Порода ранимых

Ада Лимон

Порода ранимых

Star apple

Стихи, свободные от предрассудков

Copyright © Ada Limón, 2022

This edition published by arrangement with Massie & McQuilkin Literary Agents and Synopsis Literary Agency

© Шаши Мартынова, перевод на русский язык, предисловие, 2024

© Максим Немцов, редактура, 2024

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2024

Предисловие к российскому изданию сборника «Порода ранимых»

Ада Лимон и ее сады внимания

«Для меня поэзия – язык таинства, она существует в промежуточных пространствах, между мирами бодрствования и сна, в местах, где предельная ясность превращается в сюрреалистическую и неоспоримую истину. Свободнее всего я чувствую себя, когда сочиняю стихи, когда не устремляюсь ни к какой конечной цели, а раскрываю неведомость собственного моего человеческого опыта, когда прислушиваюсь к внутренним и внешним мирам».

– Ада Лимон, сайт Фонда Макартура

Ада Лимон (р. 1976) – один из самых значительных голосов в современной американской поэзии, 24-й поэт-лауреат США. Она стала первой латиной, удостоенной Библиотекарем Конгресса США этого звания. Ее стихи, исполненные ярких образов, эмоциональной непосредственности и глубокого, живого интереса к тому, что составляет природу человеческого единства, заслужили внимание к этой поэтессе не только в США, но и за пределами англоязычного читательского круга. Поэзию Лимон читают на итальянском, французском и, разумеется, испанском. Поэтесса осмысляет многообразие житейского человеческого опыта и самоопределения, а также предлагает насыщенный и нежный взгляд на природу со всей ее магией и силой. Сборник, который вы держите в руках, у Ады Лимон шестой по счету – и первый на русском языке.

Лимон выросла в Сономе, Калифорния, и многие ее стихи пронизаны любовью к сономским пейзажам. Аде посчастливилось провести детство на природе, в большой свободе и беззаботности, и поэзия начала зарождаться в ней с юных лет. Мать Лимон держит ранчо, и лошади в поэзии Ады занимают особое место. Отец Ады – из семьи мексиканских иммигрантов, и хотя сама Лимон не стремится определять себя как мексикано-американскую поэтессу, мексиканская культура, история и мировосприятие неизменно вдохновляют ее тексты.

Вот как говорит Ада о поэзии (из интервью Эзре Кляйн, «Нью-Йорк Таймз», май 2022 года):

«Поэзия в структуре своей наделена дыханием – благодаря дроблению на строки и строфы, благодаря цезурам. Любая часть ее просодии на самом деле говорит вам как читателю или слушателю, когда сделать паузу, когда остановиться. Это и есть дыхание. И я продолжаю считать, что всем нам, кто все время рвется вперед, кто спешит, кто многого требует от мира, важно помнить о дыхании. У Мэри Оливер есть строка: “Вы дышите самую малость и называете это жизнью?” И я часто думаю о том, много ль нам надо? И до чего многое сводится к дыханию. И столько всего сводится к тому, чтобы сесть и осознать, что нас постоянно толкает вперед, будто ветер дует нам в спину, и тащит нас, и толкает все дальше и дальше, и ни мига не остается на то, чтобы осознать, где мы находимся».

Вниманием критики и профессиональных читателей поэзии в США Лимон не была обойдена никогда, что случай для поэзии довольно редкий, хотя в США инфраструктура литературного награждения развита очень хорошо. Уже первая книга ее стихов «Счастливое крушение» («Lucky Wreck») удостоилась в 2005 году поэтической премии издательства «Осенний дом», где и была издана, что, конечно, мило само по себе, нот едва ли что-то значит. Зато вторая – «Этот большой фальшивый мир» («This Big Fake World») через год уже получила вполне авторитетную премию литературного журнала «Жемчужина» («Pearl», 1974–2014), издававшегося в Лонг-Биче, Калифорния: этот журнал – один из немногих наследников американского литературного самиздата ХХ века, там среди многих печатались, например, такие разные поэты, как совершенно независимый «анфан-террибль» американской литературы Чарлз Буковски и поэт-лауреат США Билли Коллинз.

Сама Лимон об этом своем успехе говорила так:

«То у меня вообще не было своих поэтических книг, а тут вдруг за год вышло сразу две. Было такое чувство, будто я выиграла лотерею – только без денег. Все у меня в жизни не как у людей. Либо я на дне колодца, либо до воды и не добраться».

Третью книгу ее – «Акулы в реках» («Sharks in the Rivers», 2010) – критики тоже отметили: «В отличие от большинства современных поэтов, работы Лимон – не подражательны и это не деконструктивизм. Проповеди ее несут на себе ее личную печать – подлинность изобретательности и постижения себя». Видимо, эта смесь и оказалась тем рецептом привлекательности и для академических исследователей поэзии, и для широкого читателя.

Известность у широкой публики, читающей поэзию, Ада Лимон обрела своей четвертой книгой стихов «Золотая мертвёжь» («Bright Dead Things», 2015). В этом сборнике явственно слышен выразительный и узнаваемый голос поэтессы, достаточно пластичный и мощный, чтобы говорить и о взрослении, и о неизменной непредвзятости и открытости природы, и о свидетельствовании смерти близкого человека. Текучесть и ритмичность поэтической речи Лимон не мешает читателю чувствовать, что с ним разговаривают непосредственно, сокровенно и предельно искренне, в манере одновременно и неформальной, и предельно точной. Этот сборник попал в финал и Национальной поэтической премии, и Премии Национального круга книжных критиков.

Сборник «Вынашивание» («The Carrying», 2018) Премию Национального круга книжных критиков получил. В нем центральной темой стало зачатие ребенка и беременность, и поэтесса явила во всей полноте пластику своего лирического высказывания, способного точно описать и едва уловимое чувство, и сильное драматическое озарение.

В сборнике «Порода ранимых» («The Hurting Kind», 2022) Лимон приглашает читателей вновь разделить с ней мгновенья жизненных откровений, предъявленных в автобиографическом контексте. Поэтесса являет нам себя как силу внимания, способную видеть и ждать. Соседский кот, ворующий помидоры, сурчиха, горный лев, пойманный на камеру, ее мать при лошадях, мертвые птицы, каких предстоит хоронить и одарять свидетельствованием, сам акт жизни, неизбежно и обязательно предполагающий свидетельствование, – Ада Лимон видит все это и заворожена чудом ежедневности.

В отличие от предыдущих ее сборников этот ощутимо менее камерный, он открыто приглашает нас пережить общечеловеческое единство опыта, нашу связность друг с другом, с нашими предшественниками на этой планете и с другими природными явлениями и событиями – растениями, животными, птицами, далекими звездами. И пусть поэтесса по-прежнему ясно и честно смотрит на утраты и смертность всего, что живо, первое же стихотворение в книге дарит читателю ноту радости:

…почему не дозволено мненасладиться?

«Порода ранимых» состоит из четырех частей, соответствующих четырем временам года, и тем самым приглашает нас в живое пространство, и подчиненное природным циклам, и развивающееся в трехмерности незримого человеческого – в поступательном самопостижении.

«Весна» – череда песен невинности: большинство текстов в этом разделе заряжены юношеской зачарованностью миром и развертываются в настоящем, как воспринимают окружающее дети.

«Летние» стихи уже напитаны зрелостью, ретроспекцией, уходят от невинности. В этих текстах возникают пугающие соприкосновения со змеями и агрессивными бывшими возлюбленными.

К «Осени» поэтесса-рассказчица делается настороженной, в ее голосе слышна уязвленность, едва ли не цинизм. Переживая утраты и расставания, она входит в последнее время года, где предстоит осознавать смерть, конец любви, искупление, покаяние, разочарование и прозрения, открытые лишь честному взгляду в прошлое.

Тексты этого сборника стремятся выйти за пределы личных озарений, предлагают нам взглянуть на природу вне эгоцентрической и даже антропоцентрической оптики:

…Отчегоне могу я просто любить цветок за то, что он цветок?

Пристально разглядывая собственную потребность одомашнивать и антропоморфизировать природу через поименование, Лимон стремится не только расширить смысловой охват своих стихов, но и сместить траекторию их внутреннего развития. В стихотворении «Речка Утопление» точка восприятия с кинематографической гладкостью смещается с панорамного обзора к крупному плану зимородка и обратно к панораме.

Попытка Лимон любить этот мир щедрее, направляя на него все более пристальное и точное внимание, свободное от ожиданий, требований или прикрас, создает тексты совершенно нового для нее уровня поэтической светимости. Стихотворение «Уединенность» можно было бы считать шедевром, если б само оно столь полно не отрицало само понятие шедевров. В стихотворении «Первый урок» Лимон вспоминает, как наблюдала за матерью, когда та рассматривала крыло ястреба, найденное на обочине дороги:

…Я смотрелаи училась смотретьна мир пристально.

Ту же пристальность она посвящает и лютику, и форсайтии, и жеребятам, и лису – и своим друзья, спутникам жизни, дорогим людям.

Лимон, разумеется, – не первый поэтический ум, попытавшийся раздвинуть границы лирики, но речь тут не только о выходе за пределы эго: поэтесса в этом сборнике работает с самой природой осознанного внимания и с равновесием человеческого свидетельствования и его природного окружения. Вместо того, чтобы «усматривать у цветков лица», Лимон желает вообразить «любовь менее ленивого толка». («В тени»). В «Великолепном фрегате» поэтесса вообще целиком отказывается от права наименовать.

Я таких никогда не видала.Размах крыльев в восемь футов, исполины в своем скольженье                                         уверенном, черные,шея красная, словно рана или потайное сокровище. Или и то,                                                          и другое.Поискав, я узнала, что это Великолепный Фрегат.

Однако несколькими строками ниже: «…я задумалась, именуют ли они друг друга», тем самым наделяя фрегата, как и ворон в «Уединенности», определенной автономностью от высокомерной человеческой склонности навязывать миру имена.

В разделе «Зима», последнем в сборнике, Лимон противится заезженному тропу циклического умирания. В стихотворении «Любовь моя» достаточно и слова: «…я верю, что мир возвратится. / Возвратится как слово, давно забытое и оклеветанное». Однако этот раздел посвящен преимущественно другим людям как источнику и подтверждению глубокой привязанности. «Против ностальгии», «Прощение» и «Жар» составляют цикл сердечных и нежных любовных стихотворений-подношений живому человеку. Ее созерцательное шестичастное стихотворение «Порода ранимых» адресовано предкам Лимон, особенно ее бабушке и дедушке. В заключении этого текста она отметает сентиментальность самоиронией:

Я вижу дерево над могилой и думаю: До чего жетонка у меня кора. Кора у меня тонка.Любовь кончается. А если нет?

Лимон идет на риск эмоциональной прозрачности, даже сознательной наивности ради того, чтобы убедительно заявить о любви к этому миру, пусть он крушит наши сердца. Еще одна дань ей – на другом конце спектра, и этот текст говорит нам кое-что такое, чего могут впрямую и не сказать ее стихи. Младшая ее соотечественница Оливия Гэтвуд свой сборник 2019 года «Душа любой компании» («Life of the Party») открыла «подражанием Аде Лимон» – стихотворением «Девчонка» (пер. М. Немцова):

…я хочу быть ими всеми сразу, хочу я бытьвсеми девчонками, кого любила,гадкими, робкими, громкими, моими девчонкамивсе мы злимся у себя на верандах,табак из самокруток прилип нам к нижней губетела наши – единственное, чему хозяйки мы,не оставим нашим деткам ничего, когда умреммы и тогда все же останемся девчонками, хорошенькими,все еще будем любимы, еще мягки на ощупьгубы розовы, нос напудрен в гробудесяток рыдающих мужчин в жестких костюмахда, даже тогда мы девчонкиособенно тогда девчонки мыбезмолвные и мертвые и тихиедуша любой компании.

Но самый примечательный, пожалуй, знак любви и почтения к этой такой земной и человеческой поэтессе – поистине космический. В 2023 году Ада Лимон участвовала в международной кампании «послания в бутылке» – «Отправь свое имя на Европу»: кампания призвана была повысить всемирную осведомленность о миссии НАСА по запуску космического зонда «Европа-Клиппер» для исследования шестого спутника Юпитера Европы на предмет выяснения, пригодны ли там условия для человеческой жизни. Рукопись ее стихотворения «для Европы» – «Похвала тайне» – выгравирована на танталовой пластине, закрывающей рабочий отсек зонда. Запуск аппарата намечен на октябрь 2024 года, поэтому в момент подготовки этого русского издания произведение Ады Лимон еще не в космосе, но, конечно, ничто уже не мешает ему там оказаться.

Шаши Мартынова

1. Весна

ПРОШУ БЕЗМОЛВИЯпусть поздно, пусть ночьи ты не в силах.Пой, будто ничего страшного.Ничего страшного.АЛЕХАНДРА ПИСАРНИК[1]

Вот такое бы мне

Я подумала, это соседский кот вернулся,чтоб устроить взбучку птенцам малиновкив низком гнезде их среди густой изгороди возле дома,но то, что вылезло, было куда страннее, текучестьподвижная, сплошная щетина и мышцы: сурчихаскользкая, вразвалку ворует мои помидоры, ещезеленые в тени утра. Я наблюдала,как она уплетает, стоя на задних лапах иупиваясь блеклыми кусочками. Почему не дозволено мненасладиться? Некто мне пишет, запрашивая моих мыслейо страдании. Колючая проволока изо ртасловно требует, чтоб я склонила колени у капкана свитыхшипов, нужных для войны и заборов. Я жесмотрю на сурчиху внимательней, и вырываетсяу меня звук, краткая корча радости, какой не представляла я,просыпаясь. Зверушка она смешная и истовая,делает, что умеет, чтоб выжить.

Речка Утопление

За торговыми рядами и электростанциями,из ущелья за Оружейным Нижним трактоми Меднопольем, но не доезжая ручья Рыжий Солонец,бежит поток под названием речка Утопление, гдея видела самую красивую птицу за целый год,опоясанного зимородка, увенчанного по-эгейскисиним плюмажем, не на высокой коряге,а на линии электропередач, он в речке высматривалрачков, головастиков и рыбешку. Мыспешили домой, и стремления нашитуго натянуты были, как черный провод высокий, сцепленныйс телеграфным столбом. Я хотела остановиться, остановить машинуи присмотреться к той одинокой крепкой водянойптице в синем венце, с синей грудкойи необычайностью. Но мы ужестали мазком, реющий рыболов – в милях за нами,и тут-то я осознаю`, чему стала свидетелем.Люди ничто для той птицы, висевшей надречкой. Я ничто для той птицы, которой нет деладо кровавых побоищ истории и до того, почемуэту речку зовут Утоплением, названиемне нравится, хоть от него я и ежусь, посколькузвучит оно как приказ, как место, кудаидешь топиться. Птица реку так незовет. Не зовет ее птица никак.Я почти что уверена, хоть и ни в чемне уверена я. В этом мире есть уединение,в какое мне не проникнуть. Я б за него умерла.

Клянись на этом

Распусти тонкие прядисмотанные среди стропилнезримыми гнездами в дарахзеленых ночи, отделии затем отдели опять[2].Американская липа нависланад фонарями, гораздовыше это дерево,гораздо выше это дерево.

Обитель

Представим, что это легко – скользнутьв зеленую шкуру чужую,схорониться в листвеи дожидаться разрыва,прорыва, отрывавовне. Раньше менявынуждали обманом верить,что я могу разом быть и мною,и миром. Великое окомира есть разом и взгляд,и глянец. Быть поглощенным,оказавшись увиденным. Мечта.Исцелиться,став не свидетелем,но свидетельством.

Инвазия

Что есть тонкий разломнеизбежный, внезапный грохотна крыльце, телефон,заполошно вибрирующий на тумбочкеу кровати? Зарыть рваные мыслина заднем дворе среди трав. В последнийраз я пытаюсь искоренитьвесенний лютик, чистякинвазивный, разросшийсявдоль дренажной канавы, которую я именую ручьемсебе на малую радость. Ничегоне могу поделать. Беру почвучистыми пальцами, и сказать,что плачу, было б неправдой, «плач» —чересчур музыкальное слово. Меня мутитв почву. Тебе нельзя умирать.Я только-только пришла в эту жизньзаново, по-своему безмолвно живая.Прошлой ночью мне снилось, что я могуспасти лишь одного человека, произнесяего имя и точныевремя и дату. Я выбираю тебя.Пытаюсь прикончить лютик весенний,как положено, согласновебсайту правительства,но вот сейчас здесь пчела.Желтое на желтом, обалучатся жизнью. И то, и другое нужно мне,чтоб жить дальше.

Добрая история

Бывают дни – посуда грудой в мойке, столик завален книгами, —потрудней прочих. Сегодня у меня в голове битком тараканов,дурноты и повсюду болит. Отрава в челюсти, позади глаз,между лопаток. И все же справа храпит собака, а слева – кот.Снаружи багрянники только-только взялись хорошеть. Говорю подруге, Телотакое тело. Она кивает. Когда-то мне нравились истории самые мрачные,безрадостные,кем-то разбросанные выдержки из того, как скверно все бывает.Мой отчим поведал о том, как жил на улице, еще пацаном,и как, бывало, спал ночами под рашпером в забегаловке, покудаи их с напарником не уволили. Мне раньше чем-то нравилась эта история,что-то во мне верило в преодоление. Но вот сейчас мне нужна лишьистория о доброте человеческой, – так мне было, когда я не могла перестатьрыдать, потому что была пятнадцатилеткой с разбитым сердцем, он вошел и скормилмне маленькую пиццу, резал ее на крохотные кусочки, пока слезы не высохли.Может, я просто голодная, сказала я. И он кивнул, протянув мне последний кусочек.

В тени

Фиалка-трехцветка сует настырное личиков черемуховую тень, – чистый оттенок сливы и золота,с разнообразными именами: выскочка-джонни,сердцерада или мое любимое – любовь-от-безделья[3].Склоняюсь поближе к новенькой. Вечно усматриваюу цветков лица, барвинок лиловый зовухоровым ансамблем, и есть, несомненно, очи у анютиных глазоки рты у львиного зева.Так мы печемся о том, что нас окружает, делаем этособой, нашими старейшинами и возлюбленными, нашими нерожденными.Но, вероятно, это любовь ленивого толка. Отчегоне могу я просто любить цветок за то, что он цветок?Сколько цветков сорвала я забавы ради,будто миру нетрудно цветы создавать.

Форсиция

В хижине в Уютной Лощине близ речки Рукав Максуэйна, только-только весна, высыпает зверье, мы с возлюбленным лежим в постели в мягкой тиши. Говорим с ним о том, скольких людей носим с собой, куда б ни шли, как даже в самом простом житье незаслуженные эти мгновенья – дань умершим. По мере того, как ночь все глубже, мы ожидаем услышать сову. Весь вечер с крыльца мы наблюдали, как красноглазая тауи ожесточенно строит себе гнездо в неукротимой форсиции с ее выплеском желтого по всему горизонту. Я сказала возлюбленному, что названье «форсиция» я запомнила, когда умирала моя мачеха Синтия, в ту последнюю неделю, она произнесла внятно, однако загадочно: Побольше желтого. И я подумала, да, побольше желтого, и кивнула, потому что была согласна. Конечно, побольше желтого. И вот теперь, как ни увижу эту желтую неразбериху, я про себя говорю: Фор Синтия[4], для Синтии, форсиция, форсиция, побольше желтого. Сейчас ночь, сова так и не прилетает. Лишь все больше ночи и того, что в ночи повторяется.

И ли́са тоже

Заявляется мазком рыжины,опрометью через лужайку, на белкуприцелился, прыгает чуть лине будто охота дается легко,питание – дело десятое илипопросту немного скучное. Ни словане говорит. Лишь беззвучнообходится четырьмя черными лапамив своем деле, какое вовсе не кажетсяделом, а лишь игрой. Лисобитает по краю, кроит себебытие из объедков и обленившихсягрызунов, не поспевших на столбтелефонный. Берет только нужное,ведет жизнь, какую кто-то сочтетмелкой, друзей у него немного, траваему нравится, пока зелена и мягка,не заботит его, долго ли смотришь,не заботит, что тебе надо,когда смотришь, не заботит,чем ты займешься, когда он уйдет.

Чудней чудно́го в зарослях

За что б поболеть за что б поболеть, потираюладони и озираю окрестностикто победит на пустыре этом про́клятом,монетку оставь себе и преподай уроксвоей же прискорбной ладонью. Ей ненравится слово «мед», а значит, не понравитсяи вся песня, где мед есть вприпеве. Сегодня холодно, значит, солнце – ложь.Тут всё ложь, отзывается мой ближайший наперсник.Какая-то драная белка ест и ест крылаткии пускает их бесполезность на ветер.Не знаю, с чего она драная, может,лис, а может, заборный столб, что-то ее настигло.И все равно каждый год ее видим, заходит припастьхорошенько к птичьей купальне, приходит кормитьсяв тень сирени и кипарисной метлы.Конечно-конечно, уж до чего очевидно, вот за когоболеть – вот за это чуть ли не мертвое,что на самом-то деле ничутьне мертво.

Проблеск

В ванной наша последняякошка подходит ко мне и урчитдаже без прикосновенья урчита случается так что мне можноее подержать когда никомудругому нельзя. Она когда-топринадлежала мужнинойбывшей девушке кто большене на земле и я емуникогда не говорила что поночам порой трогаю кошку имне интересно чувствует ли онамое касание или же вспоминаеткасание своей последней хозяйки. Этодревняя кошка – ершистая.Когда мы одни, я поюво все горло в пустом домеи она мяукает и подвываетбудто нам не впервойно нам-то впервой.

Первый урок

Она взяла крыло ястребаи раскрыла егослегка от плечавниз, от изгибакрыла к мелкимкроющим, от больших кроющихк маховым и к кромке запястья.Пернатое было мертво,начнем с этого, обнаруженораспластанным поверх белойполосы на Арнолд-драйв. Она небоялась смерти, она принялаптицу как нечтозаблудшее, чему нужно теплои вода. Она разъяла ее —глянуть, как там устроено.Моя мать прибила крылок стене у себя в студии.Велела мне небояться. Я смотрелаи училась смотретьна мир пристально.

Предвкушение

До того, как вскопалаучастоку нас во дворе,до того, как у насвозник двор, – когдатравы росли толькомежду знаками«стоп» и помойнымибаками, когда у менябыл один горшокс перцеми один горшокс томатом «рома»на пожарнойлестнице, ясажаласекретные семенавнутри тебя

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Алехандра Писарник (1936–1972) – аргентинская поэтесса, прозаик, переводчица.

2

Отсылка к Иез 45:1–2.

3

В английском языке существует множество народных названий трехцветной фиалки (бот. Viola tricolor), в том числе Johnny-jump-up, heartsease, heart's-delight, tickle-my-fancy, Jack-jump-up-and-kiss-me, three-faces-in-a-hood, love-in-idleness и др.

4

Англ. for Cynthia, «для Синтии».