banner banner banner
Зачистка
Зачистка
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Зачистка

скачать книгу бесплатно

Зачистка
Алексей Андреевич Гравицкий

S.T.A.L.K.E.R.Угрюмый #2
Принято считать, что Зона нестабильна, но даже в этом непостоянстве есть сложившиеся устои.

Так, например, всем известно, чего ожидать от кордонов и контролирующих периметр военных.

Генерал Хворостин принимает под свое командование часть периметра. Новая метла по-новому метет. Хворостин уверен – он знает, что и как должно быть организованно в Зоне отчуждения. На свой страх и риск генерал начинает свою игру. И амбиции его гораздо шире, чем единоличный контроль над периметром. На кону контроль над всей Зоной.

Алексей Гравицкий

Зачистка

Алексей Гравицкий

* * *

Сталкеру Мунлайту, сталкеру Снейку и другим «ушедшим в Зону»…

Пролог

Я помню его. Помню очень хорошо.

Хуже припоминаются детали окружающего пространства. Что-то не запомнилось вовсе, что-то размылось со временем. А он… о нем я всегда вспоминаю так, словно видел его только вчера. До боли яркий образ.

Да, с некоторых пор я знаю, что такое боль. Он научил меня. Или правильнее сказать, дал почувствовать? Я не знаю. Но в тот момент, когда его не стало, я понял как это, когда бывает больно.

Больно терять отца. А он в каком-то смысле был мне отцом. Во всяком случае я всегда считал его таковым. Возможно, он думал об этом иначе. Не важно. В конечном счете, не так важно, как относится к тебе человек. Важно, как ты к нему относишься. А я считал его своим отцом.

Я помню его с момента своего рождения и до его последнего вздоха.

Помню его страх.

Помню его боль.

Помню его усталость, которой он никогда и никому не показывал. Этого никто не видел, все привыкли считать его шутником. Эдаким весельчаком, смеющимся над страхом, не думающим о боли, не чувствующим усталости. С такими людьми очень удобно. От них не ждешь жалоб, но им можно пожаловаться. А еще с ними весело.

Но на самом деле все не так. Я не могу этого объяснить. Плохо понимаю человеческую натуру. Но я чувствую. И тогда я чувствовал не то, что он показывал окружающим.

Я помню его улыбку. Он часто зубоскалил, но я помню другое. Именно улыбку. Искреннюю, теплую, светлую. Так человек улыбается только один раз в жизни, когда знает, что сделал в этой жизни что-то достойное.

С ним рядом всегда находились какие-то люди, но для большинства из них он казался не тем, кем был на самом деле. Иногда мне думается, возможно лишь я один понимал его. Хотелось бы, что бы это было не так. Печально думать, что человек может быть настолько не понят.

Не знаю, кем был для него я, но жалею, что так и не рассказал ему, кем был для меня он. Мы ведь толком и не говорили. Как-то не сложилось.

Да и долго бы нам пришлось понимать друг друга. Мне учиться говорить, ему учиться слушать.

И тем не менее, я буду помнить его всегда. Слишком много он для меня значил. Вот только понял я это слишком поздно, когда в прошлом у нас осталось больше, чем я думал, а впереди – меньше, чем мне бы того хотелось.

Часть первая. Бегство

1

Дорога окончательно вымотала Хворостина, довела до крайней степени раздражения. Сперва кончился нормальный асфальт, вместо него пошло нечто раздолбанное, нещадно бьющее по подвеске, а следом и по генеральскому заду.

Хворостин матерился про себя, его водитель бурчал нечто нецензурное себе под нос, чем действовал генералу на нервы чуть ли не больше раздолбанной дороги. Потом была первая цепь заграждения. Шлагбаум и пара идиотов срочников, не признавших начальство с первого взгляда.

Злость росла, а путь продолжался. Останки асфальта превратились в полное бездорожье. Машину трясло, пассажиров подбрасывало так, будто в детстве на аттракционах. Только если маленький Хворостин приходил от американских горок в восторг, то сейчас они были явно не к месту и окончательно испортили настроение.

Внедорожник швырнуло в сторону. Генерал едва не прикусил язык. Водила снова едва различимо ругнулся. И хотя витиеватого заклинания на исконно-русском Хворостин не разобрал, то что наглец за баранкой материться сомнений не вызывало.

– Далеко еще? – сердито буркнул генерал.

– До кордона? Километр по прямой, не больше, товарищ генерал, – отозвался водитель.

– Останови!

Водила покосился на начальство с сомнением, но спорить не осмелился. Внедорожник сбросил скорость и сместился к кустам. Хворостин дождался, когда машина остановится и распахнул дверцу. Водитель наблюдал за ним со все возрастающим интересом.

– Я пешком пройдусь, – пояснил генерал, – а ты покури, оправься и подъезжай.

– Разрешите обратиться, – засуетился водитель. – Здесь небезопасно, товарищ генерал.

– Мне казалось, что Зона там, за кордоном, – пожал плечами Хворостин и испытующе поглядел на водителя. – Или не так?

– Так, – водила съежился под начальственным взглядом. – Только здесь тоже всякое встречается. Торгаши, сталкерня, мелкие аномалии. Собаки опять же.

– Собаки, – фыркнул Хворостин и вылез из машины.

Когда обернулся, водитель уже стоял снаружи и с опаской таращился на него. Эта материнская забота от подчиненного действовала на и без того истрепанные нервы.

– Мне осталось пройти паршивых шестьсот метров.

– Целых шестьсот.

– Всего шестьсот, – отрезал генерал. – Подъедешь через полчаса.

– Слушаюсь, – отчеканил тот.

Хворостин резко развернулся и зашагал вперед. Через полсотни шагов машина и водитель скрылись за деревьями, а еще через несколько десятков стало совсем тихо.

Лес был нехороший. Мертвый. Дыхания у него не было. Всех звуков – только шуршание листьев под ногами. Ни птиц, ни насекомых, ни хоть какой-то завалящей полевки. И пахло чем-то гнилым.

Генерал поежился. Пресловутые шестьсот метров стали казаться вдруг чем-то ощутимым. Рука метнулась к кобуре, пальцы стиснулись на рукояти пистолета. Теплый, нагретый от близости человеческого тела металл казался сейчас живее природы вокруг. С пистолетом в руке почувствовал себя спокойнее.

Деревья расступились. Перед Хворостиным раскинулась широкая поляна, засыпанная разноцветной листвой. По ту сторону поляны деревья росли уже не так густо. За ними проступали остовы домишек и сараев, серели сгнившие, завалившиеся оградки. Один заборчик привалился к ржавому кузову УАЗика «Буханки».

Среди всей этой разрухи чем-то более-менее целым выделялся двухэтажный кирпичный домик. Во всяком случае он не превратился в разваленную груду гнилья, повисшего на стропилах.

Генерал перемахнул поляну и устремился мимо деревенских руин к двухэтажке.

При ближайшем рассмотрении дом смотрелся весьма плачевно. Когда-то белая краска, которой были выкрашены стены, пучилась и осыпалась лохматыми ошметками, покрывая землю ничуть не хуже жухлой листвы. На одной из стен с трудом читалась выцветшая надпись: «Прости и прощай мой дом!». Интересно, когда и кто оставил здесь это граффити?

Крыша дома провисла, норовя провалиться внутрь. Ступеньки крыльца стесались. Перила испарились. Об их присутствии здесь напоминали лишь два гнутых железных прута, торчащих посреди левого края короткой лестницы. Однако дверь висела на своем месте. И стекла в окнах были.

– Стоять, – приказали из-за спины тихо. – Ствол на землю, или стреляю.

Хворостин дернулся от неожиданности. Эта мгновенная слабость вывела из равновесия окончательно.

– Вы что здесь охренели все? – утробно прорычал он, медленно оборачиваясь.

Солдатик с АКМом, что стоял с ним теперь нос к носу, попятился, понимая, что облажался.

– Простите, товарищ генерал.

– Старший кто?

– Капитан Берденко, – солдатик кивнул на двухэтажный обшарпанный дом, давая понять, где искать капитана.

– Свободен, – бросил на ходу Хворостин и направился к лестнице с оторванными перилами.

Дверь на удивление открылась без скрипа. Внутри пахло пылью и сыростью. На право и налево от входа разбегались коридоры. В конце левого устроилась лестница на второй этаж. В середине правого находилась приоткрытая дверь, из-за которой доносились голоса.

Хворостин любил заявляться вот так, без предупреждения, не давая времени на подготовку к его визиту, чтобы видеть все как есть. Но то, что видел сейчас, ему не нравилось. Еще меньше понравилось то, что услышал.

– …думаешь нас это не коснется?

– С чего бы?

– Ну знаешь как говорят, Андрей, новая метла по-новому метет.

– Да плевать. Пусть они там себе метут чего хотят. Ты вот сколько здесь? Полгода? Ты за это время прошлое начальство хоть раз здесь видел?

Хворостин неслышно добрался до двери, остановился и прислушался. В помещении что-то булькнуло, зажурчало, грюкнуло.

– Одного штабного махнули на другого, – продолжил невидимый Андрей, – нам-то что? Наше дело маленькое. Приказано охранять кордон, охраняем. Прикажут свалить с кордона, свалим. Только не прикажут, там наверху всем наплевать. Главное, Серега, чтобы кордон стоял и шибко заметного движения через него не было.

– Хорошее у нас начальство.

– Начальство, как родители. Его не выбирают.

– Думаешь у хохлов и ооновцев то же самое?

– У ООН пес его знает, а у братьев украинцев все так же. К гадалке не ходи. Братские народы, фиг ли. Традиции одни, а по традиции начальство само по себе, а все что ниже как-нибудь само.

Дальше слушать Хворостин не стал. Толкнул дверь и вошел внутрь. Комнатенка оказалась небольшой. В ней стоял побитый жизнью стол, пара лавок и тумбочка без ящика и дверцы. На тумбочке пыхтел клубами пара замызганный электрический чайник и несколько стаканов. Еще пара стаканов стояли на столе. В одном из них капитан Андрей Берденко отмачивал чайный пакетик. Именно за этим занятием и застал его генерал.

Второй, тот самый Серега с погонами старшего лейтенанта, сидел на лавке против Берденко. Генерала он увидел первым. И среагировал первым, поспешно подскочив с лавочки.

Хворостин одарил его пренебрежительным взглядом и повернулся к капитану. Тот к этому времени тоже узрел генерала. И судя по утопленному чайному пакетику, нежданный гость произвел на него впечатление.

– Старлей, – не поворачиваясь, сладко протянул Хворостин, – выйди вон. А вы, товарищ капитан, потрудитесь объяснить, какого рожна вы обсуждаете вышестоящее руководство с младшим по званию. Что за бардак у вас здесь происходит?

Тихо стукнула закрывшаяся дверь. Генерал прошел к столу, опустился на лавочку и огляделся. Все это от кордона до командующего здесь капитана поступило в его распоряжение, и как распорядиться этим Хворостин пока не знал. Но то, что во всех этих чернобыльских красотах придется наводить порядок, видно было невооруженным глазом.

– Я жду, капитан, – поторопил он потерявшегося Берденко.

2

Холодно было совсем недолго. Всего какую-то вечность. Сперва оледенели ноги, затем постепенно холод сковал все тело, словно кто-то или что-то высосало из него все тепло.

Сдохнуть с песенкой на устах не получилось. Губы и язык перестали слушаться, как и все остальные мышцы, а потом и вовсе застыли. Оставалось только торчать посреди тумана, не имея возможности пошевелить хоть пальцем, и ни черта не чувствуя.

«А смерть оказывается не такая быстрая, как хотелось бы», – колыхнулась вялая мысль. – «Интересно, сколько еще?»

Ответа не было. Вообще ничего не было. Бесконечный, продирающий до мозга костей, холод добрался-таки до критической точки, за которой не осталось вообще никаких ощущений. Чувства атрофировались. Он не смог бы теперь сказать с уверенностью стоит он, лежит или висит в воздухе.

Слух если и сохранился, то был абсолютно бесполезен. Слушать было нечего. Кругом стояла ватная тишина. И плыл густой, как молоко, туман.

«Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего никому не скажу», – трепыхнулась в сознании попытка превратить конец в шутку. Но озвучить ее он не мог, да и слушателей не было.

Наверное так чувствует себя эмбрион. Хотя у зародыша есть связь с реальной действительностью, а у него такой связи не осталось. Лишь зависшее в нигде сознание, плывущее по течению из ниоткуда в никуда.

А может он все-таки умер? И это конец. То самое посмертие, которое пытаются нарисовать в виде коридора, в конце которого свет и толпа оживших покойников, встречающих тебя со счастливыми улыбками. Вот только тоннеля нет. Темноты нет, света нет. И родных и близких тоже не видно.

Ощущение времени потерялось следом за ощущением пространства. Бесконечный холод сменился новой бесконечностью, определения которой не нашлось. Как определить состояние, при котором мир теряет верх, низ, право и лево, становится неощутимым, без вкуса, цвета, запаха, без звуков? Когда ничего не видно кроме мутной белизны? Когда не ощущаешь даже собственного тела? Когда все что есть – это твоя память и неугасающее отчего-то сознание?

Через какое-то время возникло желание сойти с ума. Зародилась мысль, что сумасшествие в данном случае могло бы быть переходом сознания на новый уровень. И с этим новым пришло бы понимание происходящего и осознание того, как в нем существовать. Но сознание цеплялось за память о реальности и не желало делать качественный скачок.

Первым вернулось зрение, если конечно считать, что оно пропадало. В молочно-белом тумане стали возникать едва заметные парующиеся струйки. Что это? Откуда?

Понимание этого пришло не сразу, а когда оно возникло, оформилось и окрепло, снова захотелось сойти с ума. Источником клубящихся дымков оказалось его тело. Будто он был вырезан изо льда, и это ледяное изваяние стояло теперь на железном листе и жарилось на солнце.

Вопреки законам физики, которые перестали существовать, кажется, вместе с тактильными ощущениями, дымка не развеивалась, а сгущалась, словно внутри нее была какая-то притягивающая сила.

«Я испаряюсь?» – екнуло в груди. И это стало первым вновь возникшим ощущением.

Дымок клубился, густел. Дымные сгустки стали отдаляться от него, приобретая форму, принимая некие очертания. Сероватые, полупрозрачные клубы оформились в человеческую фигуру. Мужскую, довольно крепкую, хоть и бесплотную, и до боли знакомую.

И это одновременно завораживающее и ужасающее зрелище тоже длилось какое-то время, растянувшееся в очередную бесконечность, счет которым он уже потерял. А потом сотканная из тумана, выпаренная из его тела фигура отстранилась и застыла на расстоянии протянутой руки.

Если бы он мог, то, наверное, развернулся бы сейчас и побежал прочь. Изо всех сил. Не разбирая дороги. И плевать, что это смертельно опасно. Если бы… Но тело по-прежнему не ощущалось. Потому оставалось только наблюдать за клубящейся фигурой – точной копией его самого. А парующийся воздушный двойник стоял не двигаясь и смотрел на него изучающе.

Смотрел! В этом он готов был теперь поклясться. Облако дыма, видение, мираж, бесплотный дух. Существо склонило на бок прозрачную клубящуюся голову и словно бы улыбнулось теплой грустной улыбкой уходящего лета.

И от этой «улыбки» внутри у него все сжалось, словно выдернули кусок души. Будто что-то незаметное, неиспользуемое, недооцененное, но невероятно нужное вырвали из него, давая понять, что оно было прежде, но никогда не будет впредь.

Прозрачный, как привидение из детского мультика, двойник отвернулся и зашагал прочь. Он не развеялся, не растаял. Он просто уходил, терялся в тумане. И это в отличие от всего, что было прежде, длилось не бесконечность, а считанные секунды.