В тихом омуте…
скачать книгу бесплатно
– Тебя же выпустили, – поймала я его и наконец-то перевела дух: все неправда, неправда, неправда!
– Они свернули производство, и все. Возле их сраных частных владений какие-то людишки шарашиться стали, и на рожах у них было написано, что – Интерпол.
– Так прямо и было написано?
– Нет… Это я потом вроде как узнал. Они всех убили, на всякий случай, для проформы. И львовского волчару тоже – туда ему и дорога, гаду, он Юленьку больше всех мучил… А меня один из охранников вывел, еще до того, как резня началась, грек, отличный парень, забыл, как зовут. Я его морфием снабжал, у него мать от рака умирала, а потом еще оказалось, что старший брат в Москве учился… Я у него пересидел, не знаю сколько, их допрашивали – всех, кто охранял, – люди из Интерпола, но они-то ничего не знали, на виллу их не пускали, жили рядом, в маленьком доме, и звукоизоляция была… Этот грек, забыл, как зовут, он меня в Румынию отправил, а там из Констанцы в Одессу… Но они все равно меня достанут, я один все знаю… Я один! Они меня найдут и убьют…
– Ну пока не нашли – идем спать. Утро вечера мудренее.
– Ни хера не мудренее, в том-то вся и печаль. А если не найдут… Нет, найдут, они ловкие ребята! Я и сам скоро сдохну… Скоро сдохну, я чувствую… Мне кайф нужен, хотя бы два раза в сутки, тогда я продержусь… Хотя бы два раза… Всего лишь два раза, Мышь…
– Вставай, ты замерзнешь здесь, голый, на полу…
– Хорошо, хорошо… Но ты тоже иди со мной. Не оставляй меня, ладно? Я к тебе приехал, у меня больше никого нет, а сам я быть не могу, не могу… – Он снова затрясся.
– Ну успокойся! Я здесь, я никуда не делась. Завтра приедет один человек. И мы решим, что делать.
– Какой на фиг человек? Только ты и я, ты и я!..
– Хорошо, пусть ты и я.
– У тебя есть деньги?
– Если тебе нужно купить наркотик – я не знаю, где его достать, я правда не знаю…
– Я знаю, но дело не в этом. Нужны баксы – все, что есть. У тебя ведь есть, да? Мы уедем завтра. Сначала куда-нибудь на восток, за Урал, подальше… Потом – на Чукотку, оттуда можно свалить в Штаты через Аляску или остаться в Канаде. Конечно, остаться в Канаде, там леса, территория зашибись. Хочу подохнуть где-нибудь в приличном месте.
– Никуда я не поеду. И тебя не пущу. Тебя лечить надо, друг мой Нимотси, вот бы Иван на тебя посмотрел…
Он снова ударил меня, очень уж легко у него это получалось.
– Дура! Тебя все равно достанут, даже наверняка – если не те, то эти.
– Господи, я-то тут при чем? Писала сценарии на заказ, и все.
– Ага, а потом по этим сценариям людей пачками на тот свет отправляли. Целку-то из себя не надо строить, не в яслях «Теремок». Ты что, сможешь доказать, что ничего не знала?
– Кому доказывать? Интерполу из твоего больного воображения? И вообще, – я страшно устала, я хотела спать, – если ты так трясся за свою шкуру, то почему не остался в просвещенной Европе, не пошел, подняв лапки, в какую-нибудь полицию?
– И что бы я сказал? Их убивали, а я смотрел? Смотрел и не жужжал?
– Ну тогда просто натурализовался в какой-нибудь Голландии под личиной грека-киприота. Там наркотики легализованы, так что вообще никаких проблем, их даже бесплатно выдают, чтобы раньше времени не загнулись такие конченые типы, как ты.
– Конченый тип, конечно… Европа маленькая, вся на ладони, просматривается, как только что отремонтированная кухня без мебели… Там не спрятаться. – Он страдал манией преследования. Ясно: целый букет психических заболеваний, бедный мой Нимотси, представляю, как бы цинично смеялся Иван. Для Веньки это был бы только повод для сюжета, не самого лучшего – маленькая предательница…
– Тогда почему Канада? Отправляйся в Колумбию куда-нибудь, поближе к джунглям и Медельинскому картелю, милое дело.
– Не добраться… Я не доберусь, сдохну. Мне всего ничего осталось.
Мне надоело слушать его бред.
– Ну если тебе всего ничего осталось – тогда пусть эти твои «они» найдут тебя, и никакой трагедии, какая разница – месяцем раньше, месяцем позже.
– Не хочу умирать, не хочу, – заскулил он.
– Что ж ты так цепляешься за жизнь, если не можешь жить? – Я наконец-то оторвалась от Нимотси и вышла из кухни, насквозь пропитанная его бредовым отчаянием.
– Я не хочу умирать, потому что там будут они, – бросил мне в спину Нимотси трезвым спокойным голосом. – Там, куда все попадают после смерти. Там будут они, все, кого убили. И мне нечего будет сказать им. Нечего. И вот этого я боюсь больше всего…
Он пришел в комнату, голый и тихий, лег рядом со мной, прижался ко мне, как ребенок, – так крепко, так отчаянно крепко, что я чуть не заплакала.
И почувствовала, что напряжение вдруг отпустило его наконец-то; и, как бабочка из куколки, вылупился тот, прежний Нимотси, который целовал меня в аэропорту и которого я никогда не забывала.
– Все хорошо, все хорошо, – шептала я ему.
– Только ты не засыпай, пока я не засну. Я устал быть один, я все время был один, а теперь больше не хочу, не хочу.
В конце концов он уснул, а я еще долго рассматривала его изможденное лицо в свете начинающегося утра.
– Пожалуйста, я прошу, пожалуйста, – бессвязно шептал он во сне, а я клала руку ему на губы, на прохладный восковой лоб – «все хорошо, все хорошо»…
…Я проснулась с тяжелой головой – и сразу вспомнила кошмар предыдущей ночи. Слава богу, сегодня приезжает Венька – на часах было девять. Значит, скоро она появится, если не вздумает прилететь самолетом, ей всегда нравились самолеты.
Ей всегда нравились самолеты, я всегда была без ума от порядка, но сейчас в комнате все было перерыто: вещи, книги, рукописи были смешаны в диких пропорциях, как коктейли сумасшедшего бармена, всю жизнь проработавшего на киношную гонконговскую мафию.
…А все, что осталось от моего друга Нимотси, умиротворенно сидело на кухне и лакало кофе из жестяной коробки чая. Весь чай – господи ты боже мой, «Выбор императора», бешеные деньги за сто грамм! – был высыпан на пол. А на плите, в кастрюле, булькали ингредиенты для кайфа.
– Приветик! – бодро сказал Нимотси. – Кофе хочешь?
Я молчала.
– А кайфу? – Он явно издевался, каждую секунду не прощая мне своей ночной сумасшедшей слабости. – Скоро поспеет.
– Что за разгром ты учинил?
– Паршивая у тебя квартира. Такую и бросать не жалко.
– Я не собираюсь ее бросать.
– Ты, видно, ничего не поняла из вчерашнего.
Кошмар продолжался. Я села против Нимотси и отпила остывший невкусный кофе из его жестянки.
– Что ты искал?
– Бабки.
– Нашел?
– Сама знаешь, что не нашел. Так, мелочевка, на две дозы от силы. Здорово ты их прячешь, где только?
– Я прячу их в банке.
– Банку я что-то не приметил.
– В сберегательном банке.
– Идиотка! Кто же их там держит в этой гребаной стране?
– Я.
– И много?
– На гроб из красного дерева хватит. Тебя тоже упакую в последний путь, не сомневайся. Благо, недолго ждать осталось. – Нимотси стал раздражать меня.
Он с ненавистью посмотрел на меня.
– Придется тебе все снять. Мы уезжаем.
Я грохнула жестянку с кофе об пол, никакого эффекта, жалкое подобие ночной, почти трагической, сцены с битьем посуды.
– Ты уезжай, если хочешь – хоть в Канаду, хоть на Острова Зеленого Мыса… Дам тебе отступного – и попутного ветра в горбатую спину.
– Это мило. И плевать, что столько лет из одного корыта дерьмо хлебали и в одной кроватке спали, тщедушными тельцами прижавшись. Нехорошо выходит, а? Ты, моралистка!
Бедный мой Нимотси, спасавший меня от тоски по Ивану, лежавший с ботинками на диване в квартире на «Автозаводской», отчаянно поцеловавший меня в аэропорту – мне стало нестерпимо стыдно за непроходящее глухое раздражение к нему.
– Я никуда не поеду, – мягко сказала я, – у меня здесь все: жизнь, куча работы, счета за телефон… У меня обязательства перед людьми, которых я люблю. И которые любят меня…
– Что ты говоришь? «Которые любят тебя…» Сейчас с двух раз угадаю, кто это любит тебя! Какая-нибудь дешевая провинциальная срань с юрким пенисом, альфонсишко, который сосет из тебя бабки на галстуки и любовниц… И играет на тебе, как Ростропович на виолончели.
– Заткнись!
– Что, правда, правдочка и маленькая правда глаза колют?
– Пошел вон из моей квартиры!
– Не на порно ли денюжки ты ее прикупила?
Я больше не могла оставаться с ним в одном пространстве – еще пять минут, и мы разругаемся в хлам, я этого не хотела, я действительно была моралисткой, куцей моралисткой.
Я ушла в комнату, начала бесцельно собирать вещи, разбросанные Нимотси.
– Ну что?! – заорал он из кухни. – Ширяться будем?
– Пошел ты! – заорала я в ответ.
– Как знаешь. А то бы на пару отъехали.
В прихожей зазвонил телефон.
– Не бери трубку! – страшно закричал Нимотси.
– Не сходи с ума, – холодно ответила я; это Венька, конечно же, ну, слава богу, теперь-то мы быстро разрешим все проблемы…
На том конце трубки молчали.
– Перезвони, – я дунула, послушала – молчание, – перезвони, тебя не слышно.
Нимотси стоял на пороге кухни, белый как мел.
– Кто это? Кто это звонил?
– Конь в пальто! Сорвалось – вот и все.
Я быстро набрала Венькин номер – короткие гудки.
Нимотси заметался по квартире, многосерийная эпопея продолжилась.
– Это они… Они меня вычислили… Нужно сваливать отсюда… Вот блин, даже одеться не во что! Что у тебя за хахель – из труппы лилипутов, что ли?.. Ну, ты и сука, лишила меня кожного покрова!
– Что ты несешь?!
– Какого ляда нужно было шмотки мои стирать, кто тебя просил? В чем теперь ноги делать?! И рюкзак порвался, вот черт! – Он схватил свою записную книжку, потрепанные карты, огрызок карандаша.
– Да… – я меланхолично наблюдала за ним, – не всех дурных война забрала. Успокойся ты… Я тебе «паркер» подарю.
– Плевал я на твой «паркер». Ты даже не знаешь, что у меня тут… Что у меня тут снято!..
Он все еще носился по квартире со своим богатством, когда зазвонил телефон.
На этот раз это действительно была Венька.
– Эй! Ты жива еще, моя старушка?
– Привет! Тут сорвалось…
– Ничего не сорвалось, – в Венькином голосе сквозило скрытое торжество: так было всегда, когда она складывала заказы к моим ногам – так такса виляет хвостом, ожидая от хозяина похвалы за пойманную лисицу, – ничего не сорвалось! Наоборот. Этот респектабельный лох из Горного был в восторге от наших идей… Рожа, правда, вегетарианская, волосики зализанные, как у трактирного полового, но… В общем и целом… Что такое «триллер», не знает, но, когда я объяснила, возрадовался и попросил что-то зубодробительное на банковскую тему. У него приятель – банкир, он-то, самоубийца, и выкладывает деньги. Я подписала все бумажки, аванс получим в конце недели. Ты рада?
– Рада, – соврала я. Больше всего меня сейчас беспокоила проблема свалившегося на голову Нимотси. Решить ее одна я была не в силах, безвольное, бесхребетное существо. – Ты приедешь?
– Куда я денусь? Надо же это отметить. Форма одежды номер пять и выпивка за счет заведения. Буду через два часа. Кстати, расскажу тебе одну забавную вещь – ты умрешь! Я ведь хотела лететь самолетом, никогда еще не летела из Питера в Москву самолетом… Так вот, меня завернули. Сказали, что паспорт – не мой, вообще другое лицо, и выгляжу намного старше, – она помолчала, – лет на двадцать шесть. Вот видишь…
– Лучше бы я выглядела на девятнадцать, – я все еще боялась этой полной идентификации, но уже смирилась с ней.
– Мы подумаем об этом, – весело пообещала Венька. – Так форма одежды номер пять, не забудь.
– Да.
Я повесила трубку.
Нимотси стоял, прислонившись к дверному косяку, и внимательно прислушивался к разговору, скрестив руки на голой груди, – теперь он был в Венькиных джинсах, которые едва доставали ему до середины икры. Но, слава богу, свой архив он куда-то пристроил.
– Что, кто-то к нам припрется?
– Да.
– Надо же было так ошибиться! Значит, с мужиками у нашей фригидной самочки полные кранты, и она запрыгала по девочкам!
– Это не то, что ты думаешь, – мне не хотелось вступать с ним в дискуссию.
Я отправилась в комнату, за формой одежды номер пять – это была моя первая серьезная уступка Венькиному скрытому безумию. Каждый удачно подписанный контракт мы отмечали маленьким фуршетом, приправленным формой номер пять или «рабочей лошадкой»: комбинезон на голое тело, короткая джинсовая жилетка и серебряный браслет в виде чередующихся черепашек разных размеров. Венька сама выбрала одинаковые комбинезоны и одинаковые жилетки в каком-то навороченном магазинчике для стареющих хиппи. В придачу ей сунули кассету «Душа черного Перу» и плохо отпечатанную брошюрку Блаватской. Блаватской мы застелили мусорное ведро, а кассету слушали иногда под текилу. Венька любила текилу.
Нимотси продолжал доставать меня.
– Значица, теперь к бабенке приклеилась, а, Мышь?
Я молча одевалась.
– Знаешь, я часто о тебе думал раньше, когда был человеком, – лицо у Нимотси стало вдруг мягким и старым, и мне захотелось прижать его к себе, – когда был человеком, а не проклятым куском мяса, который ненавидит себя и боится всех остальных… Я даже пытался вспомнить твое лицо – фотографию я потерял, вернее, – она пропала. Нашу фотографию, помнишь? Я пытался вспомнить, но ничего у меня не получилось. Я даже не мог сказать – красивая ты или нет…
– Некрасивая, некрасивая, – я сжала зубы и перебросила через плечо лямку комбинезона, – я некрасивая, стареющая пресная дамочка, которая живет только за счет других людей. Становится ими. Но тобой я не стану, не надейся!
– И не надо, – он сел на пол, снова обхватил голову руками и застонал, – и не надо… Я никому не позволил бы жить в этом аду… Особенно тебе. А потом как-то мне приснился сон, и мне показалось, что он все объяснил… Про сиамского близнеца, про тебя… Как будто вы родились, сросшиеся затылками – того, второго, я не разглядел. Ваши родители испугались и рубанули ножом – прямо по затылкам. И все вышло как нельзя лучше, только в том месте у вас не росли волосы. У тебя – на затылке, а того, второго, я так и не разглядел. И вот теперь ты ищешь…
Это было слишком.
Я выбежала из комнаты, схватила сумку и через три минуты была на улице.
Мне было плохо – так плохо мне не было еще со смерти Ивана. Я любила Нимотси за то, чего он не знал во мне, и ненавидела за то, что знал. Оставаться с ним дальше было невозможно, дома ловить нечего, Венька приедет через два часа, нет, через час сорок минут… Ну что же ты плачешь, Мышь?
Я попыталась взять себя в руки; она приедет, отважная циничная девчонка, спящая сразу с двумя, и надает ему по рогам, и ударит под дых его безумным фантазиям.
А если хоть что-то окажется правдой – хоть что-то из того, о чем бредил Нимотси?..
Я тряхнула головой – к чертям собачьим, в конце концов, у меня есть Венька, а у Веньки есть Фарик, а у Фарика есть концы в милиции и ФСБ. Но сначала его нужно вылечить… Забавно это будет смотреться – усмиренный Нимотси в обществе Веньки, которую он наверняка примет за меня, форма номер пять, молодец девчонка, зацепила все-таки питерского лоха…
«Н-даа… Я ушла только потому, что больше не могла выносить Нимотси с его бреднями, а теперь получается, что в этом есть какая-то скрытая драматургия, что-то вроде милой шутки, розыгрыша – забавно будет посмотреть на Нимотси в компании Веньки, вот и проверим, так ли она похожа на меня, как пытается в этом убедить, моя девочка-хамелеон… Это даже похоже на мистику – как будто у тебя теряется нательный крест накануне Рождества, и все идет наперекосяк…»
Я никогда не теряла нательных крестов, потому что никогда их не носила, я даже не была ни в чем особенно грешна, если не считать машинописное подражание де Саду – у меня бы просто не хватило смелости даже на грех средней руки…
Так или примерно так я думала, сидя в соседней киношке, на льготном сеансе для пенсионеров, вполглаза наблюдая за занюханным американским боевичком: дерьмовое кинцо, вот только главный герой хорош, чертяга, тебе уж точно что-то подобное не обломится!
…На обратном пути я купила бутылку текилы и лимон – и обнаружила, что в моей сумке валяется записная книжка Нимотси и кассета – нашел, куда сунуть, конспиратор дешевый!
Лифт не работал, и, проклиная все на свете, я отправилась пешком на свой девятый этаж.
…Дверь в квартиру оказалась незапертой, из-за нее страшно хрипел хулиганствующий Том Вейтс – надо же, врубили на полную катушку, сволочи! Я тихонько толкнула дверь и вошла, то-то смеху будет, если Нимотси догадается поцеловать Веньку так же, как меня в аэропорту.
На кухне стояла начатая бутылка венгерского вермута, моего любимого – я никогда не отличалась изысканным вкусом: значит, Венька уже пришла.
Я отпила прямо из горлышка и, как была, с бутылкой в руках, направилась к плотно прикрытой двери в комнату.
За ней было тихо – кроме хрипящего Тома Вейтса, – никаких звуков. Я уже была готова толкнуть ее – а вот и я, голубчики, познакомились? – когда за ней раздался отчетливый звук разбивающегося оконного стекла. Он был таким резким и неправдоподобным, что его вполне можно к финалу песни: Том Вейтс любит такие штуки – женский голос, скрип тормозов за витриной дешевенького кафе, журчание виски, обязательно проливающегося на замызганный пластиковый стол в финале; но ужас положения состоял в том, что ничего такого в этой песне не было.
У меня вдруг подломились колени: мои детки в клетке поссорились и вынесли оконное стекло… обколовшийся Нимотси не удержался на подоконнике, как пьяный Иван семь лет назад… Венька запустила в него колонкой от музыкального центра (стулом, ботинком, футляром от машинки)… Происходило что-то неправильное, и, прежде чем я это поняла, раздался сдавленный, исполненный отчаяния крик.
И наступила тишина – кассета кончилась.
– Сваливаем, – сказал кто-то за дверью: это был чужой, грубый голос, никогда прежде не звучавший в моей жизни, – сваливаем по-быстрому.
Этот голос напрочь менял сюжет.
Всего лишь на несколько секунд я опередила тени, мелькнувшие за дверным матовым стеклом, – и оказалась в нише, где висели зимние вещи, пыльные и забытые до зимы. Я спряталась в них вместе с бутылкой вермута – несчастная, дрожащая от страха Мышь. Плохо соображая, что делаю, я натянула на себя твидовое пальто (господи, как мне нравилось это пальто, на три размера большее, купленное только для того, чтобы шляться в нем по дешевым кафешкам поздней осенью и записывать подслушанные фразы остро отточенным карандашом в стиле Хемингуэя), и оно тут же предало меня – оборвалось с вешалки с громким, заполнившим всю квартиру треском.
Я сидела ни жива ни мертва, похороненная под тяжелым твидом, и сквозь щелку видела измененную до неузнаваемости моим животным ужасом часть коридора. Свет стал нестерпимо ярким – значит, кто-то – он или они – открыл дверь и сейчас будет в коридоре, на расстоянии вытянутой руки, на расстоянии задержанного от страха дыхания.
…Их было двое – первого я так и не разглядела: обычная футболка, до тошноты обычные джинсы, кроссовки, правая – с развязанным шнурком. Второго я запомнила – только потому, что он остановился возле кухни, когда первый уже почти покинул квартиру.
– Слушай, – сказал он спокойным голосом, – бутылка!
– Не напился за жизнь?! Какая к черту бутылка?
– На столе в кухне стояла бутылка вермута. А теперь ее нет.
Я зажала рот рукой, чтобы не закричать.
– Нашел время!.. Уходим!
Он все еще не уходил, я видела его тяжелый упрямый профиль с крутым подбородком боксера-неудачника; перстень на мизинце, вдруг заполнивший весь коридор, серебряная змея, дутая дешевка, мечта пригородной шпаны. Небрежное пятно на темной шелковой рубашке – пот, кровь?..
– Ну, быстро, мать твою! – торопил первый. – Хочешь все дело провалить?!
Наконец, через секунду, показавшуюся мне вечностью, они исчезли. Дверь за ними захлопнулась. Я прислушивалась к звукам вокруг.
В комнате было тихо.
Они уходили через открытый чердак, ясно. В ушах стояли их легкие шаги, осторожный стук закрываемого люка; Венька поступила бы точно так же, вдруг пришло мне в голову – именно туда она послала бы своих героев, не особо заморачиваясь сюжетной изысканностью. А перед этим вывела бы из строя лифт… Я отхлебнула вермута из горлышка – глоток, другой, третий; терпкая жидкость потекла по подбородку – я пила и не могла остановиться, пока наконец не почувствовала жар в груди и легкий шум в голове.
Шатаясь, я поднялась, с трудом высвободилась из пальто и толкнула дверь в комнату.
…В ней ничего не изменилось – только Нимотси в Венькиных джинсах, нелепо подогнув ногу, лежал в луже крови посреди комнаты. Кровь была повсюду – на стенах, на полу, на почему-то разбросанных рукописях. «Дешевый мелодраматический эффект», – вдруг отстраненно подумала я. Грудь его была вскрыта пулями, превращена в месиво – так убивают в аффекте. Но в то же время это были хорошо продуманные выстрелы, каждый из которых мог оказаться смертельным. Врывавшийся в разбитое окно летний ветерок ерошил волосы Нимотси, и я вдруг впервые заметила трещинки и крошечные болячки в уголках его губ, обыкновенный герпес, вещь не смертельная, но страшно неприятная, что-то такое у меня было в прошлом году, и, кажется, осталась мазь… Я ударила себя кулаком по голове – какая мазь, господи, вот он лежит перед тобой с вывороченной грудью, и еще неизвестно, что там, за разбитым окном.
Впрочем, я уже знала, что там, за разбитым окном.
Там, внизу, были сломанные ветки деревьев на уровне шестого этажа и сломанные ветки кустов на уровне первого этажа, а в самом низу, на земле, лежала Венька, в комбинезоне и джинсовой жилетке, форма одежды номер пять. Ее руки были разбросаны, ее волосы были разбросаны – должно быть, я упала бы точно так же, вот только сверху никогда бы не выглядела такой красивой…
скачать книгу бесплатно
