скачать книгу бесплатно
• Стремление выделить и описать специфические качества психического как реальности.
• Сложность онтологического анализа различных качеств человека.
• Нечеткость критериев достоверности полученных научных фактов, законов и закономерностей.
• Зависимость способов получения, описания и интерпретации данных от индивидуальности исследования, от системы его морально-этических ценностей и научной добросовестности.
• Зависимостью науки от конкретных заказчиков на тот или иной вид информации.
• Девальвацией ценности научного знания в общественном сознании. Преобладание манипулятивного подхода к человеку во всех сферах социальной деятельности.
Думаю, что даже указание на эти обстоятельства в той или иной степени, представленное в профессиональной рефлексии как начинающих психологов, так и профессионалов, ставит следующие вопросы, которые можно отнести к разряду вечных, т. е. методологических.
• Что изучает психология?
• Какие ставит цели в изучении?
• Как зависит полученное знание от личности психолога-исследователя?
• Кто, каким образом и с какой целью может использовать психологическое знание?
Эти и подобные вопросы о предмете психологии, о методах, методиках, критерии истины и т. п., не могут быть решены, если тем или иным образом не обозначена природа изучаемого как данность, т. е. не построен идеальный объект, который может (и должен) стать основой для получения как общепсихологических знаний, так и для построения конкретных психологических теорий.
Что дано психологу как основание для его познания? Осмелюсь сказать, что прежде всего он сам как человек и другие люди. Это – онтологическое основание для понимания, для построения идеального объекта любой теории.
Можно привести множество примеров их различных современных научных текстов как отечественных, так и зарубежных, где эта данность проявляется в самых разных вариантах: от отождествления природы человека с природой животного (Э. Берн) до сведения природы человека к механизму, в конечном счете, отождествлению с неживым (Г. Гурджиев).
Не беря на себя роль судьи или критика той или иной методологической позиции, считаю, что можно предположить следующее: возможность появления любого методологического подхода основывается на переживании автором присутствия в его жизни других людей и своей связи с ними, которая для каждого человека, независимо от его профессиональной принадлежности, проявляется в его концепции жизни.
Таким образом, взрослому человеку, который занимается психологией как наукой, приходится иметь дело со следующими составляющими его личного представления о методологии:
• исторические и современные ему научные тексты;
• живые люди, его современники, как авторы или носители научных идей;
• живые люди, индивидуальность которых нетождественна их научной продукции;
• он сам – взрослый человек в конкретном историческом и личном времени своей жизни;
• его – взрослого человека – личный опыт, обобщенный в концепции жизни;
• содержание концепции жизни, которая определяет (допускает) меру воздействия человека на самого себя и на других людей с целью получения разных видов информации
Можно было бы назвать и другие составляющие личного представления о методологии, но для краткости изложения ограничусь названными. Итак, что дано психологу в качестве главного основания для выбора и построения методологии? Думаю, что ни одна из перечисленных выше составляющих не дана в равной степени, т. е. не осознана в равной степени в конкретный момент личной научной биографии. Естественно думать, что все составляющие – величины переменные. Может быть, самой устойчивой из них является концепция жизни, появление основ которой можно наблюдать в конце юношеского возраста.
«Данность» оснований для построения методологии становится вопросом не только исторического развития психологии как науки, но и вопросом индивидуального становления профессионала как развивающегося, меняющегося человека, способного к трансформации.
Мне кажется, что ни в какой другой сфере знания нет такой четкой зависимости в выборе идеального объекта (предмета науки) от нравственно-этической позиции исследователя как в современной психологии, которая переживает очередной кризис. Хотелось бы назвать его кризисом «данности». Что дано в качестве идеального объекта изучения? Даже обозначение этой данности представляет трудность, например, трудность выбора лексических средств для того, чтобы избежать тавталогии: психология изучает психическое, или психология изучает психические процессы и качества человека…
Можно попробовать ответить на этот вопрос и, таким образом, дано: жизнь человека, т. е. Добро и Зло, которые есть в Я, живущем среди Других Я в:
• историческом времени – культуре;
• личном времени (психологическом) своей жизни;
• физическом времени (физиологическом) своего тела и обладающем как главными качествами способностью к любви и свободе.
Тогда вопросы о том, что есть жизнь человека, что в ней Добро и Зло, что есть Я, в каком времени и пространстве оно проявляется и будут основой для выбора методологии.
Утверждая данность, обозначая ее как существующую, любой исследователь получает основания для проявления и построения своей позиции, для обозначения и построения предмета своего исследования, т. к. объект будет задан содержанием данного.
Известно, что номотетическая функция сознания позволяет через обозначение реальности словом уже воспринимать ее как обладающую закономерностями. Другими словами, если исследователь (для себя и для других) обозначает данное в слове – понятии, он уже вносит в содержание своего мышления закономерности, отражающие существование этой данности.
Мне думается, что недостаточная рефлексивная проработка данного как основания для построения методологии в любом научном исследовании приводит к тому, что от исследователя ускользает его собственная научная позиция, которая, в конечном счете, определяет меру его ответственности за полученное знание, за процесс его получения, за хранение и использование информации. Кроме того, рефлективная проработка данного позволяет определить специфическое место науки в общественной структуре, фиксирующей степень владения объектом науки как объектом интеллектуальной собственности. В этом смысле этическое право, например, право распоряжаться собственной жизнью и право научного исследования жизни человека принадлежат к разным социальным структурам и предполагают разную степень ответственности как личной, так и общественной.
Таким образом, понятие данности позволяет исследователю осознать, как существующий для него самого, объект исследования, определить по отношению к нему свою позицию и степень личной ответственности за меру воздействия на данное. Думаю, что рефлексивная процедура выделения данного позволяет психологу избежать многих ошибок, связанных с пониманием им роли и места научного знания в индивидуальной и социальной жизни людей.
Литература
1. Берн Э. Игры, в которые играют… М., 1995.
2. Зинченко В. П. От классической к органической психологии. Вопросы психологии. – 1996. № 6.
3. Кун Т. Структура научных революций. – М., 1977.
4. Мамардашвили М. К. Как я понимаю философию. – М., 1993.
5. Успенский Г. В поисках чудесного. – СПб. 1992.
§ 3. Роль гуманитарного знания в картине мира современного человека
Картина мира современного человека на протяжении второй половины двадцатого века претерпела существенные изменения под влиянием научнотехнической революции. Эти изменения прежде всего связаны с тем, что в ней появились существенно иные пространственно-временные параметры, осязаемо изменилось планетарное чувство – оно приобрело и приобретает конкретно переживаемые качества, определяемые размерами планеты, состояние ее атмосферы, природными явлениями, геополитической принадлежностью и т. п. Через средства массовой информации человек становится причастным к множеству событий, реальным участником которых он непосредственно не является, но имеет к ним отношение.
Собственное отношение человека становится существенным моментом, определяющим степень его включенности в поток информации, которая поступает к нему через других людей.
Возникает и существует психологическая проблема реагирования на информацию, опосредованную присутствием неизвестного, незнакомого, другого человека, который лично неизвестен.
Думаю, что это привносит в картину мира современного человека такие важные параметры как:
• переживание ценности своего отношения;
• переживания по поводу зависимости своей жизни от других людей.
Эти переживания, по-моему, обостряют чувственность современного человека к гуманитарной информации, снижающей степень неопределенности этих переживаний и уточняющих их место в картине мира как целостности.
Так переживание ценности своего отношения предполагает его рефлективность, наличие Я-концепции, переживание границ своего Я и т. п., т. е. необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я. Переживание зависимости от других людей требует наличия концепции Другого человека, сопоставления ее с Я-концепцией, осознание своего места среди других людей и т. п., т. е. опять необходимы усилия по осуществлению воздействия на собственное Я.
Осуществление этих усилий невозможно, если у человека нет глобального переживания ценности своей жизни, себя как живого человека, т. е. экзистенциальных переживаний, отвечающих за конституирование всех других ценностей и их иерархизацию.
Многочисленные исследования показывают, что в двадцатом веке наметился ярко выраженный отказ человека от собственных экзистенциальных переживаний, задающих целостность его картины мира и удерживающих ее целостность в сознании человека.
Это выражается во множестве конкретных феноменов – индивидуальных и социальных, – общее название которым было дано X. Ортега-и-Гассетом как существование массового человека.
Для него, как известно, характерно обесценивание глобальных индивидуальных переживаний, а значит, сведение картины мира к наблюдаемой.
Сама жизнь перестает восприниматься как экзистенция, она начинает существовать как последовательность сменяющих друг друга событий, что, естественно, создает экзистенциальный вакуум, требующий заполнения целостным видением мира.
Простая целостная картина мира, предлагаемая человеку ее персонифицированным носителем (гуру, вождем, учителем и т. п.) легко заполняет экзистенциальный вакуум, создавая иллюзию целостности, глобальности переживания.
Вместо личного, своего отношения к жизни появляется его замена – симулякр – в виде персонифицированной идеи.
Трагические последствия этого связаны для человека не только с потерей экзистенциальных чувств и доверия к ним, но и с потерей возможности построения концепции Другого человека, т. е. практически человек оказывается дезориентирован в психической реальности.
Проблема жизни как осуществления, как труда перестает существовать, жизнь рассматривается и проживается как следование.
Все варианты инфантилизма и потребительства современного человека объединены общим признаком – отказом от глобальных переживаний собственной жизни, стремлению к упрощению картины мира до визуально воспринимаемой.
Это естественно приводит к тому, что из ценностных переживаний исчезает не только «благоговение перед жизнью» (А. Швейцер), но и достойное отношение к смерти, предполагающее переживание ее как проявление жизни.
Смерть вытесняется из общественной и личной жизни, исчезает из картины мира, заменяясь страхом перед ней как формой отказа от ее реальности.
По-моему, есть смысл вспомнить в связи с этим рассуждения одного из изумительных философов нашего века, нашего соотечественника, Н. Ф. Федорова, который рассуждал о неродственности мира (цитируется по соч.: М.: Мысль, 1982. С. 66, 63), отмеченной взаимным вытеснением и враждой.
Неродственность для него не только отрицательное определение содержания межличностных или социальных отношений, но и этико-космическая категория, которая делает людей орудием вытеснения старшего поколения младшим, взаимного стеснения, которое ведет к тому же вытеснению. Неродственность – первое следствие основного зла – смерти, Н. Ф. Федоров считал, что «небратство коренится не в капризах, что словами искоренить его нельзя, что одно желание бессильно устранить причины небратства; для этого нужен совокупный труд знания и действия, ибо такая упорная болезнь, имеющая корни вне и внутри человека, не излечивается в мгновение ока».
В картине мира современного человека смерть отмечена печатью страха перед ней. Это приводит не только к обесцениванию старости как периода жизни человека, но и потере чувства исторического и психологического времени, к замене его отношением к физическому времени, как следствие этого – отказ от переживаний глобальной ответственности за жизнь.
Наблюдения над жизнью и непосредственный опыт практической психологической деятельности и преподавания психологии разным категориям людей позволяет мне выделить две тенденции в построении картины мира у наших современников и соотечественников:
• поиск экзистенциальных воплощений ценности жизни и смерти (духовные поиски);
• отказ от экзистенциальных переживаний за счет поглощенности реальностью настоящего, воплощающейся в конкретных, предметных переживаниях.
Это делает очень большие группы людей очень чувствительными к экзистенциальной информации или ее подобию и создает условия для развития гуманитарной деятельности как по получению гуманитарного знания, так и по его применению.
Какое знание отвечает запросам современного человека. Манипулятивное? Экзистенциальное? Объясняющее? Создающее мечту? Идеал? Или приносящее успокоение, утешение, сытость и комфорт?
Это вопросы о том, какое место может и должна занимать гуманитарная наука в общественной жизни… Думаю, что сегодня наука недостаточно осознает свое назначение в жизни каждого человека как настоящего, так и будущего времени… Может быть, сегодня есть все основания прислушаться к словам о кризисе науки (особенно психологии) как к словам описывающим этот кризис со всей серьёзностью как одно из следствий реальных возможностей (и не малых) воздействия современной цивилизации на содержание знания человека о нем самом. Как можно понять изопыта социальной жизни конца двадцатого века и начала двадцать первого века вся социальная жизнь, это знание может служить не только созиданию жизни, но и ее разрушению, не только эволюции человека, но и его моральному и физическому уничтожению. Исторические примеры общеизвестные, и на них я останавливаться не буду.
Думаю, что роль гуманитарного знания в картине мира современного человека может быть обозначена как роль исходных посылок (данности, данного) для интеллектуального, сознательного отношения к собственной сущности.
Для непрофессионального человека гуманитарное знание выполняет ту же роль, что для профессионального ученого методология.
Они гарантируют (пусть на время) истинность, устойчивость, целостность картины мира, хотя и делают это разными способами.
Для человека, использующего гуманитарное знание, существенным становится момент соответствия знания с его личными переживаниями, с его личной, если можно так сказать, открытостью знания о себе как о человеке.
Опыт профессиональной практической работы в СССР и после его распада, опыт работы в Дании дает мне все основания говорить о том, что сензитивность человека к гуманитарному знанию резко возрастает в периоды кризисов, особенно возрастных и личных.
При этом актуализируется потребность человека в осознании роли и места смерти в жизни. Образ смерти возникает не только в кризисах, связанных с потерей (физической) близкого человека, но и при других обстоятельствах (выход на пенсию, развод, рождение больного ребенка, хроническая болезнь и т. п.). Образ смерти присутствует и в возрастных кризисах, особенно в кризисе 30–35 лет (как у мужчин, так и у женщин).
Это обостряет восприимчивость к экзистенциальной информации и перед человеком, который своей профессиональной деятельностью выбрал получение или использование гуманитарного знания, открываются большие возможности воздействия на другого человека за счет личной передачи экзистенциального знания, поэтому сегодня можно наблюдать, каким большим успехом пользуются люди, которые могут персонифицировать (или осмеливаются это делать) экзистенциальное знание в виде непосредственного учительства.
Они в полном смысле слова становятся учителями жизни, так как помогают отодвинуть образ смерти, убрать его из сознания, хотя бы на время своего присутствия.
Я не хочу никак оценивать деятельность этих людей, это не входит в мою задачу, я просто хочу привлечь внимание к существующей (и не только в российском обществе) у очень многих людей потребности в персонифицированном экзистенциальном знании, которое освобождает на время (или навсегда) от усилий по построению картины мира, от напряжений по переживанию своего отношения к смерти, от выработки концепции смерти.
В средства и способах, какими реализуются запросы наших современников на конкретизированное экзистенциальное знание, словно исчезает весь опыт творчества жизни, который был (и есть) в конкретной культуре как в нашей отечественной традиции формирования картины мира, так и в традициях любой конкретной страны, глобализация науки находит в этом своё яркое отражение. Моё сожаление по этому поводу не случайно, так как в реальной работе с людьми, которые просят о профессиональной помощи, в разных ее вариантах, чаще всего звучит просьба о манипулятивном знании, о «таблетке», которую можно прописать и, приняв ее, найти утраченное или неразвившееся – чувство, мысль, отношение и т. п.
Отношение к человеку, в том числе и к самому себе как к неживому, не обладающему якобы важнейшей характеристикой живого – сознанием, простота понимания психического как постоянной величины заставляет думать о том, что в быту (и не только в быту) утрачены традиции (пусть не навсегда) мышления о человеке как о существе сотворенном.
Смысл своего творения каждый человек соотносит с существованием не только жизни, но и смерти, именно она, смерть, заставляет человека искать причины своего сотворения, его смысл и назначение…
Именно смерть заставляет, вынуждает человека искать источники своего сотворения, отвечать на вопросы о смысле и назначении страдания и боли, о вечности и бессмертии о правде и лжи…
Чтобы отвечать на них надо иметь смелость и убежденность в неслучайном существовании человека на земле.
Очень важным становится знание о происхождении человека, степень его достоверности определяет для носителя этого знания вектор отношения к людям вообще, нравственный вектор обоснования воздействия на другого человека, на самого себя.
Думаю, что науке еще предстоит осмыслить последствия внедрения в сознание людей различных эволюционных теорий их влияния на развитие человечества, как сейчас многие пытаются осмыслить влияние, например, психоанализа З. Фрейда на современную культуру…
Уход в общественном сознании от идеи сотворения человека, как можно думать, привел к массовому распространению идеи о подобии человека своим родителям о педагогическом оптимизме, возможности «вырастить» человека с заданными качествами личности качествами души, что сделало возможным, допустимым воздействие человека на человека практически безграничным; индивидуальность, непохожесть стали восприниматься как помехи в воспитательной работе не только на уровне общественных институтов, но и в близких межличностных отношениях.
Простота стала главным принципом в понимании человеком своей природы, но простота особого рода, простота равенства по заданному (задаваемому) параметру, даже если этот параметр обозначается, казалось бы, сверхсложно – Я.
Распространение идей формирования и их практическое воплощение отодвинули идею сотворенности человека на недосягаемо далекое расстояние от обыденного сознания действующего человека и сама деятельность стала восприниматься как предметная, опредмечивающая, т. е. воплощающая в предмет сущностные качества человека.
При этом назначение созданного предмета словно бы и не имеет значения, словно бы само по себе целесообразно и необходимо для человека как существа сознательного и смертного.
Кризис гуманизма, который явственно наметился в двадцатом веке, давно был теоретически предсказан тем же Н. Ф. Федоровым как следствие упований на природу человека, которая якобы сама по себе неудержимо стремится к прогрессу, свету. Выяснилось, что на человеке, которого может заносить в кромешный ад, вымощенный самыми благими намерениями, на его несовершенной, противоречивой природе, нельзя основать абсолют. За абсолют можно принять только идеал, стоящий выше человека, пусть даже только идеально, только в проекте.
Для самого Федорова это был и мог быть только Бог или Высший преображенный человек в составе богочеловеческого единства. Путь к такому человеку должен идти через преображение самой физической природы человека, через обретение им более высокого онтологического статуса. Для этого необходима реальная активная работа по преодолению своей «промежуточности», своего несовершенства. В своих текстах он начинает разработку идеи эволюции, которая потом будет подробно изложена у многих мыслителей – В. М. Вернадского, В. Ф. Купревича, К. Э. Циолковского, П. Тейяра де Шардена и других.
Это мысль о том, что современный человек не является вершиной эволюции, он только промежуточное звено в длинной цепи существ, которые имели и имеют прошлое, будут, несомненно, иметь и будущее, за сознанием и жизнью в нынешней форме будут следовать «сверхсознание и сверхжизнь», как писал Тейяр де Шарден.
Думаю, что нет надобности останавливаться на противоречии, которое содержат эти идеи и идеи о завершении эволюционного процесса, на человеке современного вида. Зафиксирую только несколько следствий, как мне кажется, важных для понимания последствий этих идей для индивидуальной жизни человека: прежде всего это этические последствия антропоцентризма – эгоизм, потребительство, не родственность – враждебность и т. п.
Итак, любая идея о эволюции несет не только содержательную, но и этическую нагрузку. Мера человеческого в человеке в свете эволюционных идей становится предельно реальной, действенной, обращается в конкретные формы как законодательных актов, так и конкретных научных теорий своего времени.
Относительно независимо от собственных переживаний и установок ученого, получающего гуманитарное знание, он оказывается вовлеченным в процесс научного мышления и обязан проверять истинность своего мышления в соответствии со сложившимися критериями. Не требует особых доказательств тот факт, что система критериев истины в гуманитарном знании аналогична той, которая сложилась в естественных науках, исследующих неживую реальность.
Системный подход к явлениям живой природы, основанный на выделении и описании системообразующих факторов и их функций не может в полной мере зафиксировать качества живого.
Этическое содержание научного знания отражает противоречивость природы самого человека как существа познающего и осознающего процедуру собственного познания (я могу то, что я могу; я не могу то, что я не могу…)
В гуманитарном знании, как ни в каком другом, встречаются логика действия и логика смысла, логика преобразования и логика творения, личные переживания воздействия на другого человека и переживание последствий воздействия других людей и способы научного познания, его логика…
В гуманитарном знании другие люди задают образец правильного мышления как способ познания, но сила воздействия на других полученного научного знания (Ошо, Ауровиль, школа Д. Б. Эльконина – В. В. Давыдова и др.) определяется часто возможностью воплощения этого знания в немедленное действие по «улучшению» жизни, по ее изменению.
