banner banner banner
Меня зовут Жаклин
Меня зовут Жаклин
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Меня зовут Жаклин

скачать книгу бесплатно

Меня зовут Жаклин
Виолетта Лосева

Молодая женщина, бывшая школьная учительница, работает горничной в загородном доме и наблюдает за жизнью богатой сложной семьи. «Я буду служить им верой и правдой до тех пор, пока мне не надоест вытирать их пыль, покупать для них продукты, мыть места общего пользования и улыбаться всем без разбора, независимо от того, какое настроение у меня в данный момент». Но быть просто наблюдателем не получается. Она становится участником событий, от которых ей хотелось бы держаться в стороне… В повести «Домработница» и рассказах этого сборника нет крутых виражей и захватывающих поворотов событий… Это – «жизнь с разных сторон», которая состоит из маленьких и больших огорчений и радостей.

Виолетта Лосева

Меня зовут Жаклин

Рассказы из прошлого и другие рисунки грустных дам

МЕНЯ ЗОВУТ ЖАКЛИН

(вместо предисловия)

Давным-давно, когда копирайтинг еще не назывался копирайтингом, (а о франчайзинге, мерчендайзинге, стриминге и коучинге вообще никто не слышал), я писала просто рассказы и статьи.

Сейчас резко зачесались руки, чтобы как-то элегантно «подрихтовать» их, приукрасить, сделать более созвучными сегодняшнему дню, а, точнее, сегодняшней МНЕ…

Но… Я ж себя знаю (надеюсь, что знаю)))…

Стоит только начать – и камня на камне не останется от этих рассказиков, которые почему-то и зачем-то были написаны больше десяти лет назад…

К тому же нет ничего более нелепого, чем впихивать старые слова в новые формы и наоборот… Все равно что «перебивать дату» на этикетке…

Это продукты и услуги можно несколько раз переупаковывать, а эссе и новеллы))) – увы…

Кроме того, я просто пожалела их…

Пусть живут!

Не факт, что «с заплатками» получится лучше…

Это сейчас я веду себя серьезно, а пишу – легкомысленно…

Тогда все было наоборот…

Поэтому…

Пусть в прошлом остается все как есть. Его все равно не изменишь.

Итак,

сегодня МЕНЯ ЗОВУТ ЖАКЛИН…

Почему?

Ну не Марфой же Поликарповной называться, в самом деле…

ДОМРАБОТНИЦА

1

– Элечка, посиди со мной.

Тамара говорит таким отрешенным голосом, что я решаю оставить уборку и, сняв резиновые перчатки, присаживаюсь на краешек кресла. Она сидит на веранде, засыпанной желтыми кленовыми листьями, и смотрит вдаль. Когда осень только началась, я пыталась сметать опавшие листья, но Семен Михайлович решил, что это ненужно – они так красиво смотрятся на земле и никому не мешают. И сейчас наш дом и двор просто утопает в листьях. Конечно, когда пойдут дожди, их придется убрать, но, пока что, я любуюсь вместе со всеми – мы живем как в сказке.

Тамара прямо просится на полотно: вытянув ноги в светло-розовых брюках и, слегка покачиваясь в плетеном кресле, она курит длинную сигарету, а на лице ее отражаются все муки мира.

– Как же я устала от всего этого, – она махнула головой в сторону дома, – иногда мне хочется собрать вещи и уйти куда-нибудь, где меня никто не найдет.

У меня на языке вертится «Что же мешает?», но, естественно, я молчу. Я понимаю, что у богатых людей тоже бывают черные дни, но не думаю, что ей пристало изображать из себя страдалицу передо мной.

Наверное, я не права. Я-то уж точно знаю, что живется ей несладко, хотя девятьсот девяносто девять женщин из тысячи, наверное, просто мечтают о такой жизни.

– Элечка, скажи, в чем ты находишь утешение, когда тебе совсем невмоготу?

Я не могу сказать, что у меня совсем нет склонности к самокопанию, но Тамарины вопросы меня просто раздражают. Я ее не люблю. Но отвечать что-то нужно. Причем, нужно отвечать так, чтобы ей понравилось. Боже упаси затеять спор!

Я не люблю ее за то, что она красивая и богатая. Не люблю, потому что она имеет возможность считать меня прислугой. Хотя, если приходят гости, и кто-то пытается обратить на меня внимание, Тамара называет меня «девушкой, которая помогает по хозяйству». За три недели работы здесь она меня ни разу не обидела, ни разу не сделала замечание (хотя, конечно, было за что – я ведь не профессиональная домработница).

Сначала она меня просто не замечала. И вот в последнее время у нее стало появляться желание поговорить со мной по душам. Я и сама люблю порыться в женских проблемах, но в случае с Тамарой мне все время мерещится ее желание услышать от меня что-то, что обнаружит мое восхищение или зависть. Наверное, если бы я сказала «вот бы и мне так», она была бы счастлива. Думаю, что понимаю я ее тоже очень хорошо, хотя стремление как-то зацепиться в этой жизни у нас с ней закончилось по-разному. У нее – удачным замужеством (правда, ее богатому мужу, а моему хозяину, скоро исполнится пятьдесят лет). У меня – работой горничной в их огромном доме. Но в чем-то мы, наверное, похожи, и она могла бы быть моей подругой, если бы не была моей хозяйкой.

Я считаю, что ее желание поговорить со мной о своей жизни выдает в ней отсутствие истинного аристократизма – английский лорд никогда не стал бы обсуждать с прислугой свою семейную жизнь.

– У тебя бывает такое состояние, когда тебе совсем ничего не хочется? – спрашивает Тамара.

– Бывает, – отвечаю я, понимая, что она не ждет моего сочувствия. Ей хочется рассказов о том, как плохо мне, чтобы на моем фоне почувствовать себя королевой, уставшей от развлечений и поклонников. Будь я немного хитрее, мы были бы в более теплых отношениях. Но, поскольку я просто физически не переношу, когда меня жалеют, я отвечаю коротко:

– Бывает, но редко.

На самом деле это бывает довольно часто. Но я не доставлю ей удовольствия. Тамара вздыхает.

– Хочешь сока? – она делает еще одну попытку «подружиться».

– Спасибо, нет, – отвечаю я, и слышу, как в комнате звонит телефон.

– Я отвечу, – Тамара лениво встает и, покачивая бедрами, заходит в дом. Роль страдалицы на сегодня закончилась. Я подхватываю оставленные стакан и пепельницу и иду продолжать уборку.

* * *

Находиться в их спальне мне как-то неловко, хотя я и имею полное право заходить туда, естественно, в дневное время. Почему-то мне кажется, что это спальня двух людей, которые не любят друг друга. Мне мешает огромное зеркало прямо напротив кровати, расположенное таким образом, что как ни повернись, ты все равно увидишь себя. Не думаю, что Семену Михайловичу в пятьдесят лет так уж хочется лицезреть свой далеко не юный животик рядом с молодыми формами Тамары. Наверное, это было ее желание – сделать из обычной спальни зал для презентаций. Но я, конечно, могу ошибаться.

Я смахиваю пыль с комода и складываю в шкаф выглаженное белье. Покрывало небрежно наброшено на постель и мне приходится его поправить, а заодно и увидеть роскошную пижаму, небрежно засунутую под подушку. Я не знаю, что делать с этой пижамой – положить в шкаф, сложить на стуле, оставить под подушкой или бросить в грязное белье. Первое время, я, по-видимому, задавала слишком много вопросов по поводу того, что можно, что нельзя, и, поэтому, после того, как Семен Михайлович сказал мне «Делай, как считаешь нужным», я принимаю решения сама. Пусть лежит там, где лежала.

На туалетном столике тысяча флакончиков. Половину названий я даже не знаю. Мне очень нравятся Тамарины духи – единственный момент, который заставляет меня иногда побыть возле нее подольше. Я вижу несколько флаконов у зеркала и, нужно признаться, борюсь с желанием брызнуть на себя духами. Но сдерживаюсь. Думаю, что никто не заметил бы нехватки нескольких капель духов, а даже, если бы и заметил, они бы вряд ли стали поднимать шум из-за этого, но за три недели работы здесь, я уже вывела для себя несколько принципов, один из которых запрещает мне проявлять любопытство и пользоваться чем-то без разрешения.

Я оглядываюсь и опять вижу себя в зеркале на фоне идеального порядка в комнате. Они не заходят сюда целый день, но вечером, наверняка им будет приятно. Я пытаюсь полюбить свою работу. Я убеждаю себя, что я работаю, чтобы людям было приятно зайти в комнату. Хотя где-то в глубине души, я понимаю, что СЛУЖИТЬ – это абсолютно не мое, и я отношусь к своей работе с определенной долей здорового юмора.

Я начинаю спускаться по лестнице и слышу разговор Тамары по телефону. Опять ситуация, с которой мне предстоит разобраться. Я, например, ненавижу, когда кто-то слышит мои разговоры, даже если это пустая болтовня. Я могу вернуться в спальню и побыть там, но я не знаю, как долго она будет болтать. Я могу постоять на лестнице и не слушать того, что она говорит. Я могу пройти мимо нее, но не знаю, понравится ли это ей.

Я выбираю второе и останавливаюсь на верхней ступеньке. Если она увидит меня здесь, она может подумать, что я подслушиваю.

– Завтра я не смогу, – тихо говорит Тамара, – только если с самого утра. После обеда у нас гости. Сегодня? Хорошо, сейчас запишу.

Она что-то пишет, прижав трубку к плечу, потом вырывает листок из блокнота и прячет его в карман брюк.

Я начинаю спускаться по лестнице и по ее напряженному взгляду понимаю, что мне ничего не полагалось слышать. Тамара провожает меня глазами. Я смотрю на нее одним из самых тупых взглядов и включаю пылесос. Мне осталось убрать в холле и тогда можно ехать за продуктами.

– Я сегодня сама съезжу в магазин, – заявляет Тамара, – напиши мне список и я все привезу.

Я снабжаю ее полным списком того, что нужно купить, и вздыхаю с облегчением, закрывая ворота за ее ярко-красным Вольво. Я люблю ездить за покупками для них, мне нравится ходить по супермаркету и, не думая о том, что сколько стоит, покупать самые дорогие и красивые продукты, но сегодня мне хочется, чтобы она скорее уехала, поэтому я с радостью уступаю ей право съездить в магазин. Она так редко где-нибудь бывает, «бедняжка»!

Я люблю оставаться в этом доме одна. Тогда я хожу по комнатам и представляю, что это мой собственный дом. Я «расставляю» мебель так, как мне хочется, я «меняю» жалюзи на портьеры, я «убираю» из холла восемь из десяти картин, развешанных на стенах, я «оборудую» студию вместо спальни. В первый день он показался мне просто дворцом, потом, по старой привычке, я начала искать недостатки. Сейчас мне кажется, что этому дому не хватает заботливой руки – Семен Михайлович уезжает рано, приезжает поздно и занят совсем другими делами, У Тамары хороший вкус, и она очень тщательно следит за своим внешним видом и здоровьем, но у нее нет желания дать этому дому уют. Я понимаю, что я для них – это просто элемент красивой жизни. Большой необходимости держать домработницу, равно как и садовника, у них нет.

Мне нравится наблюдать за ними. У Семена Михайловича двое детей от первого брака, первая жена, которая соответствует ему по возрасту, и куча родственников, которые рассчитывают на его помощь. Я пока что ни с кем не знакома, но надеюсь увидеть всю эту компанию в субботу на его пятидесятилетии. Пожалуй, всех, кроме бывшей жены. Хотя, я не удивлюсь, если он пригласит и ее – мне нравится его прагматический подход ко всему.

Я работаю здесь уже три недели. До этого я несколько лет была учительницей в школе, что, наверное, сыграло решающую роль в решении Семена Михайловича взять меня на работу – он, наверное, надеется, что Тамара когда-нибудь родит ребенка. Я додумалась до этого сама, после того, как он долго беседовал со мной, расспрашивая что я умею и знаю.

Да, индустрия подготовки гувернанток и горничных в нашей стране пока еще не развита, и, поэтому обеспеченным людям приходится выбирать себе прислугу из обедневшей интеллигенции, к которой я отношу и себя.

* * *

Тамара приезжает часа через три раскрасневшаяся, веселая, без следа унылости, которая была днем. Мы вместе достаем покупки из багажника, и она щебечет без умолка.

– Я купила новый гель для душа, сейчас покажу.

Я с видимым интересом рассматриваю покупки, тащу все на кухню и начинаю раскладывать по полочкам и шкафчикам.

Мне нравится, когда у Тамары хорошее настроение, но, выйдя в холл, я застаю ее опять в слезах. Она стоит у зеркала и дрожащими руками пытается прикурить. Мне хочется спросить ее просто «чего ревешь?», но, соблюдая нейтралитет, я вежливо киваю ей прохожу опять кухню. Тамара из тех людей, которые любят рыдать «на публику». Из меня, например, не выдавишь слезинки, если рядом кто-то есть. Не понимаю, как можно выставлять напоказ свои переживания, не говоря уже о слезах.

– Эля, если бы ты знала, как мне все надоело, – Тамара заходит на кухню, садится за стол и наливает две чашки кофе.

– Вы чем-то расстроены? – спрашиваю я.

– Садись, выпьем кофейку, – приглашает она и шепчет, – меня здесь все ненавидят.

– Кто? – я тоже перехожу на шепот.

– Все! – Тамара срывается на визг.

– Семен Михайлович вас очень любит, это видно, – осторожно говорю я.

– Я устала от такой любви. Он подарил себя всем. Им всем от него что-то нужно. На меня у него нет времени. Я не могу сидеть дома целыми днями… Я не для того выходила замуж, чтобы сидеть дома и смотреть в стенку. Мне некуда одеться прилично. Он никуда меня не водит…

– Наверное, он работает, – мягко замечаю я.

– Конечно, рабо-отает, – передразнивает она, – только когда что-то нужно Нике или Вадиму, то у него всегда находится время для них.

Ника и Вадим – это дети Семена Михайловича от первого брака.

– Это же дети, – говорю я.

– Ну и что? Я же не против того, чтобы они здесь жили! – возмущается Тамара.

Я дипломатично помалкиваю. Думаю, что даже если бы Тамара и была против, на решение Семена Михайловича это никак бы не повлияло.

– Тем более, – продолжает Тамара, – Вадиму уже девятнадцать. И он не ребенок. Я предлагала Семушке, чтобы он купила Вадику квартиру, а Ника могла бы жить со своей матерью!

Какая-то фальшь чувствуется в ее тоне, голосе, словах. Мне кажется, что ее предложения по поводу того, где должны жить его дети, не встретят понимания у Семена Михайловича. И Тамара это прекрасно знает. Но для меня она продолжает играть роль капризной красавицы.

– Он успевает все. Встретиться с Аллой, хотя видит Бог, ей это не нужно. Поговорить с Вадимом, посидеть с Никой. И только моя очередь наступает в последнюю очередь, – Тамара понимает, что фраза получилась не слишком красивой и быстро добавляет, – До меня ему нет никакого дела.

Возможно, я несправедлива к Тамаре, но мне ее не жаль. Все что она говорит, звучит как-то неестественно. Что я должна отвечать? Опять плести сладкую чушь о том, как он ее любит? Я сомневаюсь, что Тамара сможет оценить Семена Михайловича, который сумел преуспеть в жизни и сохранить нормальные отношения со своей бывшей семьей. Я понимаю, что Тамаре не нравится его решение о том, что дети будут жить с ним. Ей гораздо лучше было, когда Ника и Вадим жили со своей матерью. Но теперь – и Тамара об этом знает – Алла уезжает во Францию – «Зачем ей Франция, этой старухе?», а «детишки» будут жить с папой.

Тамара еще раз всхлипывает и закуривает очередную сигарету.

– Они меня все ненавидят, – повторяет она уже более спокойно.

– Ну что вы, – говорю я, – просто к этому нужно привыкнуть, – у него есть семья и с этим ничего не поделаешь.

– Его семья – это я, – убеждает меня Тамара, и я понимаю, что мне лучше вообще помалкивать. Иначе, разговорам не будет конца, – Я же не против того, чтобы он общался с детьми…

За окном кухни догорает теплый осенний день. Я вытираю стол и прощаюсь с Тамарой. Она смотрит на меня, как на человека, не способного понять всех ее переживаний. Но я – сама нейтральность. Тамара вздыхает и уходит. Листья продолжают падать, беззвучно опускаясь на чуть согретую осенним солнышком землю. Мне нравится тишина вокруг.

2

Я прислушиваюсь к себе… Не могу отделаться от чувства, что сделала шаг назад. Все-таки советское воспитание сделало свое дело – сфера обслуживания это сфера обслуживания. Хотя, по сути дела, чем отличается работа домработницы от работы, например, переводчика? В некотором роде, моя работа даже более творческая. Но все равно… Что-то давит. Ощущение того, что это явление временное, не проходит. Наверное, я никогда не пойму, как можно быть домработницей всю жизнь…

Я прихожу к Сереже. Это мой старый друг. Увлечение психологией привело к тому, что он оказался в полном андеграунде – работает сторожем, а в свободное от работы время проводит свои эксперименты. Когда я прихожу к нему, он заставляет меня пройти через «энергетическую рамку» – сооружение, напоминающее турникет в аэропорту, через который проходят пассажиры и который звенит по поводу и без повода.

Я не бросаю дружить с Сережей, хотя воспринимать его измышления с каждым разом становится вся тягостнее. Прежде чем устроиться на работу к Семену Михайловичу, я зашла к нему и получила ответ:

– Сегодня ты состоишь из 28 процентов злости, 40 процентов растерянности и 32 процентов протеста.

Обычно, после того, как человек проходит ч6ерез его энергетическую рамку, Сережа бросается к своему компьютеру. Никому кроме него не разрешается заглядывать в экран. Т. е. каждый должен воспринимать его слова на веру и не сомневаться.

Иногда он заставляет постоять в рамке подольше. И тогда можно услышать его беспорядочное бормотание:

– Убрать сомнения… Прибавить уверенности в себе… Вычеркнуть напрочь предрассудки…

Нужно сказать, что у большинства бывших сережиных друзей его увлечение вызывает улыбку или раздражение. Да и друзей у него не так уж много.

Сережа обижается.

Я скрываю улыбку и, поэтому удостаиваюсь чести быть оцененной по всем статьям.

Неделю назад у меня было 12 процентов радости и 12 процентов отчаяния. На мой вопрос, как так может быть, Сереже не задумывается долго:

– Так бывает всегда. Радость не может быть безграничной. Человек, состоящий из одной радости – это не живой человек. У тебя такого, думаю, просто не может быть.