Метатрон

скачать книгу бесплатно

Метатрон
Виктория Сурина

Синеглазая бедуинка подбирает в сирийской пустыне солдата в форме армии Израиля. Он сильно обгорел на солнце, получил тепловой удар и, конечно, ничего не помнит, даже собственного имени. Теперь им предстоит узнать правду друг о друге, а заодно спасти и сохранить голову Иоанна Крестителя, с которой они связаны больше, чем думают… За 2000 лет до указанных событий в Римской провинции Иудея разворачивается история величайшего из ангелов Божьих – Метатрона. Сделанный им выбор между смертной женщиной и божественным долгом раз и навсегда переворачивает историю человечества… Эти истории обязательно пересекутся, но лишь тогда, когда время придет. Содержит нецензурную брань.

Виктория Сурина

Метатрон

Острые, раскаленные добела лучи царапают лицо. Скребут рубашку, проскальзывают лезвиями за воротник.

Хочется сбежать, спрятаться от них. Хотя бы закопаться в песок. Упасть и зарыться, вгрызаясь зубами и ногтями. Ведь там, подо всем, обязательно есть нечто темное, прохладное и влажное. Земля? Глина? Или все тот же песок?

Но падать нельзя. Это ловушка. Шуршащие, шепчущиеся барханы только того и ждут. Упадешь – затянут, засосут и перемелют в порошок. Сотрут кожу, мясо, кости…

А вы как думали, откуда эти мириады песчинок? Это скелеты тех, кто не встал. Все пустыни, как горы крематорного пепла – когда-то бегали, дышали и хотели жить. А теперь все, что могут – шуршать и перешептываться.

Это не похоже на гул моря, это похоже на голодное змеиное шипение. Такое громкое в тишине, что глохнешь. И ветра нет, о, если бы был ветер! Нет, это они сами по себе. Оседая, мешаясь, поднимаясь и сползая под собственным весом.

Ты затыкаешь уши и все равно слышишь, как они шипят и шуршат, и просят тебя сдаться, отдаться им. Ведь все закончится…

Но ты делаешь вид, что тебе все равно, и идешь дальше. В тяжелых армейских ботинках хлюпает. Они насквозь промокли от пота. Каждый шаг дается с трудом – ноги вязнут. Это барханы тянут к тебе песчаные ручки, хватают за щиколотки. Останься-останься!

Хочется плакать, от боли, бессилия, безысходности. Плакать по-детски, уткнувшись в ладони руками и звать маму. Но слез нет, воды нет. Последняя осталась хлюпать в ботинках, но и та скоро иссохнет.

При мысли о воде, от жажды сводит зубы. Но чтобы попить – нужно открыть рот. А губы давно спеклись, вросли в друг дружку, и даже легкое движение – пронзает болью все тело. Измученное, истощенное тело. Двадцать процентов того, что без воды.

Дышишь только носом. Дышишь и чувствуешь, как пыль и песок заполняют легкие. Есть ли в этом песке кислород? Хоть капельку.

У барханов отличный план. Если они не могут засыпать тебя снаружи – они засыплют тебя изнутри. Сначала забьют до отказа легкие, потом бронхи, потом трахею, потом закрытый рот, носовые проходы, пазухи и сами ноздри. И вот, ты уже песочный человечек. Барханы снова победили…

Есть ли хоть шанс, хоть крошечный, выиграть эту гребанную битву?

Я иду, едва переставляя ноги. Хотя давно уже не помню куда лежит мой путь, и что ждет меня в его конце.

Глаза разъело потом, руки покрылись волдырями, мозг разогрелся и стал похож на суп. Осталась только воля. Где-то глубоко внутри. Наверное, там для нее есть отдельный холодильник. Последнее прибежище, спасательный круг. Когда ничего уже не работает, когда потерян смысл, когда потерян человеческий облик – ты как животное продолжаешь жить.

Жить, чтобы идти вперед. Или идти вперед, чтобы жить?

Как будто у меня есть выбор и шанс. Как будто у меня его нет…

Где-то обязательно должен быть выход. Возможно, где-то здесь – в стене раскрашенного неба.

***

Я давно заметил ее. Она стояла в длинной очереди страждущих, что жаждали принять очищение из моих рук. Она стояла, кутаясь в лазурную паллу, будто задувал прохладный ночной ветер, а не палило полуденное солнце. Я видел только эту лазурную паллу и бормотал слова молитвы бездумно, бездушно, не пропуская через себя тех, что были в очереди перед ней. Мое искушение сжигало меня изнутри, и я не мог ему противиться. Я не знал, как это делать…

– Я пришла, чтобы ты омыл меня в водах Ярдена и смыл все грехи, мною содеянные, – сказала она положенное, опустившись на колени.

Я зачерпнул горсть воды и занес ее над головой искусительницы. Искрящиеся струи потекли на медные пряди волос, и они заблистали на солнце, споря с ним своим сиянием. Я прошептал слова завета, и она поднялась.

– Я хочу спросить тебя о многом, Странник… – заглянули в меня зеленые глаза.

– Здесь много людей, госпожа… – только она и Б-г звали меня Странником, неужели Он говорил с ней?

– Я не тороплюсь, – искусительница мягко улыбнулась, словно перед ней был новорожденный младенец, а не взрослый мужчина.

Люди шли нескончаемым потоком, а я что-то бормотал над ними, не в силах отвести взгляд от растворяющегося в знойном мареве девичьего образа. Меня бросало то в жар, то в холод, и сознание мутилось. Неясная тревога накатывала удушающей волной, я не чувствовал ни ног, ни рук. Только что-то внутри меня все еще молило Господа о спасении из последних сил. Тщетно, сколько бы молитв не было бы произнесено – эта чаша не минует меня.

Медноволосая дева смиренно дождалась, пока вереница страждущих иссякнет, и последний грешник очистится. Она припала губами к моему рубищу – и вспыхнул огонь, что едва тлел… Я горел, снедаемый ею, будто неведомой болезнью. Один Господь знал, как хотелось мне сдаться и пойти по ее следам!

– Зачем ты здесь, Странник? – прошептала она, и шепот этот был похож на трепет розовых лепестков на ветру.

– Я пришел, чтобы указать вам машиаха…

– Но люди говорят, что ты машиах, – она не задавала вопросы – она пытала меня. Пытала с нескрываемым удовольствием, зная, какую силу имеет, и пробуя ее. Так щенок покусывает руку хозяина или хвост суки, обещая впиться в горло врагу, когда подрастет.

– Люди не знают, что говорят, госпожа, – я не смел поднять глаз и смотрел на воду, омывающую ноги. Но я знал, что мое искушение коварно улыбается, как древнее дикое божество, которое мне не победить.

– Почему ты называешь меня госпожой?

– Я видел твой золотой браслет, госпожа.

Медноволосая дева смущенно поправила паллу, чтобы прикрыть узкое запястье, обвитое золотой змеей с изумрудным глазом. Она раскраснелась и потупила взор, словно ее застали за недозволенным. На мгновение почудилось, что передо мной обычная женщина, а не проклятие небес. Но ее глаза вспыхнули колдовским огнем, и мираж исчез, растворившись в раскаленном воздухе Палестины.

– Я могу прийти сюда снова? – спросила медноволосая.

– Ты вольна делать все, что тебе вздумается, госпожа.

– Ты хочешь этого, Странник?

Я поднял голову, и зеленые глаза впились в меня, будто тысячи растревоженных пчел. Что-то невыносимо горячее разлилось внутри, и губы пересохли, лишив меня дара речи. Она вновь улыбнулась, увидев мой стыд. Она была довольна. Моя искусительница, мое божественное проклятье!

– Я приду сюда снова, Странник.

***

В начале была боль. И кроме боли не было ничего.

Она не отступала, не уходила. Она изнуряюще жгла и пекла, не останавливаясь, не снижая накала. Наверное, это ад. Я уже умер, и черти варят меня в смоле. Передышки не предвидится.

Я попробовал открыть глаза, но веки не поддавались. Я мог видеть только их обратную сторону и разбегающиеся колечки света.

Наверное, это все же не смерть… Уж точно не ад, там бы мне не закрыли глаза. Или закрыли? Их же закрывают, когда умираешь? И все слепые. И в раю, и в аду. В аду-то уж точно, чтобы ощущения были ярче, а существование – страшнее.

Но пахло здесь не серой. Обоняние, сумевшее пробиться сквозь жар и боль, учуяло запах. Запах спекшейся крови, освежеванного мяса и почему-то – кислой овечьей шерсти. Так кисло пахнет в мечетях – так пахнут мягкие персидские ковры, истоптанные тысячами босых ног.

Я попробовал пошевелиться, но тело не слушалось, а каждое движение лица, даже дыхание, было настоящей мукой – кожу разрывало, словно тонкий пергамент.

Паника удушливой волной подкатила к горлу, по спине пробежал холодок липкого пота, в висках застучало. Я понял, что слышу только стук собственного сердца и кровь, спешащую по жилам.

Закричать. Закричать, чтобы оттолкнуться хотя бы от собственного крика, чтобы осознать себя в пространстве. Но нет, не в этот раз…

Губы спеклись, вросли друг в друга, как бинт врастает в рану. Попытка раскрыть рот провалилась, и я смог только замычать. Так тихо и невнятно, что и сам не был уверен – мои ли это звуки и существуют ли они вообще.

Я был заперт в собственном теле. Мое сознание билось в застенках, не находя выхода. Может, это кома? Господи, пожалуйста, дай мне выбраться! Дай. Мне. Вырваться.

Собрав все силы и всю волю, что еще оставались, я разорвал спекшиеся губы, и закричал. Но услышал только слабый, хриплый стон.

Пересохший рот окропился кровью, ее солоноватый вкус был живым. Я был живым. И, узнав ответ на главный вопрос, ватный, больной мозг подкинул еще один. Еще два. Где ты? Кто ты?

Как только что проснувшийся, я теперь пытался обрести себя. Очнуться в собственной постели, в чужой постели, в какой-нибудь постели…

В голове должны были пролетать картинки с местами, где я жил. Но они не пролетали. Вместо них чернела все та же пустота обратной стороны век.

Но вдруг, что-то на мгновение блеснуло. Как будто случайный лучик солнца заглянул в мою могилу. И я услышал мягкий шорох. Тут, и правда, был ковер, и некто шел по нему. Шел, чтобы остановиться рядом со мной.

Тонко зазвенела металлическая посуда, ее, наверное, поставили на пол. В воздухе разлился нежный, сладковатый восточный аромат. Какие-то цветы. Жасмин? Роза?

Пришедший затянул вполголоса заунывную, увлекающую в транс мелодию, и моих век коснулась теплая, влажная, ароматная ткань.

Похоже глаза загноились, и ресницы плотно склеились засохшим гноем. А теперь влага его растопила, и я наконец прозрел.

Смотреть было больно, хотя кроме темноты и смотреть было не на что. Только под глазами светлела маленькая тонкая рука и белела холщовая тряпочка, мягко касавшаяся моего лица. Тряпочка успокаивала и утешала. Терзавшая тело боль становилась глуше, как будто откатываясь куда-то вглубь, прячась, укутываясь, забываясь.

Я засыпал, обретая покой. Сознание уже не казалось заточенным. Ему становилось хорошо и уютно внутри истерзанной, измученной плоти. Плоти только требовалась передышка, отдых, чтобы восстановиться и снова заработать, как раньше… Надо было дать ей эту возможность.

Прежде, чем провалиться в сон, сквозь смыкающиеся веки я успел заметить женщину. Женщину в белом платке, склонившуюся надо мной.

У нее были синие глаза. Большие синие глаза.

***

Габриэль мягко опустился на землю и глубоко вдохнул пряный и терпкий ночной воздух. Похолодать еще не успело, но звезды уже высыпали на чистый и ясный небосклон. Габриэль любил бывать на земле и даже немного завидовал брату, которому выпала честь прожить здесь целую жизнь, жизнь человека.

– Братец, твой земной путь окончен! Можешь собираться домой! – ответа не последовало. Темная, сгорбленная спина, едва проступавшая сквозь ночную мглу, осталась безучастной к таким новостям. Габриэль смутился, но продолжил, – Завтра к тебе придет машиах, ты укажешь на него людям, передашь ему учеников и будешь свободен!

И снова тишина. Габриэлю даже пришла шальная мысль, а не умер ли брат? Возможно, ли это при теперешнем его состоянии? Он подошел к нему и аккуратно положил руку на острое, отощавшее плечо.

– А что потом? – брат повернулся к Габриэлю, и тот невольно отшатнулся. На него смотрела страшная восковая маска, кости, едва обтянутые кожей, и большие, впалые черные глаза, нервно поблескивающие при свете звезд.

– Эм… Потом… Потом тебе нужно будет умереть, как человеку, естественно. Мы что-нибудь придумаем, ты же знаешь.

– Она меня убьет? Да? Вы же специально так придумали? Она приходит ко мне каждый день. Каждый день, брат. То стоит в толпе, то подходит с вопросами, то твердит как заведенная: «Ты машиах, ты! Стань машиахом!» А я ничего не слышу, я вижу только тонкую смуглую кожу с голубоватыми прожилками, маленькую острую грудь и узкие мальчишечьи бедра, покачивающиеся на каждый шаг… Что со мной происходит? Зачем вам это? – он вдруг схватил руку Габриэля, вцепившись в нее колючими, костлявыми пальцами. Малах даже почувствовал боль и прикусил губу – воплощаться на Земле было естественно, но не всегда приятно. Уж лучше бы он явился брату дуновением ветерка.

– Братец, ты же знаешь, что раньше ангелы могли бывать на земле по своей воле и жить с земными женщинами, но Господа это не устроило, и он сделал нас бесплотными духами. Теперь мы спускаемся лишь по его указам, и только здесь обретаем телесный образ или какой иной. Тебя, как великого священника, великого князя и вождя небесных ратей Б-г направил сюда с важнейшей из миссий. Для этого ты принял человеческое обличье, а, значит, и все, что оно влечет за собой – свободную волю и право выбора. Посылая тебе женщину, Б-г дает тебе другой путь. Выбери правильный, вот и все, – Габриэль чувствовал, что сам не верит в то, что говорит. Это были заученные фразы, которые знал каждый малах. Фразы, которые вряд ли могли помочь метущемуся Йоханану.

Состояние брата пугало Габриэля. Да, Б-г дал своему Первосвященнику тяжелое послушание. Но разве мог он, высший из малахов не справиться с ним? А Йоханан, очевидно, не справлялся, он был потерян и истощен. И никто не сказал Габриэлю, что ему делать в этом случае, как помочь брату выкарабкаться и снова обрести почву под ногами. Вот и приходилось повторять банальные истины, не имея ничего другого под рукой.

– А что будет, если я пойду с ней, а не с Б-гом?

– Для мира ничего не изменится. Машиах все равно придет. Не завтра, так послезавтра. Не здесь, так в другом месте. Кто-то займет твое место подле трона Господа. Все пойдет своим чередом, другим, но тоже своим.

– Что ждет меня?

– Не знаю… Жизнь, обычная человеческая жизнь. Со смертью и разложением в конце. И вряд ли она будет праведной и счастливой, с такой-то женщиной и с таким-то грехопадением. И, конечно, туда, – Габриэль ткнул пальцем в черную сияющую бездну, распростертую над их головами, – ты больше не вернешься. Справишься? – он не хотел пугать брата, но что еще он мог ему ответить? Это Йоханану дали человечность, как послушание и благословение, а ему, никогда не приходилось быть кем-то еще, кроме как безвольным посланцем Г-да. Он не понимал, что твориться в голове у брата, и не мог понять. Всемогущий малах был бессилен перед человеческим естеством.

«Как можно променять Царство небесное на земную женщину? Разве это стоит того? Может, другой наш братец приложил руку к помешательству Йоханана?» – Габриэль отчаянно пытался найти ответы, он чувствовал, что первый из малахов готов сдаться и свернуть не туда. А что может быть страшнее?

– Человеческие страсти обходятся дорого, посмотри на себя! Не здесь твое место, – Габриэль пытался воззвать к разуму Йоханана. Где-то глубоко внутри он не верил ни в побег брата, ни в то, что реальная свобода выбора существует. Но то, что представало перед его глазами теперь, говорило об обратном.

Цепкая братская хватка ослабла, и Габриэль смог выпростать свою руку. На ней остались глубокие вмятины от ногтей и сине-багровые кровоподтеки. Как хорошо, что все это ненадолго. Нет, завидовать земной жизни не стоит. Лучше подсматривать за ней в замочную скважину и иногда спускаться, чтобы подышать и почувствовать. Этого более, чем достаточно.

– Ты что-то решил?

– У меня еще есть время подумать, – брат снова отвернулся от Габриэля, но что-то в его облике ожившего отчаяния изменилось. Что-то едва уловимое и совсем человеческое…

***

Меня бросало то в жар, то в холод. Я то просыпался, то вновь проваливался в тупую бездну болезненного сна. Это был калейдоскоп пробуждений – россыпь фрагментов, которые никак не хотели собираться в единый паззл.

Блеск длинных медных сережек, колкое касание грубого бинта, кислый вкус питья, которое мне давали на губке, будто Христу…

Не знаю сколько прошло времени, но постепенно пробуждения становились длиннее, боль тише. Осторожно, поскрипывая, включался в работу мозг.

Я был жив и нездоров. Ощупать себя я не мог – кисти рук кто-то тщательно забинтовал, приходилось опираться на ощущения. Конечности шевелились, голова тоже, я мог поворачиваться с боку на бок – значит, обошлось без переломов. Без серьезных переломов.

Я подхватил какую-то инфекцию? Когда и где? Зачем тогда бинты? Лицо, кажется, тоже было перевязано…

Ответы находились постепенно. Что-то вспоминалось, о чем-то я только догадывался. Мозг очень неохотно делился информацией. Он работал, как полетевший жесткий диск – из него можно было что-то выковырять, но только с программой восстановления. И я восстанавливал битые байты, один за другим, как мог и как умел.

Я лежал в пещере. То ли вырубленной в скале, то ли естественной. Но довольно глубокой и просторной. Здесь всегда было прохладно и влажно. И темно. Свет снаружи проникал только иногда, когда ветер или неаккуратность входившего создавали щель между двумя коврами, занавешивавшими вход.

Перед коврами смолили, отбрасывая страшные тени, масляные лампы. Слабое, мягкое сияние давала и лампадка, стоявшая в дальнем углу. Там было что-то вроде домашнего алтаря или михраба.

Овечий запах мечети, так поразивший меня, шел от ковров. Дорогих, натуральных ковров. Они не только заменяли дверь, но и лежали на полу, висели на стенах, вместо обоев, и даже застилали потолок.

То тут, то там ковры покрывали темные влажные пятна. По одной стене даже стекал ручеек. Воды в пещере хватало, чистой и пресной.

Посмотрев на капли, которыми потела пещера, я почувствовал сухость во рту. Почувствовал, и сам себя одернул: «Не так уж тебе и хочется пить! Вот тогда пить хотелось по-настоящему!»

Тогда – это когда?

Калейдоскоп на этот раз сдался и услужливо подсунул мне недостающий пазлик. Я увидел, как иду по барханам, один. На мне запыленная военная форма и берцы. А кругом, насколько хватает глаз – только раскаленное небо и раскаленный песок…

Похоже меня настиг удар, тепловой или солнечный, или оба разом. Кисти рук и лицо не были закрыты одеждой, а потому обгорели. Пока все логично.

От перегрева и обезвоживания я потерял сознание, а синеглазая женщина подобрала меня и притащила сюда, в пещеру. Настоящее чудо. Если учесть, что кроме нее я никого не видел, а значит, она справилась самостоятельно с крепким мужиком в отключке. Впрочем, таскали же медсестры раненых в войну, еще и под пулями…

Хотя, может, и тут стреляют? Местность, которую я вспомнил, и обстановка пещеры, намекали, что я где-то на Большом Ближнем. Может, в Северной Африке. У женщины, которая меня спасла, было очень странное одеяние. Домотканый серо-белый балахон, скорее мужской, чем женский, и хитро повязанный тюрбан из той же ткани. Бедуинка? Берберка? Или из племени туарегов? Но они, кажется, не так одеваются…