени растерянности. Ни один человек не говорит с моим отцом так спокойно, особенно если он не входит в верхние круги Цитадели.

– Ходр – талантлив. Необычайно. Чист, сосредоточен. Мы в Совете считаем, что его обучение можно будет ускорить, – говорила она, откидываясь чуть назад. – Он уже прошёл то, что другие не осваивают за годы. Слепота не мешает ему, наоборот… Она открывает то, что обычно скрыто.

Ма напряглась. Я заметила, как её пальцы крепче сжали чашку.

– Он ещё мальчик, – сказала она негромко. – Мой мальчик.

– Он уже мужчина, – спокойно ответила Нейла. – И он сам это чувствует. Скоро всё изменится, Аларис.

Аларис. Она действительно так сказала? Так просто? В лоб? Просто Аларис. С нескрываемым раздражением, будто Ма озвучила неслыханную глупость. Никто не заметил, что она перешла черту. Или не посмели заметить.