Пр?клятый город

скачать книгу бесплатно

Пр?клятый город
Владимир Иванович Пуховцев

Жители одного из городов решили переименовать его, дав название в честь основателя градообразующего предприятия, покончившего жизнь самоубийством. Теперь люди непроизвольно славили проклятого, что позволило его душе обрести способность проникать в наш мир. Главные герои пытаются противостоять этому вторжению. В целом охарактеризовал бы роман, как приключенческий роман ужасов. Особую пикантность роману придаёт тот факт, что автор имеет в виду переименование реально существующего города.

Пр?клятый город

Владимир Иванович Пуховцев

© Владимир Иванович Пуховцев, 2017

ISBN 978-5-4485-1853-9

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Всё, что описано в этом моём романе – есть плод авторского воображения и в действительности не происходило: это в полной мере относится и к перипетиям сюжета, и к действующим персонажам.

Любителей находить несоответствия типа «а в „Дойче банке“ не так кладут деньги на расчётный счёт», или «у таможенников форма не такая» и т. п. я отсылаю к предыдущему абзацу.

Любителей находить случайные совпадения с реальной действительностью и интерпретировать их как намеренные со стороны автора, посылаю туда же.

Единственное, что я готов признать действительно имеющим место быть – это то, что саму идею, положенную в основу сюжета, подсказал мне факт совершенно ненужного и глупого переименования города Коммунарск в Алчевск (Луганская Народная Республика, бывш. Луганская область, Украина).

К мнению теологов и священнослужителей отнесусь с должным уважением, но останусь при своём. Какими бы добрыми делами при жизни ни отличился человек, душа которого пребывает в аду, называть город в его честь, мягко говоря, крайне некорректно по отношению к религии и Богу.

Тем, кому вдруг захочется язвительно упрекнуть автора в излишней набожности, сообщаю: вся моя религиозность сводится к уверенности в том, что в этом мире мы, люди, появились не сами по себе и не в результате эволюции. А Библия, Коран, Тора, Веды, Трипитака, Агама и пр. – есть нечто типа инструкций по правилам поведения, которые Создатель или Создатели прилагают к своим изделиям, и инструкции эти, нам – изделиям, следует уважать. То, что в основу сюжета положен факт некорректности к религии, прошу рассматривать лишь как проявление присущего автору неприятия идиотизма в любой форме и проявлениях.

Специально для тех, кому взбредёт в голову обвинить меня в анти патриотизме, привожу небольшой отрывок из романа «Экспансия» Юлиана Семёновича Семёнова (Роман-газета, №19, 1988 г., стр. 55):

– Нет города более прекрасного, чем Нью-Йорк.

– А почему его ругают ваши писатели?

– Так полагается. Ругают обычно то, без чего жить не могут. К чему равнодушны – то не ругают.

Глава 1

Я возвращался домой со смешанным чувством интереса и безразличия. Два года, проведенные в сытой, благоустроенной и подчинённой логике порядка Германии несколько разнежили меня, отдалили и позволили отдохнуть от того идиотизма, который явно надолго воцарился дома.

Очевидно, я тоже чуть-чуть стал немцем и мне по-европейски были интересны произошедшие перемены. Большая же часть меня, явно осталась славянской и безразлично взирала на проносящийся мимо окна поезда окружающий мир, скептически оценивая интерес «немецкого младшего брата». Эта славянская часть на основании опыта прожитых тридцати девяти лет, минус два в Германии, прекрасно знала способности своих соотечественников и понимала, что всерьёз рассчитывать на какие-нибудь положительные изменения в моей родной Украине, по крайней мере, наивно.

«Передерутся, перегрызутся, – подумал я, лениво зевая, – даже в мелочах общего языка найти не смогут. И так на весь мир отличились – стране уже почти три года, а собственной конституции и даже валюты нет. Ладно, конституция, это как ни крути, больше политика. Но валюта – это уже экономика, а эта капризная дамочка небрежения к себе не прощает и мстит обидчику со всей присущей женщинам страстностью».

– Таможня, граница! Таможня, граница! Таможня, граница!… – зародился в начале вагона, достиг апогея у моего купе, а затем стал удаляться голос проводницы, направив мои ленивые размышления в иное русло.

«Странно въезжать в свою бывшую родину с паспортом страны, которой уже нет, – закрутилась, было, мысль, но её сразу перебила другая: – А может ли быть Родина бывшей? – сознание тут же включило «музыкальное сопровождение» моих рассуждений мотивом песни «С чего начинается Родина?» – Остались ведь и картинка в «Букваре», и «та песня, что пела нам мать». Всё осталось, за исключением «верных товарищей». – Дополняя слова песни, сама собой всплыла мысль о том, что и подруги «верной» завести, как-то не сложилось.

Не то чтобы я был бирюком-отшельником или застенчивым индивидуумом. Нет! На всяческих, как сейчас модно говорить, корпоративных, попойках я всегда был душой, центром компании, и дамы легко дарили мне свою благосклонность. Но было что-то во мне такое, что всегда держало людей на определённом расстоянии от меня и не позволяло приятельским отношениям на работе, знакомству и легкому флирту перерасти в дружбу или привязанность. Нечто подобное описывал в каком-то из своих фантастических романов Клиффорд Саймак. У него там, рядом с героем никто даже не садился в общественном транспорте, если были другие свободные места.

«А может я тоже мутант? – подумал я, и тут же сам себе ответил на вопрос: – Просто ты всегда был белой вороной в стае чёрных ворон».

Я вполне осознанно не заводил себе друзей, поскольку рано или поздно они отвечают тебе неблагодарностью. Неблагодарность всегда объяснима. Я часто встречался с ней в жизни, намного чаще, чем с благодарностью, и потому не могу назвать её противоестественной или несвойственной людям. Те, кому мы причиняем зло, реже мстят, чем те, кому делаем добро. Я убедился в том, что облагодетельствованный нами человек рано или поздно начинает нас ненавидеть. И объяснить это нетрудно. Нуждаясь в нашей помощи и получая от нас деньги или моральную поддержку, он испытывает унижение и потом мстит за горечь обиды.

Я с самого раннего детства много читал. Мать и отец неоднократно ловили меня читающим особенно захватившую меня книгу с фонариком под одеялом. Мальчишеская, а затем юношеская память легко усваивала правильную литературную речь, манеры поведения положительных героев, различные исторические и научные факты и великое множество всяческой иной информации. Как и все другие мальчишки, я гонял мяч-шайбу, регулярно бывал бит родителями за порванные штаны и «снесенные» коленки, участвовал в мордобойных противостояниях за право «дружить» с ледями, едва-едва перешагнувшими «сопливый» период своей жизни. Но результаты «запойного» увлечения книгами вначале не очень заметно, а потом всё более зримо и зримо, стали отдалять от меня сверстников, да и меня самого от них. В конце концов, наступил момент, когда мы просто перестали понимать друг друга.

«Да-а! Многие знания, многие печали, – притворно посочувствовал я сам себе. – Что там ещё? Правильно – гражданин литератор Грибоедов со своим «Горе от ума».

Но это я так, больше для ускорения времяпровождения. А вообще, моему «горю» завидовали очень многие.

Свой второй в жизни ВУЗ я окончил в бурном 1991 году и получил специальность политолога. Как оказалось впоследствии, за мной всё время учёбы пристально наблюдал бывший шеф, который в то время возглавлял один из самых «крутых» отделов нашего республиканского ЦК. До этого он был первым секретарём в нашем горкоме, и я чуть больше трёх лет работал под его «мудрым и чутким…». Когда учёба закончилась, он пригласил меня к себе в ЦК.

– Ты через некоторое время будешь нужен мне здесь. Вся эта чепуха когда-нибудь перемелется, – сказал мне бывший шеф, указывая рукой на окно, но явно имея в виду происходящее за его пределами.

– Люди с мозгами нужны будут всегда, хоть красным, хоть белым. В общем, езжай-ка к бошам, собирай там себе материал для диссертации, поучись, можешь у них и защититься. – Он встал, потянулся, подошёл к окну.

– Фашисты офигели просто от всей этой горбачёвщины, от объединения своего фатерлянда и рухнувшей стены. Их долбаный Гейдельберг прислал предложение направить к ним способного юнге, из которого они за два года собираются сделать крупного специалиста, как в письме пишут, «по развитию демократического процесса». Ты у нас не юнге, но способный. Половину затрат по обучению и проживанию они берут на себя. Мы свою половину ещё вчера перегнали им полностью. – Бывший шеф резко обернулся ко мне и, глядя мне в глаза, жёстко сказал: – Положительный ответ надо дать прямо сейчас. Улетаешь через три дня. За это время успеваешь смотаться домой и утрясти все вопросы по квартире. Командировочные, – он запнулся и не удержался от комментария, – нихрена себе сумма в валюте! – получишь в триста второй на третьем этаже сразу, как выйдешь от меня.

– Да! – ответил я, ни секунды не задумавшись, ещё в тот момент, когда бывший шеф произносил окончание фразы.

Да и о чём было думать, разве что о том, как лучше поступить с квартирой. Жены и детей, то ли к сожалению, то ли к счастью, в наличии не имелось. Реальных претенденток на занятие вакантной должности моей «половины» я со свойственной мне осторожностью также заводить не спешил.

– Прошу предъявыти документы, – вернул меня в действительность зычный голос глядящего в проём двери купе пограничника.

Он ничем не отличался от пограничника ещё той прежней страны, из которой я уезжал два года назад. Разве что немного видоизменился мундир, но на лице имелось очень знакомое выражение хама, осознающего величие и ответственность доверенной ему миссии. Его простоватое лицо было полно сознанием своей запредельной важности в этом мире.

Я терпеливо ожидал, когда он, опознав все буквы в моём паспорте, сверит фотографию с, так сказать, оригиналом и вот это произошло. Страж границы, явно копируя пристальный взгляд товарища Дзержинского, попытался найти в моём лице признаки врага отечества, но не нашёл. Он безуспешно поискал эти признаки у моих попутчиков, и, не огорчившись тем, что тоже не нашёл, проставил необходимые отметки в паспортах и гордо удалился из купе продолжать выполнение своей миссии

– Шо веземо, показуемо, – освободившееся место в дверном проёме немедленно заполнилось хамом номер два. У этого голос был похож на скрип ржавой дверной петли.

Форма таможенника чем-то неуловимым напомнила мне эсэсовский мундир Штирлица и сидела на нём так, как будто её шили на кого-то другого.

Его лицо лоснилось от пота, хотя в поезде жарко не было. Видимо, это была реакция организма на необходимость передвигать в пространстве более ста килограммов веса его тела.

Понимая, что одновременное извлечение чемоданов всеми пассажирами купе создаст совершенно ненужную давку и суматоху, я поднялся и деликатно, но настойчиво отодвинул таможенника со словами: – Разрешите, я выйду!

– Куды? – хам в нём замер в нерешительности. Непослушание «лицу при исполнении» было явным, но непонятным. Мало ли кем мог быть пассажир в совершенно новом костюме от «Бруксов», в идеально белой рубашке, при модном галстуке, распространяющий вокруг лёгкий, но перебивающий все остальные, запах «Ламборджини афтершейв». Чему-чему, а умению немцев выглядеть «как иностранец» я научился.

– Вам же удобнее будет осматривать багаж, – не стал мучить хама дальше неизвестностью я.

Прошло пять секунд, прежде чем его мыслительные центры расшифровали мой голосовой сигнал. Ещё пять секунд ушло у него на то, чтобы сообразить, что так для него действительно будет намного удобнее, и он отодвинулся.

Осмотрев мой багаж, таможенник решил в знак благодарности снизойти до разговора со мной:

– У нимцив булы, а так мало вэзэтэ, – и указал рукой на мой раскрытый чемодан от «Вьюнтон».

– А зачем нам, миллионерам, таскать с собой всякие мелочи? – своему лицу я попытался придать как можно более удивлённое выражение.

Мне это, наверное, хорошо удалось, так как этот безобидный вопрос «выключил» таможенника настолько, что маска «лица при исполнении» с него слетела и он бочком, стараясь не задеть меня, со словами «звыняйте, звыняйте» выскользнул из купе. Как ему это удалось при его телосложении, явно пресыщенном калориями ранее поглощенной пищи, мне было непонятно.

Так состоялась моя первая встреча с родиной после двухлетнего от неё, родимой, самоотлучения. Самоотлучения, по итогам которого, я возвращался домой с докторской учёной степенью одного из самых уважаемых европейских университетов. Мне пошли на встречу и сделали некоторые исключения, позволив защищаться, что для немцев само по себе было удивительным явлением. Но полуфабрикатом, названным изделием, я себя не чувствовал – на защите сдержанные солидные учёные мужи то и дело непроизвольно открывали рты от смелости моих трактовок и в итоге дружно зааплодировали.

Мой научный руководитель, герр Штраубе, настойчиво уговаривал меня остаться. Мол, у тебя явно талант, попреподаёшь пока пару лет в менее престижных заведениях, а потом, сделав себе имя публикациями о том, что происходит в Украине, в «Шпигеле», «Таймс», «Фигаро» и других печатных изданиях Европы, вернёшься в Гейдельберг.

Предложение было чрезвычайно заманчивым. В условной графе «за» моих колебаний значилась незабвенная фраза басмача Абдуллы из кинофильма «Белое солнце пустыни»: «Что ещё надо человеку, чтобы встретить старость?» В графе «против» значился камрад Ремарк со словами героя одного из своих романов: «А вот по-моему не жизнь, если в итоге только и можешь сказать, что ты тридцать лет подряд изо дня в день, ходил в одну и ту же классную комнату или в одну и ту же контору». Не то, чтобы цивилизованный камрад казался убедительнее своего дикого восточного оппонента. Скорее по складу моего характера бунтарская сентенция немца была мне ближе приземлённой мудрости Востока.

Если бы я тогда мог знать, о том, что ждёт меня дома, и через какой УЖАС мне придётся пройти, я, возможно, ни за что не пренебрёг бы прозаическими человеческими ценностями, пропагандируемыми врагом товарища Сухова. Но кому из нас дано знать своё будущее?

Впрочем, не так уж беспомощен человек перед окружающим миром, как это кажется на первый взгляд. Лишённый знания своего будущего, человек наделён подсознанием и даром предчувствия, и именно поэтому я начал своё повествование о происшедшем, описав свои самые первые впечатления после того, как пересёк границу страны, где я родился, и моя нога вновь вступила на её землю.

Всё происходящее я воспринимал с раздражительностью. С самых первых секунд у меня возникло предощущение чего-то нехорошего, я почувствовал душевный дискомфорт, какую-то неясную и ничем не мотивированную тревогу.

У меня было тяжело на душе: окончилась какая-то полоса жизни, и это наполняло сердце непонятной тоской…

Глава 2

Строго говоря «нога вновь ступила…» уже в городе Киеве на железнодорожном вокзале.

ЦК, понятное дело, в данный отрезок земного времени быть в окружающей действительности не могло. Домашнего телефона своего бывшего шефа я не знал. В принципе, это довольно легко и с большой долей вероятности в удачном результате можно было выяснить в телефонной справочной.

Я отверг этот лёгкий путь исключительно по той причине, что в десять часов двадцать две минуты (на что неопровержимо указывал мой золотой наручный швейцарский хронометр фирмы «Бом и Мерсье»), подавляющая часть киевских ответственных работников находится на рабочем месте. Оставался сущий пустячок – вычислить, какое рабочее место занимает сейчас мой бывший шеф?

Мой мыслительный аппарат, игнорируя всяческие дедуктивно-индуктивные причуды известного книжного сыщика, рассудил чрезвычайно приземлено и определил как наиболее перспективный ареал поиска Кабинет Министров. Логика моих рассуждений базировалась на знании законов бюрократических перемещений. Законы эти правят нашей бюрократией ещё со времён Ивана Грозного, а может и с вовсе незапамятных времён.

Пусть бывший шеф и работал в ЦК, но возглавлял он отдел весьма далёкий от идеологии. Значит, несмотря на смену государственной идеологии, как специалист он по-прежнему ценен. Ну, а клеймо «компартийности» можно просто в расчёт не закладывать: во-первых, никто из его поколения не мог чего-нибудь достичь, минуя членство в партии; во-вторых, новым хозяевам страны просто негде с ходу-наскоку найти организаторов такого высокого уровня.

Мысль на «новых хозяевах страны» споткнулась, и я понял почему – хозяева остались прежние, только поменяли окрас. Тогда они пожертвуют только упорствующими ортодоксами, все остальные вновь всплывут на фактически равноценных прежним должностях

Я рассердился на самого себя за эти глупые отвлечённости и сосредоточился на том, чтобы найти дефекты в своих рассуждениях, но не нашёл. Как все пути ведут в Вечный город, так всё в моём конкретном случае неопровержимо указывало на Кабмин.

Первый же мой звонок в секретариат этого уважаемого учреждения дал положительный результат: мой бывший шеф заведовал отделом, да ещё каким! Мысленно похвалив себя классическим «есть ещё порох в пороховницах», я попытался выведать у дамы из секретариата нужный мне номер телефона, но правила в бюрократических играх не меняются никогда. Пришлось удовлетвориться номером телефона секретаря моего бывшего шефа. Мои рассуждения о том, что секретарь, это, скорее всего секретарша, были грубо прерваны частью сознания, отвечавшей перед всем организмом за физиологию – пора было что-нибудь съесть.

Воспользовавшись услугами одного из многочисленно шнырявших у платформ иностранных поездов шустрых менял, я разменял двадцать марок и на такси доехал до Кабмина где, как я помнил по прежним временам, имелся как бесплатный внутренний телефон, так и весьма недурственный буфет. Буфетом, правда, его именовали исключительно из соображений скромности: и по ассортименту, и по качеству приготовления блюд, ему могли бы позавидовать многие из тех заведений, которые нагло и без всяких на то оснований именовали себя «ресторанами».

Секретарь и вправду оказался секретаршей. Немного поупорствовав, ибо правила есть правила, она согласилась доложить моему бывшему шефу, что звонил такой-то, и попросила меня перезвонить через пять минут. При повторном моём звонке я даже удивился, сразу и не признав по голосу женщину, с которой только что разговаривал, – столько в нём появилось отзывчивости, желания помочь и теплоты. Прямой номер телефона моего бывшего шефа она продиктовала таким тоном, каким всякая любящая мать поздравляет сына с юбилейным днём рождения. Я счёл это добрым знаком.

По тону, которым ответил мне мой бывший шеф, невозможно было понять ничего. Он просто и деловито сообщил мне, где получить пропуск и как найти его кабинет, а я выдвинул встречное предложение встретиться в буфете. Моё предложение было принято.

Рассматривание моего пропуска бдительным стражем у лестницы, ведущей к собственно входу в Кабмин, в том числе и к буфету, напомнило мне пограничника. Я даже невольно улыбнулся, но страж в ответ на мою улыбку ещё свирепее сдвинул брови и отступил в сторону, давая пройти, одновременно протягивая мне пропуск назад с таким видом, словно осуществляет гуманный акт помилования осужденного на смертную казнь.

Опять где-то в глубине души шевельнулось предчувствие чего-то нехорошего. Но я был слишком голоден и не обратил на него никакого внимания.

Бывший шеф показался мне озабоченным какими-то проблемами. В волосах его значительно прибавилось седины, под глазами увеличилось количество морщин, но взгляд по-прежнему был твёрдым и уверенным. Он стал худощавее, чем был, когда я видел его в последний раз, но он и стареть начинал также великолепно, как великолепен бывал почти во всём, что бы ни делал.

После рукопожатия он сел за стол, бегло пробежал глазами меню и сделал заказ официантке. Я не стал тратить время на изучение этого важного документа, отделавшись от её вопросительного взгляда коротким и ёмким «то же самое». Пока официантка несла заказ, мы обменялись «как?» и «нормально» и сразу принялись за еду.

Покончив с едой, мы расплатились и вышли на свежий воздух из здания – серьезные разговоры в буфете, в кабинетах и в курилке в Кабмине ведут только полные идиоты. Правила бюрократических игр изменениям не подвержены, ибо за ними стоят опыт и мудрость бесчисленных поколений этой славной, если можно так выразиться, профессии.

– Хоть сейчас могу предложить тебе должность и неслабую по открывающимся возможностям. А возможности сейчас оцениваются не перспективой карьерного роста, как это было раньше, а исключительно деньгами, которые безнаказанно можно брать в виде взяток, – зло сплюнув в урну, мой бывший шеф закурил.

«Ну, хоть что-то изменилось», – подумал я.

– Правда, с квартирами теперь полный аут, – продолжил он, сбивая пепел мимо урны. – Раньше всё решалось без проблем и в течение месяца. Сейчас проще купить, чем ждать, пока включат в план финансирования, да и подмазать, кого следует надо будет так, что купленная без хитростей и подешевле выйти может.

– А сколько сейчас в Киеве стоит однокомнатная так чтобы на работу не ездить, а ходить? – спросил я, имея в виду Печерский район. Ездить на общественном транспорте я не любил. Было во мне всё-таки что-то, что роднило меня с героем-мутантом из романа признанного мастера жанра литературной научной фантастики.

Названная сумма заставила меня закашляться и заподозрить, что Бонн, Берлин и прочие Франкфурты неважно на чём, по сравнению с городом Киевом просто жалкие деревушки.

Бывший шеф интерпретировал мой кашель по-своему:

– Ты главное не бзди, прорвёшься. Снимешь пока квартиру и за год-полтора соберёшь на собственную.

Я снова поперхнулся, мгновенно вычислив, какого размера ходят взятки в ещё несостоявшейся стране, чтобы снимая квартиру насобирать за полтора года такую сумму.

Не зря, видимо, Гейдельберг признал мою докторскую степень, так как в сознании тут же оформился долгосрочный прогноз относительно будущего этого государственного образования, и я искренне посочувствовал его жителям. Мысли тут же сфокусировались на том, что я теперь тоже житель этого самого образования. Сразу вспомнилась благополучная Германия и предложение моего научного руководителя.

Бывший шеф сочувственно постучал меня по спине, и мне полегчало настолько, что я смог ответить:

– Вы же знаете, что я никогда не был по этой части.

– А ты знаешь, что и я по этой части тоже никогда не был, – злясь явно не на меня, сказал он. Уже чуть мягче он продолжил:

– Не наша с тобой вина в том, что всё изменилось. Приходится что-то ломать в себе, переучиваться, перестраиваться – на этом слове он запнулся и опять зло плюнул в урну.

Немного помолчав, мой бывший шеф вскинулся и я понял, что он, как ему показалось, нашёл самый разумный выход из сложившейся ситуации.

– А знаешь, – преувеличенно бодро сказал он, – езжай-ка ты домой и отдохни с месячишко. После Европы сразу нырять в это наше говно… Отдохни, присмотрись, пообвыкни. А потом мне позвонишь, и мы с тобой всё уладим.

Снова в глубинах души шевельнулось нехорошее предчувствие, но я также преувеличенно бодро ответил:

– Да! Это будет сейчас самым разумным решением.

Попрощались крепким рукопожатием неподалёку от недремлющего стража и бывший, а, возможно, и будущий шеф, на прощание сказал:

– Если с Киевом передумаешь, во власть там дома даже не суйся. Там сейчас верховодит наш бывший «парткомовец». Помнишь же, что он за фрукт?

«Ещё бы мне не помнить!» – подумал я.

«Парткомовцем» мы за глаза называли одного из секретарей горкома, присланного в горком с должности секретаря парткома одного из основных предприятий нашего города. Когда-то на партсобрании аппарата я в своём выступлении сказал, что этого самого «парткомовца» следует всячески дистанцировать от осуществления властных функций, ввиду его ничем не маскируемого стремления властвовать неограниченно и крайне далёких от «морального кодекса строителя коммунизма» личных качеств.

Моим выступлением сразу заинтересовались в обкоме, но тут в партии началась катавасия, и стало не до него. Он живо перебрался в кресло председателя исполкома, и очень резко начал перевоплощаться в демократа. Он был из тех, кому необыкновенно везёт по прямому недосмотру судьбы.

Начать пакостить мне он так и не успел, так как я, просчитав варианты, срочно воспылал желанием получить второе высшее образование и по направлению горкома убыл на учёбу в Киев.

Нехорошее чувство в глубине души шевельнулось значительно сильнее.

На этот раз с бывшим шефом мы простились уже окончательным рукопожатием, и я пошёл брать билет на поезд в Кабминовской кассе. О преимуществах такого метода приобретения проездных документов я умолчу, так как они совершенно очевидны даже для тех, кто с ними не сталкивался никогда. Скажу лишь, что в наличии совершенно, казалось бы, странным образом, оказались билеты не просто в купейные вагоны, но и нижние полки в этих самых вагонах.

Имелись и билеты в СВ, но к трате денег я всегда привык подходить рационально: двенадцать часов пути были явно несопоставимы с суммой, которую следовало отдать за это сомнительное удовольствие.