скачать книгу бесплатно
40 дней ровы
Виктор Соломоник
Герой повести попадает на оливковую ферму. Его задача – очистить 100 деревьев от колючего кустарника, иначе деревья погибнут. На все у него есть сорок дней. Чья это ферма, как он сюда попал, и что с ним случится, если он не успеет все очистить, герой понимает в процессе повести.
40 дней ровы
Виктор Соломоник
Редактор Вячеслав Вышегородский
Корректор Юлия Королева
Дизайнер обложки Андрей Палий
Фотограф Виктор Соломоник
© Виктор Соломоник, 2017
© Андрей Палий, дизайн обложки, 2017
© Виктор Соломоник, фотографии, 2017
ISBN 978-5-4490-0912-8
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
40-й день
Все стало смешанно, запутанно, сумбурно.
Передо мной простиралась рова. Нет, не простиралась – стояла стеной. Неприступная зелено-серая усеянная шипами стена. В глубинах могучей, возвышающейся на три-четыре метра колючей массы замурованы оливковые деревья. И они погибают.
Всему живому нужен свет для жизни. Растению светит солнце, человеку – другой человек. Нет света – нет жизни. Рова иглами цеплялась за маслины, росла, поднималась и покрывала деревья. Ветви ее переплетались и превращались в сумрачную, недоступную для солнца стену. И внутри этого мрачного колючего участка пятьдесят на пятьдесят метров умирало сто олив. И я должен их спасти. Или обязан? Или хочу?
Слишком все запутанно, сумбурно и темно. Темно оливам, и в голове темно.
У меня есть сорок дней. Или будет? Или было? И почему сорок? Откуда взялась эта цифра?
Я, лопата и секатор – трое против двух с половиной тысяч квадратных метров ровы.
Лопату и секатор мне дал Пражка. Это я отчетливо помню. Я нахожусь на его ферме.
Но как я здесь оказался?
Память отказывалась отвечать. Кто-то посоветовал, и отправил, и организовал. И теперь я здесь. Сорок дней… всего сорок или целых сорок? И сейчас первый или сороковой?
Я посмотрел на рову. Непроходимая и непреодолимая, как терновник. Невозможно в одиночку уничтожить тебя и освободить живое. Но кто-то сказал, что возможно. Тот, кто отправил. Как его… Или это был я сам?
Я воткнул лопату в основание колючей стены и подкопал первый корень. Хм… не так все страшно. Я обхватил ствол кустарника, примерно в два пальца толщиной, – сейчас вытащу.
О! Черт!
Иголки ровы пробили кожаные перчатки и вонзились в ладони. Пражка говорил, перчатки защитят от шипов. Черт! Как же больно!
Выдранный корень висел в нескольких сантиметрах над тем местом, где недавно рос. Его ветви крепко обнимали другие стебли. Куст был неотделим. Часть единого целого. Атом легиона. Распятый на самом себе дьявол.
Я с тобой все равно справлюсь.
Аккуратно схватившись за основание ствола у корня, я потянул. Стена не шелохнулась. Она не отпускала даже маленький кусочек себя. Я дернул еще раз, еще – и сдался. Рова повисла, ее корень продолжал болтаться на том же месте.
Я сел напротив врага. Это бесполезно. Я не смогу. Я не одолел даже один куст.
Встал, повернулся, пошел к дому.
В тени в окружении бутылок, прислонившись к стене, сидел Романо. Чуть пьяный. Или наоборот – чуть трезвый. Или не там и не там. Нигде.
«Как обычно», – подумал я. Откуда я знаю? Я видел его в первый раз. Или давно знаком? Опять путаница.
Романо молча протянул бутылку и грустно улыбнулся. Он – немой. Или просто никогда не разговаривает. Или его никто не понимает. Я смотрел на улыбку, на поднятую руку, на бутылку. Так просто вырвать ее из рук Романо. Это не рова. Или не взять бутылку – и есть вырвать рову? Романо устал держать и поставил вино рядом с собой. Дьявол. Везде дьявол. Я попятился и пошел обратно к оливам и рове.
39-й день
Мне дали важную и ценную вещь – автомобиль. Но я оставил его там, где нельзя оставлять, и машину унесло течением. Я прошел несколько метров вниз по реке, нашел и обрадовался. Машина была вся в грязи и иле, так что и очертаний не было видно, – просто огромный ком грязи. Я принялся очищать его.
Появилось зеркало заднего вида, какие-то детали. Через некоторое время я понял – это не тот автомобиль, который мне дали. Да и вообще не автомобиль. Какой-то странный агрегат. Может, мотоцикл?..
Я проснулся. Что означал мой сон? Какая-то упущенная ценность? Я потерял значимую для меня вещь и стараюсь найти. Нахожу, очищаю, но это не мое. Может, это опять про рову?
Я по-прежнему сложно понимал происходящее, но помнил вчерашний день. Я вытащил несколько кустов ровы. Вытащил?.. Вырвал. Одно растение не отдавало себя. Ветками-руками и колючками-пальцами оно держалось за руки и пальцы братьев. И все же если подкопать корни нескольких растений, то их можно было вырвать все вместе. Все семейство.
Вырвать?
Выдрать.
Я обматывал выкопанные стволы вокруг рук, впрягался бурлаком и тащил. Драл. Резким рывком, чтобы ветки подкопанных растений расцепились с оставшейся стеной. Рывка не хватало. Еще рывок, еще. Ты слышишь, как ветки сдаются, становятся слабее. Ты оторвал их на три сантиметра. Но и ты стал слабее. Собираешь все силы – и опять рывок. Еще. Слышишь треск сзади, кусты расцепляются. Ты входишь в раж. Дергаешь снова. Не чувствуешь колючек, которые впиваются в руки и спину. Обмотанный ветками, ты делаешь шаг – за тобой колючими крыльями тянутся, устремившись к стене, ветки ровы, еще шаг – крылья опадают, и ты победителем отходишь от стены, влача за собой поникшие, оторванные от земли, от сестер и братьев, от своей крови и жизни, теперь уже умирающие растения.
Может, это тоже был сон? Может, я не вырывал ничего?
Я посмотрел на свои руки.
Рова меняет себя на мою кожу. Отдав часть себя, она забрала часть меня.
Пьяный китаец колючкой рисовал иероглифы на моих руках.
Я пришел к стене.
Сделанного не было видно. Но несколько веток оливы вырвались на волю. Листьев было немного, света не хватало – но дерево живо. Сквозь убивающую колючку я увидел живое. Мне стало радостно.
Я задумался. Чтобы успеть все за 40 дней – надо очищать по два или три дерева в день, я вчера не очистил даже половины – освободил несколько веток.
– И зачем?
Сзади подкрался Маунти.
Я даже не стал оборачиваться. Обернешься – увидишь оборотня. Откуда я знаю Маунти? Не знаю. Может, я его и не знаю? Уверен, что он будет смеяться и ничего не будет делать, не поможет и будет издеваться. Но сделает это так – как будто помогает, как будто не смеется и не издевается.
Потому я не стал оборачиваться. Я знал Маунти, но никогда его не видел и не хотел видеть.
Хотя откуда я мог его знать – я здесь только второй день. Или тридцать девятый? Эта путаница с днями…
– Это ведь даже не твои оливы? Зачем ты тратишь свое время на них? Пражка за ними не смотрит – они заросли. Ты очистишь – они опять зарастут. Ты знаешь, за сколько поднимается такая стена из ровы? Три-четыре года, и здесь опять будет светонепробиваемая чаща.
– Если очищу – оливы будут жить, – ответил я.
Этим оливковым деревьям лет двести: они жили, когда меня не было. Они могут прожить еще несколько сотен лет: я умру – а они все еще будут жить. Я не знаю, оливы на моем пути или я на пути олив. Но я здесь. У меня сорок дней, и я могу их очистить от ровы. И тогда они будут жить. А если не очищу – они умрут.
Мне хватает этого смысла.
– Нет у тебя никаких сорока дней, – отрезал Маунти.
– Есть. Еще тридцать девять дней впереди.
– Они все равно зарастут и умрут.
– Ты, Маунти, не можешь знать наверняка.
– А вдруг могу? Напрасно все это. А если у тебя не сорок дней, а сорок лет? И ты всю свою жизнь потратишь на чужие оливковые деревья? Глупец!
Маунти удалился. Его слова остались и начали пускать корни. Злые слова – как рова: они прорастают в моей голове, стоит дать им почву. Они пустят ветки вверх, зацепятся за здоровые мысли, переплетутся сами с собой, заполнят все пространство, закроют свет. Станет темно, пусто и колюче.
Может, я глупец? И есть ли у меня сорок дней? Или осталось только два? И почему я здесь?
Я воткнул лопату в очередной корень ровы.
38-й день
Я проснулся. Руки действительно не болели. Пражка не обманул.
Вчера я очистил три дерева. Вчера – жуткий день. Интересно, смогу я выдержать жуткую неделю? Жуть. Какие сорок дней?
Физически можно восстановиться. Но руки… Рова не сдавалась без боя, иголки глубоко впивались в ладони, и к вечеру некоторые пальцы нельзя было согнуть от боли. Руки до локтей были полностью исцарапаны и кровоточили. Рова хваталась за спину, ноги, лицо, вгрызалась колючками в плоть. Она хотела меня оплести, как оливу: «Ты очистишь дерево, а мы опутаем тебя».
И все-таки царапины по всему телу – ничто по сравнению с руками. Руки боролись. Руки рвали рову, а рова рвала руки. Я очистил три дерева и потерял две руки. Пиррова победа…
Пражка держал в руках бутылочку: черная мазь – внутри, иероглифы и кобра – на затертой этикетке:
– Если намажешь, руки будут гореть минут десять. Но завтра будут как новые. Выбирай сам.
Глупый вопрос, – простое решение. Весь день нормально работающие руки против десяти минут потерпеть? Я взял крем. Посмотрел на часы, чтобы засечь время, Пражка перехватил взгляд и сказал: «Ты не будешь следить за временем», – но я, не обратив внимания, нанес мазь.
Жечь начало сразу. Через полминуты начало гореть. Я не думал, что слова Пражки надо воспринимать буквально, конечности действительно горели.
Я погрузил руки в кислоту, и кожа хлопьями стала слетать с них. Затем я опустил их в костер. Кожа краснела, покрывалась волдырями, волдыри росли, но не лопались, а чернели, затвердевали, и кисти превращались в угли. Так должно было быть, я это чувствовал. Но я видел свои руки – обычные, только в царапинах, покрытые мазью.
Я хотел убрать мазь, но она уже впиталась.
Я кричал или выл – и не слышал себя.
Я бежал, чтобы исчезнуть, – но не видел, куда бежать. Где бы я ни оказался – там снова была боль.
Я потерял время и нашел боль.
Я стал болью и ни о чем не думал. Мысль была боль. И мысль была остановить эту боль. И больше ничего. Ни пространства, ни времени, ни разума – только боль.
Стихает. Я понял, стихает боль. Я что-то понял. Значит, есть какие-то иные мысли. Значит, я теперь не только боль. Гореть перестало. Только сейчас я смог посмотреть на часы – прошло действительно около десяти минут. Потом я взглянул на Пражку.
– Ноют.
– Завтра утром все пройдет, – он сочувственно смотрел в ответ.
– Завтра вечером ты замучаешься принимать решение, – подошел сзади Маунти.
– Я больше никогда этого не повторю. Я не безумец.
– Посмотрим, – Маунти ехидно засмеялся.
Пражка достал бутылку вина, и Маунти, на что-то сославшись, тут же исчез.
– Хорошее.
Я выпил бокал, и мне стало хорошо, а может, не хорошо, а просто «хорошее», чем было минуту до этого.
– Хорошее вино, – подтвердил Пражка.
В голову прокралась мысль про смысл. Мысль и смысл – они рядом. О чем это я? Хорошее вино. Мысль скачет. Я решил рассказать Пражке о своем однокласснике…
У нас была успешная школа. Какая-то мудреная. Постоянные эксперименты. Увлеченный новыми способами обучения директор. А наш класс был самый мудреный. Мал и удал – всего несколько человек. Собрали умных и нестандартных, и учили, и выпустили. И мы выпустились и разъехались – кто по столицам, а кто по заграницам. И опять престижно где-то учились. А потом куда-то еще более престижно устроились. И могли следить друг за другом по новостям, ученым статьям и бизнес-хроникам. И все это давало нам смысл.
Успешность.
Престижность.
Уникальность.
Подтверждение открытиями, статьями, деньгами, новостями, приглашениями, аплодисментами, подписчиками. Слава-почет-деньги. Чем больше – тем больше смысла. Это было очень понятно. Все вокруг подтверждают, что ты правильно идешь.
Только Новака я не видел нигде. Как выпустились из школы – так и не знал, где он. А потом случайно встретил в соцсетях и подписался. И стал внимательно следить. И все не мог понять, а оттого еще внимательней следил.
Он жил в задрипанном городе, любил свою кошку и своих красивых детей. Жену, скорее всего, тоже любил. Но не показывал. А любовь к кошке, детям и городу показывал. Фотографировал и публиковал. Находил какие-то удивительные вещи в своем городе: то стихи Бродского на облезлом заборе, то свет солнца на обшарпанной стене, то отблеск неба на вонючей речке. Кошка давала поводы для творчества, когда не давал Бродский. А детей он фотографировал любовью.