скачать книгу бесплатно
Причастие
Владимир Аркадьевич Чугунов
Библиотека семейного романаНаследники #3
Это третий роман из цикла «Наследники». Он продолжает историю главных действующих лиц романов «Молодые» и «Невеста». На этот раз перед нами семейная драма. Через тяжелейшие испытания приходится пробиваться главному герою к свету любви, под знаком которой, как он считает, проходит вся его жизнь. Взору читателя предстаёт прекрасный образ русской женщины, молодой матери, по-настоящему любящей жены, на долю которой выпала роль «узорешительницы», которую она выполняет с потрясающим великодушием и достоинством.
Издание 2-е, исправленное и дополненное.
Владимир Чугунов
Причастие
«Савл, Савл! что ты гонишь Меня?»
Часть первая
1
Проснулся от непривычной тишины. Через неплотно задёрнутые шторы в барачную четырнадцатиметровку сочился холодный свет января. Детская кроватка оказалась пустой. На полу валялись грязные полотенца, детские игрушки, старое тряпьё, хлопушечное конфетти, ёлочный дождь, обрывки газет. Дверцы шифоньера стояли настежь. За дощатой перегородкой, в прихожей (она же и кухня), мучительно напоминая о чём-то, бессмысленно горел тусклый свет.
С трудом поднявшись (давненько он так не напивался!), огляделся. И тут же на письменном столе, рядом с портативной пишущей машинкой «Унис», удачно приобретённой в последнюю сессию в Москве, обнаружил записку – на машинописном листе рукою жены крупными буквами с подчёркнутой старательностью было выведено красным карандашом: «Я тебя ненавижу!!!»
И сразу навалилось…
Нет, он ничего не забыл, ничего не заспал и, наверное, уже никогда не заспит и не забудет, как в тот памятный вечер по выходе из сквера Пашенька заговорила о Насте, жене, уверяя, что она любви его больше, чем он думает, достойна, и стоит ему только начать, как всё у них сразу образуется. И когда он сказал, попробует, категорично возразила: «Нет, ты это сделай». И хотя он утвердительно кивнул, до конца сессии (да и потом, иначе разве бы до такого дошло?) пребывал в душевном раздрае, казня себя за то, что до последней встречи не смог принять окончательного решения, малодушно переложив его на чужие плечи (да ещё на чьи!), а теперь было поздно, и от этого хотелось выть. И потом, что это за абракадабра такая – заставить себя любить того, кого он, может быть, никогда и не любил, а просто пожалел. Казалось, и женился он единственно из жалости. Не было ни уважения, ни взаимопонимания в семье, его интересовало одно, Настю – другое. И как это переменить? Должен! В ту особенную минуту ему и в самом деле казалось, что «должен» и даже «может», но схлынуло всё это напускное, и вот уже никаких обязанностей за собой он не чувствовал. Жизнь одна. И почему он «должен» прожить её не так, как ему хочется, а как велит какой-то призрачный долг? И, раздираемый чувством протеста, в обиде на весь белый свет, ни к дьякону Петру, ни в мастерскую Ильи, ни к Иннокентию в Морозовский особняк не поехал.
Всё! Незачем! Хватит!
И сразу подхватило. И началось, как нарочно, с того самого «Хрустального» кафе, куда по старой памяти после творческого семинара с ребятами завалились. И надо было такому приключиться: только вошёл и сразу столкнулся с Герой Левко в компании коллеги по работе и двух молоденьких девчушек. Оказалось, в Москве по делам, инкогнито, Ирка-жена, не знает, а так второй год в председателях.
– Где?
– Угадай с трёх раз!
– В Белогорске?
– Не забыл, бродяга!
– Забудешь с тобой… И как?
– Да ничего, не жалуемся. Приезжай, не пожалеешь.
Из чистого любопытства поинтересовался:
– Кем возьмёшь?
– Начальником участка, извини, поставить не могу. Имеется. Вот. Собственной персоной. Познакомьтесь. Это Коля. Это Паша. – Они пожали друг другу руки. – А зав. базой или по снабжению хоть сейчас.
Из одной лишь учтивости Павел ответил, что подумает, и сразу перевёл на другое:
– Аркаша, случаем, не у тебя?
– Звал. Отказался. На нефелиновом руднике на «белазе» ишачит. С Лариской кирдык.
– Да что ты! Вот гад, а матери ничего не пишет! И как теперь?
– Да живёт с одной. Из новеньких. Страх сколько понаехало. И почти одно бабьё.
– Понятно. С Алтаем, значит, всё?
– Так при тебе ещё завязали.
– Помню. Да подумал, может, опять… Постой, а Семёна куда дел?
– В Семипалатинске Сенька. Старательская артель «Алтынай». Слыхал?
Откуда? Знает только, что Михалыч с отчимом, расставшись с Семёном в позапрошлом году, подались на Урал, в Невьянск.
– И мать перед выходом на пенсию с ними укатила.
– Ясненько. К нам какими судьбами?
Однако стоило ему с напускной скромностью сообщить, что поступил в Литинститут, на сессии, как тут же усадили за стол, попросили официанта принести дополнительный прибор, налили водки, выпили и не иначе, как «наш Джек Лондон», уже не называли, а девчушки перед ним, как перед знаменитостью, даже заискивать стали. Особенно одна, глупенькая такая, натуральный мотылёк. Он даже поинтересовался:
– Ты школу окончила ли?
На киношный манер затянувшись сигаретой и пустив струйкой дым, хмыкнула:
– Давно.
– Тем летом?
Оказалось, по-за тем, второй год по вербовке на стройке, штукатур-маляр, само собой, не москвичка, как и сидевшая с ней за столом подружка.
– И про что пишете?
Но ему не хотелось делиться такими подробностями с этой… Не знаешь даже, как и назвать… Вот если бы на её месте очутилась красавица Веруня… Но чудеса не случаются дважды. Он понял это после первой встречи с Полиной, хотя после второй – чуть не месяц измывался над женой – то не так, это не эдак… Полина… Прекратится это когда-нибудь или нет?..
И тут же поднялся.
– Извини, Гер, я к своим!
– Давай! Надумаешь, приезжай. Не забыл телефон?
– Нет.
– Звони, если что.
– Ладно.
И, взбаламученный встречей, раздираемый противоречиями, не зная, в какую сторону метнуться, остаток вечера провёл за скромным студенческим столом.
А потом чуть не до утра рубились в общежитии.
– Хоть убейте, не понимаю, для чего это написано, к чему все эти восхитительные подробности, акварельная изысканность языка? Писать для того, чтобы показать, что ты умеешь писать, есть ученичество чистейшей воды, и говорить тут пока не о чем!
Вокруг выдвинутого на средину комнаты стола, на котором среди скудной закуски стояли две пустые и одна початая бутылка «Портвейна 777», кроме Павла, сидели ещё четверо: Женя Максимов из Свердловска, Митя Чирва из Рязани, Костя Маркелов из Днепропетровска и Даня Чардымов из Ижевска, – все прозаики, из одного, кроме Чирвы, занимавшегося у Лобанова, творческого семинара. Разговор шёл о Даниных рассказах, с удивительной виртуозностью умудрившегося перелицевать на современный лад «Тёмные аллеи» Бунина и вдобавок ко всему не желавшего понимать, почему этого нельзя делать, когда в его жизни были похожие ситуации. Может быть, этого действительно не стоило делать, но именно эти рассказы поставили на уши буквально всех. И если при руководителе семинара ещё стеснялись резать правду в глаза, в общежитии, да ещё под газами, перешли все грани приличия.
– Женя! Почтенный Златоуст! И за что тебя Амлинский Златоустом прозвал? По всему видно, ты неплохо разбираешься в колбасных обрезках. Но скажи нам, ценитель колбасных обрезков, что в переводе на человеческий язык означает, поклонник одно, двух и даже трёхуровневых подтекстов, что именно твой мчащийся поезд означает? Какой во всём этом смысл? Куда и с какою целью он мчится? – возразил Костя Маркелов, год назад в звании прапорщика уволившийся со сверхсрочной службы из музвзвода.
– Да он просто слизал это у Айтматова, а тот у Маркеса. Очередной парафраз на тему «Ста лет одиночества» – не понятно, что ли? – подхватил Митя Чирва.
– Ты что-то имеешь против Маркеса?
– И не только против него! Но у того хотя бы нашлось место для Ремедиос Прекрасной, а у вас с Айтматовым что?
– Да не в этом дело! Просто писать надо о современности, а не парафразы на темы прошлого века!
– Что есть современность, Женя? То, что ты минуту назад сказал, – уже история! – возразил Даня.
Во время дебатов с его лица, украшенного ямочкой на подбородке и аккуратными усиками, за которые прозвали «поручиком Ржевским», не сходила снисходительная улыбка. Был он старше присутствующих года на три, окончил исторический факультет пермского университета, преподавал в ПТУ, или, как он выражался, в «фазанке», и, будучи более искушённым «в мире идей», чувствовал некоторое превосходство над остальными.
Но Женя не собирался сдаваться.
– Ей-Богу, детский сад какой-то! Нет, я, конечно, понимаю, что Гладков с Панфёровым – графоманы чистейшей воды, но и Данина шитая белыми нитками начала века писанина – не литература тоже.
Костя возразил:
– А твои рассказы о том, как вы собирались на хате и пили, вместо того чтобы учиться, – литература? Якуту простительно ничего не читать, у того какие традиции? Отец пас оленей, дед пас оленей, прадед пас оленей… И так от Вавилонского столпотворения – все пасли оленей. О чём писать – не вопрос. Зачем читать Пушкина, Достоевского, Толстого? К национальной культуре оленеводов они никакого отношения не имеют. Но ты, Женя, кажется, не якут.
– Да поймите вы наконец: современному читателю не интересны душевные переживания новоявленных Кити и Левина! Да таких просто нет!
И тогда Павел, порядком захмелевший, до сих пор казавшийся безучастным к спору, поднялся.
– Откуда такая уверенность, Женя? Да мы только строим из себя разбитных, а сами помешаны на Татьянах Лариных. Помешаны, Женя, помешаны! Данины рассказы тебе не по нутру потому лишь, что ты через себя из стыда перед нравственной шелупонью перешагнуть не можешь!
– Чего буровит? Всё, мужики, Тарасову больше не наливать!
– Причём тут это?
– Да между людьми давно уже другие отношения!
– Раз, раз – и на матрас? – усмехнулся Даня.
– Вот именно!
– Только чтобы доказать обратное, напишу об этом!
– О чём?
– О девушке, которую недавно встретил. Вернее – встретил давно, ещё в семьдесят пятом в Нижнеудинске. Было ей тогда двенадцать…
– Ого!
– Же-эня!
– Златоуст твою мать, в самом деле, дай человеку сказать! – рявкнул командирским голосом Костя Маркелов.
– Мужики, на полном серьёзе заявляю, ничего у меня с ней не было. Сами понимаете – ребёнок… Но глаза!.. Нет, это надо видеть! Как вспомню – и за всю жизнь обидно становится! У меня, мужики, не жизнь, а приключенческий роман, с прологом и эпилогом. Опиши как есть – не поверят. Короче, любил одну, крутил с другой, чуть было не женился на третьей, а в жёны взял, которая нечаянно под руку подвернулась. А в начале января приезжаю сюда, и как бы вы думали, встречаю – кого?
– Мэрилин Монро?
– Я серьё-озно!
– Всё, старики, заткнулись – иначе будете иметь дело с чемпионом Европы среди юниоров по боксу! – заявил Чирва.
На него посмотрели с недоверием – сухопарая Митина фигура к подобным заявлениям не располагала. Даня подтвердил:
– Свидетельствую – «муха»!
– Тогда молчим.
– Говори, Тарасов!
– В общем, встречаю её. Не поверите – до сих пор под впечатлением! Восемнадцатилетней девчонке за всё время общения «ты» не посмел сказать!
– Да что, в самом деле, за притча?
– Прямо заинтриговал!
– Хоть бы одним глазком глянуть!
– Ходит в церковь, отец, дед – священники. И это ещё не всё! Друг, с которым золото мыли, женат на её сестре, окончил духовную семинарию, учится в академии, недавно дьяконом стал. А ты – не быва-ает!
– А-а, ну тогда понятно! У этих всё не как у людей! Я их за версту различаю – длинные юбочки, бледненькие личики, опущенные глазки…
– В том-то и дело, Женя, не скажи они тогда, что ходят в церковь, я бы ни за что не подумал.
– Да неужели?
– Всё, мужики, ждём романа! Тарасов, обещал!
И тут же переключились на другое.
– Господа, а что вы думаете о Солженицыне? Если взять за основу его «Архипелаг», одна же получается идеологическая дребедень: больное на всю голову Политбюро, во главе с батькой усатым, кругом шпионы, сексоты, вышки да психушки. Ка-ак люди жили?
– И я того же мнения. И хотя тогда не жил, не думаю, что всё было так безысходно. Да я счастлив уже потому, что есть!
– И впрямь! Помните у Рубцова? «В комнате темно, / В комнате беда, / Кончилось вино,/ Кончилась еда./ Не бежит вода / У нас на этаже. / Отчего тогда / Весело душе?»
