banner banner banner
Со мной и без меня
Со мной и без меня
Оценить:
Рейтинг: 5

Полная версия:

Со мной и без меня

скачать книгу бесплатно

Со мной и без меня
Виталий Никитич Игнатенко

Виталий Игнатенко стал очевидцем и участником действительно уникальных событий в нашей стране. О своей жизни, своих соратниках и противниках рассказывает Виталий Игнатенко на страницах книги «Со мной и без меня» «Они вошли в кабинет генерального директора ТАСС и приказали мне: «Передайте сообщение: «Режим Ельцина низложен…»«Парнишка предложил мне бросить металлический рубль на большую глубину. «Когда достану, купите мне мороженое, идет?» Я оторопел. В наше время этот фокус знали все мальчишки от Батуми до Одессы…»«Через какое-то время мне позвонил Михаил Сергеевич: «Что ты там наговорил? Я ведь даже еще не читал Солженицына, не знаю, о чем речь. А ты уже… Как же так можно!!!» Сердце, мое, конечно, ёкнуло, но я не чувствовал провала…»

Виталий Никитич Игнатенко

Со мной и без меня

© Игнатенко, В. Н., текст, 2016

© ООО «Издательство АСТ», 2016

Трудовая книжка

(Вместо предисловия)

Вот она передо мной в серенькой обложке, с углов потертая, подержанная, моя трудовая книжка. Не знаю, потребуется ли она впредь для предъявления. А для воспоминаний – более чем кстати. Смотрю, как я расписывался в самом ее начале, почти школьник. А нынче какая у меня размашистая, внушительная, с одной лишь разборчивой буквой фамильная роспись! Научился чему-то.

Теперь берусь за биографические заметки. Это в трудовой книжке отражено не будет.

Само слово «мемуары» какое-то не мое. Вспомнил – записал, такая последовательность понятна. А мемуары… Не только не думал о них, но даже отрицал, не представлял себя в роли автора.

Михаил Сергеевич Горбачев, под началом которого я имел честь работать, мои коллеги из команды президента СССР время от времени интересовались: а где твои свидетельства о тех годах. Ведь уже многие, не столь близкие к драматическим событиям минувшего, выпустили не один том воспоминаний…

Потом задавались вопросом и о времени Б.Н. Ельцина, первого президента России… Почему держишь паузу?

А Виктор Степанович Черномырдин? Разве он не достоин искреннего и объективно рассказа о своей судьбе. Ты ведь был рядом с этим замечательным человеком…

А все другие…

А друзья?

А герои, которых встретил, как журналист, и так по жизни несешь память о них, как родных людях…

Я имел такую привилегию быть в нескольких командах, которые возглавляли перемены в стране. Работал рядом с людьми великого ума, неповторимыми личностями. Они виделись мне сильными, мудрыми, порядочными. Но порой – живые же люди! – я находил их в минуты растерянности, слабости, неуверенности… И что: рука – к перу, перо к бумаге… Сколько лет мне доверяли! А я пройдусь чистильщиком по чужим судьбам.

Нет, увольте.

Писать о минувшем – это не о прошлогоднем снеге. Это не о том, что успело покрыться в сознании холодком равнодушия. Прошло, но не ушло.

Все проходит, не все забывается.

И прошлое по разному стучится под веками. Иногда оно посещает веселым набегом, как близкая родня. Но часто, особенно в бессонницу, в сознание толпами ломятся совсем иные гости, иные воспоминания. Они не благостные, не релаксирующие, скорее тяжкие, с ними сложно, с ними не заснешь. Как математик ищет ошибку в своих расчетах, когда ему становится ясно, что ответ не верен, так и ты, начинаешь копаться в дневниках и письмах, старых газетных заметках, в папках домашнего архива, чтобы найти путь к правильному решению.

Но если я промолчу, ближайший друг промолчит…

Подчас соглашаюсь с Конфуцием: «знающий не говорит, говорящий не знает». И творятся не просто мифы и легенды, прописываются лукавые точки зрения на вектор движения великой державы. С дистанции времени многие эпизоды из этих сочинений кажутся мелкотравчатыми, притянутыми к истории за уши. По-прежнему идет борьба идей, которая не может утихнуть, пока страна на переломе, в движении, в поиске…

Я, как автор, поставил сам себе условие: близко не подходить к судейской мантии, к позиции над людьми и событиями. То, чем жило мое поколение, то, во что мы верили, чему учились, на что надеялись, возможно, кому-то, кто естественным образом идет за нами, покажется интересным.

Постараюсь вспомнить наиболее существенное и честно передать прошедшее перед глазами, запавшее в душу. Но отдаю себе отчет, что для читателя важно не только то, что было со мной, при мне, вокруг меня, но и то, что случилось до меня, без меня, после меня. По-моему, лишь соединив таким путем субъективное и объективное, документалист способен воссоздать реальную, широкую, в убедительных подробностях картину минувшего.

Теперь мне нужна, как говорят музыканты, генеральная пауза.

…22 ноября 2015 года позвонили из кадров Совета Федерации с просьбой забрать трудовую книжку. В трудовую книжку надо вклеить дополнительную страничку для записи: «Полномочия Игнатенко В.Н. как члена Совета Федерации от Краснодарского края завершились».

Я удивился: за всю жизнь я получил лишь немного назначений, а книжке – конец? «Комсомольская правда», ТАСС, ЦК КПСС, журнал «Новое время», секретариат М.С. Горбачева, снова ТАСС, заместитель председателя правительства РФ, член Совета Федерации… Все. И вдруг не хватает страниц…

– А почему страниц не хватило? – спросил я неразумный.

– Там в основном записи о наградах и поощрениях, – был ответ.

– А-а-а… – согласился я, но подумал, что это тоже неверно, ведь у меня были ошибки, срывы, нагоняи, да еще с каких вершин.

Верная помощница, обаятельная Ирина Григорьевна пошла в кадры за документом. Вернулась задумчивая, удивленная, как оказалось, неловкостью пережитого момента:

– Вы за дополнительную страницу должны внести в кассу Совфеда 111 рублей 52 копейки.

– Ну что ж. – Я отсчитал причитающееся.

Это один – чисто бухгалтерский расчет со мной. Впрочем, он проецировался и на другие отношения. Прятали глаза собеседники, а кое-кто и вовсе предпочел сразу отвернуться. Пишу об этом без чувства горечи какой-то утраты. Насчет этих людей я не заблуждался.

Но было у меня подведение итогов совершенно иного рода. Назову его оптимистическим. Читатель, если книжка его заинтересует, сам без подсказки найдет это значимое место и строку, которую я хотел бы вписать в свою трудовую книжку.

Часть первая

Маршрут Сочи – Москва

Глава 1

Станция отправления

Трудно подсчитать, сколько времени я за свою теперь уже долгую жизнь провел в пути-дороге, вдали от дома. Очень много. Не проходило месяца, а часто и недели, чтобы не выпадала неотложная командировка, обязательная поездка. Такая досталась профессия, такая нанизывалась на нее работа. Сказывались и непоседливость характера, и отголоски воспитания.

У нас в сочинской школе, которую я окончил, во всю стену висела карта железных дорог Советского Союза. Именно по ней директор школы, он же учитель истории Степан Михайлович Богданов преподавал нам историю. Не случайно. Во-первых, школа № 72 была железнодорожная. Во-вторых, учитель сам бывший железнодорожник, генерал тяги, знавший решительно все, что было связано со стальными магистралями. Просто его за что-то эмпээсовское начальство бросило на низовку, в школу. Но с правом носить форму. Этот замечательный человек не уставал внушать нам, как важны с младых ногтей точность, порядок, свой график движения, а с ним знание не только куда едешь, но и откуда приехал, то есть станция отправления.

Уроки истории с железнодорожным уклоном от С.М. Богданова мне потом очень пригодились при поступлении в МГУ имени Ломоносова на факультет журналистики. На приемном экзамене по истории мне достался билет о приезде Ленина в Петроград в 1917 году. Я, натурально, начал, как учили, с матчасти самого паровоза. Развал колес, гипоидная смазка, давление в котле, емкость тендера и т. д. Не забыл назвать и фамилию помощника машиниста, упомянув, что до 1933 года он работал на Восточно-Сибирской железной дороге. Когда я приступил к рассказу об исторической персоне – машинисте Яаке Хиттунине, экзаменатор, откинувшись на стуле, остановил меня: «Минуточку!»

Мне показалось, что его что-то в моем развернутом ответе потрясло. Он отошел от стола к своему коллеге, который здесь же в аудитории экзаменовал другого вдумчивого абитуриента.

«Ты посмотри, какие ребята поступают, – преподаватель кивнул на меня. – Историю знают до деталей!»

Я получил «пять» и предложение перейти на исторический факультет.

Однако я, конечно же, остался на факультете журналистики. Нас тогда приняли (после школы) всего 15 человек. Остальные – ребята из армии, с солидным трудовым стажем. Выдержал конкурс почти десять человек на место. Как было не помянуть добрым словом станцию отправления! Если иметь в виду жизнь человека, то эта станция отправления в переводе с железнодорожного наша малая родина.

Сочи, где я родился, где прошло детство и отрочество, был город тихий, открытый, но с характером. И с небольшим населением, где-то под 50 тысяч жителей… Отнюдь не город-курорт почти мирового значения, как ныне. Более того, это было место не для всех: ограниченный въезд, паспортный особый режим и все такое. Ведь в Сочи любил отдыхать Сталин. Когда его бронированный лимузин мчал с вокзала в резиденцию, улицы становились безлюдны, лишь вдоль трассы стояли рядами: пионер – милиционер, милиционер – пионер…

Когда я покидал Сочи ради захватывающей воображение московской жизни, среди всех подарков, врученных мне на память, самым дорогим и путеводным стала металлическая табличка со словами «Москва – Сочи». Кто-то из одноклассников снял ее со старого вагона фирменного экспресса. Смысл подарка был ясен: не забывай отчий дом в столице! Если что, возвращайся! Много сувениров растерял я после своих бесчисленных служебно-бытовых кочевок, но табличку сохранил. И остался верен указанному на ней маршруту.

Глава 2

Маяк

Кто не любит море!

Когда я стал взрослым, мне часто хотелось побыть у моря одному. В детстве и отрочестве это редко удавалось. Мальчишеская толпа мешала тогда по-настоящему видеть, слышать, чувствовать стихию моря. Как живое существо, оно открывало сокровенные красоты и тайны только наедине. Идет волна с трехэтажный дом, а на горизонте появляется крохотное светлое пятнышко – корабль. Я уже, конечно, на его капитанском мостике. Естественно, сотни пассажиров боятся бури, неизвестности, но я спасу… И неожиданно на мою голову сваливается друг по улице Алик или Женька из соседней школы. Прощай, волшебное виденье!

Поэтому, если удавалось, я уходил один не только к морю, но и в море.

Вижу себя старшеклассником в легкой лодке знакомого рыбака. Послушные весла вынесли меня с полудня уже далеко от берега. Теперь он темнеет в вечерней дымке. Его можно бы называть лазурным. В первоюности все виделось в чистом светло-синем окрасе. Лазурное море. Лазурное небо. Лазурные ночи. Давно пора назад сушить весла, заметно крепчает ветер, на воде рябь и зыбь. Не застал бы шторм! Тогда я отыскивал глазами на полоске берега наш старый маяк. И сразу успокаивался. Он всегда веселым огоньком подмигивал мне, звал домой.

До седых волос все помню о нем. Когда-то выписал из журнала «Всемирная иллюстрация» от 14 марта 1892 года: «На Кавказском берегу в посаде Даховском (Сочи) выстроен новый маяк, Сочинский. Маяк регулярно освещает все видимое пространство моря. Огонь маяка мерцающий, постоянно белый. Высота огня над уровнем моря 117 футов, математический горизонт – 12,4 мили. Маячная башня каменная, белого цвета и построена в связи с жилым одноэтажным домом. На вершине башни помещается маячный фонарь с балконом и сеткой, а в нем установлен аппарат третьего разряда, френелевской системы. Приставать к маяку в тихую погоду можно…».

Специалисту, очевидно, понятны характеристики маяка. Он сооружался почти в центре города для большого дела, имел серьезное назначение. На металлической табличке, накрепко вшурупленной в основание постройки уже при советской власти, под пятиконечной звездой и в обрамлении якорей выдавлено крупными буквами: «Министерство обороны», «Сочинский маяк» и еще строка пониже: «Основан в 1890 году». Больше века служит стране и морю это гидрографическое сооружение. В его нутро мало кто заглядывал. Не только из числа приезжих отдыхающих, но и местных жителей. Маяк считался секретным объектом.

Вообще, Сочи в мои юные годы был городом, как я говорил, режимным. Даже мы, местные, понимали и принимали его строгости. Раз министерство обороны, значит вход всяким там гражданским лицам воспрещен, и мы только издали долго смотрели на маяк.

…Вернув лодку рыбаку и попав в обычный квартирный уют, я долго еще был среди морской стихии. Не отпускали и мысли о маяке. Не простые, с философским уклоном. Однажды, когда тиски всяческих запретов ослабели, уличная братва поднялась на башню маяка. Все здесь дышало историей. Время оставило рубцы на позеленевших стенах – следы пуль от набегов неведомых кавказских племен. Когда-то здесь бессонным фонарем была керосиновая лампа, теперь электрическая, мощностью в 1 киловатт. Интересны были всяческие подробности. К примеру, отчего свет маяка мерцает? А потому, что вокруг лампы крутятся черные шторки с просветами. Набегает просвет – через него за десятки километров виден огонек, пришла по кругу шторка – пропадает луч и для самых зорких глаз. До такого открытия я предполагал, что маячный фонарь сам по себе то вспыхивает, то гаснет.

У многих загадок простые ответы. Если сосредоточенно всмотреться, потрогать руками.

Смотритель маяка, похожий на старого морского волка с разных книжных иллюстраций, заметно скучал по общению. Он охотно повел нас в минувшее. Маяк спроектировала и построила какая-то французская фирма. Еще в середине прошлого века сочинцы начали ее разыскивать – все впустую, фирма, видимо, лопнула. И, конечно, ее мастеров – маячников давно нет на белом свете. А маяк стоит и светит! Нужные людям вещи передаются от поколения к поколению и живут долго. Делай вывод, парнишка!

А смотритель еще такую деталь для размышления подкинул. Правда, с улыбкой. В штат маяка с незапамятных времен, кроме людей, вписана еще и лошадь. Где она? Только в штатном расписании, в реальности ее нет. Но все равно и с такой условной лошадью старику на башне не так скучно. Она, когда ему трудно, незримо помогает.

Легендарная лошадь с маяка в моем сознании незаметно слилась с книжной лошадью по кличке Росинант. Я тогда взахлеб читал Сервантеса и все больше влюблялся в образ Дон-Кихота. Хотелось быть таким же, как этот испанский дворянин, бесстрашным рыцарем на стороне правды и добра. Хотелось помогать бедным и обездоленным, найти свое имя в каком-нибудь штатном рыцарском расписании.

От ветряных мельниц Сервантеса ближе к современности меня уводили книги Горького. А потом мне подвернулась удача вжиться и в образ великого пролетарского писателя.

Власти города решили на пересечении двух главных улиц поставить памятник буревестнику революции. Скульптор предложил изваять его молодым, во весь немалый рост. Искали натурщика по школам. Я тогда был долговязым, мускулистым подростком. Выбор и пал на меня. Правда, скульптор позаимствовал для статуи только мой торс, но мальчишечья молва разнесла – Талику Игнатенко памятник поставили. Я не знал, куда деваться от насмешливой славы. Даже теперь жена Светлана Алексеевна, когда приезжаем в Сочи и набредаем на вписавшуюся в городской пейзаж каменную фигуру, не без юмора вопрошает: «И за что тебе памятник при жизни поставили?»

Помню жар волнения от творческого (так именовалось!) позирования, а затем необычное ощущение свалившегося на меня богатства: получил за торс гонорар. На все деньги купил маме туфли. Пусть щегольнет в новеньких, когда пойдет, как собиралась, на музыкальную комедию.

Я давно заметил, что каждый город имеет свою мелодию. Подчас ее непросто услышать, она возникает как бы сама собою… Можно прожить полжизни в каком-либо месте, и эта мелодия к тебе не пробьется. А может накрыть тебя сразу и навсегда. Есть города-вальсы, есть города-реквиемы, есть города-танго, города-марши… Наверное, Санкт-Петербург, вы согласитесь, – это целая симфония, и в архитектуре, и в стиле жизни, и в характерах самих питерцев… Или, к примеру, Нью-Йорк: ритм, стремление к облакам, нервная быстрая смена настроений, словом, что-то джазовое, от Каунта Бейси, Дюка Эллингтона … В моем городе навсегда поселилась песенная мелодия широкая, оптимистическая, жизнеутверждающая. Может быть, это шло от легендарного фильма «Веселые ребята», что снимался рядом, в Гагре. «Почти в Сочи», – уточняли мои земляки. Но то, что Дунаевский, Утесов звучали из каждого открытого окна по праздникам, да и по будням, помнят все горожане. Это ведь были только поначалу проказливые патефоны, а со временем – выше уровень! – рижские радиолы.

Притом и мы могли воочию наслаждаться, извините за стиль, искусством своих кумиров. Для этих целей всегда годились вечнозеленые насаждения, а точнее, кипарисы, что росли вокруг Летнего театра городского парка имени Фрунзе. Никто нас не гонял. Так было принято: курортники, родители восседали в зале, молодежь – на деревьях. Красота. Видно. Слышно. И все свои кругом.

И какое же это было наслаждение – концерты джазов Леонида Утесова, Эдди Рознера, Александра Блехмана, Рижского эстрадного оркестра с потрясающим пианистом Раймондом Паулсом… Да, да, с этим самым!

А какие были конферансье – Алексей Алексеев, Олег Милявский, Борис Брунов, Гарри Гриневич… А еще – кому это мешало? С мая по конец октября в Сочи квартировал на гастролях Государственный симфонический оркестр Союза ССР. Каждый божий день в 20 часов он начинал свои концерты. Это было приношение городу потрясающей музыки. К комсомольскому возрасту мы были свидетелями воли и мощи лучших дирижеров, которые меняли друг друга в течение сезона: Хайкин, Мелик-Пашаев, Рождественский, Вероника Дударова, Мравинский, Кондрашин, Зандерлинг, Янсонс, Димитриади…

Господи, до сих пор помню!

А какие солисты!

Я приехал в Москву поступать в университет и не думал, что потом, на первом же курсе, буду поражать преподавателей своими знаниями классической музыки… Все было так естественно для меня. Только потом пришло осознание, что это большая по жизни удача, когда в твоем городе концентрируется столь значительный культурный потенциал.

Потому-то и юность протекла между спортом и музыкой. В 12–15 лет знакомый мне народ ломанулся в музыкальные школы, в Дом пионеров. Меня занесло в классный коллектив, где готовили духовые оркестры, выучили играть на трубе. (Потом я долго изводил соседей обязательными мелодиями: «Краковяк» и «Это чей там смех веселый»… Удивляюсь, как им хватило терпения. Ведь не Майлс Дэвис, не Дизи Гиллеспи, не Армстронг…).

И когда Володя Цавва, старший из нас, получил приглашение в джаз Эдди Рознера (трубачом!), молодежь Сочи водила хороводы дня три…

Заканчивался курортный сезон, закрывались летние эстрады, до весны в городе начиналось царствие Зимнего театра. Каждый житель гордился этим дворцом. Ведь когда-то это была поистине народная стройка – весь город выходил на субботники. Все старались как можно скорее возвести это чудо.

Закрытый конкурс на проект театра в Сочи был объявлен в 1934-м. В нем участвовали архитектурные мастерские академика Ивана Жолтовского, академика Фомина, академика Владимира Щуко, а также молодой архитектор Константин Чернопятов. В августе 1934-го открылась выставка проектов по реконструкции курорта, где были представлены шесть вариантов будущего Зимнего. Все проекты рассматривались на самом высшем партийном и государственном уровне. Лучшим Секретариат ЦИК СССР признал работу К. Чернопятова.

Неоднократно вопросы о строительстве театра в Сочи рассматривались и в Политбюро ЦК ВКП(б), Сталин лично контролировал возведение Зимнего. «Особый интерес он проявил к Сочинскому театру. Возвращался неоднократно к этому вопросу во время нашего разговора, – докладывал уполномоченный ЦИК СССР в Сочинском районе Александр Метелев секретарю и члену президиума ЦИК Авелю Енукадзе 15 августа 1934 года. – Я понял, что постройку театра товарищ Сталин считает необходимым вести ускоренным темпом».

В руководстве считали, что в воздвигаемом у теплого моря субтропическом эдеме для рабочих и крестьян нужен был центр культурной жизни – величественный новый Парфенон в противовес старому театру, построенному в 1909-м на территории гостиницы «Кавказская Ревьера» и не соответствовавшему статусу социалистического «Города Солнца». Согласно преданию, в 1934 году на конкурсе эскизов Сталин, прохаживаясь мимо проектных стендов, выбрал проект молодого и никому не известного архитектора Константина Чернопятова. Следуя канонам древнегреческих зодчих, Чернопятов предложил на высоком утесе воздвигнуть грандиозное «святилище искусств» с коринфской колоннадой, статуями муз и коней, а еще с многоступенчатой лестницей, сбегающей к морю.

Еще одним из создателей архитектурного шедевра по праву надо считать Александра Денисовича Метелева, уполномоченного ЦИК СССР по Сочи. Он до деталей, с чертежей изучил проект и знал в лицо чуть ли не каждого строителя. По свидетельствам моих родителей, Александр Денисович отличался колоссальной энергией, обаянием, открытостью. Его очень любили все в городе.

Зимний строили в самый разгар политических репрессий. Сталин опасался за свою жизнь, хотя регулярно приезжал в Сочи на отдых. Поэтому меры безопасности в здании предусмотрены беспрецедентные. Специально для него сделали подземный выезд из театра. Прямо из ложи, что справа от сцены. Для первых лиц государства в здании соорудили бомбоубежище и подземный ход, а в потолке зрительного зала – окошки для наблюдений.

Александр Денисович Метелев не увидел открытие Зимнего театра 1 марта 1938 года. Был арестован как враг народа и в октябре тридцать седьмого – расстрелян…

После смерти Сталина А.Д. Метелев реабилитирован посмертно.

Вот такая грустная страница в истории Зимнего театра. Я всегда вспоминаю о ней, когда вижу это творение, ставшее памятником архитектуры.

Другой такой памятник был сооружен сразу после войны. Это Сочинский порт. Его и сегодня нельзя рассматривать в отрыве от здания Морвокзала. Это творение выдающегося архитектора Каро Алабяна и заслуженного строителя страны Георгия Пясецкого. Поразительно, но в то время начальника стройки Сталин назначал особым постановлением. Можно себе представить, какая ответственность легла на плечи молодого гидростроителя! Кстати, и место под строительство порта выбирал сам И. Сталин. Точнее сказать, не выбирал, а указал. «Здесь, в центре города, на месте рынка». Эту фразу «вождя народов» знал каждый взрослый человек от Адлера до Лазаревской – весь Сочинский регион. И я с детства был посвящен в то, что выбор этот был не обоснован и поэтому неудачен. Порт в нарушение всех законов гидротехники построен на мысу. Специалисты предлагали другое место – Хосту… Но кто мог спорить…

Георгий Яковлевич Пясецкий с блеском справился с задачей. Сегодня порт – это витрина города. И не его вина, что в здание морвокзала, памятник мирового значения, втюхали столичные магазины…

А еще семья Пясецких – и Стелла Семеновна, и их сын, мой друг и ровесник Дима, – сделали свой дом на улице Войкова, 32, самым ярким и хлебосольным во всем городе. Кто только здесь не бывал: Леонид Утесов, Марк Бернес, Юля Борисова, Юрий Левитан, Николай Рыкунин, Капа Лазаренко, Марк Фрадкин, Иосиф Прут…

После концертов они собирались на огонек у Г.Я. Пясецкого. Под утро все расходились отдыхать и лишь начальник стройки Пясецкий шел в порт. Это пятьсот метров по прямой от дома.

Впереди у него были другие тяжелые эпопеи – порты, каналы, мосты… Ушел из жизни Георгий Яковлевич заместителем министра морского флота СССР.

Во время подготовки к зимней Олимпиаде в Сочи порт пережил второе рождение. Но это уже было связано с именем другого замечательного человека – министра транспорта России Игоря Евгеньевича Левитина.

Как-то я давал интервью «Известиям», помню, журналистка Елена Овчаренко спросила: «Наверняка задумывались, кем могли бы стать?» Ответил: хотел быть дирижером. Когда-то в оркестре Дома пионеров я играл на трубе. С восторгом! И очень нравилось, как нами управлял опытный музыкант. Джазовый, кстати. Он нас, пионеров, такому джазу учил, что иные ресторанные «лабухи» могли, что называется, нервно в сторонке покуривать. Как только с нас галстуки в ту пору не посрывали!

Мама, раньше работавшая учительницей в той же школе, где учился и я, не особенно приветствовала музыкальный род моих занятий.

Придет время, говорил я всерьез дома, и вы увидите меня с дирижерской палочкой.

Город действительно был увлечен джазовой музыкой. Она, казалось, собирала в ряды своих служителей людей самых разных профессий. Многие мои друзья стали профессиональными музыкантами, другие играли в оркестрах для себя, для близких и знакомых. Как звучало в старой довоенной песне, после работы собирались в парках «мандолина, гитара и бас» …

Глава 3

Твист Агеенко

Один мой друг, Тарас Агеенко, по утрам ел щи и шел гулять по набережной. Потом садился за ноты. Играл Агеенко долго и всласть и, только почувствовав, что саксофон становится теплым, словно свежий батон, позволял себе отдохнуть. Каждый день вот в такой час к нему заходила поворчать мать.

Полина Поликарповна, или просто Карповна, как звали ее соседки и друзья сына, была с «этой индейской музыкой» давно и категорически не в ладах. Раньше, собирая сына на работу, она готовила ему поношенную робу и краги, а сейчас подглаживает галстуки и праздничные рубашки. «Это ж что за работа такая, жаловалась – она соседкам, – ходит куда-то в черной паре при галстуке. Гулянки, а не работа».

Недавно Тарас Агеенко стал руководителем джаза в «Волне» ресторане не то чтобы лучшем на Кавказском побережье, но модном. Между тем по образованию он был строителем и три года в качестве прораба строил дома, санатории, причалы. И в управлениях, и в бригадах ценили в нем профессионала, человека современного. И если кому из строителей случалось встретить Агеенко с кипой нот и саксофоном под мышкой, особого значения этому не придавали: мало ли чем занимается человек после смены. Пожалуй, только Федор Михайлович Громов, пожилой прораб с соседнего участка, с которым Агеенко подружился, считал его увлечение делом зряшным.