скачать книгу бесплатно
Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая
Виктор Николаевич Сенча
Культурный слой
О Марине Цветаевой сказано и написано много; однако, сколько бы ни писалось, всегда оказывается, что слишком мало. А всё потому, что к уникальному творчеству поэтессы кто-то относится с благоговением, кто-то – с нескрываемым интересом; хотя встречаются и откровенные скептики. Но все едины в одном: цветаевские строки не оставляют равнодушным. Новая книга писателя и публициста Виктора Сенчи «Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая» – не столько о творчестве, сколько о трагической судьбе поэтессы. Если долго идти на запад – обязательно придёшь на восток: слова Конфуция как нельзя лучше подходят к жизненному пути семьи Марины Цветаевой и Сергея Эфрона. Идя в одну сторону, они вернулись в отправную точку, ставшую для них Голгофой. В книге также подробно расследуется тайна гибели на фронте сына поэтессы Г. Эфрона. Очерк Виктора Сенчи «Как погиб Георгий Эфрон», опубликованный в сокращённом варианте в литературном журнале «Новый мир» (2018 г., № 4), был отмечен Дипломом лауреата ежегодной премии журнала за 2018 год. Книга Виктора Сенчи о Цветаевой отличается от предыдущих биографических изданий исследовательской глубиной и лёгкостью изложения. Многое из неё читатель узнает впервые.
Виктор Николаевич Сенча
Марина Цветаева. Рябина – судьбина горькая
© Сенча В.Н., 2020
© ООО «Издательство Родина», 2020
Автор благодарит за оказанную помощь при подготовке книги к изданию Ольгу Грейг и Владимира Николаевича Колесникова
В авторской редакции
Так будут последние первыми, и первые последними, ибо много званых, а мало избранных.
Мф 20:16
Пролог
С фонарём обшарьте
Весь подлунный свет!
Той страны – на карте
Нет, в пространстве – нет.
Выпита как с блюдца, —
Донышко блестит.
Можно ли вернуться
В дом, который – срыт?
Марина Цветаева
…17 августа 1941 года к камской пристани маленькой, пыльной Елабуги причалил пароход. Едва приняли швартовы, сквозь едкий чёрный дым потянулись пассажиры.
Они сошли на берег среди последних. Никто не встречал в этой захудалой татарской глубинке женщину средних лет и бредущего рядом с ней юношу, почти мальчика, согнувшегося под тяжестью чемоданов. Эти двое прибыли сюда из военной Москвы. Женщину с измождённым лицом и припорошенными сединой волосами звали Мариной Ивановной, юношу – Георгием. Мать и сын, Марина Цветаева и Георгий Эфрон. Дочь и внук известного общественного деятеля канувшей в Лету империи Ивана Владимировича Цветаева.
Перед отъездом из столицы проводить их в дальнюю дорогу на речной вокзал в Химках пришёл «собрат по перу» Борис Пастернак. Зная, что придётся перевязывать вещи, он привёз Марине добротную длинную верёвку.
– А она крепкая? – спросила Марина Ивановна.
– Крепкая, крепкая – повеситься можно… – пошутил Пастернак.
Через две недели после приезда в Елабугу Марина Ивановна от отчаяния шагнёт в неизвестное.
Не без помощи той злополучной верёвки…
Елабуга, 2012 г.
Это во времена Цветаевой Елабуга была, по сути, деревней. В наши дни – вполне развитой город: с зелёными скверами, современными многоэтажками, хорошими магазинами и прочими бутиками-салонами и фитнес-центрами. Приедь Марина Ивановна в нынешнюю Елабугу, она бы удивилась; по крайней мере, ей было бы намного легче пережить тот ужасный обман, устроенный эмигрантке Страной Советов. Обман, ставший злым фатумом не только для неё самой, но и для всей цветаевской семьи.
Когда-то в этих местах творил великий Шишкин. Все эти дубовые рощи, журчащие ручьи и даже сосновый бор с тремя медвежатами – всё написано здесь, в елабужских предместьях. Отсюда же родом кавалерист-девица Надежда Дурова, прославившаяся в Отечественную войну 1812 года. Красивый бюст героине в местном скверике – полное тому подтверждение.
Цветаева прожила в Елабуге, удивившей своей провинциальной захудалостью, каких-то десять дней. Да и то сказать – прожила: металась, уезжала в Чистополь и вновь, не находя покоя, возвращалась в поисках выхода из западни. Да, было тяжело и в Праге, и в Париже; во Вшенорах приходилось переезжать из одного угла в другой; но выживать голодая, под пристальным взглядом энкавэдэшника, выживать умирая – приходилось впервые. Сломали. Как миллионы человеческих судеб, загубленных ненасытным Молохом. За каждой судьбой – чья-то безымянная жизнь, сгоревшая безвозвратно.
Как и те, остальные, ушла и она, едва не став безымянной. Почти неслышно – тихо и молча. Быть позабытой не позволил Талант. Большой Поэт живёт даже после смерти. Зачастую его слава после ухода туда лишь расцветает. Будто нельзя было добрые слова говорить Поэту при жизни. В последние месяцы жизни Марину топтали. Не все, конечно, и не всегда. Но большинство и чаще. Выдержала бы и голод, и нищету, и скудость общения. Но вот обид не терпела – того циничного унижения, направленного на то, чтоб растоптать. Беспомощной Марина не была никогда, вспоминала дочь Ариадна, но всегда – беззащитной. И она нашла собственный выход.
Сегодня в Елабугу приезжают за тем малым, что там осталось от Цветаевой: очутиться в последней точке её земного бытия. Как мне рассказывали, впечатление не из лёгких. И всё же однажды я собрался и поехал. Вот дом, не раз виденный мною на фото и видео интернет-сайтов. А вот и двор. Правда, не тот, вернее, не такой, каким его видела Марина. Сегодняшний – просторный и без единой поленницы – для экскурсантов. Проходим в горницу, осматриваем комнату за перегородкой, где предстояло ютиться матери и сыну. Вот и парижский кожаный саквояж, которому предопределено остаться здесь навечно.
И лишь выходя из горницы, начинаешь вспоминать о сенцах, в которых где-то наверху, на какой-то поперечине… тот самый гвоздь. Глаза быстро шарят по потолку, упираются в балку и… ничего не находят. Взгляд сползает ниже и ниже, пока не находит траурную рамку с чугунной чёрной розой внутри. Всё было именно здесь, в этих сенцах, слева от входа. А вот на балке – ничего. Ни гвоздя, ни крюка. И спросить об этом у местных как-то неловко. Разве что услышать между слов экскурсовода нужные слова: хозяин был кузнецом… чугунного гвоздя никогда не было… пришёлся прибитый гвоздь, который потом заколотили… Вот так. Пуста сегодня балка в Елабужском доме-музее. Кто знает, будь она пуста в том сорок первом, и не было бы ни музея, ни толпы любопытных. Зато наверняка бы появились новые стихи – её, цветаевские. Написанные с надрывом, с грустью и болью.
Выйдя во двор, хочется глубоко вздохнуть, постаравшись тут же забыть мрачный простенок с чугунной траурной розой. А дальше путь на старое местное кладбище, откуда как на ладони вид на Елабугу.
Её могила с самого края. Когда-то всеми забытая и потерянная, теперь ухоженная, с гранитным надгробием. Удобная скамеечка, сосны и, конечно, рябина. Это место в бытность свою здесь утвердила Маринина сестра, Анастасия Ивановна. Всё остальное, сказала она, одни лишь разговоры. Только, шепчутся люди, могила не здесь. Где-то рядом, вне могильной ограды.
Вот и всё. До свидания, Елабуга. Город Шишкина, Дуровой и поэтессы Цветаевой. Когда-то Джон Рид написал свои «Десять дней, которые потрясли мир». Сказать, что десять дней, которые Марина Цветаева провела в этом городке, сделали его знаменитым, было бы неправильно. Вернее было бы сказать, Елабуга – город, ставший последней цветаевской обителью.
Хорошо, что в том доме не оказалось никакого гвоздя; хорошо, что могила Цветаевой сегодня с такой любовью обихожена. А что, если бы вдруг потеряли навечно, как могилу Моцарта?! Не потеряли бы! Потому что любим. Стихи, песни на эти самые стихи, да и всё, связанное с Мариной Ивановной. Выходит, для нас она никогда и не умирала. По крайней мере, так хочется думать.
Однажды она написала: «Журавль и синица. Нет, ложь, ложь и глупость: что делать с синицей и вообще – с птицей в руках? Есть вещи, которые нехороши в руках, хороши – в воздухе. Журавль, например…»
Прости нас, Марина…
…Никто, зажегши свечу, не покрывает её сосудом, или не ставит под кровать, а ставит на подсвечник, чтобы входящие видели свет. Ибо нет ничего тайного, что не сделалось бы явным, ни сокровенного, что не сделалось бы известным и не обнаружилось бы.
Лк 8:16-17
Глава I
…Крепко тесное объятье.
Время – кожа, а не платье.
Глубока его печать.
Словно с пальцев отпечатки,
С нас – черты его и складки,
Приглядевшись, можно взять.
А. Кушнер
Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим – на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!..
Марина Цветаева
…Давно замечено: чем щедрее судьба в начале жизненного пути, тем скуднее далее. И даже тот, кто ощутил эту щедрость хотя бы вскользь, позже будет расплачиваться сполна! А уж если привалит «всё и сразу», пиши пропало. Марине Ивановне выпало последнее. Только ещё хуже – она родилась поэтессой.
Если вы неисправимый прагматик, не готовый поверить в существование таинственного Зазеркалья, уверяю: есть повод усомниться. Загадка всегда в одном – увидеть вход в загадочный мир и обнаружить ту завесу, отделяющую явь от желанных видений. А всё тайное, как известно, рядом, почти на виду. Но то Зазеркалье, о котором мне хотелось бы рассказать, ещё ближе, чем может показаться: в Москве, в Борисоглебском переулке.
Детство и юность Марины Цветаевой прошли в тихом Трёхпрудном переулке, по соседству с многолюдным Арбатом[1 - Дом Цветаевых в Трёхпрудном переулке, № 8, представлявший из себя одноэтажное деревянное здание из 11 комнат с внутренним двориком, достался отцу Ивану Владимировичу Цветаеву как приданое его первой жены, дочери историка Д.И. Иловайского. Именно в нём Марина родилась и провела детство. В Первую мировую войну в доме Цветаевых устроили госпиталь, а в годы революции его растащили на дрова.]. Там-то, в Трёхпрудном, появились и её первые стихи – подростковые, как их называла сама Марина, или «первоцвет». У этого ребёнка с раннего детства проявился дар загонять непослушные слова в правильные рифмы. Хотя, по правде, для Марины не существовало «непослушных» словец – каждое находило подобающее ему место в сложной цепочке журчащей рифмы. А жизнь вблизи волшебного Арбата, нарядной Пречистенки и вельможной Никитской, дышавшая особым, старинно-московским духом, придавала стихам юной поэтессы зрелый шарм и законченность:
Засыхали в небе изумpудном
Капли звёзд – и пели петухи.
Это было в доме стаpом, доме – чудном…
Чудный дом, наш дивный дом в Тpехпpудном —
Пpевpатившийся тепеpь в стихи.
Она даже не мечтала о Славе – та сама, благосклонно склонившись, однажды погладила юное дарование по темени. «Первоцвет» явился «младенческими» шажками большого пути. Когда большинство её сверстниц лишь пробовали себя в любовных виршах, Марина Цветаева уже держала в руках свой первый поэтический сборник – «Вечерний альбом». На дворе стоял 1910 год…
С появлением «Вечернего альбома» родился Поэт. Сильный, уверенный в себе и неимоверно талантливый. По крайней мере, именно так вскоре заговорила о Цветаевой богемная Москва. Всё это, конечно, сильно щекотало юношеское тщеславие, хотя сама Цветаева считала, что истинная Слава ждёт её впереди. Да и вообще, всё лучшее, была уверена Марина, судьба ей уготовила чуть позже. И первое время так и казалось.
Но едва счастливая юность стала перекатываться в пору зрелости, появились первые потери. Сначала умерла мать, а через некоторое время – и отец. Проводить в последний путь Ивана Владимировича собралась чуть ли не вся Москва: Цветаев оставил городу и России уникальный Музей изящных (изобразительных) искусств, ставший настоящей сокровищницей мирового искусства.
В промежутке между этими двумя утратами Марина встретит Первую Любовь. Кто был тот её сердечный избранник, сегодня уже не так важно. Важнее другое: именно в те дни юная поэтесса совершила первую попытку самоубийства. Находясь в театре (шёл спектакль «Орлёнок» по пьесе Ростана), она поднесла к сердцу заряженный револьвер и нажала на курок. В тот раз от смерти спасла осечка.
Через четверть века под рукой, вместо пистолета, будет верёвка, услужливо подаренная Пастернаком. Смертельный узел окажется безжалостным…
* * *
…Самое главное для Цветаевой начнётся в Коктебеле, на даче Волошина. Марина собирала на берегу морские камешки, а какой-то юноша, «с поразительными, огромными, в пол-лица глазами», бросился ей помогать.
«…Марина загадала: если он найдёт и подарит мне сердолик, я выйду за него замуж, – вспоминала позже дочь Цветаевой Ариадна. – Конечно, сердолик этот он нашёл тотчас же, на ощупь, ибо не отрывал своих серых глаз от её зелёных, – и вложил ей его в ладонь, розовый, изнутри освещённый, крупный камень, который она хранила всю жизнь, который чудом уцелел и по сей день…»[2 - А.С. Эфрон «Неизвестная Цветаева. Воспоминания дочери». М., «Алгоритм», 2012 г., с. 46–47. (Далее – сокращённо: А. Эфрон «Неизвестная Цветаева».)]
Так познакомились эти двое, восемнадцатилетняя поэтесса и семнадцатилетний гимназист. Там же, в Крыму, родилась Большая Любовь. Отныне им предстояло пройти вместе через всю жизнь. Был май 1911 года…
Однако имелись кое-какие нюансы. (Ох уж эти извечные нюансы!) Узнав о романе дочери, Иван Владимирович такое увлечение не только не одобрил, но даже не смог скрыть своего возмущения! И на то были свои причины. Мать Сергея, Елизавета Петровна Дурново, и его отец, Яков Константинович Эфрон (Калманович), как оказалось, оба были революционерами-эсерами, вышедшими из народовольцев. Причём за год до их встречи Елизавета Петровна неожиданно для всех покончила с собой, не сумев пережить самоубийство своего младшего четырнадцатилетнего сына. Ну и в придачу ко всему Сергей страдал активной формой туберкулёза. Что и говорить, не самый удачный выбор для дочери член-корреспондента Петербургской академии наук и профессора Московского университета.
Несмотря на то что отец пригрозил Марине в случае её выхода замуж за Эфрона бойкотировать свадьбу, страстному влечению дочери уже ничто не могло помешать. Так жадно дышать способна разве что истосковавшаяся по дождю высохшая трава: умерших матерей обоим заменила Любовь. Позже «цветаеведы» в один голос будут заявлять, что в душе Марины в те дни ярко проявилась потребность о ком-то заботиться и опекать, в чём как раз и нуждался Сергей. Быть может, так оно и было, ведь их союз креп день ото дня.
После Коктебеля они неразлучны. Из Крыма на два месяца уезжают в Уфу, где в отдалённом посёлке со странным названием Усть-Ивановский завод юные влюблённые пытаются излечить туберкулёз кумысом. Марина буквально запаивала Сергея сливками, уверяя, что целебен не только кумыс, но и две бутылки сливок в день! Он был не против, только по-прежнему оставался бледен и худ, как щепка. В промежутках между целебными «откармливаниями» в совершенстве владевшая французским и немецким Цветаева занимается с возлюбленным иностранными языками (ему ещё предстоит закончить гимназию).
В Москву они вернутся в сентябре. Марина и Сергей ещё не муж и жена, но не мыслят жизни друг без друга. Воспользовавшись тем, что Иван Владимирович выехал за границу, влюблённые снимут в Сивцевом Вражке просторную квартиру, устроив там уютное любовное гнёздышко. Правда, вскоре к ним подселится одна из сестёр Сергея – больная Лиля. Но это ничуть не помешает им наслаждаться «взрослой» жизнью и временной свободой.
В этот период у них постоянно толкутся какие-то гости, играет граммофон, ведутся долгие громкие разговоры. К весёлой квартирке, куда слетаются всякого рода повесы, быстро приклеивается прозвище «обормотник». Красивая жизнь тут же начинает сказываться своей «обормотной» стороной: Сергей запустил учёбу и покинул стены гимназии. Действительно, зачем учиться, когда они с возлюбленной окончательно решили пожениться? (Как тут не вспомнить фонвизинское «Не хочу учиться – хочу жениться»?)
Но разлука с гимназией волнует парочку меньше всего. Больше досаждают родственники. Не только Иван Владимирович не одобряет их отношений – близкие Эфрона тоже ворчат. Они считают, что избранница Сергея слишком избалована и «абсолютно не пригодна для брака». Больше удивил Макс Волошин, который в ответ на приглашение на свадебное торжество прислал этакое соболезнование, где начертал, что оба они «слишком настоящие для такой лживой формы отношений, как брак». Спасибо, Макс, удружил…
Как бы то ни было, 27 января 1912 года состоялось венчание. Молодые на седьмом небе от счастья! Обручальные кольца с выгравированными с внутренних сторон именами «Марина» и«Сергей» навсегда связали их судьбы. Им казалось, что мир распластался у ног! Когда кто-то из родных поинтересуется, как и на что они собираются жить, Сергей легкомысленно ответит:
– Будем зарабатывать. Марина – стихами, она самая великая поэтесса в мире! А я – прозой…
Бедняги, они совсем не догадывались, что в этом мире под луной одними стихами и прозой – увы, не прожить.
Пока же всё шло гладко. Вскоре вышел сборник стихов Цветаевой «Волшебный фонарь» и книга прозы Эфрона «Детство». Но уже в «Фонаре» просачиваются первые пророческие строки:
Ждут нас пыльные дороги,
Шалаши на час
И звериные берлоги
И старинные чертоги…
Милый, милый, мы, как боги:
Целый мир для нас!
Всюду дома мы на свете,
Всё зовя своим.
В шалаше, где чинят сети,
На сияющем паркете…
Милый, милый, мы, как дети:
Целый мир двоим!
Очень скоро их жизнь превратится в сплошные «пыльные дороги» и «шалаши на час». Тяжёлое, выходит, было цветаевское слово – пророческое…
Однако тогда, в благодатном 1912-м, до «звериных берлог» и «старинных чертогов» было ещё далеко. Молодожёны переселяются в тот самый дом № 6 в Борисоглебском переулке, вблизи от Собачьей площадки, ставший позже знаменитым. Именно там, в «колодце уюта и волшебства», супруги арендуют квартиру под номером три, где Марине Цветаевой суждено будет прожить целых восемь лет (с 1914 по 1922 гг.).
Там же, в Борисоглебском, Марина и Сергей проведут первые годы своего безоблачного семейного счастья и познают самые горькие разочарования. Плюс две революции, Гражданская война, большевистская разруха и «красный террор».
Но всё это будет потом. А сейчас эти двое по-прежнему счастливы. Сберкнижки, оставленные им умершими матерями, позволяли вести безбедную и, можно сказать, безмятежную жизнь. Сытая довоенная Москва одаривает их счастьем взаимной любви, укрыв до поры до времени изнанку бытия в лице прислуги, кухарки, няни. Лишь Любовь, Стихи и Муза.
* * *
Всё это можно ощутить, взглянув в старинное цветаевское Зеркало. Он до сих пор там, этот завораживающий лицедей, приглашающий любопытных взглянуть в мутноватую поволоку своего стекла. Внимательно вглядитесь в него, и вас непременно закружит… Зазеркалье.
Что это? Да-да, чей-то смех… А вот и рифмы; и остроумный каламбур – конечно, Маринин. Она счастлива и потому так успешна в творчестве: из-под пера поэтессы выпархивают стихи один лучше другого. Всмотритесь, вот в зеркальном блике знакомый образ с тёмными, густыми волосами; вот юноша с выпирающими скулами и глазами «в пол-лица»; смешливое лицо Аси… Чрезмерно серьёзный взгляд Тихона Чурилина, после которого Осип Мандельштам выглядит просто мальчишкой-гимназистом. И дива с глубокими, неулыбчивыми глазами: Софья Парнок. Слепок страсти и порока в одном лице… Старый приятель отца… Соседка… Знакомый доктор… Все промелькнули в цветаевском Зеркале – по крайней мере те, кто обожал Хозяйку и был обожаем ею.
Но где опять Марина? Она почти не покидает свой «капитанский мостик», расположившийся в череде квартирных переходов аккурат над и напротив входной лестницы. Сквозь огромный «иллюминатор» Марина первой видит каждого входящего. После краткого приветствия и вздохов, разговоров, чая и кофе наступает… «час капитана»: в зале звучат бессмертные цветаевские строки, пока ещё звенящие непередаваемым личным счастьем:
Да, я, пожалуй, странный человек,
Другим – на диво!
Быть, несмотря на наш двадцатый век,
Такой счастливой!..
Однажды в семейном зеркале появится ещё одно лицо, вернее – личико. Это родившаяся в сентябре 1912-го дочь Ариадна.
Осенью 1913 года Цветаева и Эфрон отправляются в Коктебель, к Волошину. Планов – громадьё! Главное, насели они на Макса, тот должен помочь сдать Сергею экзамены в мужскую гимназию в Феодосии (именно её когда-то давным-давно закончил хозяин дома, у которого там остались старые связи).
Но всё не заладилось с самого начала. В августе умирает Иван Владимирович Цветаев, бывший для молодожёнов надёжной опорой и хорошим советчиком в житейских премудростях. Вскоре после этого Сергей оказывается на операционном столе: острый аппендицит. И без того слабый здоровьем, он тяжело переносит операцию; однако благодаря ухаживаниям Марины быстро идёт на поправку.
Тем не менее – обошлось: и с благополучным выздоровлением, и с аттестатом, который был-таки получен. Правда, с одними тройками; но для него случившееся оказалось поистине героическим актом: аттестат открывал дорогу для поступления в университет. И через год эта дорога будет проторена: Сергей Эфрон станет студентом историко-филологического факультета Московского университета.
Весной 1915 года в цветаевском зеркале новый образ – некоего военного в щегольской фуражке. Зазеркалье подсказывает: этот доброволец 187-го санитарного поезда не кто иной, как Сергей Эфрон. Всё с тем же грустно-исхудавшим лицом и «глазами в пол-лица». Он рвётся на фронт, но всё никак не получается; после чего, разочарованный, как-то сникает и тихо возвращается в университетские стены. Одновременно устраивается на работу – актёром Камерного театра.
А что же Марина? Она пишет, и неплохо. Но как это часто бывает с творческими натурами, её внезапно закружило в вихрях кратковременных романов: Парнок, Мандельштам, Чурилин… Ну да, почти все те, кто многократно успел промелькнуть в Зеркале. «Цветаеведы» утверждают, что для этой женщины важней всего была душа, а не плоть. И всё же в мирских делах любовного порядка душа и плоть обычно шествуют в обнимку. Постепенно, почти незаметно, в крепком доселе семейном фундаменте появляются первые трещинки разлада.
В 1917 году, окончив второй курс университета, Сергей оказывается в 1-й Петергофской школе прапорщиков. 17-го февраля Эфрон будет зачислен юнкером во 2-ю роту, а через десять дней… Через десять дней начнётся Февральская революция.
Из-под пера Цветаевой тут же появляются бессмертные строки:
Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей…
