скачать книгу бесплатно
– Ага, я слышал, как Хмырь радовался.
– Первачка, целка, и без претензий? – вмешался Уголёк. – Ну, ты мастер.
– Мастер? – он усмехнулся. – На ногах не стою, вот и всё мастерство.
– Как же ты её уговорил, чтоб без претензий? – не отставал Уголёк.
– Как-как! – он уже намылил голову и яростно раздирал слипшиеся от пота волосы. – Так и уговорил. Это ты нахрапом норовишь…
– Ну, ты, краснюк…
Уголёк не договорил, судя по звукам, ему кто-то дал по затылку. Не из любви к индейцам, понятно, или к нему лично, а молод ещё Уголёк для спора. А когда он смыл пену и протёр глаза, ни Уголька, ни Живчика уже не было. Рядом мылся трёхкровка из соседней камеры. Видно, по нему Каракатица прошёлся: не моется, а так, обтирается водой, и душ пустил еле-еле…
…Эркин проснулся вовремя. Ещё немного, и он бы себе устроил душ. Хочешь, не хочешь, надо вставать. Он откинул одеяло так, чтобы потом было удобно лечь, и осторожно сел. Голова уже не кружилась, и тело, в общем-то, слушалось. Так же осторожно он встал и пошёл, стараясь не шевелить правой рукой. Он не смотрел по сторонам, не до того ему сейчас, но, уже возвращаясь, поискал взглядом девочку. Кажется, вчера, если это только ему в бреду не почудилось, он напугал её. А ему это уже совсем ни к чему.
Но она спала. Видно, как играла, так и заснула прямо на полу у своей кровати в обнимку с каким-то тряпичным зверем. Разбудить, что ли? Пол холодный. Осторожно, боясь упасть, он подошёл и наклонился над ней.
– Алиса. Не спи на полу, Алиса.
Она только поёрзала щекой по морде игрушки и не ответила. Эркин беспомощно выругался вполголоса. С одной рукой ему не управиться. И если она сейчас проснётся и закричит… не хочется думать, что потом будет.
Он опустился на корточки, передохнул и попытался подсунуть левую здоровую руку под неё. Так. А теперь… а теперь… Он поднимался, держа её на локте поперёк туловища. Конечно, она была слишком тяжела и сразу заскользила вниз, но он успел качнуться вперёд и дал ей соскользнуть на кровать. И, наконец, облегчённо выпрямился. Сердце бешено колотилось о рёбра, на лбу выступил пот. Но дело сделано. А чтоб не проснулась… Он поднял за ухо смешного зверя и положил рядом с ней. Вот так. С минуту он стоял, переводя дыхание и глядя на разметавшуюся во сне девочку, и медленно побрёл к постели. Ныло потревоженное плечо, неприятно зудела щека. Ну, щека – это пустяк. Спальником ему всё равно не быть, так и красота ни к чему. А плечо хуже. Одноруким ему только попрошайничать.
Эркин сел на край постели. Так, надо попробовать. Если чтоб падать, так не на пол. Сжал несколько раз правый кулак. Осторожно приподнял и опустил его. Локоть работает. Как и все спальники, он хорошо знал возможности тела и пробовал двигать рукой не наугад. С каждым движением нарастала боль. Но он уже знал, что сустав цел, только от удара заплыл снаружи. Наверняка внутри синяки. Такое бывало от сильных ударов: на коже не видно, а внутри больно. Это, когда он уже упал и пытался прикрыться, ударили сапогом. Кованый армейский сапог. Целили в подмышку, выбивая сустав, но он успел прижать руку. Вот она, шишка сверху, она и мешает. И болит, стерва. Но рука цела. А болеть будет, пока не рассосётся. Это он хорошо знал.
Эркин медленно, уже не так остерегаясь боли, как растягивая удовольствие, лёг и потянул на себя толстое тяжёлое одеяло. Сейчас он будет спать, потом придёт Женя, потом… а не надо ему никакого потом… Придёт Женя… И тут он вдруг сообразил, что это за странный запах преследует его с утра. Это же уксус! Женя его уксусом протёрла. Эркин тихо засмеялся, не разжимая губ. В Паласе были другие запахи…
…Он мылся долго, пока не овладел собой, пока не загнал воспоминания так глубоко, чтоб и случайно не проболтаться, и оставил только то, что нужно сказать. И когда шёл в сушку, лицо его было мокрым только от воды. Сушка была забита, пришлось поработать и локтями, и коленями. Много народу оказалось и в промазочной. Он дал кому-то по шее, отпихнул вертевшегося под ногами мальца и цапнул с полки непочатую банку с кремом. Промазка после душа – не пустяк. Кожа должна быть мягкой, гладкой и упругой, зашершавеешь, зашелушишься – на первой же сортировке вылетишь… прямиком в Овраг. Ссоры из-за банок уже кончались, работали дружно. Ну конечно, помогая, могут тебе комок крема в рот засунуть, но это так – в шутку, как щипки на массаже. К нему протиснулся Живчик.
– Поворачивайся.
Он подставил спину. Втирая крем в лопатки и вдоль хребта, разминая ему мышцы, Живчик быстро шептал.
– А умотан ты здорово, даже с лица спал… расскажи, как делал… А то целок навалом, как сбесились, того и гляди залетишь… Каракатица зло срывал, того из левой камеры, он рядом полоскался, так отметелил, что лазарета не миновать…
Он выпрямился и повернулся к Живчику.
– Хорош. Теперь ты давай, – и развернул того к себе спиной. И так же, растирая длинную мускулистую золотисто-коричневую спину, зашептал. – Руками больше работай, не горячи, а расслабь. И потом, упаси тебя от рывков, дави аккуратно и всё.
– Полночи проваландаешься, – пробурчал Живчик.
– А быстро да резко, себе дороже. Зато потом будешь спать, а не синяки пересчитывать.
– Угостила хоть тебя?
– Апельсином.
– Это на Выборе-то?!
– Первачка, сразу не сказала, а потом… сам знаешь. А у неё одна пятёрка.
– Совсем голь в Палас попёрлась, даже на вино у них нет, – вздохнул Живчик.
Он только хмыкнул в ответ.
– Эй, вы, двое! – новый надзиратель стоял в дверях, поигрывая дубинкой. – Если не натрахались, на вторую смену пойдёте.
Они отскочили друг от друга, торопливо размазывая по телу остатки крема. Проскакивая мимо надзирателя, получили дубинкой по мягкому, но не больно. По физиономии Живчика он понял, что тот уже придумал кличку надзирателю, но говорить было уже некогда. Камера укладывалась на отдых. Койка придушенного пустовала, и он ещё успел подумать, что, если у него начнутся кошмары, судьба будет такая же. Но пронесло. Он потом только иногда плакал во сне. Но всегда молча. А в имении и это прошло…
…Эркин потянулся в полусне, перекатил голову по подушке. Тепло, мягко, и есть не очень хочется. Ему повезло. Другим спальникам пришлось куда хуже.
Придя с работы, Женя так и нашла их спящими. И когда она подошла к нему, он только приоткрыл глаза, посмотрел на неё и снова заснул, привалившись здоровой щекой к подушке. Женя постояла, посмотрела на них… И вздохнула. Дети. Что один, что другая.
Она устало наводила порядок. Проверила, поели ли они. Так, судя по следам, Алиса скормила суп Эркину. А лекарства? Пакетик пуст, будем надеяться, что он их принял, если только Алиска не научила его спускать таблетки в щель между кроватью и стеной. Она так удивлялась, когда Женя безошибочно вынимала их оттуда. Женя невольно рассмеялась, и её смех разбудил Алису. Та никак не могла понять, утро или вечер и почему она в кровати, но уже одетая.
– Не уже, а ещё! – Женя поставила её на пол. – Сейчас вечер. А сколько раз я тебе говорила, чтобы ты в одежде на постель не ложилась. Ты посмотри, даже в тапочках. Это же безобразие, Алиса! Мне теперь всё это отстирывать.
Алиса виновато похлопала ресницами и решила перевести разговор.
– А почему ты говоришь по-английски?
– Сегодня английский день, – сердито засмеялась Женя. – Но всё равно нельзя в обуви ложиться на постель.
Эркин старательно спал.
Об этом он не подумал, но уж очень было тяжело, и боялся, что девчонка проснётся. Будем надеяться, что она и не просыпалась.
Женя оглянулась пару раз на подозрительное молчание у стены, но не стала развивать эту тему.
– Сегодня хорошая погода. Сейчас поедим, и ты сможешь немного поиграть во дворе.
– У сарая?
– Да, у нашего сарая.
После радостного вопля Алисы притворяться спящим было глупо. И Эркин завозился, высвобождая руки и усаживаясь.
– Сейчас, – улыбнулась Женя. – Есть хочешь?
Он кивнул.
Эркин лежал и смотрел, как она кормит Алису и одевает её.
– От сарая не уходи. Чтобы я тебя из окошка видела.
– Ага, – кивала Алиса.
– И помни: никому-никому.
– Ага.
– Иди. Как позову, сразу домой.
– Ага.
Женя вышла на лестницу посмотреть, как Алиса вприпрыжку бежит к сараю, и вернулась. Эркин встретил её улыбкой, правда, совсем не такой как когда-то. Раненая щека заставила его быть осторожным даже в этом.
– Ну, как ты?
– Хорошо. Завтра я встану.
– Завтра ты ещё будешь лежать.
Женя присела на кровать, протянула ему тарелку.
– Ешь. Сейчас молоко нагреется, выпьешь.
Посмотрела, как он осторожно, с одной стороны, жует.
– Зубы все целы?
Он кивнул и просяще посмотрел на неё. Она поняла.
– Ещё, да? – и засмеялась его просветлевшему лицу. – Сейчас принесу.
И снова Женя сидела и смотрела на него. Эркин не любил, когда следили за его едой, но её взгляд не тревожил, не заставлял заглатывать, пока не отобрали. Он мог бы съесть ещё столько же, если не больше, но просить ещё добавки не стал. Покорно подставил ладонь под таблетки. Три, как и днём. Уже без сопротивления проглотил их, и запил всё тем же горячим сладким молоком. И не серый как днём, а голубой вечерний сумрак был вокруг. Женина ладонь легла ему на левое плечо и, быстро повернув голову, он прижал её подбородком. Она не отнимала руки. Шло время, а они не шевелились. А потом Женя мягко высвободилась и встала.
– Уже поздно. Пойду Алису звать.
Он опять лёг. Лежал и слушал, как она зовёт Алису, как хлопает нижняя дверь и звякает засов, потом шаги по лестнице, хлопает верхняя дверь, ещё замок. И голоса. Жени и Алисы.
– Я никому-никому ничего не сказала! – гордо хвасталась Алиса.
– Ну и молодец. Выпьешь сейчас молока и ляжешь.
– А он пил? – подозрительно спросила Алиса.
– Пил, – рассмеялась Женя. – Давай, не тяни время. Не поможет.
Каждый глоток Алиса перемежала вопросами и рассказами. Но Женя была непреклонна.
– Мам, а я знаю. Его Эрик зовут.
– Хорошо, пей.
– А почему он зовёт меня «мэм»? Я ведь маленькая.
– Не знаю. Пей.
– А у Тедди ухо оторвалось. Ты пришьёшь?
– Пришью. Пей.
Алиса поняла: отвертеться от молока не удастся, и смирилась.
Женя уложила дочку, убрала со стола. Накатывался вечер. Большой трудный вечер. Она подошла к нему. Спит? Эркин не спал и сразу повернулся к ней.
– Я завтра на весь день уйду. Двойная смена, – он понимающе кивнул. – Я пока приготовлю всё на завтра, ты подремли. А потом я тебе все новости расскажу. Хорошо?
– Хорошо.
Эркин лежал, закинув здоровую руку за голову, и слушал. Звяканье посуды, лёгкие то приближающиеся, то удаляющиеся шаги, шелесты и постукивания, её короткие возгласы, когда ей что-то не удавалось… Полусон-полуявь покачивал его усыпляющим ритмом, столько покоя и безопасности было в этих шорохах.
Женя бросила последний взгляд на плиту: пусть тихо остывает. На завтра должно хватить, а послезавтра… послезавтра у неё только контора, это уже не страшно. Она осмотрела его вещи. Ну что ж, всё высохло. Можно заняться починкой. Придирчиво осмотрела швы. Нет, всё-таки он молодец, следил за собой, никаких насекомых. И вода была без них, и на одежде следов нет. А чинить здесь… начать и кончить. На рубашке ни одной пуговицы, воротник наполовину оторван, выдран рукав, ну, это всё потом…
Она вернулась в комнату и от порога увидела его глаза и такую… непривычную улыбку половиной лица. И, бросив рубашку на стол, присела на край кровати.
– Ну вот. В городе тихо. Вас никто не ищет. Из комендатуры никого не прислали, видно, и не узнали про вас, – он только молча кивал. – Да, я тебе не говорила, мне самой только сегодня всё рассказали, – она засмеялась, и он приготовил улыбку, – так вот, в ту ночь кто-то клетку раскурочил. Выломал замок, сорвал дверь с петель. Словом, ее уже не используешь.
Он только хмыкнул в ответ и, помедлив, спросил.
– И кто?
– Никто не знает, – пожала она плечами. – Но, говорят, силач поработал. Или их несколько было.
Женя по-детски хихикнула, и он тогда засмеялся. Потом Эркин осторожно спросил.
– Комендатуры тут нет?
– Нет, – вздохнула Женя. – Джексонвилл маленький город. Комендатура в Гатрингсе. Знаешь Гатрингс?
– Нет, – его голос прозвучал глухо. – Мы не дошли до него. Встречные сказали, что там нет работы, и мы разошлись по округе. Думали, в маленьких городках будет легче.
– Мы? – переспросила Женя.
– Да, нас было много. Мы не знали друг друга. Почти не знали, – поправился он. – Из имений, с заводов, из резерваций. Только, – он угрюмо скривил губы, – только из Паласов никого не было.
– Никого? – удивилась Женя. – Почему?
– Их всех убили, – он помолчал и угрюмо закончил. – Спальников убивали все.
– А… а как же ты?.. – она не договорила.
– Как я уцелел? – сразу понял он и улыбнулся. – А просто. Меня продали в имение, а там скотником, на скотной работал, и освобождался оттуда. А ушёл один. Никто не знал, что я… в толпе не знали. И меня не нашли, ни они, ни русские… И сюда я пришёл один…
Его голос звучал всё тише, и он уже словно сам с собой разговаривал. И вдруг резко приподнялся, и Женю поразило его внезапно побледневшее, ставшее бледно-жёлтым лицо с угольно-чёрными синяками.
– Женя!
