скачать книгу бесплатно
Он опускает голову. Безумный аттракцион окончен, поместье успокоилось вместе с ним. Гости стоят, разбившись на небольшие группки. Беседуют, потягивают коктейли в ожидании ужина, наслаждаются своей принадлежностью к достойному обществу. Они довольны и уверенны, и это делает довольным и уверенным его самого.
Он слышит за спиной грохот. Один из гостей толкнул подставку с вазой, и теперь она кружится на своём донышке и, сделав несколько оборотов, обретает равновесие. Гость с тревогой наблюдает за происходящим, но после ухмыляется. Букет застывает неподвижно – крупные алые маки, только что встревоженные, умело останавливают ход времени вокруг себя.
Неуклюжий гость присоединяется к небольшой группе, Конмаэл следует за ним и оказывается в гуще беседы.
Говорит взрослый мужчина с детским лицом и высоким голосом, он очень румян и взволнован:
– Ну, господа! Позвольте заметить, война – мера крайняя. Исключительная. Этап варварских решений завершён, мы же цивилизация, в конце концов! Искания лучших умов обоих королевств не могут отречься от того уровня развития, какого достиг человек! Посему сплошная глупость эти ваши толки, прошу прощения за прямоту. Война. Они и по сей день встречаются на приёмах, ровно так же, как и мы. Манеры! Господа, неужто вы можете представить, что нынче вечером двое из нас повздорят, разобьют друг другу носы, как деревенские пропойцы, а на будущий день один пригонит к стенам второго фермеров с вилами? Абсурд!
Оратор краснеет всё сильнее, то ли от коктейля, то ли от того, сколь устойчивой он находит свою позицию.
Со стороны раздаётся тихий скрипучий голос. Говорит пожилой господин, на груди его сверкают военные награды, но какие – Конмаэл не может разобрать. Эти знаки отличия очень тяжелы, он это точно знает. Оттого их владелец так сутулится, наклоняется почти до пола.
– Ужасы войны забываются. Более полувека прошло с последнего Передела, и страх больше не держит их манеры под руку. И в низах нагнетено – теперь всякая кухарка, глядя на мартовские похождения котов, видит в том политику. А это верный признак – правители вскоре позабудут о приличиях и превратятся в капризных и злобных детей. Вот увидите. Запасайтесь победными настроениями.
Форальберг чувствует скованность и напряжение. Что они знают, как легко судят о грядущем терроре! Скоро они все согнутся, как этот увешанный медалями старик. Согнутся от того, что потолок станет давить, а стены сжиматься, когда Девятый передел войдёт в зал.
– Вы глубоко заблуждаетесь, – продолжает розовощёкий, – манеры – их наследие. Власть – их наследие! Уж они-то знают, как с этим управиться, не бросая на алтарь войны своих подданных, успокоив всех начиная с самых низов. Вот увидите, через год-другой мы будем вновь торговать и ездить друг к другу в гости.
Он стоит неподвижно, охваченный злобой. Как хочется кричать! Рассказать взахлёб, как чудовищно они заблуждаются! Внутри него так громко, возражения мечутся по разуму, нужно, нужно обо всём рассказать! Но он не может пошевелиться, кажется, он застыл, как те маки в вазе. От подавленного крика у него крутит живот. Он отворачивается, с трудом дышит.
Его внимание привлекает молодая гостья, стоящая в дальнем конце зала, и он успокаивается, отвлёкшись. Он знает её, только не может вспомнить, откуда. Он видит её так близко, хотя она стоит далеко от него. У неё тёмные, аккуратно уложенные волосы, и ни одной пряди не позволено выбиться из причёски. Он знает её серые глаза с густыми ресницами, острые скулы, тонкие руки. Он убеждён, что её линия рта ему неприятна, как и вся она целиком. Ему не по нраву эта девушка, в том нет никаких сомнений.
– Конмаэл! – Гай Блажевский возникает рядом с ним, и вот уже темноволосая гостья стоит поблизости. Теперь, на расстоянии вытянутой руки, он плохо видит её, но знает все её черты.
– Позвольте представить вам Шивон Коттон, мою племянницу. Шивон, этот молодой господин – Конмаэл Форальберг, сын Альберта, промышленника и моего давнего друга.
– Рад знакомству, госпожа Коттон.
Он хочет отвернуться, но кланяется и улыбается.
– Надеюсь в скором будущем также испытать радость от знакомства с вами, господин Форальберг.
Её голос обволакивает. Он будто мерцает светом звёзд, но слова её так же холодны, как те небесные светила для всех, кто смотрит на них с земли.
– Уверен, это будущее предельно близко.
Она не слушает его, скучающе глядя в сторону.
И вот все гости за столом. На затравку подают закуски, потом суп-пюре с дичью и лимонными клёцками. Присутствующие как будто снова начинают толковать о войне. Фаршированный тетерев прилетает следом и, насытив животы, убеждает гостей в неразумности применения оружия. А он, Форальберг, чувствует острый голод, на него наводит панику невозможность отведать хоть кусочек. Его руки не смеют поднять нож и вилку, он сидит неподвижно, касаясь ровной спинки стула. Десерт, фисташковое бланманже, сводит на нет все беспокойные дискуссии. Люди возвращаются в зал, сытые и несколько ленивые. Обед расставил все точки зрения по местам, велел им сидеть тихо и вести себя прилично. Но Конмаэл ничуть не насытился, будто все эти блюда были приготовлены не для него.
Он встаёт у пианино, проводит рукой по крышке. Она сверкает лаком, и он знает, что должен ощущать гладкий холод от этого прикосновения.
– Вы играете?
Шивон стоит рядом с ним.
– Нет, госпожа Коттон, музыку я создавать не умею.
– Что же вы умеете?
Она поднимает крышку пианино и начинает небрежно перебирать клавиши. Раздаются глубокие медленные аккорды. Звуки появляются в его голове, снаружи слышен лишь шум светского приёма.
– Умею проектировать здания. По окончании обучения я намерен быть архитектором.
Её строгое лицо становится удивлённым.
– Вы осваиваете профессию и станете работать? Я полагала, ваш отец ожидает вашего участия в управлении заводами.
– Нисколько не ожидает. Этот камень преткновения между нами уже давно порос мхом. Я избрал собственный путь. Конечно, он не проторён, и осваивать его мне предстоит на своих ногах, а не в экипаже, но зато с него открываются виды лишь на мои горизонты.
– Вы сомнительный бунтарь, господин Форальберг. Ленивый, хоть и исполненный поэтичности. Полагаю, пару крепких сапог для своего путешествия вы раздобыли не сами.
– У меня нет желания бунтовать. И если я ухватил из дому сапоги, так что в этом дурного? Я же не хвалюсь, что сам их сшил.
Шивон молчит. Она как будто полностью поглощена мелодией. Силуэты гостей стали размыты, всё слилось в единую тёмную массу. Пространство сжалось.
Он чувствует тревогу, будто теряет что-то важное, что необходимо поймать прямо сейчас, не упустив момента. Но он лишь наблюдатель.
– А вы, госпожа Коттон? Уверен, вы умеете создавать ещё массу всего, помимо музыки?
Она поворачивается к нему и улыбается, он отчётливо это видит, полагая, однако, иллюзией.
– Я женщина, господин Форальберг. Всё, что мне необходимо создать, это удачный брак.
Шивон опускает крышку пианино и собирается уходить. Он слышит её смех – она смеётся над ним. Пусть уходит, пусть уносит с собой весь холод, что расточает вокруг себя, забирает до капли. Всё плывёт, растворяется, как будто засасывается в воронку, в водоворот посреди странной реки событий. Он слышит звон стекла – кажется, одну вазу всё-таки разбили.
Конмаэл дёрнулся и проснулся. Нестройные границы сна поплыли прочь, медленно высвечивая из-под стен красивой приёмной залы особняка грубую кладку крепости. Некоторое время Конмаэл лежал, глядя в потолок, пытаясь понять, почему память предложила ему этот вечер, этот островок жизни, когда-то случавшейся с ним. И почему эта девушка? Но с удивлением он ощутил себя спокойным и удовлетворённым, словно отдохнувшим сверх меры. Потом он поднялся, умылся, привычно намочив ворот рубашки, и облачился в офицерскую форму. Любой сон в итоге выскальзывает из рук, и единственное, за что можно ухватиться, – хорошо выполненная работа.
Через несколько дней Конмаэл задумал проинспектировать Игнота и Томаша вместе со стариком Ароном и вызвался пойти с ними к ангару за крепостью. С лёгким недоумением он обнаруживал в себе любопытство к своим обязанностям. Ему необходимо было знать, как всё устроено и что собой представляют люди в его бригаде. День выдался облачный и уже по-настоящему зимний, земля успела промёрзнуть, изо рта валил пар. Двое солдат молча приветствовали своего командира за воротами крепости, старик Арон, взглянув на Конмаэла, скривился, что-то промычал себе под нос и подхлестнул костлявых мулов. Телега с тремя телами угрожающе зашаталась и медленно тронулась. Действо напоминало похоронную процессию. Солдаты угрюмо шли за повозкой, их командир замыкал строй. Деревянные колёса скрипели, порождая странную, чуждую слуху мелодию. Изредка подавали голос мулы, Арон плевался и непрерывно что-то бубнил. Телега подскакивала на каждом ухабе – снег ещё не успел плотно заполнить собою ямы, и дорога была испещрена рытвинами, как после бомбёжки.
Спустившись с холма, они свернули с центрального тракта на боковую дорогу в поле, ещё более неровную, и вскоре оказались перед ангаром. Арон загнал телегу внутрь.
За дверями не было ничего, кроме двух печей, трубы которых уходили в крышу, и огромной кучи угля у стены. Ветер гулял по углам ангара, но воздух здесь всё равно был спёртый. Свет поступал лишь из больших длинных окон под потолком. Какое-то таинство должно происходить в таком месте, как это, что-то, внушающее первобытный трепет и причиняющее боль. Конмаэл чувствовал лишь напряжение.
Томаш и Игнот принялись за дело – сгрузили умерших и уложили в печи: двоих на разные ярусы одной, третьего – в другую. Одежды с них не снимали. Солдаты взялись за лопаты, торчащие из угольной кучи, и стали перебрасывать топливо туда, где оно будет питать голодное пламя. Никто не произносил ни слова.
Конмаэл стоял в углу ангара. Его замутило от запахов, от той картины, что он видел, и от той, что воображал, – она станет реальностью совсем скоро. Тела казались манекенами, синюшно-восковыми, и он почувствовал на ладонях холод их кожи, вспомнив, как ему пришлось грузить убитых в свой первый день. Это ощущение намертво прилипло к его рукам, и он стоял сосредоточенный, шевеля и подёргивая пальцами, пытаясь стряхнуть с себя эту память.
Арон выгонял мулов наружу, когда у входа послышалась какая-то возня.
В ангар зашёл Кит Мэри, таща за собой прицеп, в котором было ещё одно тело.
– Подожди-подожди! Вот ещё, примите в компанию, бедняга в камере преставился. А, капитан, здравия! Ну и погодка сегодня! Ух, зима у порога стоит да в двери стучит!
Белокурый великан запыхался, раскраснелся, но выглядел, по своему обыкновению, довольным. Не успел он подкатить прицеп к Игноту, стоявшему у печи, как рядом с телом вырос вдруг оживившийся Арон. Глаза его разгорелись, рот был полуоткрыт. В состоянии явного предвкушения он потянулся руками к телу покойного и стал шарить по его одежде – по карманам и вдоль корпуса, будто ища нечто ценное. Офицеру стало невыносимо противно, захотелось пристрелить этого калеку на месте.
– А ну, отставить! – рявкнул Конмаэл, и от неожиданности вздрогнули все, кто был в ангаре. Его голос пронёсся резким эхом по стенам.
Плешивый старик уставился на него непонимающим гневным взглядом. Ему было неведомо, почему нарушили его славный обычай, но руки он убрал.
– Арон, убирайся отсюда! А вы продолжайте свою работу.
Проходя мимо Форальберга, старик злобно зашипел, и Конмаэл подумал, что сейчас он на него набросится и укусит, как дикая обезьяна, но тот прошёл мимо и скрылся за дверями.
– Он всегда так делал, командир Конмаэл, – обиженно протянул Кит Мэри.
Лейтенант поморщился, вновь услышав от подчинённого своё имя, но оставил это без внимания.
– А теперь не будет. И я приказываю вам пресекать подобные мерзости. Эти люди заплатили жизнью за свои преступления, и теперь всё, что при них, вместе с ними и исчезнет. Ясно?
Солдаты промолчали. Игнот и Томаш – в силу своей замкнутой внутренней системы, Кит Мэри – потому что понурился и смотрел виновато, для него этого было достаточно.
Конмаэл мог смириться со всем, что происходило вокруг, пока оно было частью большого механизма крепости, но эта шестерёнка была лишней – уродливой, нескладной, хоть и подходящей по размеру, но насквозь прогнившей. Такое он был намерен выкидывать прочь. Быть может, стоит выкинуть Арона целиком, со всеми его непонятными шестерёнками.
Солдаты развели огонь и закрыли печи. Где-то внутри потрескивало, разрасталось невнятное гудение.
– Всё, – глухой голос Томаша шёл откуда-то из глубин его желудка. – Долго топиться будут, часа три в общем. Что останется – в поля, оно уже неважное.
Офицер кивнул, не отрывая взгляда от дверцы печи. За ней неровно полыхало. Вот и всё – скоро они обернутся прахом, и никто не вспомнит, что жили на свете такие существа. Конмаэлу не было интересно, кем они были и что чувствовали, что сделали за свою жизнь. Они горели там, как горят дрова, отдавая себя вечности без всякой цели, просто растворяясь прочь из реальности. Он не чувствовал ничего, сознавал только тщетность бытия. Был человек – нет человека. А человек ли? Был ли?
Ход его мыслей прервал Игнот, который подошёл почти вплотную к печи. Он потёр ладони и вытянул руки перед собой. Подошли погреться и остальные. Душно запахло дурным.
– Заканчивайте и возвращайтесь в крепость, – бросил Конмаэл и, развернувшись, вышел за скрипучие двери ангара. Арон уже угнал мулов.
Уходя прочь по дороге, Форальберг спиной чувствовал чёрный дым, взвивающийся к небесам. Матей говорил, что, если их сжигать без одежды, дым почти белый. Их уход чернит форма, принадлежность, ярлык врага. Впрочем, пустое. Он не видел в происходящем справедливого торжества правильной жизни над неправильной. Убийство стало для него механическим действием. Рука вскидывает винтовку, глаз прицеливается, палец спускает крючок. Был человек – нет человека. Он просто руководит этим механизмом. Чёрный дым – вот единственная реальность.
По дороге к холму медленно карабкались два грузовика, издалека было слышно их рычание. Прибывали новые пленные.
Бригада лейтенанта Форальберга встречала их у внешних ворот крепости: дальше машинам было не проехать. Кит Мэри в нетерпении топтался на месте и вытягивал шею, рассматривая приближающиеся грузовики. Матей вяло прислонился к стене и жевал какую-то прошлогоднюю соломину. Машины поднимались медленно: накануне крепко подморозило, и на рассвете солдатам пришлось посыпать дорогу песком. Конмаэл равнодушно глядел на тракт сквозь звенящий прозрачностью воздух.
Наконец грузовики добрались до ворот крепости. Остановились, заглушив моторы, и вокруг них тотчас выстроились полукругом солдаты с винтовками. Конвоиры стали выгонять людей из кузовов на хрустящий снег, один отдал Конмаэлу поимённый список прибывших. Пленных выстроили в две шеренги. Чуть больше двадцати человек. Немного. Но майор Таубе говорил, что и рекрутов на новый курс обучения прибудет меньше обычного. На фронте затишье, а людские ресурсы предсказуемо истощаются.
Прибывшие были непохожи на тех, кого Конмаэл наблюдал по ту сторону тюремных решёток. Эти оказались полны жизни, от них пахло порохом, а не гнилью подземелий. От кого-то разило бунтом, сдерживаемым нацеленными винтовками, от кого-то страхом, но и этот страх был живее всего, что витало по коридорам тюрьмы. В их глазах ужас ещё взрывался с недюжинной силой, а не вяло тёк, как у тех, глубоко под крепостью. Но это пройдёт.
Конмаэл с размеренностью командующего расхаживал перед строем. Грязь, раны, ссадины. Взгляды полны живой ненависти. Ни одного офицера – все для нижнего уровня.
– Приветствую вас. Я лейтенант Конмаэл Форальберг. Вы были захвачены в плен и осуждены за военные преступления против нашей страны. Вы не подлежите обмену и не можете вернуться домой никаким иным способом. Вынужден сообщить, что эта крепость – ваше последнее пристанище. Если война не закончится раньше.
Тишина. Люди не реагировали.
– Сержант Разин!
– Да, господин лейтенант.
– Распределите пленных по небольшим группам. Всех первым делом в медпункт – помыть, перевязать. Затем накормить как следует.
Матей выплюнул соломину и непонимающе захлопал глазами:
– Зачем это?
Конмаэл сжал зубы в попытке унять раздражение. Он подошёл к сержанту вплотную и тихо сказал:
– Они устали. Офицеры перед прибытием к нам гостят в госпиталях. Эти же попали сюда сразу после захвата. Они внутри что сжатые пружины, и прежде их следует распрямить. Людей для расстрелов у нас не так много, и я не хочу, чтобы они массово умирали или убивали себя в камерах сразу по прибытии. Дай поблажку, и пусть после сидят тихо.
Сержант хмуро пощипал себя за рыжий ус.
– Как прикажете, господин лейтенант. Только вот…
– Куда?! А ну, стоять!
Среди пленных возник переполох. Конмаэл не сразу понял, что происходит.
Один из них, растолкав остальных, ринулся прочь от грузовиков и устремился к дороге, но конвой тут же схватил его. Пленник упал, солдаты стали яростно бить его сапогами.
– Отставить! – рявкнул Конмаэл.
Беглец лежал, поджав под себя ноги и обхватив руками голову. Он дрожал.
– Его погнал страх. Он понял свою ошибку. Понял же?
Лейтенант не получил ответа. За спиной раздалось несколько выстрелов.
Когда Конмаэл обернулся, он увидел дымок, струящийся из солдатских винтовок, и двух пленных – они корчились на земле в разрастающихся пятнах крови. От алых лужиц шёл пар.
– Кинулись на нас, господин лейтенант, точно собаки бешеные. Что же нам оставалось делать…
В воздухе повисла растерянность. Раненые стонали, остальные пленные стояли смирно, боясь пошевелиться. Солдаты выжидающе замерли, глядя на молодого офицера.
У Конмаэла вдруг разболелась голова, и шея словно одеревенела. Он отошёл чуть в сторону и отвернулся, долгим взглядом заскользил по лесу и полям на горизонте. Всё идёт неправильно. Они должны были принять людей, осмотреть и залечить их раны и после этого отправить пленных в заточение. Без потерь. Одного он не учёл: с этой стороны решётки живёт и всегда будет жить надежда, если не на свободу, так хотя бы на смерть по собственному выбору. Конмаэл устало потёр переносицу. Ему нужно вернуть контроль над механизмом. Он вытащил из кобуры пистолет. Молча приблизился к умирающим, двумя выстрелами прекратив их страдания. Гул разнёсся вдоль крепостных стен. После подошёл к тому, что пытался убежать, отвлекая на себя внимание конвоя. Он по-прежнему лежал, наблюдая за происходящим.
Лейтенант не знал, как поступить. Руки у него дрожали, пистолет налился тяжестью десятка ему подобных. Форальберг чувствовал, что проигрывает, но не знал в чём.
– Когда вас захватывали в плен, вы могли выбрать смерть. Но не сделали этого. Когда вас везли сюда, вы могли попытаться сбежать, но не сделали этого. Почему здесь? Это не поступок, это вызов смерти. Вы хотите сами контролировать её приход? Ты хотел умереть?
– Я хотел убежать, – с вызовом ответил пленный.
Конмаэл отстранённо кивнул. Он старался не смотреть в глаза лежавшему. Механизм должен работать. Он выстрелил человеку в голову, тот откинулся на спину и сразу же умер. Несколько нетерпеливых ворон сорвалось с веток, гул снова опоясал крепость.
– Вы больше ничего не контролируете. Сержант Разин, будьте добры исполнить приказ, который я отдал ранее.
– Слушаюсь, лейтенант.
Дальше всё происходило в полном молчании, а для Конмаэла будто в тумане. В ушах у него шумело, он дрожал, но изо всех сил старался держать себя в руках. Он не сразу попал в кобуру, убирая оружие. Живот крутило.
Солдаты под руководством Матея разделили пленных на группы и увели их в крепость. На земле остались три тела, под которыми растеклись алые пятна. Красивый узор на снегу.
К нему подошёл Кит Мэри, осторожно, насколько позволяла его великанья поступь.
