Ла-Манш

скачать книгу бесплатно

Ла-Манш
А. Вареник

А. Тунгус

Скрытая от глаз деканата вечерняя и ночная жизнь общежития одного из вузов. Деканат деканатом, факультет факультетом, выпускники выпускниками, а пятое общежитие было совершенно суверенным местом обитания студентов-лесников. В этой силикатной пятиэтажке действовал свой устав, свои нравы, жили свои герои…Все персонажи являются вымышленными, и любое совпадение с реально живущими или жившими людьми случайно.

А. Вареник

Ла-Манш

Сколько прошло лет с тех пор… пятое общежитие- серая силикатная пятиэтажка, в которой обитали студенты лесоинженерного факультета, – с натуплением зимы напоминало новогоднюю елку. Такое сходство придавали зданию окна, из форточек которых свисали многочисленные гирлянды разноцветных наволочек, набитых различной домашней едой, которой сердобольные родители подкармливали своих чад, изнуряющих себя непривычным умственным трудом на поприще науки. И сами студенты лесники легко узнавались по внешности: мешковатые, неторопливые, красномордые увальни с распахнутой в любой мороз грудью.

Именно здесь, текла скрытая от посторонних глаз, студенченская жизнь

Джон

Вообще-то «кликух» у него было множество, но все они числились в ряду цензурно непроизносимых, и студенты употребляли их только в разговорах между собой. В глаза же Джону все говорили только «Джон», я до сих пор так и не знаю ни настоящего имени, ни фамилии этого парня с корявой нескладной судьбой, и в памяти моей он так и остался Джоном.

Джон был коренаст, силен, но мал ростом, длиннорук и кривоног. Если добавить к этому описанию низкий покатый лоб, черные, густые и широченные брови плюс плоский безгубый рот, то вся его неказистая фигура в целом очень напоминала «экстерьер» не то гориллы, не то орангутанга.

Почти каждый день с утра Джон отправлялся через «Ла-Манш» за пивом, прихватив с собой несколько мятых рублей, а то только пригоршню меди и десятилитровую канистру. Ла-Маншем все студенты-политехники, а вслед за ними и жители Северного микрорайона называли длинный и широкий овраг, заросший бурьяном и отделявший институтский комплекс от жил-массивов города. Из-за этих пивных вояжей на всех факультетах института не было, пожалуй, студента, которому не задолжал бы Джон. А мне казалось, что этот человек поступил в институт только лишь для того, чтобы нахлебаться «Жигулевского» и «Таежного» на всю остальную последипломную жизнь.

Занимать на пиво у студенток Джон считал ниже своего достоинства. Однако эта рыцарская установка не избавила девушек от вассальной зависимости от Дона-Джона. Примерно, за день-два до стипендии Джон поднимался на женский пятый этаж нашего общежития проведать коллег из прекрасной студенческой половины, и горе было той девичьей светелке, в которой легкомысленно оставили без присмотра духи, одеколоны, лосьоны и другие спиртосодержащие произведения парфюмерного искусства. Однажды визит Джона в «светелки» закончился по-варварски драматично.

Случилось это в разгар мая, когда природа буйно зеленела, студенты томились в ожидании каникул, а студентки ярко расцветали навстречу скоропалительным любовным романам. Именно в такой день, когда три обитательницы одной из комнат, заперев дверь и распахнув юные телеса на всесторонний обзор солнцу, загорали на подоконнике, из коридора кто-то не очень уверенно постучал. Одна из девчонок, с нетерпением ожидавшая прихода своего дружка, вихрем взметнулась с подоконника открывать. Вот тут-то, во всей своей похмельной красе и явился пред юными наядами сам мистер Джон. Комната взорвалась визгом, и через доли секунды все три обитательницы ее были уже в халатиках и чинно сидели на своих кроватях. Однако в данный момент хозяйки меньше всего интересовали Джона, его тяжелый и мутный взгляд устойчиво прилип к небольшому трельяжному столику, на котором, к великой горечи гостя ничего, кроме маникюрного набора и пудрениц, не лежало и не стояло.

– Одеколон! – прохрипел Джон, – Или духов дайте… Что-нибудь дайте! Мутит… тошнит, в глазах плывёт… Чего бы ни будь на спирту… Дайте!

– Нету! – пискнула одна из девиц и тут же испугалась своей отчаянной смелости.

– Чаю дать можем, – внесла свой вклад в обору-ну другая, – крепкого-прекрепкого!

Джон со стоном уселся за стол, дрожащей рук-кой утер пот со лба и тут его взгляд уперся в кухонный нож, контрастно черневший на белой скатерти.

– Значит, нет? – спросил Джон угрюмо, взявши нож в руки и подушечкой левого указательного пальца пробуя острие кончика.

Девушки перестали дышать.

– В последний раз спрашиваю: дадите одеколону?

Девицы на кроватях съежились, стиснув полы халатиков под самыми подбородками.

– Ну, глядите, я вас предупреждал…

Джон стиснул рукоять ножа, и вдруг резко взмах-нив им, пригвоздил распростертую на скатерти левую ладонь к крышке стола!

– Вам этого мало? – процедил он сквозь стиснуты зубы, с усилием вытаскивая лезвие из прессованной столешницы. – Мало?!

– Нее-те! – кинулась к нему самая смелая. – Не надо больше, Джон! Не надо!

А две другие поспешно метнулись к своим тайникам, и через считанные минуты рядом с окровавленной лапой Джона уже высилась целая батарея благоухающих склянок. Содрогаясь всем телом, Джон нетерпеливо вытряхнул в стакан флакон «Тройного». Кто-то из девиц, стуча зубами и горлышком графина о края стакана, разбавил одеколон водой, и Джон двумя глотками отправил эту адскую смесь в желудок. Минуты через три-четыре, явно разомлев от этого «эликсира», он царственно позволил забинтовать себе руку, и вальяжно развалюсь на стуле, говорил:

– Давайте, ласточки, в следующий раз без крови обойдёмся, лады? Я ее лучше, как донорскую, сдам. Тогда целую неделю могу пить пиво и вас никого не беспокоить…

Я лично не верю в чудеса, но свидетелем одного из них все же был. Невероятно, но факт: Джон получил диплом лесоинженера! В день защиты, говорят, он с бутылкой вина водрузился на вершину клумбы перед родным общежитием и, опрокинув первую чарку, вдруг заплакал навзрыд. На него никто не обращал внимания, но тем не менее он время от времени орал: «Прочь руки от дипломированного советского инженера! Да здравствует тайга и ее хозяин медведь!» И говорят, что вино он закусывал «анютиными глазками».

Себастьян

У парней в любой из комнат в нашем общежитиивсегда чего-то не хватало. В одной комнате не было утюга, например, в другой – поварешки, в третьей —стульев. Зато игральные карты были в каждой. Играли на всех этажах, иногда сутками напролет – в «очко», «покер», «храп» … Играли на деньги, и некоторые неудачники даже после окончания института года два-три, а то и больше, еще выплачивали карточные долги…

Конечно, большинство из нас ходило в неудачниках, а значит, и в должниках. Но были в этом деле общепризнанные авторитеты, которые пользовались глубоким уважением студентов. Таких почитали более, чем сенсея в клубах дзюдоистов и каратистов. Об одном таком «сенсее» я и хочу вам рассказать…

С Себастьяном я познакомился во время сдачи вступительных экзаменов, вернее, уже после них, когда вся наша триста четвертая комната в ожидании окончательной суммы баллов изнывала от безделья и мучилась от неопределенности. Чтобы хоть как-то убить время, мы резались в «очко». И вот в тот момент, когда скудный банк почти удвоился от не менее скудных «дотаций», дверь распахнулась, и на пороге впервые явился нам этот самый Себастьян.

Можно детально описать его глаза, наполовину яблока выкаченные из орбит, кривой нос, уродливую покатость плеч, причем такую, что, казалось, руки у Себастьяна росли прямо от шеи, животик, арбузиком висевший над брючным ремнем – ничего примечательного. Но вот с первого же мгновения, когда он возник вдверном проеме, я вдруг всей кожей своей почувствовал исходящую от него опасность. И не только я, как выяснилось позже, когда Себастьян ушел. Банкомет, едва за незванным гостем закрылась. дверь, зябко передернул плечами и произнес:

–Если такой попросит взаймы, то отказать емубудет очень трудно…

А пока Себастьян, не сказав даже «здравствуйте», стоял на пороге и острым взглядом изучал наш стол— перистый лук, сало, рыбные консервы. Наконец его кривой нос шумно втянул в себя прокуренный насквозь воздух, и Себастьян подошел к столу:

– Вот это жратва, я понимаю! Не подвела, значит, меня интуиция, удачненько дверь нашарил. Мне кажется, если хорошенько поразмыслить, то где-то недалеко, в тумбочке, например, и бутылка беленькой стоит, а? Не ошибся, а? О-о-о! Да тут, я смотрю, и конок уже раскинут… В очечко, да? Тогда я за стаканом и горбушкой, а вы кидайте и на меня – три в темную…

Обрадованный, он куда-то побежал, а мы все озадаченно переглянулись: во-первых, у нас действительно стояла в тумбочке бутылка водки, во-вторых, при условно обильной закуске мы не располагали ни кусочком хлеба, и каждому было лень идти за ним… Надо же, провидец чертов!

Часа через два оживленной игры вся наша комната лишилась сала, водки, консервов и плюс к тому – денег. Однако нового нашего знакомца это отнюдь необескуражило:

– Башлей нет – давайте играть на «пиявок»! Что такое «пиявки» мы не знали, но Себастьян нам с готовностью объяснил:

– Проиграл ты, допустим, десятку… Тогда я пальчиком левой руки оттягиваю указательный перст правой – вот так, и бью тебя по лбу… Или в лоб – кактебе будет угодно. Десять раз… Усвоили?

Усваивать практику игры на «пиявок» пришлось нашим головам. Бил Себастьян просто мастерски, но от этого нам легче не становилось. Проигравшего он сажал на стул, заставлял его пригибать голову и оттяну-тым пальцем бил прямо в темечко. После такого «расчета» в наших ушах стоял звон, глаза по-кроличьи краснели, а видимость вокруг уже не была видимостью, а каким-то густым, все искажающим маревом, исходящим от пола до потолка.

Однако боль можно было все-таки стерпеть. Невыносимы были пытки издевательской словесностью, граничащие с морально-психологическим садизмом… Язык не поворачивается, чтобы повторить те метафоры, которые он употреблял для характеристики наших черепушек, а писать их не поднимается рука, хотя и говорят,что бумага все терпит…

Себастьяна нельзя было назвать шулером. У него никогда не было своей карточной колоды, и постоянные его выигрыши ничем нельзя было объяснить. Например, в руках у меня три карты, и Себастьяну надо решить: прикупать ли ему или нет? Он пристально смотрит мне в глаза, затем ехидно улыбается: «По роже твоей видно, что у тебя на руках восемнадцать очков. Или «казна» – семнадцать…» И ведь так оно и было, черт возьми!

Натешившись над нами, как пушкинский Балда над попом, Себастьян выгребал из кармана добрую половину выигранных денег:

– Как пришли они ко мне, так пусть и уйдут…Поскольку ты сейчас проиграл пятнадцать – бить я тебя не буду. Долг свой покроешь тем, что с двумя канистрами «сплаваешь» за Ла-Манш, за пивом. А вот ты и ты – смотаетесь в продмаг за водкой и селедкой под пивко… Нерестовую селедку от жировой отличить сможете? Верно! Та, что с икрой – это и есть нерестовая… А я пока пройдусь по этажам и посмотрю, есть ли еще такая денежная абитура в общаге. Через часик вернусь – обмоем и перекусим!

Себастьян иногда бывал невыносимо разговорчивым, и язык у него был подвешен великолепно. Только не в смысле красноречия, а наоборот. Тем не менее о самом Себастьяне мы и через год ничего почти не знали. Кроме того, что фамилия его – Моргунов, что нос ему своротил пьяный отец еще в глубоком детстве, сапогом наступил на лицо, спящему… Никакой подмоги из дому Себастьян не получал. Во время сдачи вступительных экзаменов держался наплаву тем, что разгружал баржи в речном порту или перекидывал уголь или цемент в железнодорожных тупиках. И только со второго семестра стал подкармливаться игрой в карты, но твердого куска хлеба они ему все же не обеспечивали.

«Везенья в жизни не бывает, говорил Себастьян. Человек должен опираться только на собственную интуицию. Только она надежда и опора ему.» То, что рассказывали о Себастьяне однокурсники, было похоже на легенды, а иногда и на анекдоты. После первой для нас и третьей для Себастьяна зимней сессии этих легенд и анекдотов значительно прибавилось, но нам,первокурсникам, хватало и ранних баек.

Рассказывают, что из сорока с лишним билетов на экзамен по любому предмету, Себастьян основательно зубрил только пять первых. На самом же экзамене, по рассказам очевидцев, дело происходило так. У стола экзаменатора Себастьян полусклонялся над веером раскинутых билетов и, подергивая кривым носом, делал вид, что тщательно принюхивается к ним, но глазами намертво прилипал к бюсту преподавательницы. Зрелище даже со стороны не совсем приятное, а каково было бедной женщине за столиком? Нервозно поежившись, она сердито произносила: «Моргунов, не надо пялиться на меня, не манекен в модном магазине! Скорее берите билет!» «Ну зачем же меня торопить? Разве я не имею права выбора?» «Да, но прежде все-го вы обязаны глубоко изучать предмет, а не… Извините, глубоко заглядывать, куда не надо…»

Все преподаватели хорошо изучили «методику сдачи Моргунова» и принимали соответствующие контрмеры: раскладывали билеты в самых немыслимых комбинациях, вызывали Моргунова то первым, то самым последним, но тщетно! Наступал день экзамена, первые четыре билета уже разобрали, из двадцати семи оставшихся только один мог спасти Моргунова от «хвоста»– билет номер пять, – и вот Себастьян останавливает свой выбор на паре бумажных прямоугольников, лежащих один на другом: «Нижний!» «А почему не верхний, Моргунов? Рискните на верхний, я вам два балл авансом гарантирую, ну?» «Два балла – штука непроходная, давайте три.» «За три балла вперед и в институт ходить не надо… Рискуете?» «Нет! Вскрывайте нижний… О-о! Номер пять!»

Себастьян поворачивается от веера билетов, чтобы идти к столику для подготовки, но в этот момент замечает за окном двух знакомых студентов с полными канистрами пива. «Можно я отвечу сразу?» «Отвечайте!» – не без досады говорит преподавательница, а в уме уже начинает составлять дополнительные вопросы, разумеется, в пределах билетного задания. Но тут, как говорил сам Себастьян, все подходы к подвоху у него "заминированы…".

Как-то всегда получалось так, что Себастьян одним из первых возвращался в общежитие после занятий и в холле сразу же шел к длиннющему столу, на котором разбрасывалась утренняя почта. Тут его интересовали только извещения на денежные переводы и посылки. Если деньги приходили на имя его партнеров по картам, то можно было считать, что они уже в кармане у Моргунова.

Игра, как всегда, начиналась с маленьких ставок, но это дела не меняло, партнеры вылетали в трубу, а утешительные партии в покер заканчивались обычно отбитыми и опухшими ушами для тех, кто во что быто ни стало захотел отыграться. Униженный побоями по ушам, озлобленный оскорбительно саркастическими шуточками Себастьяна партнер, естественно, жаждал отмщения и отбивал домой набатную телеграмму: «Шлите двести, подробности письмом». Только этого и надо было Себастьяну.

Весенняя сессия для студента – самая тяжелейшая пора. С одной стороны тяготили предстоящие экзамены, а с другой изматывала тело сексуальная оза-боченность – штука для многих трудно разрешимая и от этого более обостряющаяся. А тут еще студентки, конечно же, на зло нам, словно сатанели, день ото дня все более и более укорачивая платьица и юбочки, превращая их в подобие удлиненных маек или набедренных повязок… Ох и знойное же времечко года!

Студенты побогаче, в основном, дети северян, в эту будоражущую пору раз или два в неделю «вечеряли» по ресторанам, вылавливая в залах «Уссури» или «Дальнего Востока» ночных «бабочек», в те годы, вначале семидесятых, «работающих» в условиях жесткой конспирации. А нам, в основном, деревенским вахлакам, такие девочки были не только не по карману, но и не по норову…

В один из теплейших и тишайших майских вечеров, распахнув рамы настежь, мы сидели на подоконниках общаги, и без особого интереса – лишь бы время убить – глазели на то, как парни гоняли мяч в хоккейной коробке. И вот в это время прямо у входа в общежитие остановилось такси. Само по себе явление такси – это не диковинка. Например, земляк Себастьяна и его однокурсник по кличке Цыган почти постоянно пользовался услугами такого вида транспорта —было на что, хотя происхождение доходов этого красавца и баловня женщин оставалось для нас тайной, покрытой сплошным мраком.

Вот и на сей раз из машины, рисуя каждое движение, каждый жест, с величественным видом министра вышеф Цыган, затем он дипломатично согнулся в церемониальном поклоне и протянул левую руку в чрево салона. Вот тут-то все мы, только что разноголосо и во все горло подбадривающие футболистов, враз онемели: из машины сначала на свет появилась длинная и стройная ножка в изящной туфельке, каблучком-шпилькой потрогала корявый асфальт, словно отыскивая надежную точку опоры, затем показалась точеная рука и, наконец, вышла Она – молодая, холеная, в длинном, до пят, но сильно декольтированном платье, красивая, высокомерная, недоступная…

Мы с подоконников, нахохлившись, как мартовские коты и едва не мяукая от сдерживаемой страсти, восторженно взирали на это эротическое чудо и черной завистью завидовали Цыгану. И только Себастьян не удержался:

– Да-а-а! Это, братцы, строго штучный товар! Таких природа в серийное производство не запускает…И, по-моему, для одного Цыгана – это слишком много! – На сей раз в его голосе мы не уловили ни сарказма, ни иронии, а в глазах отражались и зависть, и ярость сразу. Значение его последних слов мы поняли только на следующий день.

После небольшого застолья в комнате Цыгана —шампанское, шоколад, может, еще и кофе, спутница Цыгана решила пройтись на пятый этаж, в конец коридора, где на последней двери красовался обычный трафаретик, обозначавший женскую фигуру. Возвращаясь назад и поравнявшись с себастьяновской комнатой, гостья, наверное, не успела ни испугаться, ни пискнуть, когда перед ней вдруг, словно из стены, сначала возникла кривоносая, оскаленная физиономия с горящими глазами, а затем клешнястые руки сгребли ее словно мешок с картошкой или луком, и уволокли за бесшумно распахнувшуюся дверь, впрочем, тут же захлопнувшуюся с легким щелчком английского замка…

Весь вечер и половину ночи разъяренный Цыган шарахался по этажам общежития, разыскивая свою так и «неотведанную» девицу, но поиски не увенчались успехом. Раза два он стучался и к Себастьяну, но за дверью его комнаты было глухо и темно, как в могиле.

А между тем там до самой зари кипела бурная половая жизнь, и всего-то в каких-нибудь четырех- пяти метрах от Цыгана, чья комната была почти напротив себастьяновской… Но об этом Цыгану стало известно слишком поздно, и в ответ на бурные претензии несостоявшегося любовника Себастьян укоризненно произнес: «Люди добрые в голодные годы последним куском хлеба и то делились, а ты из-за какой-то… Тьфу! Ведь не умер же, не умер?»

На танцы, на чью-то свадьбу или просто на вечеринку Себастьян собирался так. В одной комнате одалживал «на вечер» пиджак, в другой просил приличную сорочку, в третьей – галстук, носки и брюки, затем все это примерял перед зеркалом:

– Хм! В этакой раскраске я, как фазан в пору токования… Не хватает только курочки, но на такую одежду какая-нибудь все равно поклевать выскочит. Ничего спецовочка, но ведь все равно порвут в клочья.

Окончательно собравшись, он совал в задний карман брюк флакон с бодягой, будучи уверенным в том, что мазь обязательно понадобится ёму в этот вечер. И ни разу еще не было такого «выхода в свет», чтобы бодяга в кармане Себастьяна оказалась некстати. Он никогда не затевал драки и не лез в нее первым, но всегда получалось так, что на долю Себастьяна выпадало основное количество синяков, шишек и ссадин, словно физиономия его обладала феноменом притяжения всех ударов.

На танцах (понятия «дискотека» тогда еще не существовало) задиры из пришлого, неинститутского, люда чаще всего выбирали несуразную фигуру Моргунова в качестве объекта для развязывания локального конфликта. Но как жестоко они ошибались, эти твердолобые бойцы с зудящимися кулаками! Впрочем, доказывать их заблуждение Себастьяну приходилось тоже кулаками, но своими многочисленными фингалами он гордился, как боевыми медалями.

Кроме батальной славы Себастьян имел репутпцию человека беспредельной прожорливости. Однажды он завалился к нам в комнату прямо из пивного бара, и его арбузоподобный животик вызывающе свисал над брючным ремнем. Тем не менее, увидев на столе полную сковородку карточки, Себастьян в считанные минуты расправился с ней, как тот повар из известной поговорки, и тут же «положил глаз» на нетронутую литровую банку свежего липового меда. Кто-то в шутку предложил ему съесть и мед, но весь без остатка, не отходя от стола. Молча сопя, Моргунов предупредительно расслабил брючный пояс, и через десять минут содержимое банки благополучно переправилось в бездоннор чрево этого Пацюка. Нам всем почему-то стало дурно, а Себастьян произнес: «Дня на три, пожалуй, забункеровался. Для меня, безстепендионного, это хоть и кратковременное, но все же благо…».

Стипендию он получал редко, хотя по уровню и объему знаний – будь то гуманитарные науки или спецпредметы – намного превышал среднеуспевающих студентов. Если у Себастьяна случался крупный выигрыш в карты, он, победно сияя, тоже приходил к нам, сдергивал с чьей-нибудь кровати наволочку и отправлялся за Ла-Манш, в продовольственный магазин, и мы всей оравой дня три-четыре жили почти безбедно…

На третьем курсе Себастьяна исключили из института. Виной тому была очередная выходка Моргунова – глупая, смешная, но вместе с тем и мерзкая. Если интуиция и не подводила его, то чувство меры изменяло этому студенту довольно часто. Вот и на этот раз он явно переборщил…

Все началось со злополучных трусов, обыкновенных черных мужских трусов, которые за полтора рубля купил однокурсник Себастьяна – студент по кличке Островитянин (родом был с Сахалина). Комната решила «обмыть» покупку, а какая же выпивка без Себастьяна? К тому же, как на грех, Моргунов накануне вечером выиграл в карты солидную сумму у студентов-заочников, собравшихся в это время на сессию… Короче говоря – роковое стечение обстоятельств.

В итоге рядовая «обмывка» вылилась в трехдневную пьянку. После нее комната, конечно, выглядела ужасно: углы заставлены пустыми бутылками самого различного калибра, Островитянин, распластавшись на грязном полу в тех самых знаменательных трусах, густо храпел, а за кавардачно выглядевшим столом в позе мыслителя сидел Себастьян и страдал от скуки. Он был очень недоволен этой трехдневной попойкой. Не в том смысле, что она была порочна сама по себе. Она завершилась не так, как хотелось бы Себастьяну- вот в чем был главный ее недостаток! По его мнению, пьянка -не пьянка, если не увенчалась грандиозной хохмой. Вот теперь он сидел и обдумывал варианты "венца", по ходу дела режиссируя мысленно то тот, то другой из приходящих ему на ум. И «придумал»…

У Островитянина на пятом этаже проживала обожаемая им подружка. Она-то, по замыслу Себастьяна, по какой-то причине ненавидевшего ее, и должна была сыграть определенную роль в задуманной "хохме". Ничего не подозревавшая подружка в это время сидела у себя в комнате и листала учебник, когда Себастьян, вежливо постучавшись, вошел и, глядя студентке прямо глазами в глаза, произнес:

– Там, это, Островитянин просит тебя зайти к нему на минутку. Говорит, что очень серьезное дело…

Подружка недовольно фыркнула, отложила учебник и, заперев комнату, спустилась на второй этаж. То, что она увидела в комнате своего обожателя, могло вызвать любое из чувств кроме радости и восторга и изумления. Островитянин лежал на полу, в чем мать родила и попой кверху, а между ягодиц дымилась гаванская сигара.. Это зрелище на минуту парализовало студентку, затем она, вскрикнув, выскочила в коридор, где почти лицом к лицу столкнулась с деканом факультета и сопровождавшей его свитой, в которой, как позже выяснилось, была комендант общежития и комиссия из министерства. Естественно, что вид студентки и ее поспешное бегство навели декана и комиссию на определенную мысль: они толкнули дверь в комнату островитянина…

Весть об этом ЧП, конечно, тут же облетела весь институт, однако в общежитиях смеха по этому поводу особого не было. Островитянин на следующий же день вылетел на Сахалин, а студенты общежития угрюмо сторонились Себастьяна. И тот не выдержал, сам пришел в деканат и обо всем рассказал. Тут уж ему припомнили все! А припоминать было что…

Например, институтский бал-маскарад в канун минувшего нового года. Тогда Себастьян, тщательно выбрившись и «заштукатуривши» лицо позаимствованной косметикой, вырядился в женское платье почти до пола, натянул на голову черный парик в крупных локонах и под видом брюнетки-дурнушки зашел в девичий туалет покурить. Там подтасовки не заметили, но мнение свое высказали довольно определенно:

– Господи! Ну, где у наших парней глаза? Это же надо – такую Квазимодину на вечер притащить!

– Зато, наверное, безотказная…

– А мы уж так уж прямо сопротивляемся!

– Ой, девчонки! Да нашим оболтусам только бутылку покажи – они и со старой ослицей в постель лягут!

Все бы, может, и обошлось, не вздумай Себастьян, забывшись, помочиться…

Короче говоря, исключили Себастьяна из института, хотя надежду на возвращение оставили: через год, мол, если предоставишь положительные характеристики с производства, восстановим.

Домой Себастьян не поехал. Наверное, с месяц он ночевал по разным комнатам, спал, преимущественно,на полу, затем стал исчезать на день-два, куда – непонятно. В ноябре его уже никто и нигде не видел, не было никаких вестей о нем и всю зиму…

Последний раз он появился в общежитии в апреле – грязный, небритый, в затасканном плаще с чужого плеча, но с привычным синяком под глазом. Без стука распахнув дверь нашей комнаты, он с порога раздул ноздри изуродованного носа, уловив запах варева:

– Вовремя! Интуиция меня никогда не подводит, удачненько подошел!

Цепкий взгляд его сразу же засек между кроватями разбухшие портфели и хозяйственные сумки:

– Суббота есть суббота,– хмыкнул он.– По рожам вашим вижу, что в желтом портфеле пара пузырей стоит! Угадал ведь, а?

Мы удивленно переглянулись, как и в первую ту встречу, а кто-то, усмехнувшись, произнес:

– Да, чутье у тебя – ничего не скажешь! С такими способностями тебе, Себастьян, только в таможне работать, наркотики искать, или в милиции – самогон по деревням реквизировать…

Тот ни слова не говоря, подошел желтому портфелю, достал бутылку и по-свойски разлил ее всем поровну:

– Жируете, твари! Стипендию только вчера получили, промотать еще не успели.., Ну, так что? В «храп» или в «очко»?

И пошла игра. Снявшие банк, посылали гонцов за Ла-Манш – то за пивом, то за водкой, и только под вечер, когда все игроки взяли вынужденный тайм-аут (обалдели от хмеля и дыма), кто-то, зная непредсказуемость Себастьяна, осторожно осведомился, где он пропадал все это время и чем занимался. Тот вдруг набычился, засопел и, скрипнув зубами, понес: