скачать книгу бесплатно
– Речь идет о папской Булле…
– Я не буду обсуждать с евреями церковные дела! – перебил инквизитор. Если есть другие вопросы – говори.
Кордоба занервничал. Он покраснел и резко возразил:
– Эта Булла не просто церковный документ, она прямо направлена против евреев.
– Да что ты говоришь? – с издевкой в голосе произнес Торквемада. – А она должна была быть во славу евреев? Я сделаю Папе замечание, – захихикал инквизитор.
– Послушай, еврей! – его глаза сверкнули и превратились в узкие щели. – Я и без того оскверняюсь одним вашим присутствием здесь. Тем более, не намерен вступать с тобой в религиозные дискуссии. Могу тебе сказать только, что Булла – это только начало. Мы выкорчуем еврейскую ересь в стране, как старое, сгнившее дерево. Так что мой вам совет, – Торквемада впервые посмотрел на Иосифа, – обратитесь к истинному Богу, отрекитесь от еврейской ереси. Вот в этом я готов вам помочь.
– Принять христианство и обречь себя на унижения и смерть? Как тысячи евреев, которые это уже сделали? – включился в разговор Иосиф.
– Нет, не так. Те, о ком ты сейчас сказал, осквернили нашу веру. Они в тайне продолжали быть евреями и поплатились за это жизнью! – живо отреагировал инквизитор.
– Среди них было очень много тех, кто искренне принял Христа, а их, тем не менее, пытали, и…
– Ну, что ж, значит, они приняли за него муки. Это очень почетно – умереть за Спасителя, – перебил Иосифа Торквемада. – А пытки… Лучше попасть с одним глазом в Рай, чем с двумя – в Ад. Подумайте, пока не поздно, и тогда вы спасете не только жизни, но и дегьги, что для вас важнее, чем души.
– Нет, мы останемся теми, кем нас родили матери. А ты уговоришь короля отменить изгнание евреев! – Кордоба вскочил со стула и подошел вплотную к столу, нависая над Торквемадой.
Инквизитор медленно поднялся и угрожающе воздел руки к небу.
– Ты понимаешь, с кем разговариваешь, жалкий еврей?
– Понимаю! С Томазом де Торквемадой – главой Инквизиции и внуком еврейки Инессы!
Торквемада медленно опустил руки. Его бледное лицо покрылось красными пятнами:
– Лжешь! – выплюнул он в лицо Кордобе. – Лжешь, грязная свинья!
Кордоба сделал шаг назад.
– Не лгу, и ты это знаешь. У меня, хорошо запрятанная, хранится расписка, которую твоя бабка неосторожно дала моему деду, в обмен на купленные товары. А знаешь, что она покупала? Посуду для Седера! – прокричал он.
Торквемада сел на стул и несколько минут рассматривал Кордобу.
– Для Седера, говоришь, – хмыкнул он. – А ты храбрый, даже, я бы сказал, безрассудный, еврей. Ты думаешь, эта расписка понадобиться тебе – мертвому? Или ты надеешься покинуть это место живым? – уже совершенно спокойно произнес он.
Кордоба пожал плечами.
– Даже если я отсюда и не выйду – это не имеет значения. Расписка эта не у меня. И если я не вернусь домой, то она попадет прямо к королю!
– К королю? – усмехнулся Торквемада.
– Жаль, что ты сам не сможешь доставить эту мерзкую бумажку. Заодно спросил бы и про его бабку! Альфонсо мог бы рассказать про нее немало интересного.
Торквемада снова вскочил и зло выкрикнул:
– Вы не только осквернили Бога нашего Иисуса – вы проникли в душу, мозг и кровь Испании! И именно за это пойдете на смерть! Вон отсюда! – прошипел он. – И если ты не хочешь перед смертью испытать небывалые муки – еще сегодня эта расписка должна быть у меня!
Кордоба повернулся и медленно пошел к выходу. Иосиф последовал за ним.
– А тебя как зовут? – вдруг спросил Торквемада Иосифа.
– Иосиф Бен Эзра – растерянно ответил тот.
Так вот, Эзра, к тебе лично я ничего не имею. Бери свою охранную грамоту и побыстрее уходи из страны.
Иосиф побледнел и удивленно посмотрел на инквизитора.
– Да, да, у нас не только длинные руки, но и большие уши! – самодовольно хмыкнул Торквемада. – И не волнуйся, твоему другу Мигелю не сделают ничего плохого за это. Я тоже умею ценить дружбу.
– Иосиф! Пора обедать! – Мириам уже в третий раз звала своего мужа.
Иосиф вздрогнул, посмотрел на нее растерянно и удивленно. Но уже спустя несколько мгновений он тряхнул головой, сбрасывая, как пыль, чугунные мысли, мгновенно превратившись в прежнего – решительного и ироничного хозяина жизни.
– Иду, – сказал он не ей, а себе.
И это была уже дорога, это уже был Исход!
Заканчивалась короткая летняя ночь. Еще до первых лучей солнца, как будто бы по сигналу великого дирижера, со всех концов Испании потянулись караваны повозок, поднимая клубы пыли и грохоча визгливыми колесами по каменистой земле.
Ведомые одной на всех целью, обгоняя друг друга и сталкиваясь, смеясь и плача, евреи покидали Испанию, оставляя за собой километры дорог и дорожек, как будто бы кровь, еще недавно бурлившая в венах и артериях, покидала тело большой страны.
Еще только-только начинало светать. Разбуженные топотом сотен копыт, на улицы и крыши домов высыпали сонные испанцы, удивленно рассматривая движущуюся пеструю массу людей и животных. Они вглядывались в суровые, сосредоточенные лица, иногда узнавая среди них тех, с кем еще вчера вместе поливали потом испанскую землю. То тут, то там с крыш раздавались окрики:
– Иосиф! Менахим! Давид!
Но ни один из узнанных или неузнанных, из названных или неназванных не обернулся, не оторвал взгляд от дороги. Они покидали свою Испанию, свою родину, без оглядки назад, не позволяя тоске и грусти расслабить, захватить в тиски свое сердце. И вдруг, среди шума и грохота, сначала робко и тихо, нарастая, словно лавина, подхваченная сотнями голосов, над пестрой людской лентой понеслась песня:
Шолом, Исраэль – мы дети твои.
Шолом, Исраэль – мы сердце твое.
Шолом, Исраэль – мы слезы твои…
Глава 2
Кельн встретил Иосифа дождем и порывистым ветром. Он остановился у своего знакомого, генуэзского торговца Бенвенутто, любезно предоставившего ему целое крыло обширного дома. Иосиф не любил беспорядок и суету. Брезгливо и раздраженно расхаживая по огромной комнате, натыкаясь на тюки и сундуки, он обдумывал свои первые действия в этой стране. Иосиф прибыл в Кельн первым, но следом за ним, в течение недели-другой, прибудут еще, как полагал Иосиф, – сто-сто пятьдесят семей. Он знал свой народ и хорошо представлял, какой гвалт поднимется на узких и чинных улочках Кельна.
«Этого нельзя допустить. Надо сразу и четко организовать эту массу темпераментных единоверцев, расселить их, хотя бы временно, но быстро, чтобы не вызвать раздражения у медлительных и чванливых бюргеров», – думал Иосиф.
Он подошел к зеркалу и осторожно посмотрел на себя.
«Господи! И в этом мне придется теперь ходить», – тоскливо подумал он, придирчиво рассматривая купленный только что у генуэзца тесный, сшитый по последней немецкой моде, наряд.
Перед ним стоял совершенно незнакомый мужчина: широкие плечи и тонкую, без всяких признаков возрастного жирка талию, стягивал темно-зеленый бархатный камзол, сверля Иосифа холодным блеском десятка изумрудных пуговиц-глаз. Шею, привыкшую к абсолютной свободе, подпирал жесткий, на твердом костяном корсете, воротник. Бедра обтягивали фиолетового цвета короткие штаны, схваченные чуть выше колен двумя изящными, золотыми пряжками.
«А ты еще ничего», – спустя несколько минут одобрительно подумал Иосиф, надевая на шею массивную золотую цепь с большой, украшенной тончайшим узором фамильного герба Эзра, бляхой.
– Мириам! Мириам! – громко позвал он жену.
Мириам – простоволосая, в одной рубашке, совершенно не скрывающей ее женских прелестей, разгоряченная и раскрасневшаяся, влетела в зал, вопросительно глядя на мужа.
Иосиф иронично улыбнулся, любуясь своей женой, и мягко, но решительно сказал:
– Мириам, не нужно столько суеты. Распакуйте только самое необходимое. Мы не задержимся здесь больше нескольких дней. Я еду к герцогу, к обеду не ждите. А завтра, с утра, поедем присматривать нам дом, – еле слышно, в самое ушко, прошептал он ей последние слова, лаская языком тонкую шею.
– Да! Скажи домочадцам, чтобы так не галдели, – уже другим тоном произнес он. – От них с самого утра болит голова.
Иосиф быстро пересек зал, вышел на улицу и ловко, без усилий, вскочил на своего любимца – чистых арабских кровей, шоколадного цвета скакуна.
Прошло уже больше часа. Иосифу порядочно надоело рассматривать убранство приемной дворца герцога Кельнского Герхарда. Это гигантское помещение по архитектуре и мебели разительно отличалось от того, к чему Иосиф привык в Испании. Между огромными, от пола до потолка, узкими, стрельчатыми окнами, с яркими витражами стекол, стояли чучела медведей, лосей, кабанов, в страшном оскале, с ненавистью глядя на соседствующих с ними рыцарей – в полном турнирном и военном убранстве. Вдоль стен, по периметру всего помещения, были расставлены массивные дубовые скамьи, очень жесткие для восточных ягодиц Иосифа. Посреди зала, под огромным, свисающим с потолка на мощных бронзовых цепях светильником, стоял массивный, из того же темно-коричневого полированного дуба, минимум на сто человек, стол. В углу ярко пылал, не столько согревая, сколько освещая помещение, отделанный темным итальянским мрамором, камин.
«Выдерживает паузу, ставит меня сразу на место», – подумал о герцоге Иосиф.
«Ну что ж, если это единственная демонстрация власти и силы, то не так уж плохо. Бывало гораздо хуже и обходилось», – подбадривал себя Иосиф.
«Посмотрим, насколько ты суров на самом деле», – решил он, удивленно глядя на вошедшего в зал Бенвенутто.
Бенвенутто суетливо улыбался, потирая перед камином озябшие руки.
– Меня позвал герцог, я буду твоим переводчиком, – подмигнул он Иосифу. – Не волнуйся, я с герцогом о тебе уже говорил. Да и рекомендательные письма от да Гаммы и Ганзейского торгового союза что-нибудь да значат. Ты важная птица, Иосиф, – засмеялся Бенвенутто, опускаясь рядом на скамью. – Не волнуйся, – уже другим тоном, серьезно сказал он. – Герцог груб, но не глуп, да и страшен только с виду. Держись твердо и с достоинством. Ты ничего не просишь, ты за все будешь платить – дай ему это сразу понять. Герцог пьяница и мот. Кредиторы обложили его, как кабана на охоте. И твои деньги – это то, что ему сейчас необходимо. Веди речь не о помощи, а о взаимном сотрудничестве и много не обещай, – скороговоркой инструктировал Бенвенутто.
Двери, в противоположном конце, резко распахнулись. Слуга вошел в зал, сделал шаг в сторону и с достоинством поклонился:
– Его высочество герцог Кельнский! – Громко выкрикнул он, трижды гулко ударив о пол металлическим жезлом.
В дверях появился мощного телосложения, средних лет, коренастый мужчина, с брезгливым и надменным выражением на тяжелом, грубо вырубленном и одутловатом лице. Не по возрасту глубокие морщины, симметрично, с двух сторон длинного носа, прорезали лицо – от темных, запойных кругов под глазами, до рыжей и густой, коротко постриженной бороды. Светлые, серо-зеленые, широко разведенные и глубоко посаженные глаза, смотрели тускло и цепко. Герцог плюхнулся в стоящее на небольшом возвышении кресло, жестом предлагая Иосифу и Бенвенутто занять места напротив. Воцарилась тишина. Герцог, нимало не стесняясь, в упор, не мигая, разглядывал Иосифа. Прошло не меньше десяти минут. Герцог зашевелился, сцепил перед собой на солидном животе унизанные перстнями короткие, толстые пальцы и, оторвав взгляд от Иосифа и глядя в никуда, произнес неожиданно высоким для его комплекции голосом:
– Нам уже доложили о твоем приезде. Мы имеем так же рекомендательные письма от Ганзейского союза и другие. Бенвенутто – наш друг и грабитель, – герцог скорее вещал, чем говорил, глядя поверх голов, – тоже просил за тебя и вообще за вас… евреев. Мы не фанатики, как испанцы, и терпимо относимся к другой вере. – Герцог удостоил Иосифа насупленным, из-под мохнатых бровей, взглядом.
– И мы, возможно, очень возможно, разрешим вам поселиться у нас. Но! – Клубок толстых пальцев расцепился, и указательный взлетел вверх. – Но! Какие нам от этого выгоды? Хлопоты налицо, а выгода? Какой нам от всего этого толк? – Герцог кивнул головой, давая понять, что слушает Иосифа.
«Вот оно, главное! Молодец герцог. Сразу берет быка за рога», – уважительно подумал Иосиф, лихорадочно соображая, сколько можно предложить денег. Он, изрядно перенервничавший за этот час ожидания, успокаивался. Это была сделка, а в сделках ему, Иосифу, равных нет.
– Ваше Высочество, – с достоинством склонив голову, начал Иосиф. – Я, от себя лично и от имени тех несчастных скитальцев евреев, которым, я надеюсь, Вы милостиво предоставите убежище, приношу глубокую благодарность и уверения…
– Оставь эти церемонии, Иосиф, – раздраженно перебил герцог. – Оставь эти церемонии, не терплю словоблудия. Говори прямо: чего вы хотите? – Он явно давал понять, что Иосиф не посол другой страны, а загнанный в безысходность проситель, ему, герцогу Кельнскому, прямому потомку и наследнику цезарей Римских, не более чем вероятный слуга.
Иосиф побледнел, проглотил комок в горле и, подняв на герцога не столько напуганные, сколько удивленные глаза, произнес:
– Да, Ваше Высочество, Вы правы. Простите, что отнимаю у Вас время пустословием. Сюда, в Кельн, в течение нескольких дней прибудет, думаю, сто пятьдесят – сто семьдесят семей еврейских беженцев из Испании. Это, наверное, около двух тысяч человек. Чтобы не вызывать недовольства и кривотолков, просим выделить часть города для компактного поселения людей. Мы просим разрешения покупать землю и дома, разрешение на самоуправление. Наша будущая община будет самостоятельно вести судебные дела. Мы также просим разрешения беспрепятственно совершать религиозные обряды, заниматься ремеслами и торговлей. Это, в основном, все, о чем мы смиренно просим Ваше Высочество. Все остальное, менее значительное, написано здесь, – Иосиф передал слуге свиток, выдержал паузу, и с расстановкой произнес:
– И за все, что мы просим, разумеется, готовы платить.
Герцог сидел, не меняя позы, и внимательно рассматривал огромный рубиновый перстень на безымянном пальце. Не дождавшись реакции, Иосиф продолжил:
– За каждую приехавшую семью, думаю, что сможем уплатить казне триста золотых гульденов.
Герцог прикрыл глаза, никак не отреагировав на слова Иосифа.
– Это тридцать тысяч только за право обосноваться у вас! За все остальное, разумеется, будем платить отдельно, – закончил Иосиф.
Поведение герцога сбивало Иосифа с толку, выбивало из-под ног почву. Он ожидал чего угодно: споров, торговли, недовольства… но только не безразличия. Прошла вечность. Герцог, наконец, подал признаки жизни.
Со вздохом сожаления оторвав взгляд от перстня, он медленно произнес:
– Ты немало просишь, еврей, но это не лишено смысла. Мы обдумаем твои просьбы и через неделю сообщим о нашем решении. – Герцог взмахнул рукой, давая понять, что аудиенция окончена. Иосиф встал, поклонился, но не ушел.
– Ваше высочество, простите, но люди могут прибывать уже сегодня. Что делать им до того, как вы сообщите о своем решении?
Герцог удивленно посмотрел на Иосифа:
– Что делать? Ждать! За городом. Каждый въехавший в город без разрешения будет строго наказан. Лично тебя это, разумеется, не касается.
– Но… – Иосиф, не обращая внимания на Бенвенутто, делавшего ему страшные глаза, оставался на месте. – Но…
– Никаких «но»! – Зарычал Герцог, на глазах багровея. – Вы ждали тысячи лет, подождете еще неделю. Это все!
Иосиф низко поклонился уже в спину герцогу и, легонько подталкиваемый Бенвенутто, покинул дворец.
– Ну ты даешь, брат! – Бенвенутто, несмотря на холодную погоду, вытирал платком капли пота со лба. – Ну, ты даешь! Я думал, он тебя убьет!
Иосиф неожиданно громко рассмеялся, и, глядя на перетрусившего итальянца, произнес:
– Не убьет. – Он резко оборвал смех. – Нас больше никто не убьет. А столько денег этот кабан в жизни своей не видел. Испания научила нас многому: мы теперь будем платить только за то, что нам действительно нужно и важно, за то, за что действительно стоит платить, – закончил Иосиф, уже сидя в седле.
– И ты, тоже не бесплатно, поможешь во всем этом разобраться.
Глава 3
Прошло уже больше месяца, но от герцога не было никаких известий. В получасе ходьбы от города, на большой лесной поляне, образовался лагерь. Здесь собралось около двух тысяч человек, ждущих разрешения на поселение. Среди пестрых, беспорядочно раскиданных шатров и навесов, бегали дети и, привлеченные запахом готовящейся пищи, неизвестно откуда взявшиеся собаки. На многие километры, слегка приглушенный деревьями, разносился гул многоголосой, шумной людской массы, собирая, как пчел на запах цветочной пыльцы, окрестных жителей. Те, стоя на почтительном расстоянии, с интересом смотрели на суету этого неведомого, странно одетого, шумного и веселого, даже в печали, диковинного библейского народа. По лагерю сновали герцогские писари, пытаясь, навести порядок и переписать людей по именам и по семьям. Для немцев, тяжело произносимые и еще тяжелее записываемые еврейские имена были настоящей мукой. Да и лица – смуглые, заросшие густыми, черными бородами, казались совершенно одинаковыми. Писари, одуревшие от звуков чужой, гортанной речи, все же не забывали о своем интересе: они продавали за полновесные испанские монеты воду, соль, сахар. Важно, ни слова не понимая, выслушивали просьбы, упреки и требования.
– Запиши, запиши меня и еще восемь человек моей семьи. Я – Давид из Кордобы, – пожилой еврей дергал писаря за руку, суя в нее мешочек с деньгами. – Запиши меня в Кельн.
Чиновник многозначительно кивал головой и быстро прятал деньги в раздувшиеся карманы, – уже раздираемый на части другими просителями.
– И меня, меня тоже в Кельн! Я – Иуда из Сарагосы, обязательно запиши! Давид мой брат, и я хочу жить с ним рядом.
И деньги опять делали свой извечный оборот – из рук в руки, из кармана в карман, от тела к телу.
Лагерь жил своей жизнью, ожидая от власть предержащих решения своей судьбы.
Иосиф – измученный, осунувшийся и похудевший за этот бесконечный месяц, был в ярости. Он знал упрямство и неуступчивость своих собратьев, но это переходило все границы.
– Рабби! – Устало сказал он. – Вы что-то путаете, рабби! Я такой же, как и вы, и я один из вас. Я в том же положении, что и все остальные. И меня тоже, заметьте, никто сюда не звал. То, что я делаю, я делаю по доброй воле и это все, что я могу! Герцог молчит, он набивает цену, он ждет, когда нам всем станет невмоготу и мы развяжем свои кошельки. Надо терпеть, он все равно пустит нас в город. Ему нужны наши деньги.
– Терпеть!? – Рабби визжал, брызжа слюной. – Мы терпели всю жизнь! Наши отцы и деды терпели! – Он глотал слова и захлебывался ими от возмущения. – Мы терпели в Египте и Вавилоне, мы терпели в Ассирии и Персии, – он загибал пальцы, – а теперь мы терпим в этом вонючем, сыром лесу! Тебе легко говорить, Иосиф. Ты всегда жил, как король, а теперь живешь, как бог! Мы заживо гнием под дождем, а ты утешаешься в объятиях своей жены в собственном доме! И ты призываешь нас терпеть? Где твой страх перед богом, Иосиф? Людям негде помолиться. У нас нет даже нормальных отхожих мест! Лучше было умереть там, дома, в Испании, чем жить здесь, в лесу, на глазах у этих грубых гоев, рассматривающих нас, как диковинных зверей. Иди к герцогу, Иосиф, иди и обещай все, что хочешь, – только пусть скорей закончится этот лагерь. У нас уже умерло двенадцать человек, и мы не смогли даже похоронить их по обряду! – Раввин, наконец, выдохся, сел прямо на землю, зло и одновременно просительно глядя на Иосифа.
