скачать книгу бесплатно
Яд замедленного действия. Детективные истории
Виктор Каев
Молодой учитель истории Сергей Аркадьевич Селезнёв, написав рано утром заявление об отпуске без содержания на три дня, вошёл в кабинет директора школы. Директор сидел за своим рабочим столом. Его глаза были неподвижны, в уголке рта запёкся ручеёк крови, а на сорочке в районе сердца чернела круглая дырка. В кабинете ощутимо пахло порохом… Так началась эта страшная и странная история, в ходе которой Сергей пытался разобраться в причинах случившегося и найти ответы на возникшие вопросы.
Яд замедленного действия
Детективные истории
Виктор Каев
© Виктор Каев, 2017
ISBN 978-5-4485-5858-0
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
1
В последнее время во мне жила уверенность, что я в своей жизни повидал достаточно всякого, хотя не прожил ещё и 35 лет. Но то, что я увидел перед собой в данный момент, сильно поколебало эту мою уверенность.
Дело в том, что сегодня в 7 часов 45 минут утра, торопливо настрочив заявление с просьбой об отпуске без сохранения содержания на три дня по личным обстоятельствам, я вышел из двери учительской, пересёк приёмную, и решительно распахнул сверкающую лаком белую филенчатую дверь кабинета директора нашей школы. За столом, откинувшись на спинку кресла, сидел он, Алексей Степанович Минаков, и удивленно смотрел на меня мертвыми неподвижными глазами. Из правого уголка его рта тянулся ручеёк уже запёкшейся крови, а из-под распахнутого светлого пиджака на белоснежной сорочке левее галстука виднелась черная круглая дырка и расплывшееся бурое пятно вокруг неё. В кабинете ощутимо пахло порохом.
Если быть до конца честным, я не осознал достаточно точно, сколько именно секунд или минут стоял в дверях, тупо глядя на то, что совсем недавно было нашим директором. Пришел в себя я от нетерпеливого женского голоса за моей спиной.
– Сергей Аркадьевич, что Вы тут стоите? Директор у себя?
Я медленно обернулся. По всей вероятности стоявшей передо мной завучу первой смены Вере Ильиничне что-то в моем лице показалось не совсем обычным.
– Господи! Что с Вами, Сережа?
– Со мной-то ничего…
– Да что такое!? В конце концов…
Она рукой оттолкнула меня с пути и шагнула в кабинет.
Теперь-то я уже буду знать, как страшно могут кричать чем-то внезапно испуганные женщины! Но в тот момент я к этому был ещё не готов и от неожиданности растерялся…
Откричав, она рухнула без признаков жизни на пол. Цвет её лица стал совершенно идентичен цвету директорской двери.
Учителя, уже начавшие роиться в учительской в ожидании звонка на первый урок, секретарь директора Людочка, поправлявшая перед зеркалом в приёмной свою модненькую прическу, ученики, через открытую дверь приёмной услышавшие вопль Веры Ильиничны, тут же бросились к месту происшествия и едва не втолкнули меня, навалившись довольно многочисленной толпой, в кабинет.
Но крик завуча уже привел меня в дееспособное состояние и я, проявив мужскую твёрдость и хладнокровие, несмотря на противную дрожь в ногах, непреодолимо встал на их пути.
– Назад! Все назад! Я кому говорю!?
Давление несколько ослабло. Но шум нарастал.
– Люда! Срочно вызывай милицию и скорую помощь. У нас больше нет директора…
Я покосился на неподвижную Веру Ильиничну.
– И если ты слишком долго будешь соображать, можем недосчитаться и завуча…
В наступившей тишине я услышал стук упавшей на пол расчёски. А в голову пришла совершенно дурацкая мысль: теперь непонятно, кто меня будет отпускать без сохранения содержания по личным обстоятельствам на три дня?..
Вообще-то, несколько лет назад мне приходилось видеть убитых людей. Большинство из них выглядело гораздо менее привлекательно, чем то, что я видел сейчас перед собой. Но там была война.
Труп школьного директора в собственном кабинете с пулей в груди почему-то совершенно не укладывался в мои привычные представления о жизни и смерти. Особенно – о неестественной смерти.
Между прочим, было как-то не очень похоже и на самоубийство. Мне, правда, с моего места не была видна правая рука директора, свисавшая безвольно к полу. Но я почему-то подумал, что если в ней даже и есть пистолет, то это ещё не доказывает, что Минаков добровольно жал на спуск. Было в выражении его лица что-то такое, что вызывало у меня сомнения по этому поводу. Может, этот его удивленный взгляд в мою сторону?
Между тем, испуганный улей в приёмной ожил и загудел с удвоенной силой. Ирина Сергеевна, симпатичная химичка лет тридцати двух, которая, как я замечал не раз, почему-то чаще других оказывалась поблизости от меня, помогла мне привести в сознание Веру Ильиничну. Её подняли и увели в учительскую на диван, где она дрожащими руками уже поправляла свои жиденькие обесцвеченные волосы. Люда, наконец, дозвонилась до милиции и скорой помощи. Я, передав завуча на попечение Ирины Сергеевны, выставил из приёмной всех учеников, а учителей потеснил в учительскую. Прикрыв дверь директорского кабинета, велев Людочке никого туда не пускать до приезда милиции, я тоже вошел в учительскую. Пришлось, правда, отвечать присутствовавшим там учителям на вопросы о том, что же все-таки произошло. Но я только сообщил, что Алексей Степанович мёртв. Ни о каких деталях виденной мной картины рассказывать не хотелось. Вера Ильинична, слегка оправившись от обморока, тихонько плакала на диване. Цвет её лица стал постепенно возвращаться к норме, но глаза продолжали светиться ужасом.
Я тоже вёл себя ещё не слишком адекватно. Даже спросил её, не подпишет ли она моё несчастное заявление вместо Алексея Степановича. В ответ она, конечно же, окатила меня гневным взглядом и принялась всхлипывать пуще прежнего.
Как и все в школе, я, конечно, знал об особом отношении Веры Ильиничны к Минакову. Это было тривиальной темой для злословия среди учителей. Но мне казалось, что наша «стальная Вера» не способна на глубокое романтическое чувство, которое она со всей очевидностью проявляла сегодня.
В это время глупо и бессмысленно прозвенел звонок на первый урок. В учительской возникла маленькая паника. Все разом загалдели. Кто-то считал, что надо идти на уроки. Другие кричали, что надо не сходить с ума и отпустить детей по домам. В конце концов, собравшаяся с мыслями Вера Ильинична решила позвонить в районное Управление. Она сообщила о случившемся, и потом долго и как-то неловко объясняла, что предлагает отпустить детей. Получив, по-видимому, согласие начальства, она положила трубку.
Мои мысли по поводу развивающихся событий сами по себе как-то выстраивались, и я решил вмешаться в происходящее.
– Вера Ильинична, может быть, детей пока не отпускать? Давайте их посадим в классы, а учителя просто побудут с ними. Сейчас приедет милиция. Они могут захотеть поговорить и с детьми, и с взрослыми.
Она задумалась. Потом, согласно кивнув, начала отдавать распоряжения. Скоро толпа детей, гудевшая у приёмной, была выдавлена учителями в учебные кабинеты, в учительской остались только завуч, я и преподаватель ОБЖ Александр Николаевич, у которого не было первого урока. Дети дали ему смешную кличку «товарищ папа». Я знал причину. Это был сорокапятилетний военный пенсионер, майор, пришедший работать в школу минувшей весной. Он был здорово похож на актера Александра Абдулова, только, как бы, сильно пьющего. По странной детской логике Абдулов отождествился с героем фильма «Гений», у которого была кличка «папа». На своих занятиях Александр Николаевич требовал от учеников, чтобы они называли его «товарищ майор». Объединив всё вместе, дети синтезировали кличку «товарищ папа». Так бывало в школе, когда учителя недолюбливали. При удивительном внешнем сходстве с Абдуловым майор был совершенно не похож по характеру на героя фильма. Дети считали его занудным сварливым «сухарём». И, пожалуй, были правы. Я тоже не питал к нему тёплых товарищеских чувств. Как-то случилось побывать в общей компании на учительской вечеринке. Я, конечно, смог с ним вдвоём крепко набраться, но поговорить с ним по душам и в той ситуации оказалось невозможно. То его начинало тянуть «на подвиги», то мне приходилось выслушивать его нытьё о незадавшейся жизни. К тому же я терпеть не мог в школе людей, не умеющих правильно строить свою речь и не обладающих чувством юмора. А ему ни то, ни другое совершенно не было свойственно.
Правда, сейчас он вёл себя вполне достойно. Он присел рядом с Верой Ильиничной и тихонько, хоть и странно, её успокаивал, мол, директора могут хоть все перестреляться, а школы остаются. Надо жить…
– Сергей Аркадьевич! Здесь из милиции приехали!
Голос Людочки из распахнувшейся двери заставил меня вздрогнуть. Я, всё больше осознавая провал своей затеи с трёхдневной рыбалкой, разозлился на неё.
– А при чём тут я? Чего ты мне тут рапортуешь? Здесь начальство имеется!
Девушка смутилась и перевела взгляд на завуча.
– Извините, Вера Ильинична…
Но на пороге, оттесняя Люду, уже возникла фигура мужчины невысокого роста, крепкого сложения с красным круглым лицом и маленькими жёсткими серенькими глазками. Я его узнал. Он приходил по поводу Светы Лазаревой. Это моя ученица. Около месяца назад вечером она шла с тренировки домой, когда была изнасилована и задушена каким-то ублюдком. Его глазки внимательно ощупали всех, и остановились на мне.
– Насколько я помню, Вы – Селезнёв?
Я и без того понимал, что перспектива моего отпуска становится всё сомнительнее. А после этого вопроса, вдруг, ясно осознал, что мне, как всегда, опять не повезло! Ч-чёрт! Ну и карма же у меня! Вздох вырвался сам собой.
– Ну, я…
– Капитан Изотов. Уголовный розыск. Сами понимаете, не могу сказать, что рад новой встрече. Нам с Вами нужно пообщаться.
Он говорил негромко, но весьма убедительно. Я пожал плечами и удручённо кивнул. Он сузил и без того мелкие глазки.
– В таком случае Вам придется остаться здесь, а остальных попрошу удалиться на свои рабочие места.
Я виновато взглянул на коллег, безысходно махнул рукой, и уселся в единственное здесь мягкое и глубокое кожаное кресло.
2
Да. Когда не везёт – тогда не везёт! Изотов и, подъехавший чуть позже, следователь продержали меня больше часа. Уже закончили работу эксперты. Уже увезли тело Минакова. Уже опечатали его кабинет. А сыщики всё ещё расспрашивали меня о покойном, о его отношениях с подчинёнными. Почему-то, они попросили меня участвовать в их беседах с учениками, для чего мы с ними прошли почти по всем старшим классам. Отпускал меня Изотов как-то неохотно. Я бы не удивился, узнав, что он считает меня стрелявшим в Минакова, прежде чем кто-либо появился в приёмной и учительской. Честно говоря, мне тоже было не понятно, как это я ничего не видел и не слышал. Ведь выстрел, по всему выходило, должен был грохнуть в 7.30—7.40. А я в это время строчил своё заявление в учительской. Правда, в следующие три-пять минут моё одиночество прекратилось. Пришла Людочка, появился Александр Николаевич. Вошли в учительскую и ещё два или три учителя. Но и они – ни сном, ни духом… Короче, чертовщина какая-то.
Изотов сказал, что в руке Минакова всё же оказался «Макаров». Но, провалиться мне на месте, если это было самоубийство. В моём сознании такая версия никак не хотела подклеиваться под ту картинку, что я видел в кабинете директора.
Когда, наконец, капитан разрешил мне уйти, я поспешил к своим одиннадцатиклашкам, у которых числюсь не только учителем истории, но и классным руководителем. Мне на них, как правило, не хватает времени. Максимум, ежедневно забегаю на несколько минут, да раз в неделю провожу классный час. Когда изредка удается организовать с ними что-нибудь неординарное, это для них сразу становится «великим событием». Но сегодня нельзя было не зайти. От таких ЧП они, пожалуй, на ушах стоят. Я постучал тихонько в дверь кабинета химии, из-за которой негромко доносился голос Ирины Сергеевны. По расписанию был её урок. Дверь распахнулась. Она, как обычно, мне обрадовалась, хотя её глаза сегодня смотрели серьёзно.
– Вы к своим?
– Если не возражаете…
– Конечно-конечно! Мы, всё равно, здесь никакой химией не занимаемся.
Она развернулась, мотнув пышной, с бронзовым отливом гривой мелко завитых волос, и прошла к окну. Между прочим, походка её, если смотреть вслед, была вполне грациозной.
Я вошёл. Ребята встали.
– Здравствуйте. Садитесь.
Они опустились на свои места так тихо, что я забеспокоился о полноценности своего слуха. У Зины и Женьки глаза почти на мокром месте. Остальные тоже очень встревожены и возбуждены.
– Ну, что, дамы и господа? Взволнованы? Да, братцы! На нашу школу прямо напасть какая-то! Не опомнились ещё от трагедии со Светланой, как снова несчастье.
Из угла раздался голос Володьки Челнокова:
– Сергей Аркадьевич, а это правда, что он застрелился?
Я нахмурился.
– Умер от огнестрельного ранения в грудь.
– Так его убили?!
– Пока неизвестно. Идёт следствие.
По рядам сначала пробежал лёгкий шумок, потом все разом заговорили.
– Сергей Аркадьевич! Но ведь он же – директор школы, а не мафиози какой-нибудь! За что же его убивать?
Это уже Сашка Ситлецкий выдавал мысли вслух. Я поднял руку.
– Тихо, тихо! Ну, зачем мы будем придумывать свои версии? Они же, всё равно, безосновательны. Давайте лучше возьмём под контроль свои эмоции. Он известен нам как хороший человек. Давайте с уважением отнесёмся к его памяти. И минутку помолчим.
В классе наступила тишина. Я обвёл ребят взглядом. Красавчик Ситлецкий, маленький, но умный и амбициозный Костик Стрельцов, Генка Маркарьян – будущий медалист, Ира Коноплёва – звезда нашего класса, Маша Берг, Наташа Фокина – все смотрели на меня глазами, в которых не было досужего интереса к сенсации. Им было по-настоящему жаль Минакова как своего директора. И как человека тоже. А ещё им было страшно.
Я посмотрел на Ирину Сергеевну. Стоя спиной к окну, она присела на подоконник и вытянула скрещенные длинные и чуть неровные ноги, затянутые в чёрные джинсы. Она была очень серьёзна, когда прямо взглянула мне в глаза.
Распахнулась дверь и в кабинет вошла Вера Ильинична. Она всё ещё была несколько бледной, а на лице так и застыло выражение ужаса. Я ощутил прилив сочувствия к этой немного чудаковатой женщине. Она кивнула нам, извинилась и сухим, надтреснутым и напряжённым голосом обратилась к классу:
– Так. Сейчас после звонка все могут идти домой. Завтра уроки, как обычно, по расписанию пятницы. Дома ничего лишнего не наговаривайте. И без того слухов будет предостаточно. О панихиде и похоронах мы вам сообщим, как только всё будет организовано. Вы же, надеюсь, примете участие? Вот так. До свидания.
И, именно в это время, за дверью рванул воздух школьный звонок. Мои ребята задвигали стульями, разом все заговорили и, прощаясь, двинулись к выходу. А я стоял и смотрел им вслед, забыв даже оставить дежурных, чтобы прибрать кабинет.
Голос Ирины из-за моей спины вернул меня к действительности.
– Серёжа! Что же это такое, в самом деле? Неужели всё это правда? Я просто никак не могу поверить!
Я обернулся.
– Знаешь, Ир! Я бы тоже не поверил, наверное. Но я видел его там, в кабинете с дыркой в груди и совершенно мёртвого. Такое, вот, скотство!
– А зачем ты к нему заходил?
– Хотел отдать ему заявление…
– Заявление?! Так это правда, что ты увольняешься?!
– Вообще-то, я, всего лишь, хотел попросить три дня без содержания. Надо мне было. Представляешь, какая чушь?! Хотя, насчёт увольнения – это правда.
– Ой! Ну, ни к чему это! Не надо уходить. Ты же учитель от бога. Посмотри, как тебя дети любят!
– Любят, любят. … Видишь ли, Ириша, очень уж мне по жизни стало хреновато. Я себя перестал мужиком ощущать. Работаю за двоих! А что получаю? На эти деньги достойно не прожить даже одному. А мне скоро 35. Я, конечно, подрабатываю извозом на своей машинёнке. Но я так не могу! Привык делать что-то одно, но как следует. Уходить придётся. Вот, только почву на новом месте подготовлю, тогда и вперёд.
Ирина вздохнула.
– Жа-а-аль! Тебя у нас уважают. Это будет потеря. Для всех. И так мужиков мало, а приличных – особенно! Знаешь? Твоё присутствие помогает нам себя бабами чувствовать, форму не терять.
– Спасибо, конечно! Только, не могу я так больше. Да, и не хочу, пожалуй…
– А твои знают?
Она кивнула на пустой кабинет.
– Нет. Я пока ничего не говорю. Боюсь… Особенно, теперь. Они, ведь, ещё от гибели Лазаревой не оправились…
В коридоре раздались чьи-то шаги, и дверь открылась. На пороге стояли Рома Калюжный и Света Румянцева.
– Сергей Аркадьевич! Мы же дежурные. Чуть не забыли!
– Вы хорошо сделали, что вернулись. А то, если бы мы с Ириной Сергеевной за вас отдежурили, вам бы не рассчитаться. Шучу! Ладно, убирайте тут, а мы пошли. До свиданья. Не забудьте окна закрыть.
Выйдя из школьного подъезда, я пересёк улицу и остановился.
Наша школа стояла в высокой части города над склоном холма. Отсюда спускалась далеко вниз к его подножью дряхлая, ещё дореволюционная, каменная лестница, ведущая в гущу маленьких частных двориков и кривых переулков старого города. А стоило поднять глаза, как зрелище от горизонта до горизонта раскинувшегося миллионного «муравейника» всегда начинало будоражить воображение. Мне виделись миллиарды кем-то уложенных кирпичей, миллионы окон, тысячи квадратных километров железа и шифера на крышах, миллионы километров проводов, несметное количество всяких гвоздей, шурупов и прочих мелочей, которые были вкручены, вбиты, натянуты, вкопаны, замоноличены трудом поколений и поколений упорных людей. Количество всех этих элементов видимого мира стремилось к бесконечности. Глядя со своей возвышенности на прорезанный тускло блестящей лентой реки и затянутый сероватой дымкой от дыхания десятков тысяч моторов и топок современный город, я всегда говорил себе: вот оно, реальное воплощение истории! Она не что иное, как овеществлённый труд. Эта мысль переполняла меня собственной причастностью к человечеству. Наверное, поэтому я любил стоять здесь и смотреть на открывающуюся потрясающую картину.
