скачать книгу бесплатно
Человек под маской дьявола
Вера Юдина
Нужны ли слова, чтобы в очередной раз напомнить всему миру, о страшном кошмаре, пережитом нашими соотечественниками в годы Второй мировой войны? О тех ужасах, что творились в оккупированных нацистами странах? Но всем известно, что даже у самого страшного зверя есть сердце.
Анна хранила свою тайну до самой смерти, и лишь, когда ее начали покидать жизненные силы, она решилась открыться своей внучке, как две капли воды похожей на нее. Не боясь осуждения и желая только одного – обрести долгожданный покой, Анна называет имя отца своего единственного сына, рожденного сразу после окончания войны.
Посвящается моей прабабушке, Механошиной Валентине Павловне. Женщине удивительной судьбы, которую я запомнила добродушной и величаво спокойной. Она пережила Революцию, Красный террор, Сталинские репрессии и Вторую мировую войну. Она много рассказывала о своей судьбе, и мы часто часами не могли оторваться, слушая ее тихий, старческий голос. Но одну тайну она унесла с собой в могилу, и даже спустя восемьдесят лет, мы так и не узнали, кем был тот великий человек, которого она любила всю свою жизнь, и кто подарил ей единственного сына.
Все действующие лица пересказанной истории вымышлены от начала и до конца. Любые совпадения случайны. Лишь некоторые из описанных событий имели место быть в действительности, о чем свидетельствуют многочисленные художественные и документальные произведения, дошедшие до наших дней. Настоящее произведение не претендует на звание исторического документа. Он написано с одной лишь целью, напомнить всем, что не так давно пережили многие наши соотечественники и те несчастные, что пали жертвами зверств Вермахта. История посвящается взрослым, старикам и детям, которые так и не вернулись домой.
Страшно не то, что мы не хотим помнить. Страшно то, что мечтаем забыть!
Вера Юдина
Человек под маской дьявола
Предисловие
Все действующие лица пересказанной истории вымышлены от начала и до конца. Любые совпадения случайны. Лишь некоторые из описанных событий имели место быть в действительности, о чем свидетельствуют многочисленные художественные и документальные источники, дошедшие до наших дней. Настоящее произведение не претендует на звание исторического документа. Оно написано с одной лишь целью, напомнить всем, что не так давно пережили многие наши соотечественники и те несчастные, что пали жертвами зверств Вермахта. История посвящается взрослым, старикам и детям, которые так и не вернулись домой.
Страшно не то, что мы не хотим помнить. Страшно то, что мечтаем забыть!
1. Анна
Каждое лето, мы с родителями навещали маминых родственников, в Омске. Я никогда не забуду разнообразие блюд, за широким столом, в те дни, когда наша большая семья встречалась. У мамы было три брата и две сестры, и у каждого из них было по двое детей. Мы даже не всегда помещались, в, казалось бы, просторной гостиной, за довольно широким столом. Мы приезжали, готовился праздничный ужин, и созывались все родственники. И только один человек, всегда игнорировал наши шумные вечера. Анна Павловна. Моя прабабушка. Она, не смотря на уговоры, оставалась сидеть в своей комнате, не проронив ни слова в ответ на приглашение к столу. Я если честно никогда и не слышала, чтобы она, хоть с кем-то разговаривала и долгое время думала, что она страдает каким-то недугом.
От дедушки Германа, я знала, что его мама пережила войну и после навсегда замкнулась в себе. Он был ее единственным сыном. Даже дедушка Герман, не знал, сколько ей было лет. Она не скрывала свой возраст, просто не считала нужным озвучивать. Она вообще не считала нужным с кем-то разговаривать.
Мне было двенадцать лет, когда я впервые увидела, что она все же живой человек. Мы тогда приехали в Омск с очередным визитом вежливости, и родители уже вовсю суетились на кухне, подготавливая дом к шумному празднику. Мы с другими детьми решили поиграть в прятки. Бабушкин дом был хоть и небольшой, но комнат в нем было много. Этот дом еще до войны и революции принадлежал бабушке Анне, правда после революции он значительно пострадал, и никто так и не набрался сил и времени привести его в порядок. Но нам же, детям было не важно, что крыльцо теперь не такое просторное, что северная часть здания, вовсе отсутствует, и что крыша над дальней спальней совсем прохудилась.
Началась игра. Считал Женька, младший сын старшего маминого брата. Он был практически моим ровесником, но в своей семье всегда считался малышом.
Едва он начал считать, как все быстро рассеялись по территории: кто в дом, кто в огород, кто в погреб, и только я, замешкавшись, осталась стоять на месте. Почему-то вдруг опомнилась в последний момент.
Времени не оставалось, я бросилась к разрушенной части дома, проскользнула в маленькую дверь, и, захлопнув ее за собой, попыталась отдышаться.
Я уже немного успокоилась и мысленно радовалась своей победе, ведь в эту часть дома запрещалось ходить и вряд ли они догадаются меня тут искать.
Комната, в которой я оказалась, была большой, но не уютной, слишком нагроможденной старыми вещами и мебелью. Будто весь хлам не нужный в доме, просто взяли и свалили в эту закрытую комнату.
На комоде я заметила одну единственную фотографию. Я подошла, взяла рамку и осторожно смахнула легкий слой пыли. На фотографии появились двое: маленький мальчик, лет пяти, с темными волосами и острыми чертами лица, и женщина, у которой он сидел на коленках. Я всмотрелась, и едва не выронила фотографию, вместо незнакомой женщины, на меня со снимка смотрела я, только старше и мудрее. Светлые волосы, печальные глаза и мягкие черты лица. Мне эта женщина показалась самой красивой на свете. Но было в ней что-то странное, то ли взгляд, то наклон головы, то ли легкая и неестественная улыбка, но я сразу поняла, что за всем этим скрывается глубокая печаль.
– Разве вам не доступно объяснили не заходить в эту часть дома, – послышался у меня за спиной строгий старческий голос.
Я обернулась. В старом кресле у окна сидела пожилая женщина. Это была Анна Павловна. Тогда мы встретились с ней впервые. Я знала, что она живет где-то в этой части дома. Но не знала, в какой именно комнате. Я начала оправдываться, что попала к ней случайно.
– Я заблудилась, – виновато солгала я.
Но она уже не слушала меня, она смотрела на меня так, словно увидела призрака. Мне даже показалось, что в уголках ее глаз блеснули слезы. Она задрожала и тихим голосом подозвала меня к себе.
Я подошла.
Она протянула ко мне свою морщинистую руку, и ее лицо вдруг обрело иные черты, оно смягчилось и просияло. Анна Павловна погладила меня по щеке, затем притянула к себе и прижалась своей морщинистой щекой к моим волосам.
– Как тебя зовут? – тихо спросила она. Она напугала меня.
– Аня, – ответила я.
Почему-то моя мама, едва я родилась, решила дать мне это имя. Не знаю, было ли оно связано с моей прабабушкой или оно просто нравилось маме, но все одобрили этот выбор, и я стала Анной Смирновой.
Тогда я почувствовала, как слезы упали мне на руку. Я отстранилась и посмотрела на старушку. Она плакала, пряча взгляд. Я протянула ей фотографию.
– Кто эта женщина? – тихо спросила я.
– Эта женщина – Анна фон Зиммер. – Подняв на меня взгляд, тихо ответила Анна Павловна.
– Я знаю ее? Она так похожа на меня…
– Эта женщина – я…
Она вновь прикоснулась рукой к моей щеке, на этот раз ее рука не дрожала. Анна Павловна сделала это с материнской нежностью и благодарностью. Я схватила ее морщинистую руку и крепко прижала. Мама никогда меня так не трогала, она всегда воспитывала нас с Гошкой в строгости и дисциплине, и считала, что доброта и ласка испортит наши характеры. Но Анна Павловна была другой. Почему же она всегда пряталась в этой комнате?
– Почему ты никогда не выходишь к нам? – спросила я.
– Потому, что мне нравится одиночество.
– Разве может нравиться одиночество? Разве тебе не скучно?
– Нисколько. В одиночестве я могу придаваться своим мыслям и воспоминаниям. Мне не бывает скучно.
Она продолжала смотреть на меня, с восторгом и нежностью.
– Мне говорили, что есть одна девочка похожая на меня. Но я не хотела верить.
– И мне мама говорила, что я похожа на тебя, – я показала снимок, – но если бы не увидела, не поверила бы.
Мы улыбнулись друг другу.
Вдалеке послышался мамин голос, она звала всех к столу. Я поднялась.
– Пойдем со мной! Собрались все твои дети и внуки, – позвала я ее. Она печально отпустила мою руку и опустила взгляд.
– У меня только один сын, за остальных детей я не несу ответственности.
Я удивлено посмотрела на нее, не зная, что сказать.
Мама позвала уже настойчивее, и мне пора было идти. Я хотела переубедить Анну Павловну и заставить ее выйти к нам, но она была слишком непреклонна в своем решении. Она только попросила меня дать обещание, заходить к ней почаще, в те дни, когда мы будем приезжать в Омск. Я дала ей слово.
С того самого дня, каждый раз, едва я только приезжала в город, я первым делом бежала в комнату к своей странной бабушке и долгими часами, сидела у ее ног, слушая долгие рассказы о тех годах, что она пережила до войны. Она рассказывала о своих родных. От нее я узнала, что мой предок, был потомственным дворянином, но женился на немке, и это стоило им обоим жизней во время Революции. Узнала о детстве Анны Павловны, о ее молодости. Она с таким воодушевлением рассказывала мне о своей жизни, что каждый раз уходя, я начинала в ту же минуту тосковать по ее тихому голосу и душевным историям. Но было и то, о чем она неизменно молчала, то, что она закрыла на замок в памяти и никогда не извлекала на свет воспоминания об этом периоде. Я даже начала сомневаться помнит ли она сама обо всем, что было в ее жизни. Но она помнила…
Однажды я спросила ее.
– А где твой муж?
На что Анна Павловна надолго задумалась. Она просто отвернулась к окну и несколько минут хранила молчание, пока вдруг не решилась заговорить.
– Когда-нибудь я расскажу тебе эту историю. Однажды, когда придет мой час, ты узнаешь всю правду. А пока, наберись терпения, и помни, то о чем мы говорим с тобой в этой комнате, должно остаться только между нами.
Я кивнула.
Мне уже исполнилось двадцать три года, когда мама вдруг сказала, что Анна Павловна стала чувствовать себя хуже и очень просила чтобы я приехала и провела с ней последние дни. Я, недолго думая, собралась и вылетела в Омск. Несмотря на тяжелое состояние здоровья, она все также сидела в своем любимом кресле. Когда я вошла, она устало улыбнулась и рукой пригласила присесть, напротив, в заранее подготовленное для меня кресло.
– Пришло время, Анни, рассказать тебе правду, – начала она. – Я так долго молчала об этом. Так старалась скрыть свою тайну, но стоило мне увидеть тебя, и я поняла – что должна рассказать тебе все. Что только ты одна сможешь помочь, обрести нашим душам покой. Дай мне слово, что выполнишь мою последнюю просьбу.
Я была заинтригована, подалась вперед и взяла ее за руку.
– Да. Я сделаю все, что ты пожелаешь. Обещаю.
Тогда она откинулась на спинку и закрыла глаза, на щеке ее заблестели слезы.
– Мне кажется, что живу я, уже целую вечность… и не будет конца и края этой жизни… Я так устала, каждый год, каждый день, ждать, когда всевышний смилостивится, и заберет мою душу к себе… Разве не заслужили мы покоя?… Разве недостаточно молитв я вознесла к нему? Ведь я так устала… – она вдруг открыла глаза, посмотрела на меня и тихо добавила. – И он уже давно ждет меня, там… Знаешь, он всегда звал меня Анни…
2. «Война началась!»
Войны ведут короли, но страдают от них обычные люди.
Я родилась в смутное время, 20 апреля 1923 года в Омске. Моя мать, была потомственная дворянка, отец офицером Царской армии. Они любили друг друга, и мы были счастливой семьей. Бабушку с дедушкой я видела только на портретах. Они умерли задолго до моего рождения.
Я была младшей дочерью, поздним ребенком. Всего нас в семье было шестеро детей. Одна из моих сестер, Ольга, еще до революции успела выйти замуж за представителя угасающего немецкого дворянства и уехала с ним в тогда еще спокойную Германию. Там она скончалась от чахотки, спустя два года. Мой старший брат Тихомир, служил в Новониколаевском полку. После Октябрьской революции, он примкнул к Сибирской армии, и на радость матери сражался на стороне Белой Армии. Я никогда его не видела, он погиб в сражении под Омском и много лет его фотография стояла в углу, в окружении икон, освещаемая мягким светом горящих свечей. От него остались только картины. Он очень любил рисовать.
Второй брат, Николай, его назвали именем нашего Царя, и видимо судьба распорядилась его жизнью так же печально. Он с самого рождения сильно болел. Сколько помню себя, он лежал в постели, наглухо укутанный одеялами и постоянно кашлял. Он умер в 30 годах.
В разгар Сталинских репрессий с родителями остались только три дочери: я, Татьяна и Соня. Наш дом мы потеряли сразу после революции и перебрались в маленькую квартиру в центре города. В детстве я никогда не видела нашего дома, но Таня часто рассказывала, какой он большой и красивый. Она всегда говорила, что однажды мы сможем вернуться домой. А пока мы вынуждены были тесниться в маленькой квартирке, с обшарпанными стенами и низкими потолками.
Те времена были смутными для бывшей царской России. Мы только учились осознавать, что рождены в Советском Союзе, и вся великая история нашей империи без остатка стерта безжалостной рукой революции.
Как раз в то время, когда по ночам проходил покос виновных и невиновных, мама учила нас с сестрами молчать: молчать о том, что Тихон, воевал за белых, о том, что родители благородных кровей, о том, что сестра покинула страну, и о том, что живем плохо… Именно в те годы, я научилась молчать. Мне было 11 лет. А я уже знала, о чем можно говорить, а о чем нельзя.
Осенью, 34 года, к нам пришли они. Ночью, словно воры, постучали в дверь. Бесцеремонно, в грязных сапогах, топтались по комнатам. Переворачивали все верх дном. А после обыска увели отца. Я до сих пор помню как дрожали его руки, когда он прощался с нами навсегда. Через несколько дней, так же, ночью, они забрали маму и Таню. Перед уходом, мама шепнула Соне: «Помни о моих словах».
Прошло еще два дня, когда к нам в дом неожиданно ворвался Сережка, сын одного из партийных деятелей нашего города. Он увел Соню на кухню и что-то долго ей рассказывал. Я всегда знала, что Сережа тайно влюблен в мою сестру. И все знали об этом, только Соня не догадывалась или догадывалась, но не подавала виду.
Когда Сергей ушел, Соня приказала мне собирать вещи. В тот же день, без предупреждения мы с ней бежали из города. Я до сих пор не знаю, сказал ли тогда Сергей ей правду о наших родителях или Соня просто опасалась за наши судьбы, но мы бежали.
Сергей помог нам достать билеты на поезд. После обеда мы сели на поезд и навсегда покинули город, в котором я родилась и выросла. Город, где мы были счастливой, большой семьей. Город, который подарил мне жизнь, но после отобрал все.
Первое время нам было сложно. Мы переехали в Смоленск, к Антонине Аркадьевне. В молодости она служила в доме маминых родителей и была очень сильно привязана к нашей семье. После революции она вернулась в родной город, где и продолжала жить в одиночестве, в убогой комнатенке, грязной, коммунальной квартиры. Тогда все так жили. Тогда, так было правильно, и никто не имел права жаловаться и сетовать на судьбу.
Соня работала на нескольких работах, чтобы хоть как-то прокормить нас. Я ходила в школу. Много читала, продолжала изучать иностранные языки. К окончанию школы, я свободно говорила на немецком и французском языках, но по молчаливому согласию с сестрой, никогда не афишировала своих знаний.
В 1941 началась война. Немцы наступили без объявления, и никто не знал, что следует ожидать от этого вторжения.
Лето было жарким. Немецкие войска наступали. Мы знали об этом. Обстановка в городе царила напряженная. Все только и говорили, о ситуации творившейся в Европе. О странах оккупированных немецкими войсками. И все в страхе ожидали того, что может случится в ближайшее время.
Однажды Саня прибежала с работы раньше, чем обычно. Она явно была встревожена.
– Соня! Что случилось? – спрашивала я сестру, пока она нервно собирала вещи.
– Война, Аня! Немцы наступают! Нас эвакуируют из города! Здесь небезопасно!
– Как эвакуируют? Всех? Но разве успеют?
– Может и не успеют. Но я знакома с одним майором, он поможет нам бежать из города вглубь страны. Туда, где безопасно.
Соня продолжала собирать вещи, а я вдруг ощутила дикое желание остановить ее. Я дернула ее за руку и обернула на себя.
– Нет! Соня! Мы должны остаться!
– Что? – Соня изумленно посмотрела на меня. – Что значит остаться? Аня! Не сходи с ума! Здесь мы обречены…
– Соня! Я больше не могу так жить! В бегах… вечно прятаться… Мы должны остаться! Здесь может понадобиться наша помощь. Помнишь, мама рассказывала, что наша тетка во время Революции помогала раненным.
– Но она поплатилась за это своей жизнью!
– Да! Но она выполнила свой долг. Сколько жизней она спасла, прежде чем… ты понимаешь. Есть организация, я читала – Красный Крест. Добровольцы вступившие в него неприкосновенны. Мы сможем помогать раненным. Нам нечего бояться!
Соня не стала спорить со мной. Она знала, что это бесполезно. Она опустилась на стул и уронив голову на руки заплакала. Мой оптимизм так и не передался ей, она понимала, что мы обречены.
На следующий день мы пришли к ее знакомому майору, улыбчивому молодому парню, с задорной челкой и открытым взглядом. Он отвел нас к генералу, и с того самого дня, мы начали усердно трудиться в военном госпитале, наспех организованном в местной больнице. Нам выдали военную форму, юбку и пиджак песочного цвета, белую косынку с красным крестом, и повязку на руку.
Военные действия уже начались, и с фронта поступали первые раненные. Не помню, сколько времени мне понадобилось, чтобы освоиться. В первое время, возвращаясь, домой, я долгое время проводила в уборной, меня буквально выворачивало наизнанку, стоило мне вспомнить увиденное в госпитале. Позже я привыкла. И желудок мой хладнокровно молчал, словно рядом ничего и не происходило.
Однажды к нам в госпиталь привезли юношу. Молодой он был, не больше двадцати. Доктор Измайлов проводил обход, я сопровождала его, делая необходимые записи в медицинские карты. Когда мы остановились у постели раненного солдата, он поднял на доктора взгляд, в котором таилась глубокая печаль и нарочито весело спросил.
– Ну давайте доктор, выносите свой вердикт. Я смогу вернуться на фронт?
Доктор Равви Евсеевич откинул окровавленное одеяло, и я едва не вскрикнула, вместо ног у парнишки остались две культяпки. От обильного кровотечения и без должного ухода они начинали гноиться, источая ужасный запах умирающей плоти. Меня снова вырвало, прямо в стоящую у постели утку. Доктор Измайлов с укором посмотрел на меня.
– Ступай лучше, займись перевязками. – С отцовской заботой сказал он, и я поспешила бежать.
Вечером, на обходе, я намеренно подошла к тому самому юноше. Присела на край его койки и осторожно потрепала за плечо.
Он не спал. Открыл стеклянные от сдерживаемых слез глаза и устало посмотрел на меня.
– Я могу вам чем-нибудь помочь? – тихо спросила я.
– Покурить. – Попросил он.
Я бросилась на улицу, поймала первого попавшегося солдата и требовательно попросила у него папиросу. Он явно удивился, но узнав мою форму, с дружелюбной улыбкой протянул папиросу и спички.
