скачать книгу бесплатно
Во льдах Никарагуа
Виктор Джин
Книга переносит читателя в охваченную революцией страну, где его ждет густой замес цветов кожи, культуры и истории Латинской Америки. Это также путешествие к пониманию себя, любви и Бога.
Автор пишет в стиле магического реализма и гонзо-журналистики. Поэтому здесь смешиваются реальности, возникают мистические сюжеты, а читателю предоставляется пространство для интерпретаций.
Содержит нецензурную брань.
Виктор Джин
Во льдах Никарагуа
Когда-нибудь янки будут полностью разгромлены, и если я не увижу этого конца, то муравьи донесут эту весть до моей могилы
– Сандино, революционный лидер
Ледяное солнце
Солнце из огня
Пусть хрупко бытие земное
и быстротечно,
пусть мы лишь пена над волною,
но море – вечно…
– Рубен Дарио, никарагуанский поэт
ГЛАВА 1. Ледяной крест
В эти дни по всей стране объявляли эль парэ – полную остановку транспорта. И мне чудом удалось перебраться на север Никарагуа. Выехав еще до рассвета из Ривас, городка на границе с Коста Рикой, я пересек центральную часть страны на желтых чикен бусах – школьных автобусах с длинным рядом форточек.
Я сидел на жесткой скамье рядом с пожилой негритянкой, которая всю дорогу держалась за крестик. Белки ее глаз выделялись на фоне блестящего, как сажа, лба. Восходящее солнце било в окно справа, вклиниваясь в потемки салона и подсвечивая парящую в проходе пыль. То и дело кто-то из пассажиров кашлял.
Плоская асфальтовая полоса шла прямиком на север, подпираемая с боков сочной растительностью. Нависающие ветки гуав и акаций бросали на дорогу россыпь леопардовых пятен.
Автобус громко гудел, разгоняясь под девяносто, а затем шел на торможение, чтобы подобрать случайных людей на обочине. Время от времени я посматривал на свой рюкзак, лежащий на полке, чтобы кто-нибудь не умыкнул его во время очередной остановки.
Около восьми утра мы въехали в Гранаду, пересекая колониальный город по безлюдным улочкам. По углам перекрестков, среди мусора и окурков, лежали собаки. Когда мы проезжали бедняцкие кварталы, собаки с лаем стекались отовсюду и бежали рядом с автобусом в надежде поживиться чем-нибудь, выброшенным из окна.
Улицы становились более серыми и узкими. Поверх прямоугольных крыш с торчащей наружу арматурой возвышался остроносый вулкан Момбачо. В утренней дымке он дребезжал, как муравейник, и от его мрачного вида по спине пошли мурашки.
На подъезде к остановке трущобы подошли к дороге так близко, что можно было высунуть руку и снять сохнущую на веревках одежду или взять со стола тарелку с остывшими бобами.
Автобус проскрипел колодками, и моя попутчица поднялась. Достала из-под сидения корзинку гладкокожих авокадо, но, прежде чем уйти, обернулась:
– А дондэ бьяхас, ихо? Куда едешь, сына?
– А Леон, сеньора.
Негритянка провела в воздухе рукой, перекрестив меня, и поспешила к выходу.
Взамен покинувших салон пассажиров забрались новые: старики в широкополых шляпах, смуглые женщины и дети с сонными лицами.
Люди распихивали багаж и занимали места, а я смотрел на их холодные руки, на трущобы, собак и свалки за окном. В своем путешествии я видел эту сцену столько раз, что, казалось, знал местные кварталы наизусть, а людей – в лицо.
Один мальчуган держал резную ножку от табуретки с приделанной к ней на пластилин рукояткой. Усевшись неподалеку, он повернулся, прицелился в меня самодельной пушкой и раздул щеки: тра-та-та-та. Из его ноздри при этом вылезла блестящая сопля. Сидящая рядом мать одернула сорванца.
Следующей на нашем пути была Масая – в получасе езды. Я с тревогой ожидал ее приближения, ведь с самого утра по радио передавали горячие сводки: «Накануне в Масае шли ожесточенные столкновения черно-красных с гвардейцами…».
В воздухе зрело напряжение.
На задних сидениях, под теплым одеялом, лежал молодой человек. Все изнывали от жары, а его, укутанного в свитер и куртку, трясло от озноба. Окружающие помогали ему пить, поскольку бедолага был слишком слаб. И было непонятно: ранен он или заболел малярией.
Мы катились по шоссе на окраине Масаи, и под колесами лопались бутылочные осколки. Асфальт на дороге был рыжим от кирпичной крошки. По другую сторону дороги стояло несколько блокпостов, и за укреплением из мешков прятались военные с винтовками «эр-кинсе». Они сопроводили угрюмыми взглядами наш автобус. Пассажиры с ненавистью глядели в ответ.
Продолжив путь, мы вскоре достигли окраин Манагуа. Въезжать в столицу не входило в мои планы. Поэтому я вышел, чтобы пересесть в другой чикен бус, идущий дальше на север.
На остановке кипела жизнь, у тележек с едой толпились люди. Я купил у торговки один тамаль – приготовленный на пару сверток кукурузной массы. Сел в автобус и принялся уплетать еду, которая обжигала язык и руки. Утреннее солнце, прячась в кронах деревьев, наблюдало за мной.
К полудню я прибыл в Леон. Мне удалось совершить марш-бросок через всю страну, и граница с Гондурасом находилась в трех часах езды отсюда. План был такой: перевести пару дней дыхание, а затем убраться, к черту, из этой мятежной страны.
Шагая вдоль домов с облупленными балконами и запертыми ставнями, я быстро затерялся в городской паутине. В Леоне улицы не имеют названий, а дома – нумерации. Здесь все измеряется блоками: кладбище находится в восьми блоках к югу от мэрии, а парк Сан-Хуан – в пяти на север. Велорикши взимают плату за каждые три блока. И каждый никарагуанец с пеленок знает, что револьвер бьет на четыре, а самозарядная винтовка «Гаранд» – на пять блоков.
В Леоне жил мой знакомый – немец по имени Йонас, с которым мы пару лет назад работали в Колумбии. Тогда я записал в блокноте с его слов инструкцию, как найти нужный дом: «От мэрии четыре блока на юг; перейти мост, еще полтора до церкви, налево и полблока вниз; дом голубого цвета». Оставалось найти центральную площадь, чтобы начать отсчет.
Воздух сухой. То и дело достаю бутылку с водой, смачивая горло. Солнце щиплет кожу: кажется, что над головой распахнули духовку. Волосы горячие – не прикоснуться. Лямки рюкзака, как сырые пеньковые канаты, натирают плечи.
Навстречу шел, прихрамывая, молодой парень. Завидев меня, он сменил направление – поспешил на другую сторону дороги.
На следующем углу топтался самбо[1 - Самбо – это помесь карибских индейцев мискито с чернокожими рабами, завезенными британцами с Ямайки.Их появление связано с Бернабе Сомоса, бандитом, которого в народе прозвали Шесть платочков. Ведь во время убийств он закрывал лицо платком. Также это намекало на поговорку: «И полдюжины платков мало, чтобы смыть с рук кровь». А еще говорят: все дело в мальдисьон – проклятии, которое лежало на его роду.Бернабе в юности загремел в тюрьму, но в 1845 году бежал из нее с подельниками и сколотил банду. Он орудовал в окрестностях Леона и Чинандеги, промышляя контрабандой и грабежом. Затем ему удалось развязать в Никарагуа кровавую гражданскую войну.Этой сумятицей в 1847 году воспользовались британцы, оккупировав атлантическое побережье Никарагуа и Гондураса. Они прибрали к рукам крупный порт Сан-Хуан-дэль-Норте, тем самым лишив Никарагуа основного маршрута внешней торговли.Территорию назвали королевство Москития и начали завозить сюда негров. Жители «королевства» говорили на ломаном английском и занимались заготовкой ценной древесины для британских господ. Англичане укоренились на побережье настолько, что и ныне там расположено англоязычное государство Белиз – бывший Британский Гондурас.Что же касается Бернабе, его казнили в июле 1849-го, а труп повесили за горло, чтобы навсегда отвадить мальдисьон.], разглядывающий расклеенные по стене объявления о пропавших людях. Под мышкой у него был зажат петух, второй рукой он то и дело подтягивал опоясанные веревкой брюки. Было видно, что его также мучает солнце.
Я спросил: где алькальдия, мэрия. Мускулы на губастом лице самбо дрогнули.
Я повторил просьбу, указав рукой в том направлении, где, как мне казалось, находилась мэрия. Получив короткий кивок, я побрел дальше.
Больше по пути никого не встретилось: наступило время сиесты, и город вымер. Пустые улицы сухим языком облизывал ветер.
Вскоре я вышел к заградительным линиям из камней и кусков снятого асфальта. На мостовой виднелись пятна сажи с останками сожженных мотоциклов, а в выемках брусчатки переливалось дробленое стекло. Передо мной предстала главная площадь.
Я проследовал вдоль длинных ступеней Кафедрального собора, вход в который охраняли помутневшие гипсовые львы. Разинув пасти, они проводили меня пустым взглядом. Черные голуби, съежившись, сидели на выступах барельефа и прижимались к фасаду, отчего казались дырами от минометного обстрела.
В этот момент из громкоговорителя на площади завыла сирена. Голуби разлетелись с собора, взмыв в небо. Сирена протяжно вопила, расползаясь по улицам, как при авианалете. Поднимаю голову вслед улетевшим птицам – острые солнечные лучи бьют в глаза. Высоко надо мной, растопырив крылья, висит одинокий стервятник.
Стервятник, не делая взмахов, снизил высоту и подлетел к зданию лимонного цвета по другую сторону парка. Это была мэрия: свежеокрашенная, с чистыми стеклами, а перед дверью наряд военных. Солдаты стояли в тени, наблюдая.
Следую вниз по улице, отсчитывая четыре блока. Перед мостом ко мне выбежал пес с рваным ухом и выпавшим наружу языком. Он замер посреди дороги, в отдалении, глядя в мою сторону. Я нагнулся и подобрал с земли камень. Пес, завидев это, ринулся в низину реки, скрывшись в густых переплетениях бамбука.
Добравшись до указанного места, я долго стучал в дом голубого цвета с частично осыпавшейся штукатуркой. Никто не открыл. Заглянул в окна – дом пустовал.
Это была катастрофа: снаружи оставаться слишком опасно.
Я постучал в железную дверь соседнего дома. Вскоре на двери откинулось смотровое окошко, а в нем появились морщинистые глаза.
Извинившись, я спросил, где живет Йонас. Мужчина рявкнул, чтобы я проваливал из города, и задвинул окошко.
Я снова постучал.
Тот прохрипел из-за двери:
– Мучача морэна и альта. Высокая мулатка.
Я не сдвинулся с места, прислушиваясь к шорохам за дверью.
– В четырех блоках ниже, – добавил голос по ту сторону.
Я шел вниз по улице и думал: четыре блока, отлично. Если старик выстрелит мне в спину, я как раз упаду перед нужным домом.
Дойдя до ворот, я заглянул во внутренний двор сквозь прутья забора. На лужайке стояла мулатка лет тридцати, опрыскивая из шланга лилии.
– Сеньорита… – позвал я.
Когда я вошел в дом, хозяйка предложила стакан холодного сока гуавы. Мы сели на веранде, напротив друг друга, и она строго оглядела меня. Я представился, а она назвала свое имя – Йоа.
Я рассказал, что ищу знакомого – немца. Мы с ним познакомились в кофейном регионе Колумбии. В городе Перейра, если точнее, где мне довелось пожить несколько месяцев.
Пока я говорил, женщина сидела, сомкнув пальцы в замок, и сверлила меня взглядом. Затем что-то в моей истории все же заставило ее смягчиться. Улыбнувшись, она сказала, что я пришел по нужному адресу – это дом Йонаса.
– Полгода назад он уехал на родину из-за волны беспорядков, – сказала она. – Я здесь присматриваю за хозяйством.
Затем добавила, что с ней живет шестилетний сын, но в эти дни его нет.
Дождавшись, пока я допью сок, хозяйка поднялась:
– Ми каса эс ту каса, будь как дома.
* * *
Я занял спальню в глубине дома, остальные пять комнат были заперты. Решетки висели снаружи на всех окнах дома, помимо моего, так как оно выходило во внутренний закуток, где сушится одежда. Здесь витал запах лавандового мыла.
Через черепичную крышу внутрь проникал жар. Слава богу, в комнате был переносной вентилятор. Справа от входа стоял деревянный шкаф, а напротив на полу лежал широкий матрас. Комната включала душ и туалет – идеально для скромного путешественника.
Когда я вернулся в гостиную, то застал бьеху – старуху, которая слушала новостные сводки по радио. Она сидела в кресле, уставившись на приемник, и двигала челюстями.
Я подошел и представился.
Та обратила на меня выцветшие зрачки, не переставая жевать. Ее вставная челюсть издавала глухое постукивание.
Никого не разглядев, бьеха отвернулась к радиоприемнику.
Ужинали мы с Йоа в тишине. Старуха с приходом темноты исчезла в дальних комнатах.
На лужайке застрекотали насекомые, а из дома через дорогу долетала бытовая возня и бряканье посудой. Через открытую входную дверь проникал освежающий ветерок, и я чувствовал, как он ползает под столом.
Приготовленный хозяйкой ужин был прост: черные бобы с маисовой лепешкой и кесийо – кусок белого сыра наподобие тех, что делают в Оахаке.
Возобновив свой рассказ про Колумбию, я надеялся завязать хоть какой-то диалог. Рассказал про прохладные ночи в тропических горах. Но хозяйка не проявила интереса, и разговор зачах. А когда речь зашла про Йонаса, по ее реакции стало понятно, что она плохо знает немца.
Лицо Йоа выглядело уставшим и огрубевшим. Она сидела прямо, держалась строго и напоминала мексиканскую колдунью. От нее веяло запахом мыльной пены. Меня поразили ее пышные волосы, ниспадающие на тонкие коричневые плечи. Эти волосы были жесткими и натянутыми, как леска, но одновременно воздушными, будто их поднимал невидимый ветер. В хозяйке было что-то необъяснимое, зловещее.
После ужина я добрался до своей комнаты и, лишь сомкнув веки, тут же уснул.
* * *
Утром мы пошли в магазин в пяти блоках на восток, огибая баррикады. Их возвели поперек улицы на каждом перекрестке, слепив из кусков асфальта, старых досок и веток поваленных манговых деревьев.
На тротуарах при этом оставалась брешь. Йоа объяснила, что люди утром расчищают проходы, а ночью снова их перекрывают, защищая подъезд к домам. Когда-то Никарагуа была самым безопасным уголком в Центральной Америке, а сейчас приходится выживать: закона нет, действуют правила джунглей.
– На улицах опасно: гвардейцы, воры, мародеры, – она огляделась по сторонам, – особенно гвардейцы.
Затем, понизив голос, добавила:
– Устраивают обыски средь бела дня, бьют прикладами, а некоторых увозят на окраину города. Ты вообще со своим акцентом никуда не суйся, не попадайся людям на глаза. Я видела: ты делаешь заметки – не пиши на улице. Примут за журналиста – плохо будет.
Мы приблизились к очередному завалу из веток. Мулатка прошла первой через оставленную на тротуаре брешь. На Йоа была футболка с вышитыми цифрами «1979» и облегающие джинсы с высокой талией. Мне нравилась ее подтянутая, жилистая фигура: совсем не похоже, что она рожала.
Я спросил, занимается ли она спортом.
Йоа остановилась и посмотрела на меня:
– Надо спешить, а то магазин закроется: они работают час-два от силы.
Я кивнул и больше не донимал ее расспросами.
Магазин находился на углу, рядом с древним грузовичком Форд, который был еще на ходу. Мулатка сказала, чтобы я оставался здесь, в тени:
– Если поймут, что ты не местный, цены заломят втрое. А то, глядишь, и донесут в полицию.
Я согласился и полез в карман за деньгами, достав пару сотен кордобас. Йоа округлила глаза: мать твою, но ло муэстрас! Не показывай деньги на улице!
Я тут же спрятал купюры.
Она вошла внутрь, растворившись в сенях магазина, а я остался под козырьком – облокотился на прохладную глинобитную стену, чтобы немного остудиться.
В скверике через дорогу я приметил двух латиносов. Они сидели на скамейке, положив на колени зачехленные мачете, и наблюдали за мной.
Затем на улице появился плешивый пес – тот самый, с которым я столкнулся накануне. Он бежал по тротуару с открытой пастью, капая слюной и прихрамывая на заднюю лапу.
