Луи-Этьенн Сен-Дени. Наполеон

скачать книгу бесплатно

Луи-Этьенн Сен-Дени. Наполеон
Виктор Пахомов

В декабре 1811 года юный Луи-Этьенн Сен-Дени – сын одного из лучших конюхов королевских(впоследствии императорских) конюшен – получил повышение по своей службе при Дворе.Он стал одним из камердинеров и личным телохранителем Наполеона. Предшествующие этомуназначению пять лет он, благодаря протекции герцога Виченцского и Великого Конюшего генералаАрмана Коленкура, так же, как и его отец, служил при конюшнях и исполнял различные поручения.О событиях последующих десяти лет – от Русской кампании до погребения Наполеона на островеСвятой Елены – он и рассказывает нам в своих "Мемуарах..", языком, возможно, невсегда гладким и правильным с точки зрения профессионального писателя, но зато с большим чувствоми искренностью, – о том, каким, собственно, человеком был Император (как уважительно, спрописной буквы, именует его Сен-Дени) Наполеон.

Луи-Этьенн Сен-Дени

НАПОЛЕОН

Мемуары камердинера и второго мамлюка его величества

Перевод с английского В. Пахомова

Глава I. Дворцовая служба

Когда во время поездки в Голландию Рустан заболел, Император спросил Великого Конюшего: нет ли среди подчиненных ему молодых людей такого, кто мог бы заменить его – то есть сопровождать Его Величество верхом и на переднем сиденье его кареты, заботиться о его оружии, а также исполнять обязанности камердинера. Герцог Виченцский, ответив утвердительно, приказал мне и Менье отправиться к мсье Лепажу, дабы узнать, как правильно собирать и разбирать ружья и пистолеты, как чистить их и заряжать. После двухнедельного обучения всем этим премудростям меня – только меня – послали к мсье Леребуру, оптику, чтобы я научился разборке и сборке подзорных труб Императора и чистке линз. Вскоре я освоил это нехитрое дело – для того, чтобы стать Рустаном мне потребовалась всего одна секунда, а не две. А когда окончательный выбор пал на меня, Великий Конюший одел меня как мамлюка, и, как мне кажется, девятого декабря меня представили пред Императором в Булонском лесу на Аллее Акаций. В тот день была охота. Как только прибывший на место общего сбора Император вышел из кареты, герцог тотчас позвал меня, и Его Величество, оглядев меня с ног до головы, поинтересовался моими знаниями. После того, как Великий Конюший ответил, что я четыре года проработал в нотариальной конторе, Император заметил: «О, да он знает больше, чем мне нужно», и я был принят. На следующий день я приступил к исполнению своих обязанностей. Император пожелал, чтобы я прислуживал ему за завтраком и ужином. С этого-то и началась моя служба. В течение дня я помогал дежурному камердинеру, в том числе и при одевании Императора. Меня научили и как правильно заправлять постель властелина Европы, и как нужно распределять его вещи по его апартаментам таким образом, чтобы он всегда мог в любой момент легко воспользоваться любой из них. За завтраком я непосредственно сам прислуживал Императору, а за ужином я подавал разносившим блюда слугам ножи, вилки, и сами эти блюда. И слишком много времени, чтобы освоить свою новую профессию, мне не потребовалось.

Отныне жизнь моя потекла совсем по иному руслу. Прежде я, расхаживая по конюшне, руководил уходом за лошадьми и их перемещением, а теперь, сидя в кресле или на софе, беседовал с кем-нибудь или – в ожидании приказа – дремал, согретый теплом уютного и жаркого камина. И никаких иных удовольствий, кроме разговоров с дежурным камердинером или смотрения в окно (в то время Император жил в Тюильри), чтобы понаблюдать за происходящим в саду. Невыразимо скучная, однообразная жизнь в роскошных комнатах. Я никогда не покидал их, кроме как ради ужина в пять часов, когда Император отсутствовал. Свободен же я был по вечерам, после того, как к отходу Императора на покой являлись либо Констан, либо Рустан, вот тогда-то мой день завершался. Уединившись в своей, смежной с конюшней комнате, я переодевался в цивильное, а потом, после прогулки вокруг Пале-Рояля, укладывался спать.

Человек привыкает ко всему, так что и я привык к тому, что требовала от меня моя новая должность, а именно – три четверти дня просто бездельничать. Утром, около семи или восьми часов, я отправился на службу. В передней, и, к тому же, ванной комнате, всегда, в ожидании пробуждения Императора, в тот час находилось два или три человека. После того, как утренний туалет Императора закончился, и он удалился к себе, все присутствовавшие там, в том числе и Констан с Рустаном, разошлись по своим делам, а мы с камердинером сначала прибрались в спальне, а потом заправили постель. Потом наступил черед краснодеревщика, гардеробщика и полотера – каждый из них – под присмотром камердинера – выполнил свою работу. Что касается меня, я ушел в гостиную для младших офицеров, дабы дождаться там завершения церемонии утреннего одевания, а затем перешел в гостиную для старших офицеров, где Император должен был позавтракать. Первым делом сервировщик накрыл маленький круглый столик, потом сервировочный стол, а в назначенный час прибыл мажордом – мсье Дюнан – с приготовленной едой. Блюда, коим следовало быть поданными горячими, укладывалось в предназначенные для жарки и подогреваемые спиртовыми лампами, судки. Убедившись в том, что все сделано правильно, сервировщик удалился. Затем префект дворца постучал в дверь гостиной и сообщил Императору о том, что завтрак подан. Я занял место справа от кресла, в котором должен был восседать Император, после чего все мы – трое – терпеливо стали ждать выхода Его Величества.

Иногда Император выходил к столу сразу, а иногда вынуждал – подчас довольно долго – ждать. Почти сразу же после того, как Его Величество сел в свое кресло, пришла Императрица. Поцеловав мужа, она села по правую руку от него, и помочь ей сделать это – подать кресло – должен был именно я. Чаще всего, по выходе Императора из своих апартаментов, с ним была какая-нибудь очень важная персона – министр, или кто-нибудь еще – с кем он продолжал свой разговор до прибытия Императрицы, но после ее прибытия все серьезные обсуждения сразу же отметались и на их месте воцарялась легкая и игривая болтовня. За десертом объявляли явление короля Рима, и тогда в комнату входила мадам де Монтескью, сопровождаемая младшей гувернанткой – с юным принцем на руках. Император целовал своего сына и продолжал свой разговор – с Императрицей, мадам де Монтескью, и приглашенной к завтраку персоной. По завершении завтрака Император брал маленького короля на руки и подходил к окну, дабы показать его как просто прохожим, так и любопытствующим зевакам, кои, как правило, постоянно стояли под окнами дворца в час его завтрака. Нежные ласки любящего отца не прекращались до тех пор, пока Император и Императрица не возвращались в зал. Затем мадам де Монтескью и младшая горничная удалялись в апартаменты маленького принца, где их ожидала няня, обязанностью коей было качать его колыбель и на время отсутствия принца и гувернанток оставаться в комнате для младших гувернанток. Что касается меня, мне следовало вернуться в комнату для слуг.

Я очень любил эту свою обязанность прислуживать за завтраком – из-за разговоров, которые я там слышал. Если бы я тогда вел дневник, теперь я бы владел весьма интересными воспоминаниями – и о людях, и о делах, которые они обсуждали.

Однажды Император, взяв маленького короля на руки после завтрака, как обычно, ласкал его, играл с ним, а потом, обратившись к Императрице, сказал ей: «А ну-ка, поцелуйте своего сына!» Я уж не помню теперь, поцеловала ли Императрица принца, но с полным отвращения тоном она ответила: «Не понимаю, как вообще можно целовать ребенка». Отец его был совсем другим, он никогда не уставал целовать и ласкать своего любимого сына. Что могла бы подумать мадам де Монтескью, услышав такие слова из уст Императрицы? И что могли бы подумать о них матери семейств? (Это произошло в Тюильри, у эркерного окна.)

В другой день Император, уже после завтрака входя в зал и целуя маленького короля, повернувшись к Императрице и глядя на нее со свойственной лишь ему улыбкой, произнес:

Час я займусь теперь важнейшими делами,
А после проведу весь день, Заира, с вами![1 - Вольтер. Заира. Перевод Г. Шенгели.]

Маленькие принцы, сыновья короля Луи и принцессы, дочери короля Жозефа, будучи в сопровождении своих гувернанток с первым визитом ко двору Императора в Тюильри, целовали руку своего дяди, и его самого, точно таким же образом они приветствовали и его, и Императрицу впоследствии. Как правило, Император встречался с ними за завтраком. Он очень любил расспрашивать своих племянников и племянниц о том, что нового они узнали с тех пор, как он их видел в последний раз, в особенности принца Наполеона и принцессу Зенаиду.

Мсье Денона, который время от времени приезжал, дабы как-то ублажить Императора, как и многих иных тоже принимали за завтраком. Однажды он привез две небольшие – лишь около семи или восьми пусов высотой – статуэтки. Император и Императрица были изображены сидящими и облаченными в античную одежду. На Императоре ее почти не было, только плащ, но у Императрицы же, несмотря на то, что она была одета намного лучше, грудь и одна нога все же просматривались великолепно. «О чем бы ни думал художник, желая представить меня в таком образе, – сказал Император, – но в результате у него получилось нечто очень непристойное и оно мне не нравится. Мне больше нравится, когда люди одеты в привычную для них одежду, а не столь вычурно – в чуждые им наряды». «Пусть греки и римляне, – продолжал он, – носят то, что они носили в древние времена, но французы наших дней пусть будут в платье нынешнего – 19-го века. Все иное – вздор и нелепица». Статуэтки простояли на каминной полке до самого окончания утренней трапезы, а потом исчезли. Так что, эта попытка Денона подольститься к Императору, потерпела полное поражение. Я думаю, увенчивающее колонну на Вандомской площади изваяние Императора, было отлито и установлено без его ведома, мне кажется, я слышал, как он сам кому-то об этом говорил.

Однажды мсье Давид – знаменитый живописец – с той же целью, что и мсье Денон – пришел к завтраку Императора. Он принес портрет самого Его Величества – созданный одним из его учеников. Я не помню, была ли то картина маслом, рисунок или гравюра. Император был изображен до талии, в гренадерском мундире, правая рука за обшлагом жилета. Этот портрет, позднее воспроизведенный в гравюре, и который я видел во многих торгующих живописью и гравюрами лавках, был хорош, но истинной сути характера Императора не раскрывал. Великолепная схожесть с оригиналом и ничего более.

А в иной раз, также за завтраком, Император принял Тальму. Накануне Его Величество присутствовал на спектакле «Типу-Сахиб». Император сделал ряд критических замечаний касательно постановки сего произведения великого трагика и повелел Тальме сообщить о них автору. Он даже поведал ему о своем понимании вида сцены и показал Тальме, какой жест должен сделать Типу и какую позу ему следовало принять после того, как поднявшись с трона, он призывает к битве с англичанами. И, чтобы еще сильнее впечатлить актера манерой двигаться и речью владетеля Майсура, Император самолично сначала сел в кресло, а потом поднялся с него – с невероятно выразительным, полным благородства и решимости, жестом, произнеся притом несколько, приличествующих ситуации, слов (1812 или 1813).

В половине седьмого вечера я отправился на ужин Императора. Стол был накрыт, как и к завтраку там же – в гостиной для старших офицеров. Кресло Императора стояло спинкой к камину, а Императрицы – напротив него. Обслуживали ужин префект дворца, управляющий кухонной службой, два метрдотеля, шеф-повар, два разрезателя мяса, сомелье, камердинер Императрицы и я – камердинер Императора. Помимо них еще четверо слуг, непосредственно обслуживавших Императора и Императрицу, по двое стоявших у их кресел. Король Рима, несомый сопровождаемый младшей гувернанткой мадам де Монтескью, появился, когда подали десерт. По окончании ужина шеф-повар подготовился подать кофе в гостиную, куда уже к тому времени ушел Император. На этом моя вечерняя служба завершилась, и я вернулся к себе.

Каждое воскресенье на ужине присутствовала вся семья. Императору нравилось спорить с кардиналом де Фешем по различным богословским вопросам, и его доводы нередко ставили в тупик Его Высокопреосвященство.

На одном из таких семейных ужинов за столом сидели королева Неаполя, принцесса Полина, королева Гортензия, Мадам Мать Императора, кардинал Феш и, как мне кажется, еще несколько человек. Только что префект вручил Императору письмо, в котором сообщалось о том, что человек по имени Джеффрин спас нескольких рабочих, вытащив их из завалившейся угольной шахты. Письмо было передано королеве Неаполя, но она никак не могла его разобрать. Заметив смущение своей сестры, Император сказал: «Отдай это Гортензии, пусть она прочтет его нам». В самом деле, держа письмо в свое руке, королева Голландии довольно бегло прочитала его. В этом письме были подробно описаны все, случившиеся до того момента, когда спасатели добрались до того места, где находились заживо похороненные несчастные рабочие. В течение всего ужина собравшиеся не переставали обсуждать его и восхищаться мужеством Джеффрина. Император послал храбрецу Почетный крест.

Однажды, насколько мне известно, Император обедал в маленькой, находившейся в самом конце пролегавшей вдоль берега озера, беседке. Беседка эта, совсем недавно построенная, была очень красивой и удобной.

Как-то раз, вечером, на столе в спальне Императора появился великолепный ювелирный гарнитур – опалы в окружении бриллиантов. И все мы – дворцовые слуги – не пренебрегли шансом полюбоваться им. Эти украшения были очень красивы, особенно при свечах. По возвращении, Император увидел их и, вероятно, передал Императрице, так как на следующий день столик в его комнате, был пуст.

В каждой из отдельных комнат Тюильри проживал либо камердинер, либо комнатный слуга. Среди последних были и образованные молодые люди. Дабы скоротать время и развлечься, они читали. Временами так случалось, что как раз в тот момент, когда они меньше всего этого ожидали, появлялся Император. И тогда книга тотчас откладывалась в сторону, но иногда ее все же забывали – или в кресле, или на походном стуле, иногда на каком-то ином предмете мебели. Если такая книга попадалась на глаза Императору, он брал ее и просматривал. Если это была хорошая книга, он возвращал ее на то место, где находил, но если нет, он живо выражал свое недовольство тем фактом, что в его дворце читают такие книги. Может, он даже бросал их в камин, я бы не был столь уверен в обратном. Он просто не желал, чтобы в его апартаментах было нечто такое, что могло бы хоть кого-то оскорбить. Ну, а значит, эти молодые люди старались не оставлять свои книги без присмотра, особенно сомнительного с точки зрения морали содержания.

В феврале, насколько мне помнится, Император поселился в Елисейском дворце. Это жилье как нельзя лучше подходило ему. Для того чтобы поговорить с кем-либо, ему стоило лишь открыть дверь своей гостиной или своего кабинета, дабы выйти наружу и прогуляться в саду. Такого удобства в Тюильри, где он чувствовал себя пленником, он не имел. И, ради еще большей уединенности, он приказал возвести дополнительную стену – из деревянных планок – поверх существующей – со стороны отеля Себастиани – каменной стены. Он очень любил гулять по тропинке вдоль нее, из-за царившей там тишины.

В маленькой голубой спальне, на полочке стояла небольшая бронза, изображавшая сидящего за столом и внимательно изучавшего разложенную на нем карту, Императора. Из этой комнаты по скрытой лестнице можно было попасть на первый этаж. Этой лестницей – для своих визитов к Императору – пользовалась сама Императрица.

Почти каждое утро, когда была хорошая погода, Императрица в сопровождении двух служанок спускалась в сад и гуляла по аллеям под окнами императорских апартаментов. Она забавлялась, собирая фиалки, коими столь густо были усеяны большие цветники.

Также в случае, хорошей погоды, Император и Императрица ездили в Сен-Клу. Жизнь в такие дни меня совсем не радовала. Я был приговорен к тому, чтобы весь день сидеть в располагавшейся между гостиной и кабинетом (на первом этаже) спальне, и только в десяти или одиннадцать часов вечера я мог уйти, то есть когда Император и Императрица, покидая гостиную, уходили на покой. Лестница, ведущая в апартаменты Императрицы, заканчивалась в спальне, о которой я уже говорил. Ночью императрица проходила через эту спальню и поднималась по этой лестнице в свою комнату.

Когда Император был в своей верхней спальне, а Императрица в тот час у него, я должен был сопровождать ее потом в ее комнату. Сначала следовало пройти по длинному коридору, потом спуститься по узкой лестнице до небольшой, ведущая в ее личные покои, двери. Вот такой долгий путь мне приходилось проделывать, чтобы благополучно препоручить Императрицу ее фрейлинам.

Однажды мы совершили поездку в Трианон. Там у Императора тоже имелось свое место для прогулок. Его спальня находилась на первом этаже, в правом крыле и с выходом в маленький внутренний сад.

Как-то раз, когда он захотел прокатиться верхом, ему привели лошадей – некоторое время они ожидали выхода Императора у главного входа. Обычно Император катался без излишней осторожности, и в тот раз ему не повезло. Лошадь встала на дыбы и сбросила своего всадника. К счастью, упав на песок, он ничего себе не повредил. Живо поднявшись с земли, живой и невредимый, Император продолжил прогулку.

По истечении десяти дней Император на некоторое время вернулся в Сен-Клу. День отбытия в Россию неуклонно приближался.

Будучи в Сен-Клу, Император принял бежавшего из Англии генерала Лефевра-Денуэтта. Император обедал. Поначалу он разговаривал с ним довольно холодно, а потом начал обвинять его в том, что в сражении при Бенавенте он опозорил своих егерей. Генерал защищал себя, как мог, а затем поведал о том, что с ним происходило с момента, когда он попал в плен и до возвращения во Францию. Я полагаю, что могу твердо утверждать – речь шла об одной, поспособствовавшей его побегу, английской леди. Визит генерала завершился тем, что Император вернул ему командование над его егерями. Уже на острове Св. Елены, некий участвовавший в битве при Ватерлоо английский офицер, говоря о гвардейских егерях, утверждал, что стоявшие против них английские солдаты восхищались ими, а в конце добавил: «Эти доблестные солдаты бились как львы – ими командовал генерал Лефевр-Денуэтт».

Не могу припомнить точно о произошедших до начала Русской кампании событиях. Согласно некоторым из сохранившихся у меня заметок, Император с Императрицей 9-го мая 1812 года отбыли в Майнц – Рустан сопровождал его. Меня же отправили вперед – в Мец, – где Император сделал остановку и переночевал. Ранним утром он продолжил путь. И в тот день уже я был с Императором. Вечером мы прибыли в Майнц. То было мое первое путешествие в коем я – как его личный камердинер – занимал место на козлах его кареты.

Глава II. Пылающая Москва

Спустя несколько дней после приезда Императора и Императрицы в Дрезден, туда же прибыли император и императрица Австрийские, а также король Пруссии и его сын, наследный принц. Сенешаль сказал мне, что именно в спальне короля состоялась встреча принца с Императором. Представляя своего сына, король умолял Императора взять его к себе в качестве адъютанта. Поскольку как раз в тот момент Сенешаль покидал комнату, каким был ответ Императора на это предложение, можно только гадать.

На следующий день после прибытия императора и императрицы Австрийских, адъютант австрийского императора мсье де Нейпперг, посланный своим государем, прибыл, дабы осведомиться о здоровье Наполеона. Император тогда завтракал, мне кажется, и Императрица тоже. Мсье де Нейпперг был человеком в полной зрелости лет и довольно высокого роста, он очень хорошо говорил по-французски и всем своим видом производил весьма внушительное впечатление. Он был слеп на один глаз и поверх него носил повязку, а одет в мундир гусарского полковника. Не припомню уже, был ли официальный обед в тот самый день, но когда его час наступил, Император отправился на встречу со своим тестем и императрицей Австрии. Вскоре, по возвращении, ведя ее под руку, он проследовал вместе с ней в гостиную, а потом, в сопровождении многочисленных гостей, появился император Франц.

Когда все было готово, префект отправился объявить Императору, что обед подан. Почти сразу же дверь гостиной распахнулась, и появился Император – рука об руку с императрицей Австрии и императором Австрии, подавшим руку Императрице. Последняя села слева от отца, а Император усадил императрицу Австрии рядом с ним. Король Пруссии занял место по левую руку Марии-Луизы. Король Саксонии, Великий герцог Вюрцбургский и другие знатные лица, принцы и принцессы, имена которых я не помню, заняли оставшиеся места. Собрание поистине блестящее, да и стол был сервирован великолепно. Император – будучи в прекрасном расположении духа, с особой предупредительностью ухаживал за императрицей Австрии. У нее были невероятно красивые глаза. Я заметил – с перчатками она не рассталась даже на время трапезы. Собравшиеся пребывали в прекрасном настроении, смеялись и весело переговаривались друг с другом. Великий герцог Вюрцбургский и император Австрии не были самыми толстыми из присутствовавших на обеде, каждый из них, несмотря на высокий рост, весил не более чем положено весить обычному человеку. У обоих были острые лица, как у орла, и веретенообразные ноги. Длинная косичка императора Франца едва не касалась его пояса. Рустан передавал тарелки пажу Императора, а я – пажу Императрицы. Великий герцог Вюрцбургский, узнавший во мне своего конного сопровождающего, несколько раз посмотрел на меня и улыбнулся, как своему старому знакомому.

Все то время, пока Император и Императрица пребывали с визитом в Дрездене, одно празднество сменялось другим, ведь тогда Наполеон был всемогущ и в самом зените своей славы.

Прежде чем въехать в Торн, нам нужно было преодолеть очень трудный участок дороги – сплошной песок, и потому карета шла медленно. Император приказал остановить ее и вышел. Затем, после того, как я по его приказу надел на него его сапоги, он сел на лошадь одного из своих сопровождающих и умчался вперед, оставив карету на мое попечение.

Торн мы покидали вдвоем. Горячий ужин ожидал его в находившейся в нескольких лье от Торна небольшой деревушке, через которую ему предстояло проехать, но, добравшись до назначенного места, Император, увидев то множество людей, кои окружили его карету, покинул ее дабы поприветствовать знатнейших из них и тотчас же вернулся обратно, вместо того, чтобы зайти в дом, где его так ждали, и приказал двигаться дальше. Разочарование толпы, наверняка, было весьма велико, ведь очень многие из составлявших ее, вполне возможно, преодолели немало лье, чтобы иметь удовольствие своими глазами посмотреть на Императора. Проехав лье или полторы, Император остановился перед домом одной бедной женщины. Он захотел пообедать у нее. Свита его сопровождала очень представительная, кроме обычного эскорта еще несколько генералов, в том числе генерал Красинский – командир гвардейского полка польских лансеров. Все сошли с коней – генералы и другие офицеры поспешили вынести стулья и столы из убогого жилища на середину двора. Я накрыл стол и поставил на него несколько бутылок вина. Офицеры развели костер, и повесили над ним наполовину заполненный водой котелок. Затем они попросили у доброй женщины яиц, и, поскольку у нее имелось лишь несколько, ей пришлось обратиться к соседям. Затем яйца опустили в котелок, готовя их, таким образом, по популярному в те времена рецепту. Костер с висевшим над ним котлом находился в двух или трех шагах от кресла Императора. Варились эти яйца долго – воды было слишком много, но, в конце концов, когда их уже можно было есть, все – то есть, генералы и другие важные персоны – уселись за столы, а остальным пришлось либо есть стоя, либо сидя – на том подходящем для сего, что им удалось найти.

После того, как трапеза завершилась, Император послал за жившими в доме бедняками и с помощью генерала Красинского побеседовал с ними. Он задал им много вопросов, и в частности о том, чем они живут. Бедная женщина, оглядевшись, указала генералу на бегавших по двору цыплят, и сказала: «Это все, что у меня есть». «Если я дам ей немного денег, – сказал Император, – ей это понравится?» «Она могла бы приобрести и большой дом, в котором могла бы жить, и еще больше цыплят». От этих слов Императора бедняжка пришла в полный восторг, он дал ей тысячу или тысячу двести франков золотом, и она бросилась целовать его ноги, желая таким образом выразить ему свою благодарность.

Во время поездки из Ковно в Вильну, мне рассказали о великой буре, из-за которой армия лишилась множества лошадей, коих, как говорили, было тридцать тысяч, но я лично ни этих лошадей, ни их останков, не видел.

Проведя несколько дней в Вильне, Император отправился в Витебск. По прибытии туда, входя в свою комнату, чтобы раздеться, Император сказал Сенешалю: «Далее мы не пойдем, кампания завершена – здесь мы станем на зимние квартиры». Но – увы! – и почему же этого не произошло?

По прибытии вести о смерти генерала Дорсенна Император на главной площади Витебска назвал его преемником генерала Фриана. Гренадеры и егеря были собраны и выстроены в боевой порядок, Император же, с саблей в руке – с коей видеть его случалось весьма нечасто – громким, но полным чувств голосом провозгласил: «Солдаты, да будет вам известно…», etc. Затем он тепло обнял генерала, который, принимая такую честь, не смог удержать слез. Торжественность и великолепие этого назначения не могло не оказать глубочайшего влияния ни на его участников, ни на солдат. С того самого дня и до дня сражения при Ватерлоо этот храбрый генерал всегда стоял во главе Старой Гвардии.

Еще за полчаса до того, как мы добрались до первых домов Москвы, мы достигли холма, с вершины коего могли рассмотреть весь город – его многочисленные колокольни, церкви и Кремль. Эти колокольни – высокие, восьмигранные и сужающиеся кверху колонны, каждая из них увенчана своеобразной золоченой грушей с прикрепленными к ней легкими цепями полумесяцем и крестом. Столб густого черного дыма вздымался ввысь откуда-то из центра города – это горел какой-то дом, но то был единственный пожар, который мы видели. Тогда часы показывали, возможно, либо одиннадцать или половину двенадцатого. Менее чем через час мы уже шли по городу и удивлялись тому, что по пути не встретили никого, кроме некоторых бедняков. Дома казались пустыми и заброшенными. Мы видели лишь польских и французских солдат, и чем более мы приближались к Кремлю, тем чаще.

Обогнув угол одной из улиц, мы натолкнулись на поляка-гвардейца – с несколькими бутылками – под мышками и в руках. Он предложил нам одну, и мы ее приняли, но, поскольку открыть ее было нечем, мы вернули ее поляку для того, чтобы он отбил ее горлышко камнем. В бутылках оказалось шампанское – мои спутники и я весьма неплохо приложились к нему, и оно нам очень понравилось. Затем мы продолжили путь в Кремль, в который вскоре и вошли через западные ворота. Пройдя дальше, мы увидели трех или четырех, сидевших у стены слева, нескольких мамлюков – сойдя со своих коней, они отдыхали. Вскоре мы добрались до некоей площади, которую я буду называть Западной площадью. Там мы покинули карету и разошлись – каждый из нас был намерен присоединиться к своим товарищам по назначенной им службе. Приблизившись к месту, куда призывал меня мой долг, я осмотрелся. Дворец состоит из разных, но объединенных в единое целое зданий разнообразной архитектуры. Слева от большого здания в восточном стиле есть широкая лестница, завершающаяся внутренним мощеным двором, простирающимся вправо, в конце которого находилась ведущая в апартаменты Императора, дверь. Там, в большой комнате, я и нашел своих товарищей по службе.

Император, переночевавший в предместье под названием Дорогомилово, пришел утром – дабы полностью овладеть обителью русских царей.

После того, как с пришествием ночи Император удалился к себе, мы тоже решили дать себе покой. Мои спутники, которые раньше меня прибыли в Кремль, обеспечили себя всем нужным для постели, у меня же не было ничего. Они ничего не приберегли для меня, но все же мне удалось устроить свою постель. Угол нашей комнаты покоился под большим балдахином – сотканным из тонкой шерстяной нити и очень легким. Сложив его вдвое несколько раз, я понял, что теперь у меня есть своего рода тюфяк – я расстелил на полу, а подушкой и одеялом стали моя дорожная сумка и плащ. В надежде провести спокойную ночь, я лег спать.

Все было спокойно в царском дворце, полная тишина, все – независимо от того, как кому удалось устроиться – погрузились в глубокий сон. Посреди ночи я проснулся, возможно, около полуночи или часа, и ничего не слышал, кроме вздохов спящих людей. Я открыл глаза и протер их – вся комната была озарена ярким светом. Поднявшись, дабы узнать, откуда он, я подошел к окну – и был просто поражен, увидев весь город в огне, по крайней мере, южную и западную его части, ведь наши окна выходили на Москову[2 - Москва-река – Прим. перев.] и запад. Какое ужасное зрелище! Представьте себе, допустим, столь же большой город, как Париж – объятый пламенем пожара, и наблюдающего за ним – ночью – с вершин башен Нотр-Дама. Я сразу же бросился будить моих товарищей. Спустя мгновение они уже стояли у окон, за которыми грандиозный пожар пожирал Москву. Поскольку Император должен был немедленно узнать о случившемся, Констан решил войти в комнату Его Величества. Первый камердинер покинул на несколько минут, но поскольку никаких указаний он нам не оставил, все – не имея лучшей идеи, чем дождаться рассвета, снова улеглись. Мы ждали его с нетерпением.

Наступил новый день, но пожар бушевал с той же силой, что и ночью, ни на минуту он не прекращал свою разрушительную деятельность, но ни глазам, ни чувствам он ущерба не причинил, а со временем мы свыклись с ним. Казалось, что, когда Император с нами, нам совершенно нечего бояться.

Я поднялся раньше всех, а поскольку мне очень нравится в столь ранние утренние часы подышать свежим воздухом, я покинул нашу комнату и направился к широкой восточной лестнице, дабы прогуляться по Кремлю. Величайший беспорядок царил повсюду, на обширной площади перед дворцом разместилось несколько армейских отрядов, но людей в каждом из них было очень мало. Некоторые солдаты лежали, другие курили, третьи сидели у едва тлеющих костров, а иные просто бесцельно прохаживались тут и там и снова возвращались к своим товарищам. Пустые бутылки и фляги, валявшиеся у костров, ясно свидетельствовали о том, как эти люди провели ночь. Каждый из солдат, с которыми я тогда повстречался, что-то потерял – один – одно, другой – другое, кто-то искал свою уздечку, седло или одеяло, другой же никакого представления не имел, где сейчас его лошадь, etc.

Всеобщее внимание было обращено к пожару, который, набирая силу, уже достиг до сих пор не тронутых им кварталов. Поступил приказ о спасении построек от разрушения, но пожар стал всеобщим, и что можно было сделать в такой ситуации? Ничего! Пожарные помпы? Мы не нашли ни одной. Ведра? И их тоже. Вода? Да как же можно было найти ее в городе, незнакомом и обезлюдевшем? Взяв с собой то, без чего они не могли обойтись, горожане просто предали свои дома огню.

Стены, которые окружают Кремль, высокие и выстроены из кирпича. Она укреплена располагающимися на некотором расстоянии друг от друга башнями, многоугольными, круглыми и квадратными, последние увенчаны завершениями, чем-то схожими с завершениями небольших звонниц деревенских церквей, форма их крыш представляет собой четырехгранную пирамиду. В центре Кремля – на господствующем над городом холме – царский дворец. Поскольку он построен из кирпича и тесаного камня, именно в силу этой причины он меньше подвергался опасности сгореть, чем иные городские дома, кои в большинстве своем были деревянными, а, кроме того, почти со всех сторон он был надежно отдален любой иной, столь легко воспламеняющейся постройки.

О чем же размышлял Император, созерцая столь величественное, столь и скорбное зрелище – океан огня, который окружив его, сделал Кремль своим островом? Его генералы, видя, что дом губернатора теперь лишь куча пепла и что большая колокольня тоже охвачена огнем, искренне умоляли Императора покинуть обитель русских царей и старую столицу их империи. В конце концов, хотя и не без сопротивления, он уступил их настойчивым просьбам. За завтраком он вновь обдумал этот вопрос, а в одиннадцать или двенадцать часов сел на свою лошадь. Сопровождаемый своей свитой, он покинул Кремль и направился к Петровскому замку, находившемуся в лье или два западнее Москвы. Обоз с имуществом двора, имущество Гвардии и сама она также направились туда же. Но так как подготовка к отъезду заняла некоторое время, мы смогли выступить в путь лишь поздним вечером.

С большим трудом нам удалось выбраться из города, его улицы – загроможденные горящими балками, обломками разрушенных домов и преграждавший наш путь огонь. Мы постоянно были вынуждены вносить поправки в наш маршрут и временами даже возвращаться, дабы не быть схваченными огнем. Сильнейший ветер вздымал целые тучи пыли, ослеплявшей и людей, и лошадей. И еще одним – немало осложнявшим наш проезд препятствием – являлось множество солдат самых разных полков, коих несли на руках, верховые и груженые всем, что можно было найти в оставленных складах, торговых лавках, жилищах и подвалах, деревенские повозки. Все это вместе являло собой картину величайшего хаоса.

Но, незадолго до наступления темноты мы – уставшие, но счастливые – уже были за пределами города. Вот тогда-то мы и могли дышать легко и совершенно не чувствовать источаемого горящими домами смрада. В Петровское мы прибыли уже после наступления темноты. Экипажи остановились возле дворца, в коем Император провел несколько часов.

Как мне кажется, на следующий день Император, Гвардия, двор, кареты и повозки снова вернулись в Кремль. Разоренный город был тих и спокоен. Деревянные дома обратились в пепел, каменные – в руины, церкви же, полностью возведенные из кирпича, спаслись. Руины по-прежнему дымились, и вонь исходила от них поистине невыносимая. Согласно подсчетам, в пламени пожара погибло две трети всех жилых домов и других зданий Москвы.

Мы нашли Кремль и дворец в том же состоянии, в котором мы их оставили, возможно, благодаря оставленной в нем Гвардии. В этой резиденции Император оставался на протяжении всего времени нашего пребывания в Москве, кое составило тридцать девять дней. Не знаю, почему, но это число моя память сохранила, хотя, как правило, со временем все либо забывается, либо представляется крайне расплывчатым. Я помню, что в одно прекрасное утро, когда мы встали, я увидел снег. Его выпало слоем около пуса, но вскоре он растаял.

Каждое утро проводился смотр или парад Старой Гвардии. Именно тогда я понял, как сильно пострадали голландцы – их полк ныне состоял лишь из нескольких рот. Усталость и лишения проредили их ряды сильнее, чем пушки противника. Крепкими, статными и полнолицыми они были, но ни одного из них при отступлении я не видел.

Принц Евгений трапезничал с Императором в Кремле почти каждый день, а князь Невшательский всегда. Однажды за завтраком император разговаривал с Великим Маршалом Дюроком, и беседа вертелась вокруг темы, какой может быть самая прекрасная смерть. Его Величество говорил, что, по его мнению, самой прекрасной смертью было бы умереть на поле битвы, пораженным ядром; но полагает, что он не будет столь счастлив: «Я умру, – сказал он, – в своей кровати как коронованная с…»

Каждый день, два или три часа, Император – в сопровождении нескольких офицеров и личных телохранителей – посвящал верховой прогулке. Покатавшись по городу или его окрестностям, он возвращался только к обеду.

В Кремлевском дворце Император занимал очень большую комнату, разделенную на две части балкой, или карнизом, поддерживающимся двумя колоннами, между которыми был проход из одной ее части в другую. Между стеной и колонной с каждой стороны стояло по треножнику. Комнату украшала почерневшая от времени позолота. Судя по роскоши ее отделки, это была красивейшая комната дворца. Я помню, что в нескольких других залах я видел изображения Мадонны – как правило, в левом, дальнем от входа в помещение, углу. Мне рассказывали, что, прежде всего, каждый русский, даже император, перешагнув через порог, должен был поклониться Мадонне.

Спальня, имевшая окна на Москову, была большой, длинной, прямоугольной комнатой, расположенной справа от той, которую занимали лакеи, и отделялась от нее всего лишь простой перегородкой. В левом крыле, образуемом этой перегородкой, и на той стороне, которая была против окон, имелось небольшой письменный стол с крышкой цилиндрической формы; он был поставлен так, чтобы срезать угол, который, насколько я помню, занимал камин. У этого стола стояло три ширмы зеленого шелка: одна справа от него, другая – слева, и третья – сверху; все три с задней стороны соединялись. За этим столом Император иногда читал, иногда работал над каким-нибудь документом. Эта мебель осталась у меня в памяти, и вот почему. Император в ходе своих кампаний и во время различных вояжей располагал несколькими ящиками для книг, которые обычно, в течение всего времени его пребывания где-либо, стояли или в его кабинете или в его спальне. В моменты скуки или бездействия он брал том и, когда он не имел рядом чего-либо другого, использовал мебель, которая оказывалась подле него. Так вот! В течение почти всего времени, когда он оставался в Кремле, «История Карла XII» Вольтера, приятный небольшой том в сафьяне с золотым обрезом, постоянно лежала на этом маленьком бюро. Император был далек тогда от того, чтобы думать, будто его история станет столь похожей на историю короля Швеции.

Несколько французских актеров (помнится, их было человек десять или двенадцать), живших и игравших в Москве, после ухода русских города не покинули. Утратив в пламени пожара все свое имущество, а потому, не имея средств к существованию, они пришли во дворец, чтобы просить о помощи. Среди них было две женщины. После того, как Императору сообщили о том, в каком бедственном положении они оказались, он отдал приказ позаботиться о них. С тех пор у них была еда. Время от времени в апартаментах Императора проводились собрания или вечеринки, на которых присутствовали придворные и старшие офицеры Гвардии, и эти актеры дважды или трижды посетили салон Его Величества. А когда было принято решение покинуть Москву, несчастным актерам не оставалось ничего лучшего, кроме как последовать за нами и они присоединились к императорскому обозу. Страданий на долю двух бедных актрис выпало немало. Одна из них – уже пожившая и приобретшая некий опыт, была полна сил и энергии, а другая – юная и хрупкая девушка. Как-то раз, в один из дней нашего отступления, я видел, как первая грелась у костра маленького бивуака нескольких матросов Гвардии, холод уже понемногу давал о себе знать. Эти люди, прибывшие в Россию с юга Франции и уже в достаточной степени утратившие боевой дух, громко жаловались на то ужасное положение, в коем они оказались. Вину за свалившиеся на них напасти, они возлагали на приведшего их в эту адскую страну Императора, и в самых злобных и яростных выражениях выражали свой гнев. Так вот, эта женщина, пытаясь утешить и воодушевить их, кроме всего прочего сказала им: «Вы браните Императора, но не кажется ли вам, что он страдает столь же сильно, как и вы, а кроме того, еще и из-за мучительного понимания того, что не в силах оказать помощь стольким храбрецам, которые – как и вы тоже – здесь и готовы куда угодно следовать за ним? Разве вы не видите его постоянно среди вас, идущего пешком и разделяющего вашу усталость? Будьте же смелее, энергичнее, боритесь с постигшими всех нас суровыми испытаниями. Помните – вы солдаты и французы!» Немного помолчав, она добавила: «Вот я – бедная и уже немало лет прожившая женщина, я потеряла все, у меня нет даже самого необходимого, у меня нет будущего, и что теперь? У меня что, не повода для недовольства? И все же, несмотря на все те страдания, с коими мне приходится сталкиваться ежечасно, я смиренно и мужественно терплю их. Слабость и малодушие лишь еще больше огорчают и делают нас более несчастными, чем мы есть. А значит, будем надеяться. Каждый минувший день еще на шаг приближает нас к той прекрасной стране, в коей мы, несомненно, окажемся, но для того нам и нужны смелость и настойчивость. Вы молоды, смотрите только вперед, будьте стойкими и в конечном итоге, вера в успех спасет вас».

При выезде из Москвы, молоденькая актриса, которой посчастливилось уберечь от огня часть своего имущества, уложила его в небольшую и запряженную двумя резвыми казачьими конями, коляску. Временами она путешествовала пешком, иногда верхом. Однажды, во время спуска с холма, слева от нас раздалось несколько пушечных залпов, и над дорогой полетели ядра – одно из них, ударив ее коляску, нанесло ей такой урон, что дальше двигаться она не могла. Бедняжке, которая в тот момент, к счастью, шла пешком, пришлось отказаться от нее и перегрузить столько своего багажа, сколь было возможно, в один из императорских фургонов. По прошествии нескольких дней я узнал, что она потеряла все, а может, лишь большую часть своих вещей. Не припомню, чтобы видел этих несчастных актрис или кого-нибудь из их спутников ни в Смоленске, ни в Вильне. Как и многие другие, они, вероятно, или погибли или попали в плен.

Глава III. Отступление из России

В течение того времени, когда Император жил в Кремле, состоялось несколько совещаний – касательно переговоров с неприятелем – каждый день мы ждали положительного ответа. Но, если немного поразмыслить, на какие ответные действия – врага который с легкостью отдал огню саму Москву, мы могли рассчитывать? Что еще ему было терять? Последствия стали ясным доказательством того, что они не желали ничего, кроме как обмануть Императора и поддерживать его веру в успех столько времени, сколько им потребовалось бы для возрождения их армии, пока наша, понемногу слабея, таяла в Москве – городе, являвшим собой лишь кучу пепла, равно как и наши, размещенные в иных поселениях, где не было ничего съестного ни для солдат, ни для лошадей, гарнизоны, и, в конечном итоге, вынудить нас как можно дольше оставаться в России, чтобы приближающаяся к нам, поистине, гигантскими шагами, зима, нанесла при отступлении нам – слабым и беспомощным – еще больший урон. К великому сожалению, эта тактика оказалась весьма успешной для русских, заставивших нас невероятно дорого заплатить за ту славу, коей мы покрыли себя, когда ворвались в их священный город.

Дни стремительно сменяли друг друга, но приятной и ожидаемой всеми вести о начале переговоров Императорский штаб так и не получил. Живя в Москве, все мы чувствовали себя достаточно уверенно, так что весть о внезапном нападении русских на французские форпосты не слишком обеспокоила нас.

С ответом на эту агрессию Император не заставил себя долго ждать. День отбытия был назначен, и армия получила приказ идти на юг. Насколько я помню, руины Москвы мы оставили 19-го октября.

С того времени ясные дни пропали совсем, а ночи становились все дольше и дольше. Солнце все чаще скрывалось за облаками, а горизонт накрывал мрак. Люди посерьезнели, казалось, они знают о том, какое ужасное будущее ожидает, а потому страшит их.

У Смоленска холод уже достаточно жестоко мучил нас. Лик воцарившегося в армии хаоса был поистине ужасен. Ряды Гвардии поредели – весьма существенно – но прежде, в начале своего пути, шагающая по Смоленску, она была многочисленна и прекрасна, ведь существенных потерь она в то время не понесла. А на обратном пути – как же она отличалась от самой себя – тогдашней!

Спустя два или три дня, Император и все остававшиеся в Смоленске французы возобновили марш. Мороз понемногу усилился, погода стояла пасмурная, дни резко сократились. Сразу же после того, как мы покинули город, арьергард взорвал огромное количество зарядных ящиков – они стояли у стен справа от тех ворот, через которые мы проходили. Мы видели и слышали эти следовавшие один за другим взрывы. У нас не было лошадей, забрать с собой эти ящики мы не могли. В этих взрывах было что-то столь мрачное, что заставляло нас почувствовать, что величайшие из бедствий еще впереди, но они приближаются, и встреча с ними состоится очень скоро. С каждым днем пищи у нас становилось все меньше и меньше, и каждый день мы оставляли позади себя пушки, зарядные ящики и обозные повозки. Чем дальше мы продвигались, тем холоднее становилось, трупы людей и лошадей отмечали наш путь. Мы шли медленно. После нескольких дней довольно устойчивых морозов наступила оттепель. Мы не раз видели, как Император, облаченный в длинный пелисс,[3 - Пелисс – верхняя одежда 18 в., с рукавами или без них, изготавливалась из разных материалов и носилась поверх платья. В отличие от пальто, пелисс не имел лацканов, отложного воротника. Само название изначально обозначало меховую одежду (pelt – «кожа»). Иногда пелисс мог быть без застежек, иногда с пуговицами на груди, иногда с пуговицами по всей длине. Со временем его сменили редингот и пальто. – Прим. перев.] и помогая себе своей тростью, некоторую часть дороги проходил пешком.

Мы шли к Орше. Чтобы добраться до нее, довольно большое расстояние следовало преодолеть, идя вдоль берега Днепра. Мы видели сам город – по правую руку от нас – но прежде, чем попасть в него, нам предстояло описать широкий полукруг. Я видел, как солдаты – таких было очень много – кои, полагая, что им удастся значительно облегчить и сократить себе путь переходом через реку по льду, который во многих местах оказался не слишком прочным. К сожалению, как мне кажется, некоторые из этих безрассудцев погибли. Тем не менее, несмотря на запрещающие так поступать приказы генералов и риск смерти от утопления, стоило появиться хотя бы одной тропинке, как по ней шли и другие пехотинцы – без страха испытать судьбу так же, как и те, кто предшествовал им.

Затем мы направились к Борисову. Прибыв в этот город рано утром, мы провели в нем полдня. Всем казалось, что именно в Борисове мы перейдем Березину. День уже завершался, когда мы получили приказ идти дальше. В течение вечера, когда мы вот так шли, мы постоянно слышали грохот тяжелой канонады. Мы же – молчаливые и задумчивые, почти не разговаривали друг с другом на этом марше. Уже после наступления темноты мы прибыли в крохотную, состоявшую лишь из нескольких жалких лачуг, деревушку, в одной из этих хижин и разместился Император. Именно здесь нам предстояло пересечь Березину, вдоль берега коей мы безостановочно шли после оставления Борисов. С наступлением утра канонада прекратилась. Мы провели ту ночь, как и очень многие другие, иными словами, плохо. Ни на мгновение не смыкая глаз, мы с нетерпением ждали утра и продолжения нашего марша.

Я помню, что на следующий день, 3-го декабря,[4 - Сен-Дени ошибается, Наполеон и Старая Гвардия перешли Студянку 27-го ноября (15-го по старому стилю). Уничтожены же мосты были утром 29-го (17-го ноября по старому стилю). – Прим. перев.] как только рассвело, поступил приказ пройти по мосту. Этот мост, покоившийся на бревенчатых козлах, с настилом, и более чем на пье возвышавшийся над водой, казался мне не очень крепким, в частности потому, что он, кроме всего прочего, должен был противостоять множеству несомых быстрым течением льдин. В то время как некоторые генералы, вооружившись саблями, сдерживали рвавшуюся к мосту толпу, ответственный за порядок на переправе Великий Конюший, четко и разумно руководил прохождением императорского обоза и артиллерии, советуя возницам двигаться не спеша и держать дистанцию, дабы не перенапрягать мост, равно как и гренадерам и егерям Старой Гвардии, шагавшим справа и слева от двигавшегося по середине моста непрерывного потока самых разных повозок и карет. Я был одним из первых, кто прошел по этому мосту, и не раз мне тогда казалось, что, не выдержав тяжести пушек и обозных телег, он просто уйдет под воду, но все обошлось, я благополучно достиг противоположного берега и, ступив на него, я не оглянулся, ведь я так счастлив был, что столь благополучно прошел по этому мосту, на котором со своими жизнями рассталось столько людей. Позже я узнал, что через Березину был переброшен еще один, а может, и два моста, лично я видел только тот, по которому я сам прошел.