скачать книгу бесплатно
Серпы. Подноготная правда главной психушки России
Антон Петрович Гусев
Институт имени Сербского (в простонародье «Серпы») – самое главное и, в то же время, самое закрытое экспертно-психиатрическое заведение нашей страны. В прошлом веке здесь было царство карательной психиатрии, ломающей судьбы диссидентов и инакомыслящих. Сейчас, конечно, времена изменились, но сотрудники Института по-прежнему не распространяются о порядках внутри их учреждения – хотя бы потому, что здесь, как и 100 лет назад, решаются судьбы людей, и доступ к такого рода информации априори должен быть ограничен. Автору книги удалось побывать в святая святых отечественной психиатрии, увидеть воочию тех, чья жизнь связана с «Серпами» (как ученых, так и больных), и понять, по каким именно принципам здесь решают – кому вернуться на волю, а кому отправиться гнить на веки вечные в тюрьму или психушку.
Содержит нецензурную брань.
Антон Гусев
Серпы. Подноготная правда главной психушки России
Разумеется, все, что написано в книге – полная выдумка, включая имена собственные. Автор ни на кого и ни на что не намекает и ничего и никого не имеет в виду. В помине ничего такого не существовало никогда.
1 . Введение
«Серпами» в народе зовут знаменитый Институт психиатрии имени В.П. Сербского – главный «дурдом» нашей страны. Конечно, «дурдомом» в классическом смысле слова он не является – здесь не лечат, здесь только проводят психиатрические экспертизы, то есть методом изучения личности пациента отвечают на вопрос о наличии или отсутствии у него психического расстройства, делающего его невменяемым и не способным понимать значение своих действий. Экспертизы эти назначаются, как правило, судьями или следователями по делам, находящимся в их производстве. Чаще – по делам уголовным, по которым производство экспертизы в определенных случаях обязательно (когда преступление совершенно несовершеннолетним, касается половой неприкосновенности личности, когда у обвиняемого имелись черепно-мозговые травмы или странности в поведении). Реже – по гражданским (когда оспариваются сделки, совершенные не вполне адекватным гражданином или решается вопрос о признании лица недееспособным).
Экспертизы эти бывают двух видов – амбулаторные и стационарные. Первые представляют из себя 15-20-минутное общение с комиссией психиатров, по итогам которого они выносят свое заключение о наличии или отсутствии у вас соответствующего психиатрического диагноза. Так проходят 60% назначаемых экспертиз. Обычно психиатрам достаточно такого времени, чтобы понять, кто перед ними. Но, если, по какой-то причине – будь то отказ лица отвечать на вопросы экспертов, недостаточность медицинской документации, неполнота клинической картины – они сделать этого не смогли, будьте готовы к экспертизе второго типа: вас положат в стационар и будут в течение месяца наблюдать за вашим поведением, опрашивать вас, забирать анализы и таким образом устанавливать наличие или отсутствие заболевания.
Оба вида экспертиз проводятся в психиатрических больницах по месту нахождения суда или органа предварительного расследования. И только, если случай оказался тяжелым настолько, что и местная стационарная экспертиза пришла к противоречивым выводам, их проведение поручается специалистам Института имени Сербского. Ваш покорный слуга относился именно к таким случаям. Мне было проведено 4 местных экспертизы: 3 амбулаторные и 1 стационарная. Амбулаторные в один голос заявляли, что я болен биполярным расстройством и должен лечиться амбулаторно. Стационарная – что лечение должно быть стационарным. Не сошлись эксперты и в вопросе, когда началось течение заболевания. Чтобы устранить эти противоречия, меня направили для прохождения стационарной экспертизы в главную психушку России.
Учреждение это во всех смыслах закрытое. Помимо того, что за высокие, обнесенные по периметру колючей проволокой, заборы здания на Пречистенке, просто так никому не попасть, еще и информации о деятельности Института в наше время в Сети практически никакой. Оберегает себя это учреждение от посторонних глаз. И тому есть причины…
В Советском Союзе психиатрические больницы часто использовались властью для изоляции политических инакомыслящих, чтобы дискредитировать их взгляды, сломить их физически и морально. В институте им. Сербского ставились диагнозы диссидентам в наиболее известных случаях злоупотребления психиатрией.[1 - Reich W. The World of Soviet Psychiatry (англ.) // The New York Times (USA). – 1983. – January 30.] Например, там проходили экспертизу Александр Есенин-Вольпин, Виктор Некипелов, Вячеслав Игрунов, Виктор Файнберг. Генерал-майор Петр Григоренко был признан невменяемым в НИИ им. Сербского, поскольку «был непоколебимо убежден в правоте своих поступков» и «помешался на идеях реформизма».[2 - Glasser, Susan. Psychiatry's Painful Past Resurfaces in Russian Case; Handling of Chechen Murder Reminds Many of Soviet Political Abuse of Mental Health System (англ.) // The Washington Post (USA) : journal. – 2002. – 15 December.] Некоторые из специалистов НИИ им. Сербского имели высокий авторитет в МВД – например, печально знаменитый Даниил Лунц,[3 - Applebaum, Anne. Gulag: a history. – Anchor Books, 2004. – ISBN 1400034094.] заведовавший 4-м отделением, куда направлялись на экспертизу арестованные по политическим статьям, и охарактеризованный Виктором Некипеловым как «ничем не отличавшийся от врачей-преступников, которые проводили бесчеловечные эксперименты над заключёнными в нацистских концлагерях». Д. Р. Лунц имел чин полковника госбезопасности, а директор Института Г. В. Морозов – генерала.[4 - Карательная психиатрия в России: Доклад о нарушениях прав человека в Российской Федерации при оказании психиатрической помощи. – М.: Изд-во Международной хельсинкской федерации по правам человека, 2004. – С. 84. – 496 с.] Цецилия Фейнберг, директор института с 1930 по 1950 год, длительное время работала на административных должностях в системе ВЧК и НКВД.
Характерно, что многие из сотрудников института им. Сербского не знали о злоупотреблениях, имевших место в 4-м отделении. «Специальное» 4-е отделение представляло собой «государство в государстве», куда не имели доступа психиатры-эксперты, работавшие с лицами, совершившими уголовные преступления. Бюрократизированная иерархичность структуры советской психиатрии позволила исключить большинство судебных психиатров из участия в экспертизах диссидентов. Вместе с тем среди лиц, обвинявшихся в антисоветской деятельности, процент «душевнобольных» обычно оказывался во много раз выше, чем среди уголовных преступников. Процент привлечённых к ответственности по политическим статьям составлял 1—2 % от общего количества лиц, проходивших на протяжении 1970-х годов экспертизу в институте им. Сербского; между тем в пенитенциарных учреждениях количество осуждённых диссидентов составляло в этот период времени лишь 0,05 % от общего числа осуждённых.[5 - Глузман С.Ф. Этиология злоупотреблений в психиатрии: попытка мультидисциплинарного анализа (рус.) // Нейроnews: Психоневрология и нейропсихиатрия : журнал. – 2010. – Январь (№ 1 (20)).]
В 1950-е годы Комиссия Комитета партийного контроля при ЦК КПСС, осуществившая тщательную проверку Института им. Сербского, собрала многие документальные свидетельства, подтверждающие существование злоупотреблений психиатрией и низкое качество экспертиз, проводимых в Институте им. Сербского.[6 - Прокопенко А. С. Безумная психиатрия // Карательная психиатрия: Сборник / Под общ. ред. А. Е. Тараса. – Москва – Минск: АСТ, Харвест, 2005. – 608 с. – ISBN 5170301723.] Комиссия установила факт незаконного альянса психиатров института с органами государственной безопасности и отметила личную ответственность за совершённые преступления Д. Р. Лунца. Председатель Комиссии КПК А. Кузнецов, в частности, отмечал: «Руководство института допускало нарушение законности, выражавшееся в том, что врачи-эксперты дела по политическим преступлениям не изучали, не докладывали их, а, как правило, эти дела привозил в институт следователь КГБ за тридцать минут до начала экспертизы, сам докладывал суть дела, присутствовал при экспертизе и даче медицинского заключения».[7 - Подрабинек А.П. Карательная медицина. – Нью-Йорк: Хроника, 1979. – 223 с. – ISBN 0897200225.]
В справке «Об Институте судебной психиатрии им. Сербского», составленной для Комиссии Комитета партийного контроля в августе 1956 года директором Института психиатрии Минздрава СССР Д. Федотовым и заведующим отделом науки газеты «Медицинский работник» А. Портновым, говорилось: «В институте установилась традиция – исключать из состава СПК [судебно-психиатрической комиссии] врача, мнение которого расходится с большинством членов комиссии. <…> Если в одном из отделений после повторной экспертизы мнения расходятся, то есть диагноз не устанавливается, то больного переводят в другое отделение, где экспертиза приводится к единому мнению без всякого участия врачей предыдущего отделения и ссылки на их мнения».
В документах, собранных комиссией, отмечалось, что ряд пациентов содержались в Институте им. Сербского в изоляторах, не имевших коек, и указывались случаи грубого обращения с пациентами (избиения), прежде всего со стороны работников МВД. Данные комиссии, по-видимому, так и не были обсуждены на высшем партийном уровне; акт комиссии был сдан в архив, а члены комиссии подверглись административным репрессиям: их отстранили от руководящих должностей.
Посетившая Институт им. Сербского в 1991 году комиссия Всемирной психиатрической ассоциации обнаружила, что помещения института скудны и переполнены, а пациенты во время своего пребывания в институте очень ограничены в деятельности. Из бесед с пациентами и другими лицами в Институте им. Сербского выяснилось, что большинство пациентов хотя и имели беседы с юристами, но получили очень мало информации о том, по какой причине они находятся в институте и каков будет результат обследования. Ни один из пациентов не вызывался в суд.[8 - Отчет комиссии WPA о визите в Советский Союз 9—29 июня 1991 г // Независимый психиатрический журнал. – 1992. – № 1—2. – С. 52—73.]
В наше время институт приспособился к новым условиям, не проведя никаких реальных реформ. Роберт ван Ворен, генеральный секретарь международной организации «Глобальная инициатива в психиатрии», писал, что сфера судебной психиатрии в странах бывшего Советского Союза остаётся закрытой и влиятельной, сохраняется диктат московской психиатрической школы: судебно-психиатрическая практика активно контролируется Центром им. Сербского, и даже в странах Балтии по-прежнему соблюдаются предписания этого учреждения, а часть профессиональной подготовки возложена на его сотрудников.[9 - Van Voren R. Reforming forensic psychiatry and prison mental health in the former Soviet Union // Psychiatric Bulletin. – The Royal College of Psychiatrists, 2006. – Вып. 30. – С. 124—126.]
Согласно Федеральному закону «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации», в негосударственных российских учреждениях не может проводиться судебно-психиатрическая экспертиза, а это фактически означает запрет экспертной деятельности любых независимых от государства психиатров. Как отмечает международная правозащитная группа «Агора» в докладе «Политическая психиатрия в России», фактически за Центром имени Сербского остаётся последнее слово во всех связанных с психиатрией вопросах; вопреки положению Уголовно-процессуального кодекса, согласно которому никакие доказательства не имеют заранее установленной силы, заключение Центра им. Сербского практически невозможно оспорить.[10 - Гайнутдинов Д., Чиков П. Политическая психиатрия в России. Доклад группы «Агора» // Медиазона. – 11 октября 2016.]
Юрий Савенко, глава Независимой психиатрической ассоциации России, отмечал: «Практически ничего не изменилось. Они в институте не испытывают угрызений совести по поводу своей роли при коммунистах. Это те же самые люди, и они не хотят извиняться за все свои действия в прошлом». «Система всё та же, менталитет тот же», – утверждал Александр Подрабинек. По мнению адвоката Карена Нерсисяна, «институт Сербского не является медицинским учреждением, это орган власти».
Многие судебно-психиатрические экспертизы, проводившиеся специалистами центра в постсоветское время, были назначены с целью признать невменяемыми высокопоставленных должностных лиц в случаях совершения ими изнасилований или убийств, как то было в Чечне с Юрием Будановым, который в конечном итоге был признан вменяемым и осуждён после более чем трёх лет судебных разбирательств; и, наоборот, вменяемыми – очевидно больных, но не угодных власти правонарушителей.
Начиная с 2000-х годов было немало случаев, когда люди, «неудобные» для российских властей, содержались в психиатрических больницах.[11 - Psychiatry used as a tool against dissent – by Association of American Physicians and Surgeons, October 2, 2006] Некоторые из этих людей проходили судебно-психиатрическую экспертизу в Центре имени Сербского и были признаны невменяемыми. Например, в 2003 году в Центре им. Сербского проводилась экспертиза Юрия Давыдова и Евгения Привалова – руководителей «Поэтизированного объединения разработки теории общественного счастья» (ПОРТОС). В ходе экспертизы им поставили диагноз «шизофрения» и признали невменяемыми. Защита настаивала на оправдании Ю. Давыдова и Е. Привалова как психически здоровых людей.
Дмитрий Медков, ложно обвинённый в убийстве собственной сестры, дважды проходил экспертизу в Центре им. Сербского.[12 - Соколов-Митрич Д. («Известия», 24.01.2008). Три года принудительного лечения за «особую опасность», которой не было // Независимый психиатрический журнал. – 2008. – № 1.] В 2004 году специалисты центра вынесли заключение, согласно которому Дима Медков «страдает хроническим психическим расстройством в форме шизофрении, а именно параноидной шизофренией». Три года Д. Медков проходил принудительное лечение в психиатрической больнице; после того как обнаружилось, что сестра Медкова жива, новая комиссия вынесла совершенно иное заключение, исключающее прежние выводы.
Специалисты «Серпов» «затолкали» на принудительное лечение Михаила Косенко и Максима Панфилова – участников марша к Болотной площади в 2012 году, – признав их невменяемыми и, таким образом, заткнув рот явным политическим противникам действующей власти. [13 - Фигуранта «болотного дела» Панфилова перевели в психиатрическую больницу в «Бутырке» по ходатайству следствия // Медиазона. – 31 октября 2016.]
Одним словом, «Серпам» есть, что скрывать. Все тайны их, конечно, не раскрыть еще лет сто, но, если вам интересно, как проводятся такого рода экспертизы сегодня в данном учреждении, кто их проводит и над кем ставятся здесь психиатрические опыты, то, как писал А.П. Чехов в своей знаменитой «Палате номер шесть»…
«Если вы не боитесь ожечься о крапиву, то пойдемте по узкой тропинке, ведущей к флигелю, и посмотрим, что делается внутри. Отворив первую дверь, мы входим в сени. Здесь у стен и около печки навалены целые горы больничного хлама. Матрацы, старые изодранные халаты, панталоны, рубахи с синими полосками, никуда негодная, истасканная обувь, – вся эта рвань свалена в кучи, перемята, спуталась, гниет и издает удушливый запах… В комнате стоят кровати, привинченные к полу. На них сидят и лежат люди в синих больничных халатах и по-старинному в колпаках. Это – сумасшедшие…»
2. Четверг
Все здесь начинается с четверга. Это приемный день. Нет, жители Москвы и Московской области могут приехать в любой день недели, четверг – день приема из других регионов. Позже стало понятно, что такое своеобразное решение вызвано проведением именно по четвергам «выпускных комиссий», на которых принимаются подлежащие немедленному исполнению решения о выписке больных (по принципу: только место освобождается – сразу принимают нового человека). А еще позже – что Серпы исполнены своеобразных, малопонятных и даже абсурдных решений, вполне вписывающихся в классическое определение дурдома.
Путь в ад лежит от проходной через приемное отделение, расположенное на 1 этаже 4-этажного здания характерного желтого цвета, вмещающего в себя весь лечебный корпус: все больные, как находящиеся под стражей, так и условно свободные, содержатся именно здесь. Весь этот путь сопровождается созерцанием какого-то невероятного количества сотрудников ФСИН и колючей проволоки – вроде бы все это есть атрибуты «стражных отделений», в которых содержатся арестованные объекты экспертных исследований. На самом деле, охраняются здесь и все остальные биологические объекты – хоть участие в экспертизе в 80% случаев и добровольное, а все же объект должен понимать, что он лишен свободы, и потихоньку начинать за счет этого исправляться. Ну да обо всем по порядку.
Все начинается с приемки. Как товарно-материальные ценности, люди проходят здесь не прием, а именно приемку. В ходе нее изымаются у вас деньги, документы (в том числе паспорт), ценные вещи – на все это составляется и выдается квитанция. Тогда же изымаются и возвращаются сопровождающим либо также помещаются на склад временного хранения запрещенные к проносу предметы, в том числе:
–шнурки от одежды (срезаются);
–скрепки от тетрадей (вытаскиваются);
–столовые приборы;
–колюще-режущие предметы;
–майонез, кетчуп, соусы;
–еда домашнего приготовления;
–колбаса вареная;
–мясо птицы;
–духи, дезодоранты в баллонах, иные жидкости в стекле;
–бритвенные принадлежности (передаются в отделение, где хранятся у постовой медсестры);
–мочалки;
–сахарный песок;
–иные принадлежности по усмотрению дежурной санитарки, исполняющей здесь одновременно обязанности главного врача и администратора.
(Сотовый телефон, зарядное устройство (что немаловажно) не изымаются, а передаются в отделение, где также хранятся на посту и выдаются в строго определенные часы (но об этом позже)).
Вообще логике этот перечень не поддается. С одной стороны, вроде бы понятно, что вилкой или ножом гипотетически ненормальный подэкспертный может нанести увечья себе или другим (по этой причине в другом экспертом учреждении, в котором я дотоле проходил аналогичное исследование, больным запрещалось иметь шариковые ручки – мол, могут в глаз воткнуть, – но разрешалось карандаши – они в глаз ну никак не втыкаются). Но какой вред может нанести скрепка от тетради, используемая в качестве катаны при ритуальном самоубийстве, большая загадка. Особенно, учитывая, что в самой палате больного ждет бесчисленное множество длинных простыней и не привинченных к полу кроватей, в совокупности представляющих отличное приспособление для суицида…
-Что беспокоит? Какие хронические болезни? – слышим мы безучастный голос местного терапевта, чей осмотр обязателен при помещении в стационар.
–Изжога.
–Что принимаете?
–«Омез». У меня с собой пачка.
–Не надо.
–Что значит – не надо? Терпеть изжогу, что ли?
–Нет. Лекарства у нас свои. Я вам выпишу «омез». Этот, свой, оставьте на хранении, в ящике с верхней одеждой. Еще что болит?
–Вроде ничего.
–Прекрасно. Анализы с собой?
–Да, вот.
Бегло просмотрев протянутые документы, свидетельствующие об отсутствии у вас дифтерии, кишечных инфекций и коронавируса, вклеивает их в историю болезни (железная логика экспертных учреждений: если вы здесь, значит, вы уже больной) и исчезает. Что важно: кишечная инфекция и дифтерит здесь считаются куда более страшными недугами, чем кожные заболевания, наличие или отсутствие которых вообще никем не проверяются. Хотя нет, проверяются. Той самой санитаркой – главным человеком в институте, – когда она заставляет вас мыться в ледяной ванне с жутко вонючим дезсредством (здесь это действо именуется первичной санобработкой).
После этой процедуры вас еще окинет взором дежурный психиатр (чаще всего, интерн), задав пару поверхностных вопросов, после чего в сопровождении другой санитарки (прибывшей за вами из отделения), погрузив личные вещи в пакеты (дорожную сумку с собой тоже нельзя, так как и она может служить средством суицида), вы отправитесь двумя этажами выше – к месту своей дислокации, которое не покинете следующие 28 дней. Называется оно «Пятое бесстражное отделение» (всего отделений 6, среди них 3 стражных, 1 бесстражное, наркологическое и принудительного лечения для женщин).
Открывается дверь 3 этажа, и вашему взору предстает земной ад, со стороны выглядящий весьма светски. Он представляет собой коридор в эдаком сталинском стиле – со стенами, обшитыми дубовыми панелями, зеленым цветом свободных мест, мягкой кожаной мебелью и столь же мягким, приглушенным светом. Впечатление такое, что попал на ближнюю дачу Кобы в Кунцево. Справа от входа коридор прерывается стеклянной дверью, за которую вход запрещен – это зона врачей. Туда мы попадем, но чуть позже. Влево он идет метров на 10, упираясь в двери стражного отделения. Эти 10 метров и есть «Пятое бесстражное».
По обеим сторонам коридора – шкафы с рабочей одеждой персонала и подэкспертных, которую им выдают для перемещения между корпусами по улице. Напротив входа – крохотная ординаторская, почти никогда не используемая по назначению. Поворачиваемся от входа налево и идем в сторону дверей стражного отделения. Через пару метров от входа, справа – дверь в процедурный кабинет. Проходим мимо шкафов и ординаторской метров 5-7. На этом уровне расположены палаты. Их всего две. Справа – женская, слева – мужская (каждая на 15 мест). В коридоре возле всегда открытых (чтобы наблюдать за подэкспертными) дверей палат – стол, пара стульев и кресел для постоянно пребывающих здесь санитарок. Здесь же – кухонный стол, раковина, небольшой навесной шкаф для посуды. По окончании этого кухонного гарнитура – двери стражного отделения.
Входим в мужскую палату. Она представляет собой помещение площадью 60-70 кв.м, по обеим сторонам которого расставлены горизонтально, параллельно друг другу кровати – по 6 с каждой стороны. В центре – длинный стол с банкетками для приема пищи. В дальней стене три углубления: в крайнем левом – туалет и закуток кастелянши, в центральном – душ и курилка, в правом – маленькая 3-местная палата, предназначенная для изоляции простудных больных, а в действительности выполняющая роль «вип-камеры» для более или менее интеллигентных и тихих подэкспертных.
Что можно вспомнить об этих первых впечатлениях от пребывания в палате? Совершеннейшее безумие, облеченное в человеческие фигуры. Выражается оно во всем – в повышенных тонах разговора, в созерцании потерянных и пустых взглядов обитателей палаты, в осознании невозможности выхода из нее (категорически запрещено!) и того, что провести тут тебе придется целый месяц, по истечении которого еще неизвестно, что тебя ждет. Истинно сказано: «Ад пуст, все черти здесь!»
Самое тяжелое в восприятии, с чем надолго придется смириться – это вопли. С детства нам внушали, что дурдом – это место, где все говорят, и никто никого не слушает. Но не думалось, что настолько… Здесь и вправду все говорят. Не коллективно – обитатели разбиты на группки по интересам, пусть примитивным, но все же. И обсуждают они эти интересы очень громко – особенно после 16.00, когда санитарки дают больным пульт от висящего здесь же, на стене телевизора, он включается и начинает перебивать говорящих, но тише от этого ни он не работает, ни они не разговаривают. Возможно, в этой какофонии, в этом голосовом нажиме они ищут спасения от поглощающих их дурных мыслей о мрачных перспективах будущего и еще более мрачных реалиях настоящего. Возможно, отпугивают, отгоняют эти мысли. Возможно, избавляются от одиночества. Но шум здесь стоит оглушительный. От него не спасешься.
Как и от взглядов. Те, кто предпочитают громкому, всепоглощающему общению тишину, лежат молча. Но у них есть другой изъян – взгляды. Прямые, испепеляющие, безумные. Спрашивающие тебя о чем-то и, в то же время, назойливо утверждающие тебя в мысли о том, что все у тебя плохо и будет еще хуже – примерно, как у них. Ты хочешь эту мысль отогнать, спрятаться от нее, а некуда – шум не позволяет здраво оценить обстановку, отвлечься, проанализировать текущий момент. Помещение лица в такие условия, как оказалось, – метод экспертного исследования. Состоит он в том, что люди с разными диагнозами (включая буйных и абсолютно здоровых), из разных социальных слоев (от бомжей до предпринимателей средней руки и доцентов) и с разными темпераментами на месяц запираются в крошечной – не палате – тюремной камере с бронированными и зарешеченными окнами без возможности выхода за ее пределы и какого-либо контакта с внешним миром.
…-Значит, так, – вырвав тебя на минуту из лап безумия, в которое тебе еще предстоит погрузиться, бормочет медсестра, сидящая против тебя в процедурном кабинете, – курение у нас в любое время, прием пищи – по расписанию. В 9, 13, 17. Еще полдник, второй завтрак и кефир после ужина. Народ в основном нормальный, тихий. Есть шкаф с книгами, есть библиотека для подэкспертных. Ходить туда нельзя, но оттуда можно заказывать книги по каталогу. Телевизор – с 16 до 22 часов, в выходные с десяти утра. Подъем не строго по расписанию, ближе к завтраку, к 9, а вот отбой строго – в 22.00, не позже. Еще бывают прогулки в нашем дворике по часу в день, кроме четверга (день приема) и воскресенья (день приема передач).
–А в котором часу прогулки?
–Обычно с 14 до 15.
–А телефон?
–Да, телефон. Ежедневно с 18 час 30 мин до 19 час, в выходные дни могут дать пораньше. Можно звонить, пользоваться интернетом. Но тут есть момент – некоторые ребята в палате под домашним арестом, им нельзя телефон давать, как бы они ни просили.
–Лекарства?
–После приема пищи, по расписанию. Еще есть вопросы?
–Нет.
–Тогда иди в палату.
И снова возвращение. Возвращение в мир гула, галдежа, говорения. Этот гул и галдеж ты можешь наблюдать со стороны, а можешь стать его частью – если поймаешь его бешеный ритм, потому что, помимо высоких частот, тут еще и высокая скорость сообщения информации подчас абсолютно ненужной, пустой, а подчас и вовсе выдуманной и абсурдной, но носящейся по палате в поисках пристанища с барабанными перепонками. Можешь присоединиться к той или иной кучке добровольно, а можешь дождаться, когда она сама найдет тебя в соответствии с твоими интересами, а уж продолжать диалог с обладателем уникальных сведений или нет – решать тебе. Чтобы не свихнуться, конечно, куда-то потом обязательно вольешься, пусть, не разделяя до конца сумасшедших и диких точек зрения на элементарные вещи, но все же отвлекаясь от сюрреализма происходящего снаружи и изнутри тебя самого. Все же человек – существо социальное…
–На первичный осмотр!
Вот. Не следует думать, что сумасшедшие здесь предоставлены сами себе, как в знаменитом рассказе Антона Павловича Чехова. Кажущийся абсурд происходящего, как и все, что здесь творится – есть метод экспертного исследования. По сути, если не самое строгое, то одно из самых строгих собеседований предстоит вам в первый день, обычно ближе ко второй половине или даже к концу дня. Оно называется «первичный осмотр» и представляет некое подобие той самой итоговой комиссии, что еще ждет вас в день выписки. Специфика этого метода исследования состоит в том, что человека, только-только помещенного в дикие условия постоянно орущих «Серпов», который еще находится в шоке от здешних порядков и не знает, как из этого состояния выйти, плохо представляя себе, в то же время, свое будущее, которое в таких обстоятельствах абсолютно не кажется радужным, ставят перед десятком ученых и начинают опрашивать о симптомах его болезни и о том, почему он появился здесь. Не выдержишь этот экзамен – считай, что итоговую битву проиграл, вся война насмарку. Потом, конечно, у тебя будет еще возможность исправиться, что-то сказать, договорить, дополнить, но общее впечатление о тебе и твоем диагнозе формируется у сотрудников отделения сразу, во время этого осмотра. И отрицательный знак, под которым оно сформируется, будет зависеть от твоих конкретных целей на экспертизе: если хочешь хорошо сыграть психическое расстройство, чтобы «откосить» от статьи, но не сумеешь вовремя перестроиться с безумной болтовни и гвалта палаты на рабочий лад взаимодействия с экспертами, начнешь мямлить, отвечая на их вопросы – признают симулянтом; если же хочешь диагноз снять, откреститься от клейма умалишенного, вернуться к жизни, доказав наблюдателям твоим свою нормальность, но внятно ничего сказать не сможешь, не сумев быстро подготовить психоэмоциональную сферу к контакту с ними – на века останешься приговоренным к психушке.
А подготовить надо быстро – пока идешь в сопровождении санитарки (одному тут передвигаться нельзя) из палаты в сторону входа в отделение, пересекаешь ту самую стеклянную дверь, за которой сидят врачи, проходишь несколько метров и поворачиваешь направо – в их общую ординаторскую, где местные доктора обычно проводят свое время. Выглядит она как большая комната с высокими окнами (корпуса строились при Сталине, поэтому потолки и окна здесь, как правило, всюду высокие), по периметру которой изнутри расставлены столы с компьютерами. За всеми ними работают люди – врачи, интерны, ординаторы. В центре этой освободившейся комнаты стоит стол, за которым сидит опрашивающий вас глава экспертной группы из отделения эндогенных расстройств. На его каверзные вопросы вам и предстоит отвечать.
Здесь надо сказать, что пронумерованные отделения предназначены только для больных. Врачи в их штате официально не состоят, хотя у них имеются заведующие, которые руководят санитарками, медсестрами, интернами и ординаторами – то есть выполняют своего рода вспомогательные функции. Эксперты же приписаны к другим отделениям, которые представляют собой научные подразделения и состоят только из них. Главное из этих отделений (занимающееся сугубо экспертизой, а не наукой, как многие другие) – отделение эндогенных расстройств. Коль скоро вся практическая психиатрия вращается вокруг шизофрении и ее ответвлений, являющихся расстройствами эндогенными (то есть развивающимися внутренне, вне зависимости от каких-либо внешних раздражителей), то этим расстройствам и суждено было дать название центральному подразделению Института, в котором и состоят на службе почти все его эксперты. Вот они-то и учинят вам первый в вашей длительной биографии здесь «допрос с пристрастием».
–С какого времени болеете? – спросит у вас строгим голосом руководитель экспертной группы Виктория Игоревна Васянина – маленькая пожилая женщина со строгим взглядом и слегка хриплым голосом. Повторяю – отвечать надо предельно четко и максимально быстро.
–С весны 2016 года.
–Судя по медицинской документации, бывают состояния гипомании и депрессии, так?
Сразу оговорюсь, что попал я в это удивительное учреждение с диагнозом биполярное аффективное расстройство – своеобразный психиатрический недуг, при котором колебания настроения столь длительны и столь полярны (от глубокой депрессии до яркой и радостной мании), что позволяют установить невменяемость лица. (Раньше именовалось маниакально-депрессивным психозом.) Эти симптомы мне и приходилось описывать проницательной и въедливой Васяниной. Причем, делать это надо лицу, настаивающему на наличии у него психического заболевания, в лучших традициях Корсакова и Крепелина – академическим, ученым языком, как будто разговариваешь с коллегами на равных.
–Так.
–Опишите симптомы мании, – говорит она, ставя ударение на предпоследний слог; «манИи»; так обычно говорят узкие специалисты.
–Она имеет определенные стадии. На первой повышается настроение, укорачивается сон – но без усталости, – появляется бодрость и определенная навязчивость в отношениях. На второй к этим симптомам добавляются работоспособность, требовательность, энергичность, повышение сексуального интереса, мегаломания, перечисление собственных достоинств, самореклама, бескритичность, раздражительность и местами ярость. На третьей – к вышеперечисленным добавляются бессвязная речь, скачки мыслей и идей, затруднительность отделить главное от второстепенного, заговаривание, кутежи, нерациональные траты денег в огромном количестве. На четвертой организм устает, вследствие чего снижается физическая и моторная активность, чуть падает настроение. На пятой наступает полная астения, организм успокаивается, приходит в норму.
Ремарка. Симптомы у вас во время нахождения здесь будут спрашивать раз 40 – стремление утомить пациента, вызвать у него раздражительную реакцию или вообще спровоцировать молчание так же есть метод проведения экспертизы.
–Во время мании вы продуктивны?
–Супер-продуктивен.
–Теперь опишите симптомы ваших депрессий и их среднюю длительность.
Описываю.
–Понятно. Что ж, понаблюдаем вас, с вашего позволения, побеседуем с вами еще не раз, все внимательно изучим и проверим – с особой тщательностью, так как экспертиза у вас по счету четвертая…
–Пятая.
–Тем более. Значит, требования к ней повышенные, надо проявить особую внимательность, дабы исключить ошибку – чтобы сделать ее последней для вас. Согласны?
–Всецело.
–Какие-нибудь вопросы к нам есть?
–А пораньше никак? Обязательно месяц?
Горестно, кажется, с пониманием глядит в глаза и качает головой.
–Никак. Крепитесь.
Вообще надо сказать, что обычно на этих первичных осмотрах на подэкспертных повышают голос, начинают уличать их во лжи и симуляции, пугать – повторяю, резкая смена обстановки должна шокировать человека, вывести его из равновесия, чтобы он не мог играть, а показал экспертам свое истинное лицо, и эксперты, в свою очередь, делают для этого все возможное. Со мной такого не было. Не знаю, почему. Может, и правда ей жалко меня стало – все-таки пятый раз уже по каталажкам таскают.
Говорит она с вами одна, присутствующие интерны для видимости, «для страху», хоть иногда и бросят какой-нибудь дежурный вопрос. У меня, например, спросили, лечился ли я литием. Я ответил, не растерялся. Теряться нельзя – почему, я уже говорил.
Потом – обратно в палату. Слушать шум. Главный носитель которого здесь (да и вообще центральный человек в палате, без которого не обходится ни одно мероприятие, включая прием пищи или просмотр телепередач) – это Тимур. Он читает громко рэп, декламирует матерные стихи, поет – в общем, борется с подавляющей тишиной как может. Потому, видимо, что самый молодой и оттого самый уязвимый обитатель этого, никак не предназначенного для людей, учреждения.
