скачать книгу бесплатно
Анфиса, окончательно сбитая с толку, беспомощно развела руками:
– Да ведь коровы-то были при смерти.
– Где акты? Где документация? – повысил голос Федулов.
– Когда же с актами? Коровы подыхали… И бабы видели…
Федулов презрительно скривил свои тонкие бесцветные губы:
– Ну, знаете, полагаться на «агентство ОБС» – что одна баба сказала… Нам нужна документация, товарищ Минина, понимаете, документация, скрепленная подписью специалиста, ветфельдшера. А чем вы можете оправдать хищническое истребление пятнадцати голов скота?
– У меня вопрос к Федулову, – вмешался председатель райпотребсоюза. – А чем ты, заврайзо, помог молодому председателю?
– Вот именно! – пристукнув ладонью по кромке стола, сказал начальник милиции.
– Я, товарищи, предлагал обсудить этот вопрос на правлении колхоза, взвесить, изыскивать корма организованным путем.
Начальник милиция резко откинулся на спинку стула:
– Да черт ли в твоих предложениях? Скотина с голоду подыхает, а ты взвесить!
– Ну, дорогие товарищи, я тоже не кормовая база… Дело в конце концов в принципе. В других колхозах тоже падеж был, и на каждую единицу выбывшего поголовья мы имеем акт. Пожалуйста, любая ревизия…
– Эк тебе бумажки дались!
– Социализм, товарищ Зажигин, это прежде всего учет, – наставительно произнес Федулов, обращаясь к начальнику милиции. – И жаль, что вы не усвоили этого основополагающего положения на наших занятиях.
Федулов, конечно, имел в виду занятия райпартактива, на которых он, Федулов, как человек, наиболее подготовленный в теоретическом отношении, читал самые трудные лекции по политэкономии социализма.
– Ты эти шутки брось! – побагровел начальник милиции. – Учет!.. С твоим учетом, знаешь, какой социализм будет?..
Новожилов опять поднял руку:
– Спокойно, товарищи.
Федулов уверенным жестом поправил пенсне:
– Итак, товарищи, я привел ряд фактов, в свете которых лицо данного председателя явно не блещет. Но это еще, как говорится, цветки, а вот вам ягодки. Товарищ Минина страдает политической слепотой. Знаете ли вы, что она бывшего белогвардейца бригадиром поставила? И вместо кого? Вместо всеми уважаемого Федора Капитоновича Клевакина, можно сказать, славы и гордости районной…
Анфису как ударило. Так вот откуда ветер дует! Опять Федор Капитонович… И тут она вспомнила, как Федор Капитонович угрожал в Росохах: «Пожалеешь!» Припомнилось и другое. Вскоре после избрания ее председателем Федулов говорил ей: «Обопрись на Клевакина. Советуйся с ним почаще. Старый конь не подведет».
А Федулов между тем продолжал:
– Я, товарищи, должен со всей объективностью сказать: Федор Капитонович небезгрешен. Старик, будучи на сенокосе, поставил в какой-то ручьевине воз для себя. Это, конечно, срыв в работе Клевакина, как говорится, явный пережиток в сознании. Но, товарищи, Алексей Иванович, – Федулов кивнул в сторону Новожилова, – новый человек в нашем районе. А вот мы, старожилы, знаем, кто такой Клевакин. Один из пионеров колхозного движения в районе, бессменный бригадир опытник, смело продвигающий южные культуры на наш суровый север. Как говорится, самородок, поднятый революцией к творчеству. Вот кто такой Клевакин! Мы еще не забыли, товарищи, как до войны Федор Капитонович занимал первые места на областных выставках. Об этом в газетах писали. И мы не позволим, товарищ Минина, так наплевательски относиться к проверенным старым кадрам. Да, не позволим! Я понимаю, товарищ Минина не кончала университетов. Но, товарищи, должно же быть у руководителя колхоза элементарное чувство бдительности, классовый нюх. Надо же разбираться, кто чуждый элемент, а кто наша опора…
Непонятное, но такое оскорбительное слово «элемент» обожгло Анфису. Она рывком встала и, не сводя с Федулова черных разгневанных глаз, заговорила прерывистым, срывающимся на шепот голосом:
– Алимент?.. Это Софрон-то Игнатьевич алимент?.. Вот как, алимент!.. А знаешь ли ты, что у этого алимента два сына на войне? А что этот алимент кажинную страду гектарник? Это как? Тоже не в зачет? А когда нехватка семян вышла, кто колхозу помог? Может, товарищ Клевакин, как тут высказывались? Ведерко жита вполовину с мусором – вот что отвалил товарищ Клевакин, да еще сказал: «Дареному коню в зубы не смотрят». А вот чужой-то алимент, тот не так… Тот мешок семян без слова принес…
Анфиса обвела глазами членов бюро, упавшим голосом сказала:
– Вы люди партийные… разберитесь: кто тут товарищ, а кто тут чужой алимент… Меня и так с толку сбить легко, а не то что всякими словами… Только я, – она подняла голову и посмотрела на всех прямо и твердо, – только я с открытой душой к вам пришла… Худо наделала – судите…
Она наморщила лоб, собираясь с мыслями, и вдруг голос ее дрогнул обидой:
– Тут крутишься, вертишься, думаешь, как лучше, а ты же и виновата… Да кабы я для себя, а то нако – «суседушке отвалила…». С тремя-то стариками да старухами будешь изворачиваться. Да где же тут правленье собирать? Один на Верхней Синельге, другой в Росохах, третий еще где… Одно заседанье в десять возов сена встанет! А что солому у людей отбирала – верно. Ну не так чтобы насилу – с согласья, а отбирала, не таюсь. И коров, которые при смерти были, резала. Не ждать же, когда они поколеют, чтобы собакам выбросить. Людей тоже пожалеть надо. Ну а что бумаг нету, актов нету – моя вина, недодумала…
Анфиса на мгновенье замолчала, силясь припомнить, что еще надо сказать.
– Да, вот еще, – спохватилась она. – Софрона Игнатьевича не трогайте. Понапраслина все это. Никакой он не алимент. Кого хошь спроси в Пекашине, всякий скажет, правильный он человек!.. Ведь я-то помню, как вы меня наставляли, – повернула она лицо к Федулову. – «Старый конь не подведет». Это ты о Клевакине говорил, помнишь? А вот подвел… Да не я его и снимала – у людей терпенье лопнуло. И еще я тебе скажу, товарищ Федулов. Хоть и партийный ты человек, в райкоме заседаешь, а душа-то у тебя не очень партийная. Это чего ради ты меня здесь в грязь втаптывал? Ну-ко, скажи? Я-то сначала до смерти испугалась, а вот как ты о Федоре-то Капитоновиче заговорил – сообразила. Это ведь ты, что же, из-за своей коровенки стараешься?
– Клевета! – крикнул срывающимся голосом Федулов.
– Нет, не клевета. Люди соврать не дадут. Мы-то помним, откуда ты сено добывал в прошлые годы. От его самого, от Федора Капитоновича. А вот в этом году сорвалось, наступили на хвост твоему дружку-приятелю, ты и кричишь: «Слава районная!» Да от этой «славы районной» сколько лет колхоз плачет! Нет, не выйдет! Мне рот заткнешь, а народу рот не запечатаешь!
В наступившей тишине неестественно громко прозвучал бой стенных часов. На мгновение слышно стало, как тяжело дышит страдающий одышкой начальник милиции. Федулов, вытирая выступавший градом на лице пот, беспокойно взглянул на Новожилова. Тот смотрел на него в упор тяжелым взглядом немигающих глаз. Федулов завертел гладко зализанной головой:
– Позвольте, товарищи…
– Нет, не позволю! – Новожилов ударил кулаком по столу и, большой, громоздкий выпрямился. – Это что ж ты надумал? Честных людей обливать грязью? Вот ты тут словами сыпал… Социализм… партией клялся… Речисто получается! А на деле? Да как ты смеешь поганить эти слова? За них сегодня кровь проливают, жизни свои отдают! Ну, Федулов, мы с тебя спросим, спросим по всей партийной строгости. Да сейчас не о тебе…
Новожилов перевел дух и, поймав растерянный взгляд Анфисы, вдруг как-то по-детски, виновато заморгал глазами:
– Ты уж извини, товарищ Минина, не совсем складно получилось. А в общем, ничего. Сразу боевое крещение приняла. Партия – это тебе… не по головке гладят. Иногда и против шерсти. А вот что ты не растерялась, за дело общее постояла, себя в грязь втоптать не дала, это хорошо! Так и впредь держи линию. Это и есть самая партийная линия! Я бы мог много хорошего сказать об Анфисе Петровне, – обратился Новожилов к членам бюро. – Ну да ясно… А с людьми, – подмигнул Новожилов Анфисе, – советоваться почаще надо. Это верно, Анфиса Петровна. Да и бумажками пренебрегать тоже не след. Верно? Ну а мы, райком, должны больше помогать молодому председателю. Это тоже верно! Я предлагаю утвердить решение первичной организации – принять товарища Минину в кандидаты партии. Есть желающие выступить?
– Все ясно.
– Товарищи… – торопливо, заикаясь, пробормотал Федулов, – два слова для справки. Собственно говоря… Я же, как говорится, в порядке пожеланий… Разве не предупреждает нас партия против парадных приемов? Может быть, я резко говорил, не отрицаю, но, товарищи, когда же большевики боялись критики? Вы не поняли меня, товарищи.
– Поняли, Федулов, – мрачно сказал председатель райпотребсоюза.
Начальник милиции вскочил, с грохотом отбросил стул:
– Критика? Призывал под суд отдать! Это критика?
Выждав тишины, Новожилов сказал:
– Будем голосовать. Кто за то, чтобы принять Минину Анфису Петровну в кандидаты партии?
Федулов первым поднял руку.
Глава тридцатая
Было уже за полночь, а Федор Капитонович все еще не ложился: несколько раз выходил на крыльцо, беспокойно посматривал на большак, прислушивался.
Наконец за деревней, там, где легким паром курится болото, загремели под колесами мостовины, и вскоре из леска показался знакомый риковский конь.
Минут через пять дрожки стояли в заулке Федора Капитоновича, а сам он, помогая крупной женщине с сытым, заспанным лицом спуститься на землю, умильно говорил:
– Вот уж гостинька дак гостинька. Забыли вы нас, забыли, Раиса Ниловна.
– Ох, всю растрясло, – пожаловалась гостья, тяжело переступая с ноги на ногу.
– Как уж не растрясло. Мыслимо дело…
Наскоро обрядив коня, Федор Капитонович провел гостью в кухню. Подавая ей умыться, выговаривал:
– А что же ты, Раиса Ниловна, детушек не захватила? Скоро вот и малинка поспевать будет. То-то бы им раздолье тут.
– Просились. Малый и большой ревмя ревели: к дяде Федору хотим. Да у Петьки насморк, побоялась.
– Вишь вот, не забыли, помнят старика… А дедушко Федор их тоже помнит. Рыбка, маслице на холоду стоят, опять же огурчиков ранних…
Дети Федулова были слабостью Федора Капитоновича. Бывало, еще в первое время знакомства, Федулов, принимая дары, начнет разбираться с бумажником, Федор Капитонович посмотрит на него этак строго и неподкупно и непременно добавит: «Для детушек это. Они цвет жизни нашей…»
Свежая, намытая гостья прошла в горницу.
Крашеный пол с пестрыми домашними половиками, белые кружевные занавески, фикусы; в раскрытое окно тянет ночными запахами огорода. На столе до блеска начищенный, тихонько воркующий самовар, всякая еда: свежая рыба, грибки, маслице, зелень, ягоды – все так и просится в рот.
Раиса Ниловна опустилась на заскрипевший венский стул, расчувствовалась:
– Благодать у вас. А я мученица… Вот возьму да брошу все и останусь.
– И беспременно! – суетился Федор Капитонович, не зная, как и угодить дорогой гостье. – Я уж и горенку приготовил. Раньше недели не отпущу, и думать не смей, Раисьюшка. Пусть казнит меня Петр Созонтович.
– И когда эта война кончится? Немчура проклятая! Второй год на леченье не бывала. Это при моем-то здоровье, – жаловалась Раиса Ниловна, налегая на свежую рыбу.
– И что ты, не говори. Без отпуска… Мыслимо дело… Это баба наша понятия не имеет… А культурный человек, он ведь как? Вот у растеньев тоже: репа – она тварь бестолковая, растет, куда ни воткни, а огурчик, помидорка – им тепло, солнышко подавай. Нехорошо это Петр Созонтович делает, – осуждающе сказал Федор Капитонович. – О районе печется, а у себя под носом не видит.
– То-то и оно, жена хоть пропади. А нынче еще корова на мою голову.
– Ай-яй-яй! – сокрушался Федор Капитонович. – А Паладья-то на что?
– Полька-то? Сбежала.
– Это как сбежала?
– А так, сбежала, и все. Пришла из ихней деревни баба, соседка, и ну ругать: «Что ты, говорит, бесстыжая. Мы надрываемся, а ты тут, как барыня, прохлаждаешься!» Ну и ушла. Отплатила за хлеб и соль.
– Несознательность ихня… А сам-то что уж, порядка навести не мог?
– Сам-то? – Раиса Ниловна вытерла полные, румяные губы. – Тряпка сам-то! Пришел давеча со службы – краше в гроб кладут. Не пимши, не емши свалился на диван – слова не добьешься.
– Что так? – с тревогой спросил Федор Капитонович.
– Разве скажет. Всю жизнь умнее себя хочет быть. Только и знай – подавай мокрое полотенце на голову. А потом вот к тебе послал. На-ко, женушка, трясись на телеге, пересчитывай ребрышки… Вот останусь здесь на неделю. Пусть-ко он, дорогуля, под корову полазает… Забыла, письмо тебе прислал.
Раиса Ниловна порылась в сумке, подала письмо.
Федор Капитонович подсел к окну и, надев очки, вздрагивающими руками распечатал конверт.
«Федор Капитонович, дело повернулось не так. Я остался в меньшинстве. Под тебя тоже ключи подбирают. Срочно присылай письменное заявление с указанием тех фактов, о которых ты мне рассказывал. А то я не располагаю никакой документацией. Еще советую, съезди лично в район. Ты сумеешь сказать, что надо. Выручай, а за Федуловым не пропадет. Записку уничтожь».
Федор Капитонович легонько побарабанил пальцами по подоконнику.
– Нда, – проговорил он вслух, – вот как дела обернулись…
– Что там еще? Хотела дорогой почитать, да сморило.
– Так, приветы передает.
– Из-за приветов-то мог бы не гонять.
Федор Капитонович аккуратно свернул записку, положил в пухлый бумажник, набитый разными квитанциями. Потом, посидев еще немного, вышел из горницы.
Когда он вернулся обратно, Раиса Ниловна уже клевала носом. Она смачно зевнула, поднялась и устало расправила полные, налитые плечи:
– Спать пора… Да баньку бы к обеду истопить велел.
Федор Капитонович замялся:
– Худо ли баньку… Только уж в другой раз, видно. Петра-то Созонтовича обидеть – тоже рука не подымается.
– Чего? – зевнула Раиса Ниловна.
– Петр-то Созонтович домой наказывал… Чтобы беспременно, значит…
– Подождет.
– Не порядок это, Ниловна, – строго сказал Федор Капитонович. – Больной муж… Детки тоже…
– Гонишь?
– Ох, Раиса Ниловна, язык-то как повернется!
Федор Капитонович шагнул к ней и, хотя в комнате никого не было, зашептал:
– Неприятности у Петра Созонтовича. Враги-то его, завистники…
Раиса Ниловна махнула рукой:
– Выкрутится. Не впервой ему.
– Опять же, страда… – торопливо говорил Федор Капитонович. – Люди что скажут. Жена заврайзо… Как хошь, не годится.
– Жена заврайзо? А того, что эта жена как проклятая из колхоза в колхоз мотается?.. Ходишь, ездишь, собираешь с бору по сосенке. Эта война полжизни у меня унесет.
– Грех тебе, Раисьюшка, сетовать, – рассудительно заметил Федор Капитонович. – Ох, посмотришь, у нас как живут, слезой обольешься…
