скачать книгу бесплатно
Память сердца
Александр Константинович Лаптев
Сибириада
В новой книге известного сибирского писателя Александра Лаптева представлены произведения, основанные на реальных фактах и судьбах. В эпоху Большого террора ни в чём не повинные люди были вырваны из мирной жизни и отправлены на Колыму искупать ударным трудом свои несуществующие грехи. Не все вернулись обратно. Сотни тысяч остались навечно среди оледенелых сопок Колымского нагорья. Их памяти посвящается эта книга.
Александр Лаптев
Память сердца
© Лаптев А. К., 2022
© ООО «Издательство «Вече», 2022
© ООО «Издательство «Вече», электронная версия, 2022
* * *
Итальянец
Этап
– Закуривай, ребята! Разбирай табачок!
Сергей развел края довольно объемистого матерчатого мешочка и счастливо улыбнулся, глядя на золотистый табак, плотно утрамбованный под самую завязку. Смуглое широкоскулое лицо осветилось изнутри, он стал похож на ребенка, получившего любимую игрушку.
В вагоне воцарилась тишина, только железные колеса мерно стучали на стыках. Семьдесят пар глаз неподвижно смотрели на этакое чудо. На грязных изможденных лицах читались удивление, растерянность, недоверчивость. Но, похоже, все было взаправду. Такими вещами не шутят. С нар неуверенно поднялся один заключенный, за ним второй, третий, и вдруг все задвигались, заторопились по узкому проходу между деревянных лежаков и стоек, толкая друг друга, наступая на ноги. К Сергею потянулись трясущиеся руки, на лицах обозначилось жалостное, а у иных – умилительное выражение.
Сергей торопливо сыпал табак в каждую ладонь: этому, потом другому и следующему за ним… Что-то летело мимо рук, сразу несколько человек оказались на четвереньках и спешили собрать просыпавшееся с занозистых досок, по их спинам лезли другие… Сергей уже не улыбался.
– Полегче, друзья! – воскликнул он, встряхнув курчавой головой. – Не толкайтесь. Делитесь с соседями, а то не хватит на всех.
Вдруг толпа разом колыхнулась, словно ее прошил электрический разряд; послышались отвратительные чавкающие удары, ругань и чьи-то всхлипы, и перед Сергеем предстали три приземистые фигуры. Золотые фиксы во рту, дебильные глумливые рожи, наглый и как бы остекленевший взгляд, и у каждого финка – у кого-то в голенище сапога, а у кого и прямо в руках – для убедительности, стало быть.
– Чего вылупился? – молвил тот, что стоял посредине. – Давай свой сидор. Чего жмёшься? Или тебя перышком пощекотать? – Резко обернувшись, грозно гаркнул: – Э, фраерня, чего окружили мужика? Быстро рассосались, пока я кому-нибудь кишки не выпустил. – И он поднял сверкающий нож с наборной рукояткой из красивого разноцветного стекла.
Сразу все попятились, головы поникли. Собирать кишки с пола никому не хотелось.
Сергей усмехнулся про себя. Это ему было знакомо. Сколько раз наблюдал он подобные сцены, когда несколько таких вот рож держат в страхе целую камеру политических или битком набитый здоровыми мужиками вагон, вот как сейчас.
– Ну ты чё, фраер, не понял, что ли? Тебе что, уши прочистить?
Сергей медленно поднялся с нар, выпрямившись во весь рост, уверенно глянул на фиксатого. Тот опешил, увидев перед собой верзилу на полголовы выше и заметно шире в плечах. Но, главное, он встретил твердый упористый взгляд. Чутьем зверя почуял, что перед ним вовсе не фраер, не фуфло и что с кондачка его не возьмешь. Такие открытия совершаются мгновенно.
Фиксатый отступил на полшага, на лице его обозначилась недоверчивая улыбка.
– Ты кто будешь? – спросил он хотя и развязно, но уже без прежней наглости.
– Меня Сергеем зовут.
– Я спрашиваю, какой ты масти!
Ножичек все играл в руке, как бы сам по себе.
– Нет у меня никакой масти.
– По какой статье чалишься?! Ты чё, русского языка не понимаешь?
Понемногу к фиксатому вернулась прежняя уверенность. Он уже понял, что перед ним все-таки фраер, хотя и «битый».
Ответ Сергея подтвердил его догадку.
– Пятьдесят восьмая.
– А, контрик, все ясно! – обрадованно воскликнул фиксатый и, осклабившись, переглянулся со своими спутниками. Дело для тех было вполне ясное, и они не понимали, чего фиксатый сопли разматывает. Давно бы сунул перо в бок этому черту. Вон стоит как столб и руки опустил. Ежели садануть его справа под ребро – не успеет увернуться, сразу ласты склеит. Не впервой…
Сергей видел эти оценивающие взгляды, понимал их значение. Когда был матросом в Керченском порту, он дрался, почитай, каждую неделю – и на ножах, и на кулаках, и чем придется. И еще никому не удалось свалить его с ног. Наоборот: это он сбивал противника одним ударом, так что за ним среди местной шпаны закрепилась слава силача и первого драчуна. Кончилось тем, что драться с ним перестали. Стоило какому-нибудь забияке узнать, кто перед ним, как он сразу утрачивал весь свой пыл и опускал руки со словами: это же «Полундра»! (такая у него была кличка).
А ведь ему тогда не было и восемнадцати лет. Теперь, много лет спустя, Сергей почитал все это за детские шалости: кровавые драки на ночном берегу в призрачном блеске звезд, поножовщину по малейшему поводу и без, обожающие взгляды чернобровых красавиц, из-за которых и происходило большинство драк. Все это заканчивалось синяками и выбитыми зубами – не более того. А если кого и подрезали, так не насмерть. Сами же помогали бывшему врагу зашивать рану обычными нитками – тут же, на берегу. Все тут были свои, жили на одной земле, ходили по одним водам и любили одних девушек – горячих южных красавиц со жгучим взглядом и нравом дикой кобылицы. Славное было время, не то что сейчас!
Фиксатый все смотрел на Сергея и никак не мог взять в толк: что у того на уме. То смотрит зверем, то лыбится неизвестно чему. А чего тут лыбиться? Все предельно ясно.
– Давай свой табачок. Тут тебе не колхоз. На этапе свои порядки, – приказал он.
Сергей взвесил на руке наполовину опустевший мешок.
– Тут еще много осталось. Подставляй ладони, я тебе насыплю.
Фиксатый вытаращил глаза.
– Ты чё, олень, не понял? Мешок быстро дал сюда! Я повторять не буду.
Он поднял нож, словно готовясь ткнуть Сергею в глаз.
Сергей подумал секунду, бросил окрест два взгляда, а потом неожиданно убрал мешок за спину.
– Топайте отсюда! – проговорил спокойно. – Мой табак. Что хочу, то и делаю. Я лучше мужикам отдам.
– Ах ты, падла, сука, фраер гнилой. Да я тебя щас…
Договорить он не успел. Голова его дернулась от резкого удара, так что захрустели шейные позвонки, и он рухнул под ноги своему обидчику. Приятель его также ничего не успел предпринять. Он привык пижониться со своей финкой да страшно ругаться перед «политическими», а драться ему вовсе не приходилось. Вот и растянулся во всю длину на загаженных досках. Морда его омылась кровью, половины передних зубов как не бывало. Третий экспроприатор, стоявший чуть дальше, вовремя сообразил, что дело худо. Не дожидаясь расправы, он попятился по узкому проходу, тараща глаза и крепко сжимая свой страшный нож, пара секунд – и он пропал из вида. Сергей не стал его преследовать. Он никогда не добивал поверженного противника. Это был его кодекс чести. За это его очень уважали в родном Керченском порту.
По опыту Сергей знал: больше эта троица на рожон не полезет и пайку не будет отбирать у соседей, и никого не порежет своими ножами. Да и как три отморозка могут запугать семьдесят взрослых мужиков? Ведь если позволять такое, так лучше вообще не жить! Так он и объяснил свои действия соседу по нарам – невзрачному лысоватому мужичку лет сорока, назвавшемуся Николаем Афанасьевичем. Тот был изумлен столь молниеносной расправой. Никак не ожидал от внешне спокойного и такого молодого парня подобной решительности и хладнокровия. Все никак не мог поверить, что Сергей не из блатных и тоже сидит по политической статье. А когда узнал, что Сергей итальянец, восторгу его не было предела.
– Как же это? – восклицал он с чувством. – Это ты к нам из самой Италии приехал?
Сергей грустно улыбался.
– Ниоткуда я не приехал. Мои предки перебрались в Россию еще при Екатерине. Осели в Крыму, и я там родился, под Керчью, до войны работал погонщиком лошадей в совхозе имени Сакко и Ванцетти. Слыхали о таком?
– Нет, не слыхал. То есть о Крыме, конечно, знаю. Цари там каждое лето проводили. Чехов тоже дачу имел, ему врачи прописали. А я так и не побывал ни разу. Теперь уж и не придется. А хорошо там?
Сергей испустил печальный вздох. Лицо сделалось грустным. Он опустил голову и произнес в сторону:
– У меня невеста осталась в Керчи. Дочку родила; говорят, на меня очень походит. Только я ее еще не видел. И что с невестой – тоже не знаю. А всех моих родных посадили – отца и двух братьев. Мать с сестрой выслали в Северный Казахстан. Тоже ничего про них не знаю. Живы ли. Писем от них нет. И мне не разрешают им писать. Так-то вот!
Николай Афанасьевич деликатно промолчал. Да и что тут скажешь? Подобные истории он выслушивал по десять раз на дню. Ничего не менялось в рассказах, везде присутствовали аресты, бессрочные высылки, разбитые судьбы, неизбывное горе. И все же этот случай был особенным. То все были наши люди, которым не привыкать. А тут целый итальянец, да еще такой вот сильный, бесстрашный, благородный. Благородство он приписал ему сразу и не задумываясь, еще когда он табак всем желающим раздавал. А уж когда он бандюков покрошил – так всякие сомнения отпали. Это и есть настоящий человек – идеал, к которому нужно стремиться. Кабы все такие были, тогда бы не было ни горя, ни несправедливости. Никакое мурло не будет над тобой издеваться и никакая власть не страшна! К чертовой матери все эти сказки о терпимости и всеобщей любви! Не подставлять щеку под удар, а бить в ответ – наотмашь! – чтоб кровавые сопли и искры из глаз!..
Такие диковинные мысли проносились в голове у Николая Афанасьевича Карева – профессора философии, ученика и последователя виднейшего советского философа Абрама Моисеевича Деборина, – потратившего лучшие годы на объяснение мироустройства и поиски смысла жизни. Смысл этот вполне открылся ему прямо сейчас. Истина находилась рядом – он смотрел на неё во все глаза и не мог насмотреться. Он бы променял все свои познания, всю свою мудрость и свою судьбу на судьбу этого парня. Вот как надо жить на свете! Выходит, сам он всю жизнь занимался ерундой. Витал в облаках, зато когда приперло, то выяснилось, что он ни черта не может в этой жизни. Он обычная тварь, и правильно его гнобят разные уроды. Потому что заслужил! Сделал ошибку в ранней юности: погнался за премудростью, когда надо было копить силы и пестовать волю. На такой вот случай, на борьбу за достоинство и самую жизнь.
Николай Афанасьевич долго крепился, и наконец спросил:
– А вы не боитесь, что вам будут мстить?
Сергей с удивлением посмотрел на него.
– Кто – эти? – И он мотнул головой в угол, где копошились избитые.
– Нет, не эти. Недели через две мы прибудем в пересыльный лагерь. А там много таких типов. У них ведь спайка… в отличие от нас, – добавил, понижая голос и словно бы стыдясь.
Сергей лишь отмахнулся.
– До лагеря нужно еще доехать. Да и что я такого сделал? Все видели, что они первые полезли со своими ножами. Их трое было. Что же мне, смотреть на них? Ждать, когда они мне кишки выпустят?
Он произнес это с такой убежденностью, что Николай Афанасьевич сразу и безусловно согласился: выбора действительно не было. Нужно было победить или погибнуть. О том, что Сергей мог просто отдать блатным свой табак, он даже и не подумал. Таково было воздействие той внутренней силы, которая так и лучилась из глаз его молодого друга.
Сходка
Опасения Николая Афанасьевича были небеспочвенны. Уже на второй день после прибытия этапа на пересылку в Комсомольске-на-Амуре блатные собрали сходку. В лагерной столовой к Сергею подошел незнакомый парень и сказал, что после обеда его ждут в первом бараке. На вопрос: зачем? – ответил: «Там узнаешь».
Сергей сразу все понял. Еще он понял, что если не пойдет, то за ним придут в его барак, и будет только хуже. Но главное, он не чувствовал за собой никакой вины. Поэтому спокойно доел свой обед и пошел туда, где должна была решиться его судьба.
Внешне первый барак ничем не отличался от второго (в котором разместился почти весь прибывший этап). Но внутри было гораздо уютнее – чище, просторнее, светлей. На всех шконках были одеяла с подушками, вдоль длинных деревянных столов стояли крепкие лавки. На столах разместились не только кружки и миски, но даже и бачки с кашами и супами. Глядя на все это богатство, Сергей невольно проглотил слюну.
– Чего хавло разинул? – обратился к нему уркаган с землистым лицом. – Выходи на середину. Будешь ответ держать перед братвой.
Сергей обвел взглядом присутствующих. Публика была весьма характерная, а в самом углу сидело несколько человек, разительно отличавшихся от остальных. На них были щегольские хромовые сапожки, добротные штаны навыпуск, а двое были с бородками (хотя и молоды на вид). И выглядели они не как заключенные, а как случайно забредшие сюда люди. Лица у них были властные, но смотрели они лениво, с прищуром, словно оценивая: стоит ли их внимания все то, что они вынуждены лицезреть.
Сергей вышел на середину и увидел воткнутые в шконки ножи – множество ножей. Он понял, что если не добьется справедливости, то не выйдет из этого барака живым.
– Ну, рассказывай, гаденыш, как ты обижал мужиков в вагоне! – громко произнес все тот же урка с землистым лицом. Как видно, он тут был чем-то вроде тамады.
Сергей набрал в грудь воздуха, хотелось сказать многое, но слова не шли на ум. Он все думал про ножи и про эти равнодушные лица с хищным прищуром. Он уже знал, что внешность бывает обманчива: за спокойными лицами могут прятаться звери, а бывало и наоборот: кто-нибудь страшный выходил на поверку сущим добряком.
Собравшись с духом, он поднял голову и хрипло произнес:
– Ты лучше скажи, кого я мог обидеть!
– Не прикидывайся! Давай рассказывай. Нам все известно, что творилось в твоем вагоне, как ты там шишку качал.
Сергей скосил глаза в сторону. Вот и эти трое шкодников тоже тут – сбоку на нарах пристроились. Смотрят с ненавистью. Дай им волю – накинутся и разорвут голыми руками.
Молчать было нельзя. Тяжело вздохнув, Сергей начал так:
– Если это действительно справедливый суд, то я не боюсь этих ножей. Они предназначены не мне. Я знаю, что ни в чем не виноват. Я никого не обидел зря, а если кто-то наклепал на меня, то он должен стоять на этом месте. Здесь, на пересылке, есть люди, которые ехали в нашем одиннадцатом вагоне, они сейчас во втором бараке. Позовите их и спросите, кого я обидел? Я догадываюсь, кто меня оклеветал. Тот, кому я морду бил как раз за то, что обижал мужиков. Я настаиваю позвать людей со второго барака, или пойдем все вместе туда. Пусть люди укажут, кто кого обижал. А так можно всю пересылку перерезать. – Сергей присмотрелся и узнал двух паханов из прежнего лагеря, прибывших тем же этапом. Он кивнул на них. – Да, кстати, вон сидят Курнай и Хрипатый. Они могут сказать, как я вел себя в лагере, обижал ли я кого-нибудь. Я знаю только одно: на лбу написано – работать, а сзади – без выходных. Вот и все. Решайте.
Воцарилась тишина.
– У тебя все? – спросил «тамада». Потом обратился к сходке: – Какие будут мнения?
В эту секунду решалось все. С места одновременно поднялись Курнай и Хрипатый.
– Мы знаем этого фраера по Карбасу. Ничего плохого за ним не замечено. Наше мнение – разобраться подробно.
Шкодники при этих словах заерзали, стали быстро переговариваться. Видно было, что им хочется что-то сказать сходке, но они не решаются. Тут не комсомольское собрание.
«Тамада» подошел к паханам, почтительно склонился. Через минуту выпрямился и быстро пошел на свое место.
– Решение такое. Сходку не закрывать, пока не выясним всю правду.
Все разом зашумели, задвигались. Стали подниматься с мест, но никто не уходил. Все ждали развязку, предчувствуя что-то необычайное.
Хрипатый, Курнай, «тамада» и Сергей отправились во второй барак. Паханы решили, что на Хрипатого и Курная можно вполне положиться.
Трое авторитетных уркаганов без всякого предупреждения ввалились во второй барак. Заключенные (а это была сплошь пятьдесят восьмая статья) со страхом смотрели на вошедших, ожидая от них какой-нибудь пакости типа отбора денег, шмотья, жратвы. А может, пришли набирать шнырей на уборку барака. Или проиграли кого-нибудь в карты, или еще какая беда. От блатарей всего можно ожидать.
Вперед выступил Хрипатый. Обвел всех тяжелым взглядом.
– Ну что, мужики, рассказывайте все про этого парня. Все, что знаете, – хорошего и плохого. Только чур – не врать. За вранье ответите! – И указал на Сергея, стоявшего чуть в стороне.
Сергей вглядывался в лица своих товарищей. «Неужели не скажут, как все было?!» Теперь он боялся не расправы, а боялся предательства товарищей – тех, за кого он вступился, рискуя своей жизнью.
Из самой гущи протиснулся Николай Афанасьевич.
– Я все видел! – громко произнес он. – Расскажу, как было. Мне терять нечего.
И он быстро изложил то, о чем все знали в этом бараке: как Сергей получил от своего брата на пересылке богатую посылку и как он делился хлебом и табаком со всем вагоном, и как трое мерзавцев хотели забрать себе табак, а до этого отнимали у соседей шмотье и продукты. Грозились порезать, ежели кто пикнет. Но Сергей не побоялся и дал одному в зубы, а потом и второму тоже. После этого в вагоне до самого конца этапа был порядок, все получали свои пайки, и все было по справедливости. Это могут подтвердить все присутствующие.
Произнеся столь длинную речь и задохнувшись в конце, Николай Афанасьевич обвел всех торжествующим взглядом, а потом быстро исчез в толпе. Хрипатый выдержал паузу, потом спросил всех сразу:
– Правду он говорит?
– Правду, правду! – закивали сразу несколько голов. – Мы все свидетели, так оно и было. А вы приведите сюда этого друга, которому Серега морду бил. Пусть сам скажет, как все было.
Хрипатый лишь отмахнулся.
– Мы его сами спросим. Пошли обратно, братва ждет.
Когда они вернулись в первый барак, там было по-прежнему тихо. Урки шушукались промеж собой, а в углу паханы курили папиросы и прихлебывали черный, как деготь, чифирь из алюминиевых кружек. Лица их были сосредоточены, словно они делали важное дело.
