скачать книгу бесплатно
9
Когда Гаухар, окончив занятия, вошла в учительскую, солнце светило прямо в окно. У окна на диване сидели две женщины. Одна из них Фаягуль Идрисджанова, другую Гаухар не знает. Перебивая друг друга, они, оживлённо разговаривали о чём-то. Увидев в дверях Гаухар, незнакомая женщина многозначительно подтолкнула локтем Фаягуль. Та подняла голову и, заметив Гаухар, так и вспыхнула. Обе они сразу замолчали.
Гаухар открыла шкаф, чтобы положить на место классный журнал. Она ничем не выдала себя, хотя сразу поняла, что собеседницы судачили о ней. И разговор, видать, шёл недобрый. Но чем могла бы ответить Гаухар? Это было одно из тех нелепых положений, когда человеку и следовало бы заступиться за себя, но он ничем не может доказать, что сплетничали именно о нём. В подобных случаях самое благоразумное – промолчать, сделать вид, что тебя совершенно не интересует вздорная болтовня. Гаухар так и сделала. Она с достоинством покинула учительскую.
Ещё задолго до этого случая Гаухар чувствовала, что Фаягуль за что-то невзлюбила её. Допытываться, выспрашивать, за что именно, было не в характере Гаухар. Набиваться Идрисджановой в подружки не собиралась. На людях обе они не выказывали взаимной отчуждённости. Оставаться же с глазу на глаз избегали. «Эта ненавистница не существует для меня», – ещё раз сказала себе Гаухар. На том вроде бы и успокоилась.
Но вот ей стала известна вся история с получением квартиры родственниками Фаягуль Каримовыми. Фаягуль, как прежней их жиличке, досталась в этой квартире отдельная хорошая комната. И тут нельзя было забыть, что Джагфар, по просьбе Дидарова, хлопотал в райсовете за Каримовых. Следовательно, вольно или невольно хлопоты его распространялись и на Фаягуль. Как не связать все эти факты в один узел? А если Джагфар заведомо знал, что он должен облагодетельствовать и Фаягуль? Значит, можно предположить… Как только Гаухар начинала думать об этом, буря возмущения и прежней острой ревности поднималась в её груди.
Ко всему прочему до Гаухар стали доходить слухи, что Фаягуль не первый день злоязычничает о ней. А в последнее время не стесняется болтать о том, будто между Гаухар и Билалом Шангараевым «что-то было, возможно, и сейчас кое-что есть». Сперва это взорвало Гаухар. Она готова была при первой же встрече выговорить Фаягуль всё, что накипело. Но тут она вспомнила, что ещё в прежние времена говорила мужу о навязчивых признаниях Билала Шангараева. Джагфара эти признания жены ничуть не расстроили. Он шутливо заметил: «Наверно, парень ищет жён, которым успели примелькаться мужья. Надеюсь, я ещё не зачислен в их разряд?» Этот ответ успокоил Гаухар. Помнится, она даже с гордостью подумала о Джагфаре: «Вот ведь какой молодец муж у меня, настоящий мужчина, не обращает внимания на сплетни. Что там ни говори, а уважающий себя и жену мужчина – это незаурядный человек, возле него и жене дышится легче».
У неё и сейчас отлегло от сердца. Нечего надоедать Джагфару ещё одним напоминанием о сплетнях Фаягуль. Да и есть ли у неё самой серьёзный повод ревновать Джагфара? Ведь он так снисходительно и благородно отнёсся к её признаниям об ухаживании Билала.
Вероятно, другая женщина, менее ранимая и более сдержанная и скрытная, нежели Гаухар, на том и остановилась бы. Но характер Гаухар требовал прямых и последовательных решений. После зрелых размышлений она рассудила так: рано или поздно муж всё равно узнает о её непримиримой вражде с Фаягуль Идрисджановой – ведь вражду эту уже теперь кое-кто замечает. Почему же она должна так долго молчать? Надо всё высказать Джагфару. Пусть это получится не совсем складно, зато правдиво. И он не будет потом упрекать её в неискренности.
Не исключено, что она всё же помедлила бы с этим разговором, последствия которого трудно было предвидеть. Но неожиданно она вспомнила об одном случае в их семейной жизни.
Однажды, на второй или третий год её замужества, Гаухар сочла принципиально необходимым объясниться с мужем, на её взгляд, по очень серьёзному поводу. Слово за слово – она так разожгла себя, что потеряла контроль над собой и уже не щадила Джагфара.
– Подумай только, – запальчиво говорила она, – ты неправильно живёшь! Ведь ты бывший комсомольский работник. И в институте, говоришь, четыре года был комсоргом. Так неужели за последние пять-шесть лет в тебе совершенно потух комсомольский огонёк?! Ты ведь теперь почти никакого участия не принимаешь в общественной работе. Это очень плохо, Джагфар! Это значит морально зачахнуть!..
Он выслушал её очень спокойно, потом рассудительно ответил:
– Вряд ли следует горячиться тебе, Гаухар. Для нашей малочисленной семьи вполне достаточно того, что ты общественно активна. Ведь я пишу кандидатскую, не забывай этого. Дело, сама знаешь, очень нелёгкое. К тому же годы не останавливаются, жизнь тоже. А человек? Он ведь соответственно меняется. Вчерашние мерки для него сегодня уже не подходят. Что такое комсомольская активность в сравнении с движениями науки! С её всё возрастающим влиянием на жизнь! Подожди, вот защищу кандидатскую…
Но Гаухар уже не могла остановиться:
– Разве я против того, чтобы ты рос, совершенствовался в науке? Будем откровенны! Ты ведь только прячешься за науку, произносишь весомые, красивые слова. Да, да! Посмотри-ка на себя внимательней. Это верно, знания у тебя прибавляются. Но – только формально! В быту, в привычках ты пятишься назад, готов скатиться в болото мещанства. И что наиболее печально – сам не замечаешь этого!.. Погоди, не перебивай и не улыбайся так иронически. Тебя прельщает погоня за удобствами, за благополучием в жизни: «Вот защищу кандидатскую – меня повысят в должности, увеличат зарплату, заживём тогда на широкую ногу». Это уж и не знаю, что сказать… Это измена нашим комсомольским традициям! Бегство от самого себя, от современности!..
В пылу спора Гаухар не выбирала слов. Говорила искренне, она действительно хотела добра Джагфару и себе. Но по горячности своей и молодости не умела достаточно серьёзно аргументировать эти мысли, впадала в противоречия, была наивна.
К чести Джагфара, он не обиделся на её необдуманные выпады, не позволил ни грубостей, ни даже колкостей со своей стороны, только усмехнулся сдержанно и ответил с достоинством:
– Надо поосторожней бросаться словами, Гаухар. Говорят, злоба вытесняет ум. Под горячую руку чего не наговоришь друг другу. Не правда ли?.. Подумай хорошенько – разве личное благополучие обязательно мешает человеку быть активным? И разве я, будущий научный работник, не принесу больше пользы, чем теперь? Главное – умей сочетать личное с интересами коллектива.
Говоря всё это, Джагфар с некоторой тревогой, даже с испугом ловил себя на мысли: ведь он обманывает сейчас и себя и Гаухар, будущее своё он теперь представляет как, прежде всего, удачную карьеру, выгодное продвижение по службе. Прежняя комсомольская увлечённость высокими идеями уже не волновала его черствеющую душу, в этом Гаухар права. И надо ему почаще оглядываться на себя, следить за своим поведением, за высказываниями на людях, чтобы не подвести самого себя.
Гаухар не заметила этого внутреннего испуга мужа, а его возражения приняла за чистую правду. Она позавидовала, с каким обезоруживающим спокойствием и достоинством держался Джагфар. И ей стало стыдно за свои не совсем обоснованные нападки на него. Надо признать, она допускала в своих обличениях и крайности, и даже грубость. А через минуту-другую Гаухар принялась извиняться перед мужем. Говоря попросту, она ведь только одного хочет – чтобы Джагфар не был в стороне от общественной жизни коллектива.
И Джагфар ещё раз показал своё благородство и великодушие – поблагодарил жену за то, что сумела понять его. Он не подчёркивал своё превосходство, не читал ей скучных нотаций. «Вот видишь, как неуместна бывает запальчивость в серьёзных разговорах». – Он снисходительно, ласково улыбнулся, только и всего.
Случай этот послужил тогда некоторым уроком для Гаухар. Она вынуждена была признаться в неуравновешенности собственного характера, одновременно стараясь перенять от Джагфара его внутреннюю собранность. Кажется, впервые возникло у неё зрелое женское суждение: что там ни говори, мужчина всё-таки «глава» семьи, коренник; Джагфар без напоминаний принял на себя заботы о будущем благополучии жены.
С другой стороны, спор их не прошёл бесследно и для Джагфара. Он как-то подтянулся и, к удовольствию Гаухар, стал бывать на собраниях, даже выступал иногда, проявив себя неплохим оратором.
Как только Гаухар вспомнила о тогдашней перемене в поведении мужа, она окончательно решила: «Нечего медлить, выскажу ему всё о Фаягуль, – на пользу пойдёт». Она ещё не знала, упомянет ли о самом неприятном – о своих ревнивых подозрениях. «Ладно, по ходу объяснений видно будет, что сказать, о чём умолчать».
Казалось, всё правильно было в её рассуждениях, но одного обстоятельства она не захотела принять во внимание: после того случая прошло несколько лет.
Когда Гаухар вернулась из школы домой, Джагфара ещё не было. Да, сегодня у него лекция на заводе. И опять, как и раньше, при мысли о заводе ей вспомнился Исрафил Дидаров, а вместе с ним и Фаягуль. В груди что-то кольнуло. Но сейчас же это почти болезненное ощущение прошло. Наверно, она уже привыкла и примирилась с тем, что Джагфару приходится бывать на заводе. Вот только Фаягуль занозой торчала в сердце.
Она неторопливо сняла шубку, устроила её на вешалку, привычно поправила перед зеркалом причёску. Не могла не отметить при этом: щёки у неё раскраснелись от мороза, горят, как бывало в девичестве. Ей было приятно видеть это, и последние невесёлые мысли забылись. А не приняться ли за неоконченную картину, пока Гаухар одна в квартире? Давненько уж она не брала кисть в руки, наверно, и краски-то высохли. Нет, пока отложим картину, настроение, пожалуй, не совсем подходящее. Вон в окно видна предвечерняя Казань. Как красиво и легко бесчисленные струйки дыма взвиваются к небу; в окнах громадных каменных зданий пламенеет отражение закатного солнца; чуть подальше видны ажурные краны; на улицах суетливое движение машин и пешеходов.
Гаухар, не видя ничего вокруг, прищурясь, всматривалась в этот привычный городской пейзаж, увидев в нём что-то новое. Руки безотчётно потянулись за карандашом и бумагой – то и другое лежало на столе. И всё же прежде, чем нанести первые штрихи, надо ещё более пристально, напряжённо посмотреть за окно, чтобы решить, с чего начать.
Вот уже и Фаягуль забыта. Перед взором Гаухар были только эти прозрачные струйки дыма над зелёными и красными крышами домов да вот ещё этот лист бумаги, по которому быстро бегает отточенный кончик карандаша. Её ум, сердце как бы слились воедино с мелькающим перед глазами карандашом. Один штрих, другой, третий… Вот она, та минута, когда надо закрепить контуры. Скорей, скорей! Иначе краски потускнеют, погаснут. Дистанция между Гаухар и улицей словно бы исчезла, нет ни окна, ни квартиры. Перед глазами только бумага, а на ней схваченные на лету движения жизни. Ну, ещё, пусть хоть ещё минуту светит этот последний луч!.. Кончено, всё потускнело, погасло.
Вздохнув, Гаухар отошла от окна. Постояла с закрытыми глазами, вдруг неожиданно для себя глянула на незаконченный рисунок. Тихо и радостно улыбнулась. «А ведь неплохо начато, право неплохо. Будто в самом деле вьётся дымок из труб, и снег такой пушистый, что хочется взять в горсть. Отработаю детали – и готов рисуночек».
Гаухар чувствовала такую удовлетворённость собой, такую радость, словно сделала невесть какое важное дело. А ведь завтра же найдёт в рисунке очень много ошибок, будет ругать себя. Но о завтра думать не хочется, главное – сегодня она верит в себя как в художника. Вероятно, такова уж природа человека, склонного к творчеству: хотя бы в первую минуту порадоваться тому, что сделал. Особенно нужны эти минуты не профессиональным художникам, а любителям: они очень редко показывают свои работы на выставках и ещё реже слышат со стороны доброжелательные отзывы. Если уж сам не порадуешься своей работе, что ещё остается?
За окном смеркалось. Гаухар зажгла свет и, уже не посмотрев на рисунок, положила его в альбом вместе с другими. Она переоделась, привычно занялась домашним хозяйством.
Около восьми вернулся и Джагфар. К удивлению Гаухар, с ним пришёл Исрафил Дидаров. Вот уж не вовремя! Ничем особенным Исрафил не помешал ей, но неожиданное его появление было как-то не по душе Гаухар. Дидаров словно почувствовал это, начал объяснять, что подвёз Джагфара с завода на своей машине. Ну, раз уж приехали вместе, Джагфар затащил его в квартиру, так что пусть хозяйка не сетует. Джагфар подтвердил:
– Да, да, я не отпустил его. Повечеряем вместе.
Гаухар промолчала. Насколько могла, приветливо предложила гостю раздеться, пройти в столовую.
На скорую руку был накрыт стол, появилось вино, кое-какая закуска. И вдруг Гаухар остро почувствовала: и мужу, и Исрафилу не по душе, что вот сейчас она села за стол вместе с ними, с мужчинами. В любое другое время они рады были бы ей, но сегодня… сегодня хозяйка лучше бы оставила их наедине.
Для вида Гаухар посидела с ними, поговорила о том о сём и, убедившись окончательно, что неприятное чувство её было не обманчивым, нашла какую-то причину и поднялась из-за стола. Потом совсем ушла из комнаты. Её не пытались удерживать, даже не сказали для приличия: «Побудь с нами, без хозяйки стол – сирота».
Гаухар было очень горько. Не зная, за что взяться, чем заглушить обиду, она уединилась в спальне и, совершенно убитая, опустилась на стул, закрыла лицо ладонями. Она не плакала, и от этого ей было ещё тяжелее. За какой-нибудь час перед этим у неё было такое бодрое настроение, особенно когда удался рисунок, – ей так хотелось побыть с Джагфаром наедине… А тут неожиданная помеха…
Она с нетерпением ждала, когда, наконец, уйдёт Исрафил и она объяснится с мужем, облегчит сердце. Но гость не торопился. Минуло девять, десять часов, а за столом в соседней комнате всё разговаривают и разговаривают. Голоса у собеседников становятся всё громче. Оба, кажется, изрядно выпили. Так ещё никогда не было у них. Что это такое? Может, войти к ним и положить конец этому затяжному застолью? Что она, чужой человек в своём доме? Войти и сказать: «Хватит, время позднее!»
Вместо этого она начала прислушиваться к громким голосам и уже не могла оторваться.
– …Так что, друг мой Джагфар, жизнь очень сложная штука, – слегка запинаясь, говорил Дидаров. – В ней так много неожиданного. Когда-то и моя жена дипломированной учительницей была. Я всегда ей говорил: «Пожалуйста, преподавай в школе, ходи на собрания и совещания – пожалуйста… Хочешь быть передовой, идейной учительницей? Сколько душе угодно! Могу даже кое в чём помочь тебе. Например, подготовить умное выступление на вашем педагогическом совете. Но ради всего святого, ради бога, не будь идейной наставницей дома! Не будь – и всё тут! Не читай мне скучных нотаций. Дом – это дом, как говорят добрые люди – место покоя, отдыха и удовольствий…» Правильно я говорю, Джагфар? Ну чего ты молчишь? Смотри на жизнь смелее. Да, да, будь настоящим мужчиной, гордым и независимым! Ты ведь учёный, экономист… Ну вот, скажи: может ли человек жить однообразно, по чьей-то указке? Нет, не может он так жить! По законам природы ему необходимо разнообразие. И развлечения нужны. Женщинам не понять этого… На работе тебя целый день дёргают, торопят: «Давай, давай скорее!» Одно не так, другое не этак… Вернёшься к себе домой – и здесь начинают шпынять. Ты слушаешь меня, Джагфар? Слушай хорошенько! Это нужно знать каждому мужчине, если он хочет жить по-настоящему. Этому в вузах не учат, эти уроки надо брать у самой жизни. Так что слушай… Будь в каждом случае находчив, изворотлив, иначе того и гляди свернут шею. Понял?.. То-то! Тебе когда-нибудь доводилось видеть белку, которая вертится в колесе? Если вдуматься, человек в жизни та же белка. Но!.. – Исрафил хлопнул ладонью по столу. – Человеку дан великий ум. Благодаря уму он далеко не всегда белка. Если на работе нельзя без того, чтоб не вертеться, то уж дома… Здесь мужчина полный хозяин, царёк в своём небольшом царстве. Вот именно – царёк! Надо называть вещи своими именами. На работе человек то белка, то лошадь. Везёт, вертится. Даже оглянуться на себя некогда. Против этого не попрёшь. Это уж так поставлено, вроде бы закон. Поэтому умные головы кроме городской квартиры обзаводятся ещё дачей. Кто строит, кто покупает. Всё делают тихо, скромно, без показухи. А почему бы не строить? В наше время жизнь народа всё улучшается. Почему же тебе было не обзавестись уголком вдали от городского шума? Вот ты и завёл… Значит, молодец!.. Э, да ты никак задремал? Для кого же я тут разоряюсь, толкую? Проснись, подними голову! Эх, размазня! Ну-ну, не обижайся, я по дружбе…
Но Джагфар не спит, даже не дремлет. Он совсем не размазня. Этот проклятый Дидаров кого хочешь заговорит. Ловок на язык. И высказывает именно то самое, что давно уже засело у Джагфара где-то в тайниках души. Однако он никогда и никому не выложил бы всё это напрямик. Потому он и сидит, опустив голову, избегая смотреть в глаза Дидарову. Если посмотрит, сразу увидит: ведь они с Дидаровым братья родные, как говорится, и по крови, и по духу. А вот в этом родстве Джагфару и не хотелось бы признаваться. Не потому, что очень совестно или зазорно. Просто незачем открывать лишнее, Джагфар не привык к этому. Он многому учится у Дидарова. Но болтать не желает.
Гаухар, сгорая от стыда, все эти откровенности слушала через стенку. «Если бы оба они были трезвыми, Дидаров, наверно, не наговорил бы столько пошлостей, а Джагфар не стал бы слушать, – мучительно думала она. – Значит, они пьяны. Но ведь что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Неужели Исрафил такой двуличный человек? Он главный инженер, один из руководителей на большом заводе, многие слушают его, верят, делятся с ним мыслями не только о производстве. Главный инженер бывает советчиком, особенно для молодёжи, не только в технике, но и по делам человеческим. Как же люди не видят маску на лице этого лжеца? Или видят, да… Неужели жизнь так сложна и трудна?..»
А вот ещё одно «неужели». Почему Джагфар терпит около себя этого пройдоху? Приводит к себе домой, слушает его бесстыдную болтовню. Что может быть общего между ними?..
Выйти, что ли, к ним?.. Но Гаухар опять останавливается. Нет, просто бранью тут ничего путного не добьёшься. Надо во что бы то ни стало вырвать мужа из-под влияния Дидарова, иначе он погибнет. Всё же Гаухар и подумать не могла, что её Джагфар, этот аккуратист, выдержанный, рассудительный человек, вдруг так податлив. Ведь он смотрит в рот Дидарову и молчит. Значит, на уме у него тоже темно? Нет, это ужасно, нельзя терпеть этого! Вероятно, и сама она повинна в нравственном падении мужа. Если бы она внимательней присматривалась к нему, к его дружкам, сегодня не пришлось бы так страдать.
Но ведь она о другом собиралась говорить с Джагфаром. С чего же начать?.. Может, вообще не заводить сегодня никаких объяснений, подождать более удобного времени, когда муж сумеет выслушать её на трезвую голову? Не в силах, не может она ждать!
– Ну, Джагфар, кажется, я немного засиделся, да и вино ударило в голову. Ты всё наливаешь да наливаешь, – послышался за стеной голос Дидарова. – Пора домой. Ты не обижайся на меня, – может, что лишнее сказал. Но это не мои слова, не я их придумал. Это, брат, сама жизнь! У тебя хватит ума, сам всё поймешь. Ладно, до свидания.
Гаухар торопливо убирала со стола посуду, словно ей хотелось как можно скорее избавиться от следов чего-то постыдного, происходившего в её квартире. Джагфар с взлохмаченными волосами, с расстёгнутым воротом, развалясь, сидел на диване.
– Не люблю я этого твоего друга, – словно самой себе сказала Гаухар.
Джагфар как бы недоумевающе пожал плечами:
– Что ж, ищи такого, кто по вкусу… А я тем временем пойду отдохну.
Для внимательного и всегда обходительного Джагфара ответ этот был резким, грубоватым.
Но Гаухар было не до тонкостей сейчас. Ей в пору было следить за собой, чтоб не сорваться, не закричать.
– Если хочешь отдохнуть, я сейчас постелю, – ответила она. А помолчав, добавила: – Но мне надо бы серьёзно поговорить с тобой, Джагфар. Лучше всего не откладывать, сейчас поговорить. Всё равно рано или поздно этот разговор состоится.
Джагфар настороженно повернул голову, взглянул на жену, – куда девалась его дремотная ленца.
У Гаухар было определённое намерение высказать своё мнение о Дидарове, предостеречь мужа, что дружба с этим двуличным человеком вряд ли сулит добро. Но в последнюю минуту у неё как-то само собой сорвалось с языка:
– Я хотела бы, Джагфар… Я хочу рассказать тебе кое-что о Фаягуль Идрисджановой. Не первый раз собираюсь…
Краска бросилась в лицо Джагфару. Он был выпивши, но не настолько, чтобы не понять, о чём может пойти речь.
– Сама не знаю, почему, – начала Гаухар, – но я не люблю Фаягуль и не могу преодолеть это неприятное чувство. Впрочем, она первая подала пример беспричинной враждебности. Мы с ней не ссорились открыто, ничего оскорбительного не говорили друг другу. Но при первых же встречах она так высокомерно и презрительно смотрела на меня, что мне оставалось отвечать тем же. Я понимаю, Джагфар, – это мелочная взаимная ненависть унизительна для интеллигентного человека, особенно для учителя, – но ничего не могу поделать с собой. Как-то я не удержалась, обратилась к Шарифу Гильмановичу. Он согласился, что такие отношения не украшают учителя, и посоветовал…
– Ты рассказала эту чепуху директору? – перебил Джагфар.
– Как же было не рассказать? Между двумя учителями, работающими в одной и той же школе, возникла вражда, и эту свару надо скрывать от уважаемого, более опытного человека, от твоего руководителя? Это никуда не годится, Джагфар.
– И ваш директор нашёл время выслушивать женские сплетни?
– Это не просто сплетня, Джагфар! У меня почему-то так тяжко на сердце, что я решила объясниться с тобой…
– А я не желаю ни разбираться, ни объясняться по поводу бабьих глупостей! – отрезал Джагфар. – К тому же я… выпил, хочу спать… А главное – эта Фая и твои отношения с ней ни капельки не интересуют меня.
«Как же не интересуют? – хотела сказать Гаухар. – Ведь у тебя такие близкие отношения с её родственником Дидаровым, и ты хлопотал…» В последний миг она удержалась от этих слов. Теперь уж ни к чему уточнять. Вполне достаточно того, что Джагфар знает о враждебном отношении жены к Фаягуль.
Чтобы уйти от дальнейшего неприятного разговора, Джагфар решил лечь спать.
Постель приготовлена. Когда Джагфар раздевался, лицо у него было отчуждённое, движения резкие. Он лёг, отвернулся к стене. Притворился или в самом деле заснул – кто его знает…
Гаухар, потушив свет, вышла в столовую. Как ни странно, непривычные грубости мужа, словно вызывавшего её на ссору, не обидели Гаухар, не прибавили ей тревоги в сердце. Наоборот, она вроде бы стала спокойнее. Ей казалось, что она сделала самое главное: сколько времени не решалась открыться мужу в своей молчаливой вражде к Фаягуль – и вот решилась. Всё наиболее тяжёлое осталось где-то позади. Но сделает ли он необходимые для себя выводы? Осмотрительному Джагфару, пожалуй, достаточно и сегодняшнего урока. Если у него, предположим, и назревало что-то с Фаягуль, так теперь он поостережётся давать жене какие-либо новые поводы к ревности. Пожалуй, оно и лучше, что объяснения не были подробными: лишние резкие слова, лишняя нервозность, а может, и злоба. Зачем это? Пройдёт какое-то время, и они сумеют спокойно поговорить обо всём.
Так думала Гаухар в одиночестве поздним вечером. В столовой было тихо, только слышалось тиканье часов на серванте. Человек честных мыслей и поступков, она не сомневалась, что и мужу её не чужды эти качества. Иначе что же могло скреплять их близость? Такого мнения держалась она вплоть до сегодняшнего вечера. Не может быть, чтобы вот в этот час между нею и мужем вдруг пролегла какая-то резкая разделяющая черта.
Гаухар глубоко вздохнула. Всё же странная штука эта жизнь. В Казани живут сотни тысяч женщин, и лишь к одной из них – к Фаягуль Идрисджановой – Гаухар ревнует мужа, ревнует остро, мучительно. Откуда взялась эта ревность? Ведь у Гаухар, в сущности, нет ни одного реального факта. Так что же, наделена женщина тонким чутьём или излишней мнительностью? Скорее всего – последнее. Теперь ей ясно: за годы жизни она успела глубоко полюбить мужа и ужасно боится потерять его. Сейчас Гаухар хочется заплакать, положить голову на грудь Джагфару и сказать: «Я тебя никому, никому не отдам!»
Она поднялась со стула, направилась в спальню. Поправила сползшее с Джагфара одеяло. Потом и сама улеглась. Прижалась щекой к тёплому плечу мужа, дремотно притихла. А перед тем, как погрузиться в сон, ещё раз подумала: «Ты мой единственный, я тебя никому не отдам».
10
Перед наступлением зимних каникул главной заботой Гаухар было выровнять успеваемость всех учеников. И она добилась многого. Тридцать три школьника учатся хорошо, надо только следить, чтоб не распускались. А вот два мальчика – Дамир и Шаукат – не перестают беспокоить Гаухар. Видно, в прошлом году не обращала на них должного внимания, не замечала отставания, надеясь на будущее: ещё успеют исправиться, ведь до сих пор они без особых затруднений переходили из класса в класс. И вот результаты – с самого начала учебного года оба тянутся в хвосте. Гаухар предупреждала обоих, чаще, чем других, вызывала к доске, беседовала с родителями. Но шли дни, а успехов у ребят что-то не замечалось.
И тогда Гаухар поняла, что на этих ребят не действуют ни уговоры, ни принуждения, с ними надо заниматься по-особому, с каждым в отдельности. Это только на первый взгляд кажется, что у школьников младшего возраста примерно одинаковые недостатки, а на самом деле всё у них индивидуальное. Взять Дамира. Он быстро схватывает объяснения учительницы, но при одном условии: надо, что называется, «стоять над душой», иначе он сейчас же отвлечётся, будет смотреть в окно, наблюдать, что делается на улице, и забудет про уроки. Шаукат по-своему старателен, побаивается учительницу, но туго воспринимает; ему всё объяснишь подробно, прикажешь повторить за тобой слово в слово, а через какую-то минуту всё выветривается у него из головы. Он битый час может смотреть в учебник, читать вслух, а спросишь: «Что прочёл?» – ничего не сможет ответить.
Тут всё надо начинать с другого конца.
Гаухар ещё раз побывала у ребят дома, осторожно поговорила с родителями, попросила помочь ей, как она выразилась, «найти ключ к сердцу ребёнка». Отец Дамира своеобразно понял свою задачу – схватился было за ремень, чтобы тут же «поучить уму-разуму» сына. Но Гаухар решительно удержала его:
– Не бейте мальчика. Он тогда может совсем возненавидеть учёбу. С ним надо по-доброму, ласково. Первое время ежедневно проверяйте, как он выполняет школьные задания. Возможно, он поддался чьему-то дурному влиянию. Выясните, с кем он дружит. И если приятели у него ненадёжные, запретите встречаться с ними. Действуйте обязательно согласованно с матерью. Это очень важно. Требования родителей не должны быть противоречивыми.
Она потом проверила результаты этой своей беседы и с удовлетворением убедилась, что для Дамира родители установили дома строгий, но разумный режим.
С Шаукатом дело обстояло куда сложнее. Тут причина была не в разлагающем влиянии улицы. Мальчик, к счастью, ещё не испорчен, но у него подавлена психика. Он постоянно угнетён. Большую часть времени проводит дома. Возьмёт учебник, сядет за стол и, не раскрывая книгу, смотрит куда-то в угол.
При дальнейшем наблюдении картина выяснилась совсем безрадостная. Гаухар и раньше знала, что Шаукат растёт без отца. А мать по-прежнему не уделяла ему внимания, вечера часто проводила со случайными знакомыми и домой возвращалась поздно. И сын рос «сам по себе», как растёт трава в поле. Когда соседи, а потом и Гаухар пытались спросить женщину, знает ли Шаукат отца, она раздражённо отвечала: «Не терзайте мне сердце! Что вам за дело до меня и моего сына?!» Между тем мальчик часто прихварывал и почти всегда был без присмотра. Иногда соседи помогали ему, чем могли. А матери, казалось, ни до чего не было дела.
Когда Гаухар начала заходить к ним, мать первое время недружелюбно косилась на неё, потом делала вид, что не замечает незваную гостью. В хорошую погоду Гаухар звала мальчика на улицу, чтобы на свободе поговорить, как-то пробудить в нём живость, – мать кричала на сына:
– Чего так долго копаешься? Раз учительница пришла за тобой, собирайся скорее. Ей ведь платят деньги за тебя.
Конечно, Гаухар сумела бы призвать женщину к порядку, но решила до поры до времени молчать, пока не выяснит всего, что ей казалось нужным. На улице она придумывала какое-либо занятие, игру для Шауката или обращала его внимание на природу, развивала в нём интерес к окружающему, наблюдательность. Постепенно мальчик стал оживать. Однажды он громко рассмеялся на улице, – это был первый смех, который Гаухар услышала от него. Теперь он уже спрашивал учительницу о том, что ему казалось непонятным, сам рассказывал о различных случаях из своей жизни. Это было какое-то убогое, немыслимое в наше время прозябание. И, к радости Гаухар, мальчик выздоравливал душой, словно воскресал после тяжёлой болезни.
Казалось, мать стала замечать непонятные ей перемены в Шаукате: прислушиваясь к его разговорам с учительницей, она бросала начатое домашнее дело и смотрела на сына, удивление и подозрительность были в её взгляде.
Однажды, когда Гаухар собиралась уйти домой, женщина сказала ворчливо:
– Погоди немного. Я хочу спросить тебя кое о чём… – И прикрикнула на Шауката: – Ну, чего уставился?! Больно умён стал. Иди побегай на улице.
И когда они остались одни, мать сказала, не глядя на учительницу:
– Ты мне не испортишь мальчишку?
– Чем же это?
– Да вот всякими этими прогулками и мудрёными разговорчиками.
– А как по-вашему, Шаукат до «разговорчиков» со мной во всём хорош был?
– Где уж там, – сказала женщина. – Сама видишь, какая у меня жизнь. Это верно – мальчишки-то все балованные растут. А мой Шаукат какой-то совсем чудной стал: вдруг задумается или чего-то бормочет, как во сне… Ты скажи, это к лучшему или к худшему?
– К лучшему, – твёрдо сказала Гаухар. – Он человеком становится. А я помогаю ему в этом.
И, пользуясь случаем, она высказала этой тёмной и своенравной женщине всё, что давно хотелось сказать. И о том, что Шаукат растёт запущенным, словно круглый сирота, что у него пропал интерес к учёбе. А без учения в наше время жить невозможно. Что каждая мать должна выполнить свой долг перед ребёнком…
Женщина слушала, хмурила брови. Потом хлопнула ладонью по столу.
– Теперь меня послушай… Ты в мои домашние дела не путайся. Как умею, так и живу. Давай уговоримся: друг другу мешать не будем. Ты учительша, ну и занимайся, коль приставлена к этому. А у меня свой путь, своя дорога. Меня не научай, я не девочка, чтоб по твоей указке ходить.
На следующий день Шаукат явился в школу подстриженным, в свежей, выстиранной рубашке.
И вдруг ещё новость: мать Шауката пришла на очередное родительское собрание, чего за ней не водилось раньше. Правда, всё время она просидела молча в дальнем углу. И, уходя, ни словом не обмолвилась с Гаухар. Ну что ж, для начала и это неплохо. Остальное, надо полагать, доделает жизнь.
Заботы Гаухар всё же не пропали даром. Дамир заметно подтянулся в учёбе; что касается Шауката, он стал активнее на уроках. Гаухар не переставала следить за обоими. В то же время ей не давала покоя прежняя загадка: почему они первые два года учились не хуже других, а на третьем у них заметно упала успеваемость, на четвёртом же дело чуть не дошло до катастрофы? Возможно, начиная с третьего года занятий от ребят требуется больше усилий в усвоении усложняющейся учебной программы. Эту закономерность крепко следует запомнить и использовать в будущей практике. Своими соображениями она поделилась на совещании преподавателей. Её похвалили за инициативу и главным образом за умелое вмешательство в режим домашней жизни Дамира и Шауката.
В зимние каникулы Гаухар хотя и реже, но продолжала посещать «трудных» ребят. Она добивалась, чтобы Дамир и Шаукат больше времени проводили на свежем воздухе, играли со сверстниками; не забывала проверять, повторяют ли ребята пройденные разделы учебников. Тому и другому составила отдельные расписания на каждый день каникул, с указанием, что именно нужно сделать.
