скачать книгу бесплатно
Лемма о невозможности
Владимир Рубенович Евстигнеев
Жанр этой книги – еducation sentimentale, воспитание чувств. Обретение речи, чтобы мыслить и говорить бестрепетно о мире, в котором не бывает happy ends, но бывает спасение. Автор никогда не ставит себе такую задачу целенаправленно, однако в итоге циклы текстов, сведенные в эту книгу, построились так, что драматургия интимного переживания суровеет и освобождается до чистоты религиозного опыта, который всегда – и в самом малом (точнее сказать, в котором малое не отличается от великого) – есть откровение, т. е. scientia nova («новое знание»).
Книга полезна всем, кто хочет узнать, как перелицевать отчаяние в храбрость.
Владимир Евстигнеев
Лемма о невозможности
© В. Р. Евстигнеев, 2017
© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2017
* * *
…Довольно для тебя благодати Моей, ибо сила Моя совершается в немощи.
2 Кор. 12, 9
От автора
А что расписывать-то? Читайте!
Автор никому не интересен – интересно то, что ему удалось открыть, что касается каждого. De nobis omnibus fabula mea narratur.
Помните, как переводил один русский румын из одного француза? Цитирую неточно: «Гулять под липами пора для нас настала»; неплохо переводил.
Эта книга – для тех, кто едва ли способен без ухмылки вообразить себя гуляющим под липами. Чья отрада – не соглашаться с блаженным философом и не «молчать о том, о чём говорить невозможно». Эта книга и есть разговор о том, о чём невозможно сказать.
Krzyzem, братцы, krzyzem, не стыдясь. Krzyzem.
Когда автор перевалил за сорок, то разрешил себе отчасти повзрослеть – не поддаваться искушению исчерпывающих ответов.
Чистые сердцем, кто как thesaurus meus ubi cor meum, скажут гневно: «Иди и побеждай!»; а я скажу: «Что если вдруг в то самое мгновение, когда ты повторяешь словами апостола (которого никогда не читал) “caritas nunquam excidit”, она-таки excidit, да, бывает, ещё как, – что же ты станешь делать, не зная всех горьких слов, которыми я готов тебя снабдить?». И вот – эта книга.
Или – вот, к примеру. Плач стоит на реках вавилонских – о чём чаще всего мы плачем? О не любящих нас. Ведь правда? А когда о нас плачут – усмехаемся. Разве не поразительно устроен мир! И на каком языке его понимать? Нам сказано: Omnis, qui diligit, – cognoscit Deum, et qui non diligit – non nouit Deum. Но о том, что любить – это ходить по карнизу, мы должны догадаться сами.
В этом мире одиночество и смерть, «обо мне никто не заплачет» и отчаяние – не досадные недоразумения, вроде простуды, а самые важные послания, и нам насущно необходимо владеть их языком. Предлагаемая книга – попытка потрясенного автора как-то с этим разобраться.
Как пан Юлек написал когда-то (и всего лишь о посещении парикмахерской):
Na szumnym polu kosy i klosy —
To co innego,
A tu sie sypia popiolem wlosy
Przerazonego.
Вот пораженный автор и пишет книгу. Упреки самому себе «ты же в окопе не мерзнешь, в ларьке не торгуешь, маршрутку не водишь – сиди уже, не вякай», весь этот умозрительный Боэций в темнице у Теодориха – средство к смирению. Но перед автором иная задача: понимание.
«…Плачьте, когда у вас спрашивают “почему”. Ни у кого из нас нет всех ответов», – говорит папа Франциск (Verbum cotidianum, 30 XI 2015).
Не на все вопросы у нас должен иметься ответ, и не все наши ответы обязаны составлять непротиворечивую систему. Ведь в конечном счете правильным оказывается то, что, с точки зрения иудеев, – соблазн, а с точки зрения эллинов – безумие.
…Deduc me in veritate Tua et doce me quia Tu Deus salvator meus, Te expectavi tota die.
Дарственные надписи на неподаренных книжках
«Хрипит проводка, подавившись костью…»
* * *
Хрипит проводка, подавившись костью,
И сырость на стене и потолке
Раскидывает выкройки и шьет костюм
В сутолоке пауков, что знают толк в молоке.
Что же ты передо мной как перед ангелом —
Наготу оставим словарям.
Хан Кучум соседу привез дань – на мангал
Вывалил, тихонько говоря мантры.
Ты зачем мне целиком являешься?
Оставь Аристотелю верить в идиомы рай.
Не ходи в холопы, вожделения тащи ясак,
Тяжкою карай меня метафорой.
Забудь носок заштопать, к примеру,
Или позволь себе легкую ложь.
Зерно сказало: что из меня? – идиома, ежели не умру, —
А умру, то едва сосчитаю до трех – кулеш.
Метафора вожделеет дельфином
К полоске небес над береговою охрой.
В газете письмо Минфина
С пометкой “Начальнику хора”.
«Глазурью…»
Глазурью —
Чешуйкой отсохнувшей краски,
Объемно —
Мошной чеснока в натюрморте,
Беспечно —
Сняв шапку, по мартовским лужам, —
И слепо —
В память твою отхожу.
Окликни —
Еще я могу задержаться,
Опомнись —
Весна подступила под стены, —
Скажи: Noli
Tangere circulos meos, —
Я вздрогну —
И наважденье пройдет.
Но поздно, —
Не слезы, а небо в потеках, —
Но поздно, —
Не сердце, а хлопает дверью, —
Но поздно, —
Мой голос растащен в скворешни, —
Но поздно —
Теперь я навеки с тобой.
«Песочные часы цветов в кувшине…»
* * *
Песочные часы цветов в кувшине,
До свиста тесной, удлиненной вазе,
Засада сарацинская в теснине,
Где время тщетно в рог трубит безглазый.
И вечером Господнюю сметану
Пролил пастух, играя на сопелке,
И где-то стрелочник, уснувший слишком рано,
Встает во сне, чтоб передвинуть стрелку.
Уже пора любить и возвращаться
Под кров единственный, ничем не защищенный,
Из Назарета, Шклова или Шацка
Сметанною тропою потаенной.
Уже пора любить – кого захочешь
И, пальцами изображая розу,
Влагать в мои восторженные очи
Любви к другим бесценные курьезы.
«Такая связь, как между читателями японской лирики…»
* * *
Такая связь, как между читателями японской лирики —
Один скажет: “все яблони расцвели”, а другой:
“и я не рожден для счастья”, —
Или между какой-то страной, по которой калики брели,
И зовущим и тонущим небом в ненастьи.
Такая связь, что все последующие – только прием,
Копии для присутственных мест, клеймом оскорбленные мастера.
Такая, когда невозможно помыслить: “вдвоем”,
А только рассвет донимает анализом кластерным.
Что кажется сладостней смерти уснуть у тебя на груди,
И некуда деть два кило красногрудой китайки,
И смутно и сладостно чувствовать: нет ничего впереди,
А только дуэты синиц, да еще воробьиные стайки.
Единорог
Вдоль нильских берегов бегущий неустанно
От водопадов глаз до устья в камышах,
О нежный друг того, кто приручил желанья
Пустынные мои, чей солнцем торс пропах.
Вдоль низких берегов бегущий осторожно,
Потупившись, гордясь, чуть замедляя бег,
Пришедший рассказать о том, что невозможно
Помыслить на пути иных прекрасных рек.
Вдоль каменистых круч бегущий безутешно,
Вдоль грешных снов моих, сам поневоле грешный.
Бессонный, что зарю встречающий судьбу,
С восьмиконечною чужой звездой во лбу.
«Ни заботы, ни тоски…»
Ни заботы, ни тоски.
Видно, больше не близки.
Только утром пустота,
Только в полдень суета.
Только ночью – вдруг: – Не спишь?.. —
Ах да, это ветер с крыш,
Или над волнами – Дух,
Или губы мои – вслух.
Алебастровый сосуд
С осторожностью несут:
Он – дитя, семья, очаг,
Трепет бабочки в очах,
Трепет бабочки в груди,
Слепота (– Не обойди!),
Миро для желанных ног.
Бредит сердце. Близок Бог.
«Фиолетовый март…»
