Остров монстров

скачать книгу бесплатно


В глубине души я каялся, ругал себя и понимал, что смертельно обидел Профессора тем, что, как кисейная барышня, свалился в обморок от увиденного зрелища. Но одно воспоминание о нем сразу навевало на меня ужас и смятение. Я сто раз готов был остаться обыкновенным, но вернуться назад, в свой привычный мир, к таким же обыкновенным людям, как сам. У меня уже не было охоты учиться у них чему-то, что могло бы выделить меня из общей серой массы, потому что здесь я был чужой, как они были чужими в том мире.

Постепенно боль моя стала уходить, и тело вновь налилось силой. Я немного прошелся по комнате, но выйти из здания не решался. Мне казалось, что из каждого куста, из-за каждой ветки на меня будет глазеть кто-нибудь из этих монстров и так же любопытно рассматривать меня, как я их несколько часов назад. Я боялся признаться даже самому себе, что откровенно трусил, малодушничал и при этом пытался всячески оправдать себя. Я тешил себя тем, что никто меня не упрекает, не держит обид и мне следует проявить благоразумие, а не лезть на рожон, показывая, что мне все нипочем. Но это был только глупый самообман. Я представил себе, как я был жалок там, в зале, когда на глазах у всех свалился без сознания, и Профессор испытал жуткую досаду от всего этого. Нет, мне никак не следовало сегодня видеться с кем-то из них. Даже с Чикой, который, наверняка, был в курсе дела.

К моему удовольствию, меня тоже никто не трогал и даже не делал попыток общения. Еду мне принесли в комнату, и после обеда, я сел играть на компе, чтобы отвлечься от своих дурных мыслей. Но напрасно! Игра не шла, память все время возвращала меня к прошлым событиям, и я не знал, что мне делать,? чтобы унять ее. Я мысленно взывал к Профессору, но в голове моей роились только прошлые воспоминания, и я проклинал себя за неумение отбросить их от себя.

Вечером Профессор сам зашел ко мне. Очевидно, лицо мое выражало некоторое недовольство, потому что он сразу осек меня.

– Иногда нужно дать человеку возможность покопаться в себе для его же пользы. Не нужно убегать и бояться этого. Не всегда наши поступки нам приятны, но тем нужнее научиться их анализировать, предотвращать и исправлять. Никогда не пытайтесь обманывать себя самого, это самое ужасное, что может быть! Не бойтесь своих ошибок, никто из нас не бог, и у каждого найдется то, за что будет стыдно.

– И Вам? – Внезапно слетело у меня с языка.

– И мне, – ничуть не смутясь, ответил Профессор. – Когда был жив Танака, я очень завидовал ему. Все мы вместе взятые вряд ли стоим его одного, таков был этот человек!

– Он тоже был… – я замялся, – как вы все?..

– Нет, он был нормальным физически, но сверхумным до гениальности! Его жизнь – это святое служение науке и человечеству! К сожалению, он ушел от нас первым. Я был его любимым учеником, и я завидовал ему…

– Вы похоронили его здесь, на острове, – спросил я, – отчего он умер?

– Мы не хороним наших мертвецов на острове, – тихо ответил Профессор. – Наши могилы в океане. Со временем он приютит нас всех, и тогда остров осиротеет и постепенно уйдет в небытие, как все, чего не касается рука человека. Таков закон природы.

– Но отчего он умер? – Вновь повторил я свой вопрос.

– Он сгорел, – проговорил Профессор. – Не в том смысле, что Вы подумали. Он сгорел от перенапряжения. Его мозг работал на пределе, он совершенно не щадил себя. Он говорил, что должен успеть сделать то, что наметил и не слушал никого, кто пытался хоть как-то его уберечь. Он сделал очень много, а что не успел, завещал мне. Увы! Я совсем не он! Я не могу работать с той производительностью, с какой работал Танака. Я только его слабая тень! И я завидовал ему, что природа наделила его всем даже в большей степени, чем нас, не отняв ничего… Он знал это. Но никогда не обмолвился ни единым словом. Он был бесконечно добр и снисходителен…

– А какой он был из себя, как он выглядел. Должны же у Вас быть какие-то фотографии или другие изображения этого человека?

– Внешне он был совершенно обыкновенный человек, ничем не отличающийся от других. В нем не было никаких отклонений, которые могли бы указать на его гениальность. Но он был велик! Фотографии… Никому не следует знать, как он выглядел. В том мире, откуда он пришел, он имел другое имя и не хотел, чтобы его узнавали. Пусть же его тайна останется с ним. Отдадим дань уважения его малому желанию.

Я кивнул и больше уже никогда не спрашивал про Танаку…

7

Постепенно я приходил в себя. И пусть не с былой беспечностью, но все же возобновил свои прогулки по острову. Моим верным спутником, как всегда, был Чика. Я все время думал и не понимал, почему островитяне не завели ни одной собаки или кошки, как это бывает у обыкновенных людей, когда они хотят скрасить свое одиночество. Мне было бы намного веселей и приятнее быть в обществе давнишнего друга человека, чем экзотического попугая, пусть даже и такого умного. Но спросить у Чики я стеснялся, считая, что таким образом мог невольно его обидеть. Он так старался быть мне во всем полезным! Мой вопрос, как всегда, разрешил Профессор.

– Видите ли, – сказал он, – мы не совсем обычные люди. Наши способности и наши биополя не всегда благодатно влияют на живые существа. А, как известно, собаки и кошки тоже обладают некими паранормальными способностями, о которых еще мало знает человек. У Танаки была собака, но ей было некомфортно с нами. Любое общение в нашем круге доставляло ей физические страдания. Она могла общаться только с хозяином и то, когда поблизости не было никого из нас. Он не хотел забирать ее на остров. Но она так тосковала по нему, отказываясь есть и пить, что он не выдержал. Когда Танака умер, она долго не подпускала никого к его телу, всю ночь выла и лаяла. Утром мы нашли ее мертвой возле тела хозяина. Она умерла следом за ним. Мы их похоронили вместе в океане…

У меня засосало под ложечкой. С каждым днем тоска моя усиливалась, и красоты острова уже не поражали и не радовали меня, как раньше. Грустный рассказ Профессора подхлестнул мои мысли о возвращении домой, и время для меня тянулось бесконечно долго.

– Вам нужно чем-то заняться, – твердо сказал Профессор. – Хандра не самый лучший спутник в жизни. Вы еще не совсем потеряли охоту научиться чему-нибудь, что Вас так поражает в нас? Помнится, желание такое было…

Я вновь почувствовал себя подопытным кроликом, которого препарируют под микроскопом со всех сторон. Тяжело общаться с тем, кто видит тебя насквозь, читает каждую твою мысль, каждую эмоцию, которые нельзя скрыть даже на расстоянии. Таких людей боятся, уважают, но редко любят.

– И тем не менее, – в продолжение моих рассуждений услышал я ответ Профессора. – Я не собираюсь утомлять Вас сверхобучением, к этому у Вас нет необходимых способностей. Все, что я смогу Вам передать – это простейшие навыки, которые Вы сможете осилить, если будете прилежны. Так Вы убьете двух зайцев – свою хандру и глупого кролика, каким чувствуете себя. Скажу Вам в утешение, что наша совместная работа не стоит на месте, она продвигается довольно успешно и, кто знает, может быть вскоре мы расстанемся с Вами навсегда… Не будете ли Вы тогда жалеть о впустую проведенном на острове времени и о невозвратности упущенных возможностей?..

Лукавая улыбка промелькнула на его лице. Внутри у меня что-то ёкнуло и задрожало. Сообщение о том, что работа по моему возвращению идет успешно, приободрило меня. Я почувствовал прилив новых сил. В самом деле не стоило упускать такой шанс, если он сам давался тебе в руки.

– Я согласен, – стараясь сдержать свое ликование, ответил я – Когда мы приступим?

– Мы уже приступили, – расхохотался Профессор, – неужели Вы так и не поняли, что я давно начал обучать Вас. Можно учить, не поучая. Постепенно, ненавязчиво. Это приносит гораздо большие плоды, нежели насилие, которое всегда отталкивает, а не приближает. Правда, в отдельных случаях и оно бывает необходимо… Но я полагаю, что это не наш случай!

Я открыл рот от изумления. До этих слов Профессора мне и в голову не приходило, что я уже стал его учеником. Все наши беседы были для меня просто разговорами, общением – и только. А он…

– Чему бы Вы, Сергей, сами хотели научиться у меня? – Все с той же улыбкой спросил он. – Не смущайтесь. Говорите прямо. Я скажу Вам, будет ли то, что Вы выбрали Вам по силам. И, если да, мы начнем.

– Мысли, я хочу научиться читать мысли, как Вы, – волнуясь, начал я. – Это так интересно, так здорово! Никто и никогда не сможет обмануть меня! В нашем мире сейчас много того, что зиждется на лжи…

– Но с Вами будет трудно общаться, Вас будут уважать, бояться, но редко любить, – парировал Профессор, озвучивая мои недавние рассуждения. – И то, что Вы будете знать самые глубинные и темные стороны человеческой натуры тоже не доставит Вам большого удовольствия. Наоборот, Вас будет раздражать их изворотливость, ложь и нечистоплотность помыслов.

– О, черт! – Вырвалось у меня. – Вы просто колдун! Но все равно, пусть… Я хочу этому научиться!

– Это возможно, это будет Вам по силам! Но не забудьте – прилежание и еще раз прилежание! Я буду заниматься с Вами каждый день, непрерывно, где бы Вы ни были, что бы Вы ни делали, даже, когда Вы спите. – Я согласно кивнул. Жизнь на острове приобрела для меня смысл.

Я не вправе рассказывать, что и как делал Профессор, обучая меня, к каким маленьким и большим хитростям он прибегал в своем искусстве учителя, тем более что многие тайны так и остались для меня тайной. Но вскоре успехи мои были уже налицо. Я начал не только читать его мыли, направленные на меня, но и предугадывать некоторые его действия, которые он только собирался совершать. Мне было страшно интересно, и я не испытывал никакого насилия над собой, отдаваясь учебе с наслаждением. Не могу сказать, что все давалось мне легко, но я был упорен и не двигался дальше до тех пор, пока не усваивал все наверняка.

Мои слабые способности не давали мне углубиться во многие тайны грандиозных возможностей этого человека. И когда я начинал упрямо буксовать, желая невозможного, Профессор мягко останавливал меня, спуская мои эмоции на тормозах. Теперь время для меня летело незаметно. Мы встречались с Профессором все реже и реже, но наше безмолвное общение было постоянным. Я физически чувствовал, что мой мозг стал совершенно другим, что я стал пусть и малой толикой, но связанным с этими необычными людьми. И я не чувствовал теперь себя среди них чужаком. Остров уже пустил в меня свои корни, но прежние чувства, привязанности того мира, близкие и родные мне люди держали меня крепче теми неуловимыми узами, которые я был не в силах порвать. Развязка наступила неожиданно.

В одну из наших встреч Профессор, вызвав меня в свой кабинет, объявил, что мое обучение закончено. У него был усталый, отрешенный взгляд, испугавший меня не на шутку.

– Что с Вами, Профессор, – встревоженно спросил я. – Вы больны? Могу ли я чем-то помочь Вам?

– Вы – нет! – Резко возразил он. – Все, что я мог дать Вам, все, чему Вы могли научиться у меня, согласно Вашим способностям, Вы взяли. И я рад этому. Мы редко встречались с Вами. Это было нужно и для обучения, и для того, чтобы я не привязался к Вам слишком сильно. Надеюсь, Вы не в обиде. Да и Вам совсем ни к чему прорастать здесь корнями. – Профессор вдруг обнял меня своими щупальцами, и я почувствовал какую-то особую теплоту его объятий. – Но я не терял времени зря, – продолжил он, высвобождая меня из своих щупалец, – вернее, мы все… Я с радостью и грустью сообщаю Вам, что мы нашли способ возвратить Вас в Ваш мир, который никогда не сможет заменить Вам наш остров. Не нужно ничего говорить, все слова лишние. Наши чувства правдивее слов, так поймем же друг друга без них…

8

Буйная радость охватила меня после сообщений Профессора. Я готов был расцеловать его, прыгать, орать, что есть мочи. Все мое существо охватила эйфория, которую невозможно было скрыть никакими уловками приличия. В этот момент все остальное для меня не имело уже никакого значения. Я очнулся только тогда, когда за Профессором захлопнулась дверь.

«Милый мальчик, – прозвучало в моей голове, – простите своего учителя, что он не может разделить с Вами Вашу радость. Мне жаль с Вами расставаться. Но необходимость этого шага для Вас уменьшает мою горечь».

Меня стало стыдно и неловко. Мое вырвавшееся наружу «эго» торжествовало в полной неблагодарности, забыв про все и про всех. И теперь, где-то глубоко внутри чувство стыда больно укололо его и засосало ноющей, непреходящей болью. Я вдруг осознал, что и мне не просто будет расстаться со всем тем, чем я жил последнее время – с Профессором, который стал мне не только учителем, но и другом, с веселым Чикой, с этим зеленым островом и с его жителями, бескорыстно помогавшими вернуть меня домой. Корешок, которым пророс в меня этот остров, куда я больше никогда мог не вернуться, вырывался расставанием живой, кровоточащей раной…

Несколько дней прошли в ожидании. Профессор больше не вызывал меня к себе и совершенно перестал общаться со мной. Я забеспокоился, не случилось ли с ним чего дурного, вспомнив, что Профессор неважно чувствовал себя перед нашей последней встречей. Но Чика успокоил меня.

– Прррофессоррр занят, – важно сообщил он. – Не нужно его беспокоить.

И в самом деле. Скоро все прояснилось. Профессор вновь пригласил меня в свой кабинет и усадил напротив себя.

– Вот и все, – сказал он, – все расчеты закончены, и Ваше возвращение уже не за горами. Я хочу подготовить Вас к этому. Помните, я говорил Вам, что нужно поймать фазу наложения энергий и полей? – Я утвердительно кивнул. – Так вот, это долго и ненадежно. Мы нашли другой способ. Мы войдем в центр надвигающегося шторма. Там пересекаются множество полей и энергий. В этой круговерти мы сможем вернуть Вас назад. Для этого с острова нужно будет на время снять защитный купол и выстрелить капсулой, созданной подобно воздушному пузырю, чтобы защитить Вас. Наши расчеты выверены досконально. Окончательное решение – мы идем в шторм.

Я сидел, не шевелясь, и ловил каждое слово Профессора. Невольная дрожь охватила все мое тело. Это не была трусость, но волнение от предстоящего мне необычного путешествия.

– Не стоит волноваться, – вновь заговорил Профессор. – Я прекрасно понимаю Ваше состояние, но поверьте, я никогда бы не рискнул предложить Вам это решение, если бы не был уверен в его абсолютном успехе.

– А как же купол, – спросил я, – ведь тогда остров подвергнется опасности и возможности его обнаружения?

– Некоторый риск есть, – Профессор посерьезнел. – Я не скрывал этого перед моими товарищами, но никто из них не отказался ради своей безопасности помочь Вам. Несколько секунд пока будет отстреливаться капсула, мы будем беззащитны. Затем купол восстановится. Что касается нашего обнаружения, то шторм надежно спрячет остров за своими сильными полями и энергиями.

Я был раздавлен. Люди, которых я видел всего лишь раз и которыми я так брезгал, готовы были рискнуть своими жизнями и своим островом ради моего возвращения домой. Невыразимое безнадежное отчаяние охватило меня.

– Профессор, – едва шевеля губами, пролепетал я, – я бы хотел проститься и поблагодарить всех жителей за их помощь. Разрешите мне встретиться с ними еще раз. Я не подведу Вас…

– Не стоит, – твердо возразил он, – и в первый раз не нужно было разрешать Вам встречаться с ними. Но, если Вы хотите поблагодарить их, встаньте здесь. – Профессор указал на панель на стене, перед которой я должен был встать. – Говорите, – сказал он и щелкнул какой-то кнопкой, – они все слышат и видят Вас.

Нахлынувшее на меня волнение смешало в моей голове все слова. И к ужасу своему я едва смог пролепетать несколько слов благодарности. Комок, подкативший к горлу, перехватил мое дыхание, и я с трудом выдавил из себя последние самые трудные слова.

– Простите, – лепетал я, – простите меня за все…

Профессор выключил панель.

– Ну-ну, – тихо сказал он, видя, что я вот-вот расплачусь. – У них нет на Вас обиды. Вы хорошо сделали, что простились с ними. Это самая большая благодарность для них… Теперь о главном. Вы никогда и ни при каких обстоятельствах не должны рассказывать о нас. Гарантией этому будет то, что я сотру из Вашей памяти все воспоминания о пребывании на острове и обо всем, что Вы здесь видели и слышали, как только Вы откроете рот. Я оставлю Вам лишь то, чему я Вас научил. Но Вы никогда не сможете объяснить своих способностей ни себе, ни другим. В напутствие я скажу Вам еще одно. Когда Вы будете обнаруживать чью-то ложь, не всегда изобличайте ее, если она не имеет слишком дурных последствий. Иногда следует и промолчать. И запомните, я всегда приду к Вам на помощь, когда это будет нужно…

– Но как я объясню там свое долгое отсутствие, если не смогу все рассказать?

– Объяснять ничего не придется. Все вернется на круги своя… Итак, мы идем в шторм!

Профессор встал, давая понять, что аудиенция окончена. Я мало что понял, но больше не задавал вопросов…

9

В моей памяти остался жуткий гул, бесконечная чернота и потоки, которые засасывали меня в глубокую воронку. Мне было тяжело дышать, тело мое давила страшная тяжесть, и я не мог пошевелить даже пальцем…

Очнулся я на берегу озера. Голова разламывалась, и тело болело, как от побоев. Подмытый берег торчал над водой рваным краем с зияющими из земли обрывками корней. Я вспомнил внезапно начавшуюся грозу, удар по голове и темную воду озера… Моя одежда лежала на прежнем месте. Сев около нее, я обхватил голову руками. Меня мутило. Я лег на спину и стал смотреть в небо. Закат красиво расползался розовым золотом по темной синеве.

– Я так и знал, – внезапно раздалось над самым моим ухом. – Я бегаю, ищу его там, а он разлегся здесь и в ус не дует! Ты что всю грозу был здесь? – Мишка пнул мою одежду носком кроссовки. – Ну, ты даешь! А я, представь, тоже попал в грозу. Ливень был жуткий! Смотри, берег подмыло… Ну, пошли что ли…

Я потянулся рукой к одежде. Странно, ни голова, ни тело больше не болели. Только на левом запястье пощипывала красная точка, похожая на паучка. Я потер ее рукой. «Наверное, дрянь какая-нибудь укусила», – подумал я.

– Смотри, – протянул я свою руку Мишке, – как думаешь, кто укусил?

– Где? – Мишка непонимающе уставился на меня. – Да это родинка просто.

Действительно, на левом запястье, как будто обозначая самую его середину, сидела маленькая коричневая родинка.

– Пошли, – повторил Мишка. – Я тебе сейчас расскажу, каких девчонок снял, умрешь от зависти!

– Никаких не снял, они все тебя отшили! – Уверенно заявил я, не понимая, откуда мне это известно и почему я так в этом уверен. – Никаких не снял! – Я довольно засмеялся, изобличая Мишкино хвастовство, и принялся рассказывать Мишке о его конфузе, как будто сам был всему свидетель. После еще нескольких безуспешных попыток вранья, Мишка перестал передо мной хвастаться, да и другие, наслышавшись о моих новых способностях частенько помалкивали в моем присутствии, опасаясь конфуза. На все расспросы, я только пожимал плечами, отвечая, что и сам не понимаю, как у меня это происходит, припоминая обрыв берега и удар по голове.

А когда мои новые способности списали на счет удивительной грозы, я не возражал, памятуя наставление Профессора: «Иногда следует и промолчать!..»

Времена года

Веснянка

Наступила весна. Еще вьюга лизала своим злым белым языком землю, наметая мокрый тяжелый снег, а холод сковывал ее ледяным панцирем, мешавшим вздохнуть полной грудью, но солнце уже спешило своими теплыми лучами растопить его оковы и выпустить наружу теплое парное дыхание просыпающейся от спячки почвы, налитой целебными соками новой жизни. Все кругом пробуждалось: и небо, лазурное, будто вымытое и чистое после серой холодной зимы; и деревья, распрямляющие свои ветки от тяжелого колючего снега; и трава, пробивающаяся сквозь пожухлые остатки прошлогодней ветоши тонкими иглами нарождающейся новой зелени; и птицы, приветствующие первое весеннее тепло звонким гомоном слетающихся стай. Все тянется к солнцу и теплу в предчувствии чего-то нового, необыкновенного и радостного. Солнце день ото дня пригревает все сильнее и теплее, и в воздухе чувствуется та упоительная легкость и прозрачность, которая бывает только ранней весной, когда талая вода наполняет его своим чудесным ароматом и свежестью, сочась под ногами тонкими струйками первых ручейков и чуть слышно журча в проталинках свою нежную мелодию.

Это удивительная пора! Еще вчера лес стоял в глубокой дреме, поля лежали в белесой неподвижности, накрытые белым снежным саваном, и спали тяжелым зимним сном, а теперь – все задышало, пробудилось и зашевелилось, устремляясь навстречу долгожданной весне. Радостно, весело, славно!

И душа словно ожила от ледяной зимней стужи, отогревшись теплом пробуждающейся природы, и оттаяла, наполняясь хрупкой нежностью и добротой нарождающейся красоты.

День стал длиннее, хотя ночи еще долгие и прохладные. Но даже в них чувствуется весна: уже нет тех колких холодов, что пронизывают до самых костей, а в опускающейся ночи той непроглядной темноты, которая бывает только зимой. Все меняет свой цвет, и чернота окрашивается фиолетовой дымкой, присущей летней поре, а день становится голубовато-золотистым от небесной бирюзы, сияющей в солнечных лучах. Все жаждет тепла и света, и первой омывающей грозы, после которой все очистится, раскроется, расцветет и вспыхнет буйным цветом красок, звуков, запахов. И тогда земля, окончательно отогревшаяся от зимних холодов, вздохнет глубоко, сильно и мощно, готовая к плодородию всего, что в ней есть и прибудет трудом человека. Вот она мать-земля, щедрая, обильная, богатая – люби ее, и она воздаст тебе сторицей, все вернет с лихвой за заботу и любовь, храни ее, береги, с душой к ней, с сердцем приди, а уж она не подведет – отплатит сполна.

Крестьянский труд лежебок не признает. Кто землю любит, тому не спится, не лежится, с солнышком встают. По весне работы невпроворот – только успевай вертись! От зимней грязи приберись, скотина с приплодом подходит, дел хоть отбавляй. А сев придет – и подавно не до сна, вовремя не посеешь – пропало дело, день год кормит. У земли свои законы – природные, поленишься – потом не наверстаешь. Вешняя вода, как кровь у земли, все ею питается, каждое зернышко свое тянет. Сухая земля, что худой человек, ни силы в ней, ни доброты, ни щедрости. Так что не зевай – не то в прогаре останешься, и потом уж хлопочи, не хлопочи, а не воротишь. Упустил время – сам виноват!

Март – начало весны. Он еще с зимой воюет, гонит ее восвояси, ломает ей ледяные зубы, оскаленные напоследок от бессильной злобы, осаждает посеревший грязный снег, превращая его в ручьи и лужи. А солнце с каждым днем припекает все жарче, обнажая заждавшуюся тепла землю, и весело сияет на голубом фоне неба. Пернатые, что перезимовали голодную студеную пору, затрепетали в предчувствии теплых дней и сладко греются под щедрым весенним солнцем. Взъерошенные и пугливые зимой, теперь они радостно гуркуют и щебечут, женихаясь друг перед другом, исполняя свой причудливый птичий вальс. Март – месяц грязный. Все, что было спрятано под снегом зимой, вылезло наружу, обмякло, намокло и смотрится особенно безобразно, куда ни кинь взгляд. Теперь уж не припорошит снежок упавшие подгнившие ветки и другие нечистоты, накопленные за зиму, теперь одно – засучиваай рукава да за дело, и чем скорее, тем лучше. Вон и птицы возвращаются из далеких краев и по-хозяйски огладывают знакомые места: все ли готово к их прилету? Проверяют прошлогодние гнезда, ладно ли там, и сметливо смотрят по сторонам, толково прицеливаясь к нужной травинке или прутику. Все тащат в гнездышко, заботливо выстилая мягкую постельку будущему потомству.

Оживают голые деревья. По сучкам и веткам начинает бродить сок и, если прислонить ухо к стволу, то слышно, как они текут, словно шуршат внутри. И, несмотря на еще стоящие холода, пробивается из-под снега первая зелень – робкая нежная травка.

Апрель – венец весны – подснежники, нежными колокольчиками склоненные над талой землей, еще покрытой снегом, звонкое птичье разноголосье, слитое в единый хор, первые клейкие листочки на деревьях, пахнущие терпким древесным ароматом и блестящие под солнцем, будто залакированные. Земля уже отогрелась и ждет первой грозы, чтобы умыться после долгого зимнего сна, стряхнуть с себя ледяную лень и задышать легко и глубоко, испаряя вверх в небо дыхание своего земного чрева. А по ее теплой поверхности, как по ладони, уже снуют разные мошки, спешат по своим малым делам, раздвигая своими слабыми лапками пожухлую траву и слипшиеся комочки земли, чтобы добраться до первых нежных зеленых росточков и корешков, полных целебных весенних соков. Все вокруг приходит в движение, жужжит, стрекочет, пищит, шебуршится, звенит – все оживает, словно боится потерять даже миг этой чудесной поры, такой скоротечной и волшебной, которая считается рассветом вечно юной и великой силы под названием жизнь. Апрель месяц ласковый, добрый, даже нежный, часто бывает теплее обычного. И тогда вдруг расколется пополам небо всполохом желто-белой пики молнии, громыхнет раскатище грома сдвинутыми воздушными скалами теплого и холодного воздуха на потемневшем небе, и польет ливень стеной – гроза, салют весны, полная ее победа над отступившей зимой! Зажила земля, полностью отогрелась! И весело шлепают капли, стекаясь в новые ручьи и смывая последнюю прошлогоднюю грязь, чтобы еще ярче явить весне новую пробудившуюся жизнь. Пузырятся лужи, предвещая тепло, и на душе становится чисто и ясно, словно и ее вымыли до самого донышка, будто обновили. А после грозы радости пуще прежнего! Все кругом смехом заливается, да таким звонким и дружным, что сердце щемит от сладости.

Следом май спешит. Залитый белой кипенью вишневых и яблоневых садов, благоухает он по разноцветью трав и цветов на лугах и в лесу, упиваясь дивными соловьиными трелями, разливающимися в предрассветной тишине прохладного утра. И не разглядеть иной раз голосистого певца среди пушистых зеленых веток, так он мал и неказист, а за самую душу берет, вывертывая головокружительные коленца своей затейливой рулады. Капризен май бывает, словно балованное дитя. То теплый и радостный, праздничный и веселый, а то хмурый и холодный, будто осенний. И холодком кольнет, и ненастьем, а иной раз и вовсе заморозком ударит, точно сердится на кого. Тогда, кто слишком на тепло понадеялся да посеялся, горе горюет: пожухнет все, почернеет – начинай заново. Наказывает чересчур торопливых – не спеши, знай всему время. Зато, как в старину примечали, холодный май – к урожаю. Вся прожорливая вредная мошкара, что из земли на свет лезет, от холодов погибает, а то нови и в радость. Май холодный – год хлебородный. И гроза майская большую пользу несет. Все, что в землю уронено, теплой дождевой водой напоится, в рост дружно пойдет, любо-дорого смотреть.

А бывает, май жаром обдаст, июльским зноем. Печет так, словно и не весна, а разгар лета. Тогда запестрят кругом яркие сарафаны и рубашки, а по берегам рек и водоемов живописно раскинутся цветастые полотенца с белыми бледными телами, подставленными щедрому горячему солнцу, обжигающему слишком уж нетерпеливых до него охотников. И вода, еще до конца не прогретая за малым временем, огласится звонким визгом и улюлюканьем купальщиков, отважившихся первыми испробовать ее девственную гладь.

Дачники, отдохнувшие за зиму от своих огородов, с пятницы запружают дороги, ведущие к их участкам, выстраивая из своих машин длинную извивающуюся гусеницу. А на вокзалах, суетясь с рюкзаками и баулами, корзинками и сумками, бегут по своим электричкам «безлошадные», сгибаясь под тяжестью своего нехитрого дачного скарба. По выходным города пустеют, зато загород кипит, как муравейник. И пустые дачные домики снова оживают и наполняются человеческими голосами, лаем собак и мяуканьем кошек, чутко ловящих своими носами позабытые за зиму деревенские лесные и луговые запахи. Все чистится, моется и готовится к лету. Вот уж и первый дымок потянул из баньки, и шашлычком пахнуло от костерка – благодать!

День прибавился намного, все успеешь. Смотришь, ежиха забрела с семейством проведать, кто тут. Зашуршит, хрюкнет сердито и бежать, не любит беспокойства. И травы пахнут терпко, медово. Майский взяток самый целебный, с самого чистого первого цвета берется. Пчелки-труженицы летают, устали не зная. С каждым цветочком дружат, с каждой травинкой, нежно по лепесточкам ползают, брюшком трутся, и нектар собирают, и цветок опыляют, помогают урожаю. У кого пчела на огороде, – тому с пустоцветом не быть, примета такая.

А рядом с ними – бабочки порхают. Они хоть и не такие труженицы, а для души радость, красота, словно цветы живые. А завечереет – тихо станет, ветерок свежий повеет, сучок под чьей-то неосторожной ногой хрустнет, говорок послышится, и опять тишина. До завтрашней утренней зорьки. Вставать рано нужно. Весна…

Зима

Зима – самое суровое и холодное время года. Промозглая и сырая осень уже надоела, и всякий раз ждешь, когда же, наконец, первые крепкие морозы скуют эту противную чавкающую под ногами грязь и накроют землю пушистым белым ковром из снега. Его девственная белизна наивна и чиста особенно теперь, когда все вокруг несет на себе печать уныния и серости, так утомительно действующих на глаза, и вдруг вновь освежает все вокруг себя этим ярким чарующим светом. Даже день кажется длиннее и солнце радостнее, когда за окном лежит белый сверкающий полог из миллиардов снежинок, подобранных одна к одной, словно петельки в хитросплетенном узоре, хотя все они разные и нет ни одной, которая хотя бы чем-то повторила другую.

По ночам мороз крепчает, разрисовывает окна причудливыми узорами и распушает ветки деревьев тонким серебристым инеем. Глянешь поутру – и сердце замрет: сказка да и только! Берендеево царство – волшебное, красочное, чудесное! Так и ждешь чего-то необычного, таинственного и сказочного… А то вдруг на первом пушистом снежке покажутся маленькие следочки осторожных птичьих лапок. Дунет ветерок – и присыпает эти легкие следы, как будто их и не было, и опять все ровно и гладко.

Птиц на зимовку осталось мало. Да и те в лютые морозы предпочитают отсиживаться где-нибудь на веточке, нахохлившись и запрятав свой носок поглубже в перышки. Голодно бедолагам! Потому и слетаются они поближе к человеческому жилью: здесь-то поживиться легче, чем в лесу. По скверам рябины с морожеными гроздьями стоят, ждут своих гурманов-снегирей, прохожие ли хлебушка покрошат или посыпят зерна – вот уж и жив будешь. А в лесу только на себя и надейся. Хмуро, опасно, мрачно в такую пору. Стоит он черный да голый, по колено, а то и по пояс в снегу, спит тяжелым глубоким сном. Живность вся притаилась: которая на зиму спать залегла, а которая попритихла, на белом-то снегу, ох, как все заметно, и не спрячешься. Пробежит ли кто, пропрыгает – и вот уж на тебе – все, как на ладони. Крупному зверю и то не по себе, а уж мелкоте и подавно! Всех голод к жилью гонит да к теплу. Лихо зверюшкам зимой!

И реки покрылись толстым пластом льда. Не журчит теперь весело вода, и не бежит, увлекая за собой, речка куда-то вдаль – все примолкло и дремлет, окутанное холодом снега и ледяными кандалами. Берега стоят запорошенные, с голыми раскоряченными деревьями. И только елки да сосны зеленеют по-прежнему своей колючей хвоей, словно дразнятся на мороз – поди-ка раздень нас, как остальных! Смеются над морозом – все им нипочем, не властен он над ними, не сладит! То-то мороз и запушает их в длинные до земли просторные шубы, скрывает их зеленый наряд за своими горящими искрами снежными одеяниями – знай, мол, и наших! А чуть дунет ветерок посильнее или заденет зверь ветку – и слетит морозный дурман с их пушистых разлапистых ветвей, и опять зеленеет изумрудом их природная красота.

Солнышко встает позже и не греет уже так горячо и сильно, как весной или летом. Тоже надо понимать: и ему отдохнуть надо. А уж когда выглянет, то все словно жаром загорится! Тут тебе и серебро, и золото, и изумруды с яхонтами, и бриллиантовые брызги, так что глаза болят, и тысячи искр разных цветов и оттенков! Сказочное богатство, несметное – да и только! Даже воздух и тот переливается алмазной пылью, сверкающей в лучах солнышка. Снежок под ногами хрустит, точно разговаривает с тобой, так и хочется с ним заговорить, и на душе тоже чисто и светло. Диво дивное, одним словом!

Ребятишкам тоже раздолье – с горки прокатиться, на катке побывать, шайбу погонять или встать на заветные «фигурки», представив себе будущую славу чемпионов. И как знать, может быть, и сбудется эта мечта, покорившаяся трудолюбию и отчаянному упрямству некоторых мальчишек и девчонок! А малышам и того проще: знай себе катайся на санках да лепи снежную бабу! Сколько их было слеплено в детстве и не сосчитать! В каждом дворе стояла своя дородная, с носом морковкой и глазами пуговками или угольками, с нахлобученным на голову ведром необыкновенная и шикарная баба. А для смеха воткнут ей в прилепленные снежные руки ребятишки метлу, стянутую у дворников, или домашний веник, что стоял дома в углу, и уж совсем красота! И что до того, что потом дворник на весь двор ругает детвору и остервенело рвет из рук бабы свой драгоценный инструмент, или мать шумит вечером, не обнаружив веника в углу. Все нипочем по сравнению с тем, что сейчас во дворе стоит эта диковинная снежная краля и сторожит, как хозяйка, весь их двор, удивляя оглядывающихся прохожих, восхищенно кивающих головой. А снежные городки, когда сначала всем двором дружно он строится, а потом стенка на стенку штурмуется под дикий крик «Сарынь на кичку!», и ватага ребятни врубается в снежную крепость, размахивая палками, словно настоящими саблями! И не беда, что где-то потом шишка или синяк – пройдет. Главное – взять сейчас крепость и прокричать торжествующее «Ура!!!», почувствовав этот сладкий и неповторимый вкус победы!

А предновогодняя декабрьская суета, когда весь воздух наливается неповторимой прелестью надвигающегося таинственного и волшебного праздника, который, как никакой другой, несет в себе множество загадок, желаний и чего-то необычного, что может случиться только в эту дивную и торжественную новогоднюю ночь. Все обращено теперь к нему: и хлопоты взрослых, и ожидания малышей. И даже то, что кажется совсем обыкновенным, вдруг становится другим, неизвестным и каким-то мистическим. Нарядная елка начинает мигать своими разноцветными глазами, словно озорница, которая расшалилась под Новый год. Улицы и дома расцвечиваются гирляндами и неоновыми огнями, а там – только посмотри – из простого льда вырезаны фигурки знакомых сказочных героев и стоят, как живые, нисколько не боясь мороза и сверкая в лучах солнца своими блестящими гранями. И мороженое все такое же вкусное и тает во рту, оставляя приятное ощущение детства, уже далекого, но близкого, вдруг подступившего совсем близко в канун этого прекрасного праздника.

Ночи в декабре самые длинные, а день самый короткий. Оттого и ждут, когда уйдет старый год, уступив свое место новому, который принесет с собой весну, лето и тепло, которого так не хватает в седом суровом декабре.

Только зима еще сильна, и январь ее самый пик. Гуляет она по просторам, морозит природу и людей, дышит своим ледяным дыханием, пугает трескучими морозами. Ан зря! Народ у нас крепкий, в домах тепло, а ежели надо, то есть и еще одно средство – с лютого морозца попить доброго чайку с медком или домашним вареньем. Куда ему красноносому справиться, от жара растает и дыма не будет! Чай да парок – и мороз за порог! Это уж дело известное, проверенное. Кто с чайком крепко дружит – не занедужит!

А то еще старинная забава: распариться в баньке с веничком да бултых в снежок! То-то костям крепости, а телу бодрости! Куда уж тут хворобе прицепиться!

За Новым годом Рождество идет, Святки. Ешь да пей, да развлекайся – отдыхает народ. Ребятишкам особе приволье. Все для них – елки, театры, зрелища – каникулы! Подарки, сладости так и сыпятся, как из рога изобилия. Только успевай уминай все, да глаза таращь на все стороны – как бы чего не пропустить! Так в праздниках почти весь январь и проходит. Не успеешь и глазом моргнуть, а уж февраль в дверь стучит.