скачать книгу бесплатно
Кузьмич тоже недоволен, он хмурится и сердито сминает в пепельнице недокуренную сигарету. Потом поворачивается к Вале и коротко бросает:
– Давай ты, Денисов.
Валя невозмутимо пожимает плечами.
– Формальных оснований к розыску нет, конечно, – говорит он. – Кроме одного: нужен свидетель по шестой краже Мушанского. Но еще и подозрения есть. Тут Лосев прав. Если прикажете, можно заняться, Федор Кузьмич. Но можно вытянуть и пустой номер.
– Та-ак, – медленно произносит Кузьмич и трет ладонью макушку. – Пустой номер, говоришь…
– Не обязательно, – осторожно поправляет его Валя.
– Понятно, что не обязательно. А приказать, Денисов, это самое простое. Но дел у нас, как ты знаешь, и так невпроворот, конкретных дел.
– Федор Кузьмич, – не выдерживаю я. – Все-таки разрешите мне встретиться с Варей.
– Можно, – соглашается Кузьмич. – Даже нужно. Но вот эти города… – Он задумывается. – Повтори-ка, с кем он там разговаривал.
Не дают ему покоя эти города. И мне почему-то тоже.
Когда я кончаю читать Валину таблицу, Кузьмич некоторое время молчит, потом задумчиво произносит:
– Да, с Варей этой встретиться, конечно, надо. А вот ты, – обращается он к Вале, – все-таки, будь добр, выясни, что это за люди в тех городах. Может, они нашим товарищам там известны? С каждым из них, видимо, придется побеседовать о Николове. Осторожно, конечно.
– Кто же будет беседовать? – ревниво спрашиваю я.
– Если надо, то и мы подъедем, – отвечает Кузьмич. – Там поглядим. Но что-то в этой темноте должно проступить.
И проступает. На следующий день. Часа в два меня с Игорем неожиданно вызывает Кузьмич. У него, оказывается, сидит Валя Денисов.
– А ну повтори, – приказывает ему Кузьмич.
– Странная новость, – говорит Валя. – Все перечисленные в таблице граждане исчезли.
Глава 3
Новые факты
На работу я в этот день прихожу несколько позже, чем обычно. Дело в том, что сначала я поехал к Варваре. Но, оказывается, успел уже забыть ее «расписание». В этот день Варвара работала в утреннюю смену, и визит пришлось отложить до вечера.
В коридоре я сталкиваюсь с Петей Шухминым, он взволнован и одновременно чем-то смущен, по-моему.
– Слушай, – говорит. – Тут, понимаешь, такое дело случилось.
И рассказывает мне довольно неприятную историю.
Оказывается, утром к дежурному является какой-то гражданин и в панике сообщает, что его дочь грозятся убить. Говорит он сбивчиво, бестолково, и дежурный ничего понять не может, тем более что его непрерывно отвлекают. В это время приходит Петя, и дежурный просит его побеседовать с гражданином.
Петя не отказывается и приглашает того к себе. И гражданин снова повторяет свой рассказ.
– Вы только подумайте, – говорит он. – Это же черт знает что! Звонят моей Надюше, грозят. Раз, другой, третий…
– А первый раз когда звонили? – осведомляется Петя.
– Первый? Да я еще домой вернуться не успел!
– Откуда?
– Как то есть откуда? – Гражданин настороженно смотрит на Петю. – Боже мой, какое это имеет значение? Ну, допустим, с работы.
– Не «допустим», а точно говорите, – прицепляется к нему Петя.
Гражданин вызывает у него антипатию и какое-то интуитивное недоверие. Толстый, потный, шумливый, даже скандальный и вдобавок еще до того неряшливый, что это режет глаз даже Пете, который, как известно, сам не отличается особой аккуратностью. К тому же гражданин говорит действительно бестолково. Петя почему-то не учитывает его состояние и нешуточную причину, которая пригнала его к нам.
– Не обязан я вам это говорить! – взвизгивает гражданин. – Причем тут откуда я пришел?! Убить грозят, вам понятно?! Убить! Мою дочь, понятно?! Вот о чем спрашивайте! А не…
– Я сам знаю, о чем спрашивать, – грубо обрывает его Петя. – Вы меня не учите. Так откуда вы пришли в тот день?
Что-то в интонациях этого гражданина, в его непонятном упрямстве, во всем этом визге и крике Пете не нравится. Хотя это и не дает ему права так вести разговор. Но Петя тоже взвинчивается.
– А я вам повторяю, это не имеет значения! – багровея, почти кричит на него гражданин. – Вы что, издеваетесь надо мной?!
Словом, разыгрывается безобразнейшая сцена.
Первым приходит в себя Петя и, спохватившись, примирительно говорит:
– Ладно. Погорячился я. Вы уж извините. Давайте спокойненько разберемся, что к чему.
– Вас не извинять, а наказывать надо за такие вещи! – гневно выпаливает гражданин. – Строжайшим образом! Я к вашему начальству сейчас пойду.
– Да успокойтесь вы, в самом-то деле.
– Не желаю успокаиваться. Кто ваш начальник?
– Ну, майор Цветков.
– Вот я к нему и пойду. Я это так не оставлю!
Гражданин вскакивает со стула и шаром выкатывается из кабинета.
Петя досадливо и растерянно смотрит ему вслед, потом плетется к дежурному. По дороге он встречает меня.
– Ну и где этот гражданин? – спрашиваю я.
– Сидит, ждет Кузьмича, – отвечает вконец расстроенный Петя. – Представляешь, что теперь будет? Ты бы с ним потолковал, а?
– Ладно, – говорю я Пете. – Черт с тобой. Попробую. Но ты-то хорош, нечего оказать.
Петя в ответ лишь горестно машет рукой и уходит, а я, поднявшись на второй этаж, направляюсь в конец коридора, где на скамье замечаю одинокую фигуру.
Когда я подхожу ближе, то вижу толстого потного человека в расстегнутом пальто, под которым виден тоже расстегнутый пиджак, съехавший набок галстук и громадный живот, туго обтянутый белой сорочкой. Отвислые, заросшие черной с проседью щетиной щеки его багрового цвета, а маленький носик, зажатый между ними, наоборот, совершенно побелел. За сильными стеклами очков в тонкой золотой оправе огромные, как у совы, серые встревоженные глаза. При моем приближении человек вскакивает. Короткие широкие брюки смешно болтаются на тонких ножках. На секунду они будят у меня какие-то неясные воспоминания, которые, впрочем, тут же начисто пропадают.
– Это вы начальник? – запальчиво спрашивает меня гражданин, и взгляд его сквозь очки становится одновременно воинственным и растерянным.
– Нет, я не начальник, – отвечаю. – Но мне сказал дежурный, что вы пришли по серьезному делу. Может быть, пока майора Цветкова нет, вы мне расскажете, в чем дело? – и представляюсь. – Инспектор уголовного розыска старший лейтенант милиции Лосев.
Мой титул, видимо, производит благоприятное впечатление, как и мой доброжелательный, спокойный тон. И гражданин отвечает, все еще, правда, нервно, но уже с оттенком доверия:
– Да, да, да! Я вам сейчас все расскажу.
– Тогда пойдемте ко мне.
Когда мы располагаемся в комнате, я предлагаю:
– Прежде всего давайте познакомимся. С кем имею честь говорить? – и, предупреждая его поспешное движение, добавляю. – Паспорт мне не нужен. Просто как к вам обращаться?
– Понимаю, понимаю, – кивает человек, и на полном лице его исчезает напряжение, щеки постепенно приобретают нормальный цвет, и нос, кстати, тоже.
– Очень приятно. Пирожков Григорий Сергеевич.
– Ну вот и прекрасно, – говорю я. – Так в чем дело, Григорий Сергеевич? Кто угрожает вашей дочери?
– Если бы я знал! В том-то и дело…
– Но у вас есть какие-нибудь подозрения или предположения?
– Видите ли… что-либо определенное… – Пирожков неожиданно мнется. – Пожалуй, трудно сказать…
Я вижу, что ему есть что сказать, но он явно не решается это сделать. Впрочем, так бывает, и мне его состояние понятно. Человек, попавший в такое сложное положение, обычно не знает, как себя вести. Он боится заподозрить кого-либо понапрасну, выглядеть глупым, наивным или трусливым, наконец, боится направить нас на ложный след, помешать нашему квалифицированному, профессиональному расследованию, на которое он так уповает.
– Григорий Сергеевич, – говорю я как можно спокойнее и внушительней, – если вы действительно обеспокоены этими угрозами, то прежде всего должны быть с нами абсолютно искренни. Иначе мы бессильны будем вам помочь. Не бойтесь, мы во вред вам ничего не истолкуем и ничего не предпримем.
– Ах, если бы… – горестно бормочет Пирожков и вытирает скомканным платком лоб и шею. – Если бы!.. Но вот ваш товарищ, например…
Он бросает на меня укоризненный взгляд. Серые глаза его за стеклами очков неправдоподобно увеличены, расплывчаты и кажутся полными слез.
– А насчет моих подозрений… – продолжает Пирожков и нервно трет пухлые руки. – У Наденьки нет таких знакомых. Это точно. Это безусловно. Она умница. Она хорошая девочка…
– Сколько ей лет?
– Девятнадцать.
– Значит, никаких подозрительных знакомств?
– Ну конечно! У нее таких знакомых нет. Это точно… А вот у меня… кажется…
Пирожков растерянно умолкает, пытаясь собрать какие-то разбегающиеся мысли.
У меня такое ощущение, что сейчас он брякнет какую-то несусветную глупость. Он, видимо, совсем помешался от страха. Ну, какие могут быть у этого пожилого, вполне приличного человека знакомые, которые бы угрожали его дочери? Если только сын кого-нибудь из них или, допустим, молодой сослуживец, ухаживания которого были отвергнуты? Но тогда это скорей всего сущая чепуха.
– Господи, – вдруг вырывается у Пирожкова. – Я так устал от этой жизни. Если бы вы только знали…
Мне и в самом деле становится его жалко, даже если все эти страхи ему и померещились.
– От какой жизни, Григорий Сергеевич? – участливо спрашиваю я.
– Ах, все не объяснишь, – он машет рукой.
Но вдруг рука его застывает в воздухе, словно ему внезапно пришла в голову какая-то новая мысль. Пирожков бросает на меня испуганный и одновременно странно-пытливый взгляд, словно заподозрив меня в том, что я подслушал какие-то его мысли, затем торопливо говорит:
– Впрочем, я, пожалуй, не прав. Насчет того человека. Он… он уже уехал из Москвы. И неизвестно когда вернется. Да, да… И вообще… что я, в самом деле…
– Он с вами работал? – спрашиваю я единственно для того, чтобы что-то спросить, ибо и в самом деле что-либо подобное предположить трудно.
– Нет, нет… Он так, знаете… проездом… – сбивчиво отвечает Пирожков. – Остановился в гостинице… и вот уехал… У меня просто ум за разум заходит…
Слово «гостиница» меня совершенно невольно настораживает. Это уже почти рефлекс. Я теперь вообще не могу спокойно его слышать. У меня это слово немедленно ассоциируется с Мушанским, кражами, допросами, словом, чертовщина какая-то. Но я ничего с собой поделать не могу. И машинально спрашиваю:
– Где же он – проездом – остановился?
– Ах, какое это имеет значение! – досадливо машет рукой Пирожков, но в тоне его проскальзывает неуверенность, и он добавляет, словно убеждая самого себя. – Он уехал, и все. Звонили уже после его отъезда. Звонили и грозили. Вы понимаете? Боже мой! Если из-за меня что-нибудь случится с Наденькой, я этого не переживу! Я руки на себя наложу!
Теперь я уже окончательно ничего не понимаю.
– Почему же из-за вас? – удивленно спрашиваю я. – Вы сами говорите…
Вид у него совершенно измученный, даже, я бы сказал, затравленный какой-то.
– Да, да, да! Я знаю, что говорю!.. А впрочем, глупости, глупости. Я просто с ума схожу! И сердце вот… – он трет грудь под пиджаком. – Каждый день болит. Однажды в гостинице так прихватило, что если бы не дежурная…
Пирожков неожиданно вскакивает и бежит к двери.
– Куда вы, Григорий Сергеевич?
Он так же поспешно возвращается. Короткие брючки смешно полощутся на его тонких ногах. Пальто и пиджак готовы вот-вот соскочить, застегнуть их невозможно, кажется, что они никогда не сойдутся на огромном круглом животе.
– Нет, нет, я никуда, – бормочет Пирожков, обессиленно плюхаясь на стул. – Мне показалось, я забыл…
А у меня вдруг мелькает странная догадка. Я наклоняюсь через стол и тихо спрашиваю:
– Григорий Сергеевич, а ведь его фамилия Николов, не так ли?
Пирожков вздрагивает и испуганно смотрит на меня сквозь очки.
– Вы… разве… позвольте, какой Николов?
– Тот самый, Григорий Сергеевич, – уже твердо говорю я, сам, однако, до конца не веря в эту сумасшедшую удачу. – Мы имеем в виду одного и того же человека.
– Но… ради бога…
