banner banner banner
Искусство легких касаний
Искусство легких касаний
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Искусство легких касаний

скачать книгу бесплатно

Искусство легких касаний
Виктор Олегович Пелевин

Единственный и неповторимый. Виктор Пелевин
В чем связь между монстрами с крыши Нотр-Дама, самобытным мистическим путем России и трансгендерными уборными Северной Америки?

Мы всего в шаге от решения этой мучительной загадки!

Детективное расследование известного российского историка и плейбоя К.П. Голгофского посвящено химерам и гаргойлям – не просто украшениям готических соборов, а феноменам совершенно особого рода. Их использовали тайные общества древности. А что, если эстафету подхватили спецслужбы?

Что, если античные боги живут не только в сериалах с нашего домашнего торрента? Можно ли встретить их в реальном мире? Нужны ли нам их услуги, а им – наши?

И наконец, самый насущный вопрос современности: «Столыпин, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа…»

В книге ответ есть, и довольно подробный.

Древние мистические практики, отсылки к мифологии, странные судьбы и неповторимая манера культового автора собирать воедино несовместимые фрагменты мозаики так, чтобы даже искушенная публика ахнула от восторга, увидев картину целиком.

Пелевин раз за разом удивляет аудиторию, поражая её в самое сердце неожиданными аллюзиями, точными и яркими формулировками, своеобразным, то изящным, то грубоватым, юмором и обязательным желанием вновь обращаться к творчеству писателя: невозможно с первого раза постичь все смыслы, заложенные в многогранный сюжет. И забыть послевкусие нельзя.

Виктор Пелевин

Искусство легких касаний

Единственный и неповторимый. Виктор Пелевин

Все права защищены. Книга или любая ее часть не может быть скопирована, воспроизведена в электронной или механической форме, в виде фотокопии, записи в память ЭВМ, репродукции или каким-либо иным способом, а также использована в любой информационной системе без получения разрешения от издателя. Копирование, воспроизведение и иное использование книги или ее части без согласия издателя является незаконным и влечет уголовную, административную и гражданскую ответственность.

Эта книга нашептана мультикультурным хором внутренних голосов различных политических взглядов, верований, ориентаций, гендеров и идентичностей, переть против которых, по внутреннему ощущению автора, выйдет себе дороже.

Часть первая

Сатурн почти не виден

Иакинф

J’ai demandе ? la lune si tu voulais ancore de moi[1 - Я спросил луну, чем еще я могу быть ей полезен.].

    Indochine

Тимофей был самым социально продвинутым из четверых – подвизался на телевидении говорящей (или просто презрительно щурящейся в камеру) головой: хмурился на центральных утюгах, с доброй надеждой выглядывал из утюжков, которым мы еще верим, шалил на интернет-утюжатах.

Он не был, что называется, фронтменом или энкором. Но хоть его телевизионная функция была ролью второго или даже третьего плана, она часто делала всю игру. Во время жарких дебатов о том, по какому пути пойдет дальше гражданское общество (и пустит ли его туда общество в погонах), Тимофей глядел сквозь экран глазами с красивой поволокой – и бросал иногда в микрофон несколько железных слов, облитых горечью и злостью: эдакий Лермонтов двадцать первого века, переключившийся на общую прокачку стиля.

Стиль у него, несомненно, был: элегантность Тимофея доходила до того, что его принимали за гея (он, конечно, не обижался, но всегда разъяснял, что это ошибка). Четкой и яркой телеиндивидуальности у него пока не выработалось – рядом с ним всегда отсвечивало еще несколько таких же Тимофеев, с которыми его путали. Скорее всего, его исход из эфира прошел бы незамеченным. Но все еще было впереди, впереди…

Андрон был банковским брокером.

Друзья слышали от него только само это слово – про тайны своей работы Андрон рассказывал еще меньше, чем Тимофей.

На вопрос «Как там дела?» он обычно отвечал жестом: делал круглые глаза и дергал головой назад, как бы указывая затылком на что-то огромное, быстро и опасно вращающееся прямо у него за спиной, о чем лучше не говорить вообще, потому что оно может навестись на звук, подкатиться и мигом разорвать в клочья. Ясно было одно – Андрон работает в области высоких энергий и мгновенной ответственности за базар.

Спускаясь в мир из своего, как он выражался, «фильма ужасов», он снимал галстук и преображался в московскую версию большого Лебовского: мягкого и как бы неуклюжего добряка – хайратого, накуренного и небритого. Он сознательно поддерживал это сходство и с удовольствием откликался на обращение «dude». Но за плюшевым хипстерским фасадом скрывалась несгибаемая воля: каждое утро в семь ноль-ноль он укладывал свой длинный хайр в воинский пони-тэйл и шел на жизнь, на бой, на рынок.

Иногда он делился с друзьями эзотерическим биржевым юмором: например, показывал им выложенный Илоном Маском в твиттере черно-белый клип с песенкой шестидесятых годов про «Short shorts». Для друзей это были просто «короткие шорты» – и Андрон, раздражаясь на чужую тупость, начинал объяснять, что Маск изящно рефлексировал по поводу игры на понижение: ее вели против него американские инвесторы-пираньи, а он в ответ поставил их на целый ярд грина? одним-единственным твитом про саудовский выкуп акций, и эта шутка стала с тех пор трейдерским мемом. Правда, Андрон уснащал свой рассказ таким количеством биржевого сленга, что понять его полностью мог только другой брокер.

Третий из друзей, Иван, был замерщиком из фирмы «Балконный материк».

Такой социальный люфт совершенно не мешал походно-спортивному товариществу – наоборот, делал его крепче. Иван был накачанным, коротко стриженным и симпатичным блондином невысокого роста – «до Крыма мог бы играть эфэсбэшников в Голливуде», как исчерпывающе выразился Тимофей.

Иван про свою работу рассказывал подробно и не стесняясь – но его сага была коротка.

– Сначала прихожу я. Вежливый. Ласковый. Предупредительный, пахнущий одеколоном и аккуратно одетый. Снимаю размеры, улыбаюсь и беру деньги вперед. Это самое важное. Когда спрашивают, почему все деньги вперед, я отвечаю, что раньше нам делали заказы, а потом не оплачивали. И мы с тех пор работаем только по предоплате… Люди обычно платят, и зря. Потому что через неделю к ним приходят сборщики. Суровые сильные мужчины, которые говорят «пена?» вместо «пена» и пахнут рабочим потом. Они кое-как присобачивают рамы к балкону на этой самой «пене?» и уходят, оставив после себя швы, дыры и криво торчащие из бетона болты. Заказчик в ужасе, но ему объясняют, что скоро придет отделочник – и все приведет в порядок. А еще через три-четыре дня, когда клиент уже начал привыкать к болтам и дырам, приходит отделочник. Уже откровенно уголовный элемент, который начинает клеить на швы и дыры какие-то пластмассовые полоски, сидящие так криво и страшно, что люди думают: «Э, да он просто придуривается, а сам хочет дождаться вечера и всех нас убить…» И когда отделочник наконец уходит, они облегченно вздыхают, сдирают эти пластмассовые заплаты и улыбаются, видя перед собой привычные дыры, щели и болты… «Материк» в нашем названии – это не континент, а мат. Замаскированный «матерок», так сказать. Но никто сначала не догадывается. Вот этим и живем…

Свой домашний балкон Иван принципиально не стеклил.

Четвертый из походного товарищества, маленький чернявый Валентин, был социологом-евромарксистом и, как он всегда добавлял, социальным философом. Он попеременно носил майки с портретом Алена Бадью и эмблемой евро, а свою профессиональную сущность проявлял главным образом через комментарии к чужим рассказам. Сагу Ивана, например, он разъяснил Тимофею с Андроном так:

– Мы вчетвером – модель России. Новой России. Вот смотрите – один человек, условно говоря, работает. В том смысле, который вкладывали в это слово раньше. Этот человек – Иван. Я говорю «условно», потому что не работает на самом деле даже он, но он хоть как-то связан с людьми, которые работают. Он для этих монтажников и отделочников заказы собирает – и, возможно, даже кого-то из них видел. При этом он не особо их жалует. И за дело, кстати – работают они херово. Россия – страна низкой культуры производства, потому что в ней в свое время растлили рабочий класс. Рабочих на самом деле не освободили, а поработили еще глубже, но при этом отвязали их физическое выживание от результатов труда. Они у нас до сих пор в этом смысле отвязанные, поэтому ракеты падают и все такое. И конкурировать с остальным миром мы не можем. Но работяги – пусть плохо, пусть коряво – но что-то делают. А мы? Один ежедневно создает перед камерой невероятное напряжение мысли вокруг того, куда все двинется дальше – хотя оно никогда никуда не двинется, а останется на том же самом месте и в том же самом качестве. Другой торгует шортами, которых ни один из упомянутых монтажников и отделочников не то что не натянет на жопу, а даже и в гриппозном сне не увидит. Причем торгует в таких объемах и на такие суммы, что трудящимся этого лучше не знать во избежание социального катаклизма…

– А четвертый? – спросил Тимофей.

– Четвертый осмысляет опыт первых трех, – ответил Валентин с ухмылкой, – и с этого живет. Но кормит всех тот самый полуосвобожденный пролетарий, которого никак не могут нормально закрепостить назад. Из всех нас его пару раз видел Иван. Пролетарий и балконы стеклит, и нефть качает, и электричество для биржи вырабатывает, и так далее… Приносит нам твердые западные деньги – квинтэссенцию мирового труда. Остальная экономика, если не брать военно-промышленный комплекс – это экономика пиздежа. Причем это слово имеет сразу три смысла – рукоприкладный, воровской и близкий к нему гуманитарный…

– Если бы ты понимал в мировой экономике побольше, – сказал ему Андрон, – ты бы так не говорил. Твердые западные деньги, чтобы ты знал, это не квинтэссенция мирового труда, а регулируемый вакуум, который отжимает все у всех и тянет куда надо. Со всего мира. Но говорить про это в мэйнстриме нельзя. У нас тут экономика пиздежа, а у них… Не знаю, таких комплексных деривативов в русском мате просто нет. Мы рядом с этими ребятами невинные лохи…

Тимофей подозрительно нахмурился, чувствуя поношение святынь, открыл было рот, но вовремя вспомнил, что он не на службе.

В общем, трудно представить четырех людей, у которых нашлось бы меньше общего, если не считать молодости – пожалуй, даже еще юности. Но одна совместная страсть у них все же была.

Трекинг.

Они познакомились в Непале на Латанге – в разряженном горном воздухе русские люди сходятся друг с другом легко и быстро. Потом, уже вместе, ездили на тропу Голицина, Софийские озера в Архызе, к Белухе на Алтай и еще на несколько маршрутов попроще. Мечтали, попав следующий раз в Непал, сходить к базовому лагерю под Эверестом – «возложить цветы», как шутил Иван.

Поездку в Кабарду даже нельзя было назвать трекингом в высоком спортивном смысле. Это был откровенный расслабон и любование видами – «бухинг», как выразился Валентин. Заранее не наметили даже точного маршрута, решив все определить на месте.

В поезде до Нальчика изрядно выпили – и остановились на день в городе, чтобы прийти в себя (а если совсем честно, чтобы продолжить). В результате до базы «Долина Нарзанов-2» добрались вечером следующего дня, уже почти в темноте, и протрезвели полностью только в горах.

Водитель схалтурил – высадил у крутой тропы, спускающейся от дороги, и сказал, что турбаза внизу. Но там оказался просто частный дом с реально злыми собаками, терпение которых не хотелось испытывать. Все же удалось поговорить с какой-то старушкой – выяснилось, что поворот на турбазу проскочили и теперь надо вернуться на дорогу и спуститься по ней почти на километр вниз.

Друзья не роптали. Любой вечер в горах прекрасен, а на грунтовке было к тому же тихо – машины уже не ходили. Если б не рюкзаки, был бы вообще рай.

К турбазе шли молча – здесь совсем по-другому дышалось и думалось. Как обычно, каждый давал себе слово переехать когда-нибудь жить в горы, покончив с липкой городской сажей навсегда – а для этого, зажмурившись покрепче, по возвращении в Москву вонзиться в сажу так глубоко и безжалостно, так эффективно и метко, что после этого последнего окончательного погружения… и т. д., и т. п.

Мысль была обычной для гор и одинаковой для всех четверых, словно их в очередной раз накрыло одним и тем же ватным одеялом. Но социальный философ Валентин прицепил к паровозу общей мыслеформы свой уникальный вагончик:

«Культивируя подобные намерения, – медленно и веско думал он, – мы вовсе не решаем выбраться из дерьма и переехать в горы. Мы на самом деле решаем нырнуть еще глубже в дерьмо, но не просто так, а во имя гор – и в этом именно сущность человеческого взаимодействия со всем высоким и прекрасным… Мало того, если разобраться, именно для поощрения особо глубоких и перманентных погружений в дерьмо социум и культивирует всяческую красоту, эксклюзив и изыск наподобие пятизвездочных курортов на десять дней в году… Но это, кажется, уже какой-то социологический фрейдизм…»

Выражение «социологический фрейдизм» стоило того, чтобы его записать, и Валентин уже потянулся за телефоном, но с мысли сбил хриплый стон, прилетевший сверху.

Потом донесся еще один, и еще – и сделалось наконец ясно, что кто-то громко и немузыкально поет. Песня приближалась, и вскоре стали различимы слова:

– Э сютю некзисте па! Димва пурква жекзисте ре!

Тимофей, знавший немного по-французски, засмеялся.

– Что он поет? – спросил Иван.

– Если бы ты не существовал, – ответил Тимофей, – скажи, зачем тогда быть мне?

– «Ты» – это кто? Бог, что ли? – спросил Андрон.

Тимофей пожал плечами.

– Ну и че он, экзисте? – не успокаивался Андрон.

– Кто?

– Про кого поют.

– Не знаю, – ответил Тимофей. – Джо Дассен, который эту песню пел, все обдумал и умер. Так что, наверное, не экзисте.

– Культурный уровень населения неудержимо растет, – сказал Валентин. – Это ведь не на Елисейских полях происходит. В горах на Кавказе. Ночью…

Дорога сзади серпантином уходила вверх – когда невидимого певца скрыл край горы, песня стихла, но скоро раздалась опять, уже ближе, и на кустах появилось пятно света. Кто-то спускался на велосипеде с гор.

– Фига себе. На велике. Откуда он едет-то? Там дальше ни одного населенного пункта на сорок километров. Или на все восемьдесят. Только чабаны.

– Может, просто кататься ездил. Возвращается…

Фара уже слепила глаза, и друзья расступились, чтобы дать велосипедисту проехать.

Сперва тот был скрыт яркой иглой света, бившей с его руля – а потом фара проплыла мимо и ночной ездок стал виден: это был мужчина с длинными седыми волосами и бородой, в черном спортивном костюме со светоотражающими наклейками.

«Какой-то гэндальф», – подумал Валентин.

На руле велосипеда горела не просто фара, а мощный электрический фонарь. Валентин успел заметить в ушах велосипедиста наушники, и стало ясно, отчего тот так фальшивит. Он от всей души подпевал своему музлу – дурным голосом, как всегда выходит у людей, лишенных музыкального слуха.

– Какой интересный тип, – сказал Тимофей, когда велосипедист унесся в ночь. – Не похож на местного джигита.

– Может, теперь джигиты такие, – ответил Иван. – Куда он едет?

– На нашу базу и едет. Куда еще?

И точно: исчезнув за кустами, свет фары через минуту появился ниже – и осветил открытые ворота, плакаты у дороги и домики. Велосипед повернул в ворота, проехал между домиками, и фара погасла.

– Она, – кивнул Тимофей. – Как на фотках.

– Это Господь нам ангела послал, – сказал Иван. – Дорогу показать.

– На ангела он чего-то не очень, – ответил Андрон. – Был бы я один, обосрался бы.

– Узнаем завтра, кто это такой.

***

Ночь пришлось провести в единственном открытом коттедже типа «гарден вью»: администрация ушла спать. Возможно, в тот самый дом с собаками, у которого водитель ссадил друзей.

Коттедж был просто дощатой хижиной, но в нем, к счастью, оказалось три кровати. Никто даже не стал распаковываться. Иван спал на рюкзаках.

В девять утра на ресепшене зародилась жизнь.

– У нас заказано два полулюкса, – объяснил хмурой смуглой женщине Тимофей. – И еще нам нужен проводник для трекинга. Дней на пять.

– Полулюксы моют, – ответила женщина, – заселение в два. А насчет проводника не знаю. Трекинг в стоимость не входит.

– У вас на сайте написано, что услуга предоставляется по договоренности. Вот мы как раз и хотим договориться.

– Побеседуйте тогда сами. Или с Мусой, или с Акинфием Ивановичем. Не знаю, сколько они возьмут.

– А где они?

Женщина раскрыла разлинованную тетрадь и погрузилась в изучение каких-то зеленых каракулей.

– Мусы следующие три дня не будет. Акинфий Иванович здесь. Вон его велосипед…

Глаза Тимофея блеснули.

– Это его мы вчера на дороге видели? Едет в темноте и поет.

Женщина улыбнулась.

– Его. Он катается по горам. Велосипед свой увозит вверх на машине, а потом, когда туристов нет, спускается вниз с песнями. Чтобы не слишком педали крутить. Поет так, что собаки в ответ воют. Такая у него личная оздоровительная программа.

– Он местный? – спросил Иван.

Улыбка исчезла с лица женщины.

– Вот вы его сами спросите, раз договариваться будете. Он вам скажет, откуда и чего. А я не знаю. Я вам лучше талоны дам на завтрак, пока не забыла. Еще успеете.

– Где этот Акинфий Иванович?

– Завтракает. Идите кушать, в ресторане его и найдете.

В ресторане ночного певца не было. Друзья устроились на террасе и принялись молча есть – голодны были все.

Завтрак оказался приличным: свежие фрукты, мюсли, местный кислый сыр, яйца с беконом. Вот только в хлебе было что-то тревожное – его мелкие серые ломти наводили на мысли об армии и тюрьме.

«Впрочем, – думал Валентин, – это вопрос восприятия. Западному человеку, наоборот, показалось бы, что это продвинутая органика с отрубями. А у нас ранние детские впечатления приводят к тому, что…»