скачать книгу бесплатно
Когда Алиса вприпрыжку убежала на кухню, подошла к нему.
– Вот молоко, вот таблетки. Вчера не принял.
Он затравленно поднял на неё глаза, покорно проглотил таблетки, запил их молоком и, не отводя от неё взгляда, лёг.
– Не сердись на Алису. Она в твоих страхах не виновата.
– А я? – вдруг вырвалось у него.
– И ты, – горько улыбнулась Женя. – Никто не виноват, что жизнь такая. А Алиса… она ничего не поняла и уже всё забыла.
– Я понимаю, – он попытался улыбнуться, – но это сильнее меня.
– Пересиль и это, – пожала плечами Женя. – Пожалуйста, Эркин. И без этого хватает… – она оборвала фразу и продолжила другим тоном: – Ты полежи ещё сегодня, хорошо?
Он кивнул и отвернулся к стене.
Женя собиралась на работу. Уже привычные шумы, непонятные русские слова, шаги… и тишина. Он остался один. Ненадолго, вон уже опять детские шаги на лестнице и стук закрывающейся двери. «Не надо, – мысленно попросил он. – Не подходи, не могу я». Она словно услышала его, не подошла. Возится в своём углу…
А Эллин права. «Гроза освежает». Город выглядел чистым и умиротворённым. Наконец показалось солнце, блестели и искрились лужи, в щелях на тротуаре торчали ярко-зелёные стрелки травы. И встречные казались так же промытыми вчерашним ливнем. Но Жене было как-то не по себе, будто что-то мешало, беспокоило. Она догадывалась что именно, но думать об этом – это опять войти во вчерашнее, а она твёрдо решила забыть об этом, решила, что этого и не было. А решения надо выполнять.
Сегодня Женя была очень активна и усердна в общей беседе, хотя говорили о сущих пустяках. Но любая более серьёзная тема могла нарушить то зыбкое равновесие в ней самой, какое установилось с таким трудом. И весь утренний разговор не удержался у неё в памяти. Будто и не с ней это происходит.
Эркин лежал, отвернувшись к стене. Засыпал и просыпался толчком от вновь и вновь вспыхивавшего страха, от чудящихся прикосновений. И сны, неровные, оборванные, от которых болела голова и мучительно ныла грудь. Будто избили его. Как же он мог так сорваться? Держался, в имении ни один надзиратель не выжал из него просьбы о пощаде, ни один раб не услышал от него жалобы… Держался. И вот… Когда эта сволочь беломордая била его, держался…
…Он не ждал ничего такого, и когда трое белых в странной форме заступили ему дорогу, он спокойно остановился. Они молча подходили к нему, и он поздно заметил, что ещё четверо подошли сзади. Он ждал вопроса, даже угроз, а его стали бить. От первого удара он отклонился, но, когда его схватили сзади за плечи и руки и придержали, подставляя под хлыст, понял, что осталось одно… и вскинул голову навстречу удару. И не упал, его сбили с ног и били уже на земле, топтали. С пьяным радостным хохотом…
…Эркин застонал и сразу услышал лёгкие детские шаги. Опять, опять он не сдержался и вот…
– Эрик…
Он замер, зажмурившись. Может, может примет за спящего и уйдёт…
– Эрик, открой глаза, мне страшно.
Он молча ждал.
– Эрик, не сердись. Тебе больно, да?
В голосе Алисы звенели слёзы. И он не выдержал. Повернулся на спину и открыл глаза.
– Ну что тебе?
– Эрик, я нечаянно, я не хотела.
– Чего? – не понял он.
– Ну, – она осторожно указала пальцем на его глаз. – Я ударила тебя. Я не хотела, правда. Ты не сердишься?
Он смотрел на неё и словно не мог понять, о чём это она говорит. Чего она хочет от него? Алиса шмыгнула носом, удерживая слёзы.
– Нет, не сержусь.
Он сказал это, лишь бы она отвязалась, но она поверила. Глаза сразу высохли, только щёки мокро блестели.
– Я тебе морсу принесу. Там ещё есть? Хочешь?
Он промолчал, но она уже убежала и вскоре вернулась с полной кружкой.
– Вот, пей.
Щёки у неё перепачканы морсом. Видно, сама пила прямо из кастрюли. Он пил маленькими глотками, преодолевая боль в груди.
– Спасибо, – выдохнул он, допив.
– На здоровье, – ответила она, забирая кружку. – Я сейчас отнесу и вернусь. Ты не спи, ладно?
– Почему?
– Ты так стонешь, когда спишь. Мне страшно.
Он усмехнулся её просьбе. Стонать нельзя. Рабские стоны мешают белым господам отдыхать.
Когда Алиса вернулась из кухни, он лежал на спине, глядя в потолок остановившимся взглядом. Это тоже было страшно, но она не рискнула звать его. Алиса залезла на стул у кровати, но он не заметил её…
…Горький запах дыма и вянущей умирающей травы. Звёздное небо и рыже-золотое пламя костра. Кричит ночная птица, да изредка всхрапнёт какая-то из лошадей. Он сидит у огня, обхватив руками колени и положив голову на руки. Губач и Осси спят. Заснул и Мэтт. Или молча терпит. Во всяком случае, его стонов больше не слышно. После окрика из палатки Мэтт замолчал.
– Угрюмый!
– Да, сэр.
Снизу вверх он смотрит на надзирателя. Задремал он, что ли, ведь Грегори спал в палатке и вот стоит над ним, одетый, будто и не ложился.
– Обойди стадо.
– Да, сэр.
Он послушно встаёт и идёт в темноту. Это у костра ночь казалось чёрной, а так… он различает белые неясные пятна спящих телят. Огибая котловину, куда они загнали стадо на ночь, снова выходит к костру. Грегори сидит на корточках у огня. Широкополая шляпа сдвинута на затылок, в зубах зажата сигарета. Остановившись в нескольких шагах, он смотрит, как надзиратель прикуривает от горящей веточки и кидает её в костер.
– Подойди, – Грегори резким коротким взмахом указывает ему место по другую сторону огня. – Садись.
– Спасибо, сэр.
Он садится, как приучили сидеть на полу перед господами ещё в питомнике. Опускается на колени, а затем откидывается назад и садится на пятки. Но в сапогах так неудобно, и он чуть сдвигает тело, чтобы сидеть на земле.
– Как там?
Там – это в стаде?
– Всё в порядке, сэр. Они спят, сэр.
Грегори кивает.
– Через три дня их погонят на бойню.
Это не требует ответа, и он молчит.
– А мы вернёмся в имение. Ты хочешь вернуться, Угрюмый? Ведь ты – индеец, тебе наверняка охота остаться здесь, скакать на лошади и не помнить ни о чём, а? Я бы остался. Здесь вольный воздух и можно жить ни от кого не завися, на воле.
Пьян Грегори что ли, завёл разговор с рабом о воле. Как же, ответит он на такое, подставит себя под плети, ждите, господин надзиратель, поищите другого дурака, сэр.
– Из-за чего ты дрался с Губачом?
Он вздрагивает от неожиданного вопроса. Грегори ждёт, недобро щуря светлые глаза. Он нехотя отвечает.
– Приставал, сэр.
– Значит, он ещё считает себя спальником, – кивает Грегори. – А Мэтта за что бил?
На этот вопрос ответить легко.
– Он взял мой хлеб, сэр.
– Ты хорошо дерёшься, Угрюмый. Я не ждал, что ты отобьешься. Ты ведь соврал. Они били тебя втроём, – и поправляет сам себя, – хотели бить.
Чего надзиратель хочет от него, зачем этот разговор? Грегори встаёт, сплёвывает сигарету в костёр.
– Буди Осси, и ещё раз обойдите стадо.
– Да, сэр.
Он легко вскакивает на ноги и оказывается лицом к лицу с Грегори.
– Приглядите, как следует, – усмехается надзиратель, – все должны попасть на бойню в лучшем виде.
Зачем Грегори все время говорит о бойне? Не всё ли равно, куда они их гонят? Он молча стоит, опустив глаза и разглядывая руки Грегори, поправляющие пояс. Красивый пояс в пряжках, заклёпках, с подвешенной сбоку плетью.
– Иди, чего встал.
– Да, сэр.
Он идёт к фургону, под который забиваются на ночь рабы.
– Осси. Вылезай.
Видно, не спал, сразу завозился, вылезая.
– Пошли к стаду.
Осси что-то неразборчиво бурчит, но идёт сзади. Уйдя подальше от костра, он спрашивает, не оборачиваясь.
– За что Мэтта пороли?
– Окурок стащил, – так же тихо отвечает Осси, и совсем шёпотом: – Масса Грегори отвернулся, он и схватил. А масса Эдвин заметил.
Сейчас они на дальней стороне котловины, костёр заслонён кустами на гребне, и их никто не видит. Осси присаживается на корточки и водит рукой в воздухе, будто считает. Он опускается рядом.
– Чего тебе масса Грегори сказал?
– Через три дня в имение.
Осси вздыхает…
…Кто-то вздыхает рядом. Эркин оторвал взгляд от потолка. Алиса? Ну, чего ей, мало вчерашнего? «Ничего не поняла, и всё забыла», – сказала Женя. А ей и не надо понимать. Он тоже хорош, психанул по-полному, но уж очень испугался. А разве те белые девчонки в имении понимали? Старшая-то да, а младшая… Просто делала то, чему её учили.
Алиса заметила его взгляд, её лицо сразу оживилось, и она улыбнулась ему. Он заставил себя шевельнуть губами в ответной улыбке.
– Тебе принести чего?
– Нет, – качнул он головой, – не надо.
– А почему ты стонешь, когда спишь? Разве спать больно?
– Нет.
– А, это плохие сны, да?
– Да, – согласился он.
– А ты думай о хорошем. Мама говорит, чтобы не снилось плохое, надо перед сном о хорошем думать.
Эркин усмехнулся. Немного было у него такого, чтобы приятно вспомнить перед сном.
– Ты хочешь спать, да?
– Да.
Ответ звучит слишком резко, и Алиса начинает обиженно сползать со стула.
– Тогда я пойду.
Он уже не смотрит на неё. Думать о хорошем. А хотя бы об этом. Ему есть что вспомнить…
…После смерти Зибо сколько же прошло? Неважно. Была уже зима, с её мокрым холодным ветром, суточными дождями, несколько раз выпадал и таял снег. Всё было мокрым, склизким, холодным. Куртка не просыхала. Он заканчивал уборку, когда прибежал Мэтт и с порога заорал.
– Угрюмый! Давай скорей! В Большой Дом!
Мэтта на посылках не использовали. И с какой стати его, скотника, в господский дом зовут? И вместо ответа он обругал Мэтта, что тот ему выстудит скотную. Мэтт ответил столь же забористой руганью и повторил приказ срочно идти в Большой Дом.
