скачать книгу бесплатно
Как следствие, на фоне социальнополитических «успехов» папской власти трудно доказывать, что государство, общество и Церковь могут состоять и в других, гораздо более светлых и перспективных отношениях. Из истории мы знаем, что к XV в. папизм настолько дискредитировал себя и, следовательно, саму Церковь, что европейские христиане сотнями тысяч, миллионами выходили из состава Римокатолической церкви, создавая самые невероятные религиозные сообщества.
А за четыреста лет до этого именно папизм, причем совокупно как «западный», так и «восточный», явился причиной раскола единого тела Вселенской Церкви и разделения Римской империи – события, существенно изменившего историю мира и оставившего неизгладимые черты на облике христианской цивилизации. Политически этот ход событий едва ли был детерминирован. Ведь еще долго после трагичного 1054 года в глазах современников западная и восточная части некогда могущественнейшей Римской империи составляли единое политическое и культурное тело, пусть и разделенное границами, языком, находящееся под властью разных государей, но сохранившее традиционный имперский дух. Крайне поучительно и важно знать, как происходили эти события, как формировалась доктрина папизма, и каким образом мысль о подчинении государства папе пробивала себе путь среди других тенденций церковнополитических отношений.
Часть I. Римский папизм
Глава 1
Обычно папизм характеризуют совокупностью следующих устойчивых признаков. Это, вопервых, стремление какогото первоиерарха единолично управлять «своей» Поместной церковью, как епископ епархией; вовторых, его притязания на власть над другими Поместными церквами; затем стремление возвыситься над государственной властью и подчинить ее себе; и, наконец, притязание на высший вероучительный авторитет в Кафолической Церкви[277 - Асмус Валентин, протоиерей. Святитель Епифаний Кипрский // Журнал Московской Патриархии. № 5. 2003. С. 71.].
Признаки эти носят далеко не теоретический характер и буквально списаны с канонов Римокатолической церкви в последней редакции ее «Corpus juris canonici». Приведем некоторые наиболее яркие примеры.
Так, согласно актам II Ватиканского собора (1962—1965), Римский папа обладает «верховной, полной, непосредственной и универсальной ординарной властью», которую осуществляет по Божественному праву. «Епископ Римской Церкви, в коем пребывает служение, особым образом вверенное Господом Петру, первому из Апостолов, и подлежащее передаче его преемникам, является главой Коллегии епископов, Наместником Христа и Пастырем всей Церкви на сей земле. Поэтому в силу своей должности, он пользуется в Церкви верховной, полной, непосредственной и универсальной ординарной властью, которую он всегда может свободно осуществлять» (канон 331)[278 - Цит. по: Юркович И. Каноническое право о народе Божием и о браке. М., 2000. С. 48.].
Католические канонисты детально разъясняют содержание папских привилегий и особенности его статуса. «Власть верховная» означает, пишут они, что в ее осуществлении «Римский первосвященник свободен и независим от членов коллегии епископов», будучи никому не подсуден. «Полная» – то, что это такая власть, у которой нет недостатка ни в одном из существенных элементов ни в отношении верующих, ни в отношении управления Церковью. «Непосредственная» – свидетельство того, что власть осуществляется папой непосредственно, прямо, без посредующих звеньев «над всеми верующими и всеми отдельными Церквами». «Универсальная власть» означает то, что Римский папа является главой Церкви[279 - Джероза Либеро. Каноническое право. М., 1996. С. 343, 344.].
Кроме этого, по католической доктрине папам принадлежит право надзора над всею Церковью, право дарования диспензации (не применения на отдельных территориях определенных канонических актов) и привилегий, право привлечения к своему суду всех важных, по их мнению, церковных дел и принятия апелляций от всех национальных церквей и т.д. Формально при осуществлении своей юрисдикции апостолик связан предписаниями jus divinum («божественного права») и определениями ранее изданного церковного права. Но и они легко отклоняются и изменяются, если того требуют обстоятельства времени и места[280 - Суворов Н.С. Курс церковного права. В 2 т. Т. 2. Ярославль, 1890. С. 39.]. Понтифик может также налагать интердикт, т.е. запрет на отправление богослужения и всех таинств на отдельных территориях и даже в целых государствах, как каноническое наказание за те или иные серьезные проступки их правителей. В Средние века папы чрезвычайно часто использовали это право, чем, впрочем, его совершенно девальвировали в глазах общества того времени. По обоснованному мнению Н.С. Суворова, уже из средневекового развития папизма вытекало, что папа является высшим и единственным законодателем для всей Церкви. Даже «вселенские соборы» (а Римокатолическая церковь насчитывает 21 собор) созывались не столько для решения вопросов, сколько для выслушивания и одобрения папской воли. Они не могли устанавливать ни одной канонической нормы, которая проистекала бы из их решения и авторитета, а не из статуса утверждавших эти нормы понтификов[281 - Суворов Н.С. Курс церковного права. В 2 т. Т. 1. Ярославль, 1889. С. 261, 262.].
Этот принцип также получил свое закрепление в актах II Ватиканского собора. «Да, – пишет католический правовед, – однозначно папы признают авторитет, значимость, ценность и нерушимость канонов ряда Вселенских Соборов (почему только «ряда», и каких именно соборов? – А.В.). И одновременно это означает, что папы вправе признавать авторитет Соборов. Такая формула дает основание для следующей постановки вопроса: Собор лишь постольку канонический Собор, поскольку его каноничность признается Римским папой»[282 - Вишневский А.А. Каноническое право. Древняя Церковь и Западная традиция. М., 2006. С. 126.].
Итак, папа выше Вселенских Соборов, решения которого он реципирует единолично; к прерогативе Римского понтифика относится также созыв Вселенских Соборов, председательство на них и утверждение их актов[283 - Второй Ватиканский Собор. Конституция. Декреты. Декларации. С. 26, 27.]. Да и в целом, как следует из устоявшегося мнения ватиканских правоведов, за папскими декреталиями нужно признавать больший канонический авторитет, чем за творениями Отцов Церкви[284 - Вишневский А.А. Каноническое право. Древняя Церковь и Западная традиция. С. 123.].
Буквально вся Церковь, все органы церковной власти зависят от папы и имеют его источником своих полномочий. Например, папа является тем лицом, без которого Коллегия епископов Католической церкви (т.е. совокупность всех католических епископов) не имеет своих ординарных полномочий. В частности, 336й канон Кодекса гласит: «Коллегия епископов, главой которой является верховный понтифик, а членами – епископы в силу таинственного посвящения и иерархического общения с главой и членами коллегии, и в которой постоянно пребывает собор апостолов, тоже является (вместе с главой, но никогда – без своего главы) субъектом верховной и полной власти по отношению ко всей Церкви»[285 - Вишневский А.А. Каноническое право. Древняя Церковь и Западная традиция. С. 202.].
Небезынтересно проследить, как трактуется различие между епископским чином и статусом папы в понимании их западной канонической наукой. С одной стороны, хотя Римский папа лично является субъектом полной и верховной власти учительства и управления во Вселенской Церкви и по Божественному праву получает ее от Самого Христа с момента принятия факта своего избрания, но эта власть не может осуществляться до его хиротонии (332й канон). Поэтому в силу одного и того же епископского посвящения понтифик и любой епископ равны между собой и находятся в одном и том же таинстве священства.
Но апостолик стоит выше всех епископов, т.к. свою власть приобретает не от хиротонии, а в силу своей должности. Как викарий Христа и преемник апостола Петра, он является той осью, вокруг которой составляется вся католическая иерархия. И само служение папы состоит в том, чтобы обеспечивать единство и нераздельность Коллегии как постоянного и зримого начала и основания веры, а, следовательно, представлять всю Коллегию и управлять ею[286 - Юркович И. Каноническое право о народе Божием и о браке. С. 208.].
Как Вселенский Собор может включить в свою повестку только те вопросы, которые одобрены папой и никакие более (338й канон), так и Коллегия епископов не вправе издавать никаких документов, если они не одобрены папой, если даже они являют собой плод коллегиальной епископской инициативы (341й канон).
Синод епископов, обладающий несколько иными полномочиями и функциями, чем Коллегия, также не действует без папы. Синод может только обсуждать те или иные вопросы, но не решать их, кроме разве что случаев, когда решение вопросов делегировано синоду самим понтификом (343й канон).
Кардиналы хотя и избирают самого папу, но консистория, т.е. собрание кардиналов, действительна только в качестве органа, помогающего понтифику. Даже декан – глава коллегии кардиналов, не обладает в отношении них какойлибо управленческой властью (352й канон). О Римской курии, т.е. аппарате папы, своего рода «папской администрации», и говорить не приходится: она всецело зависима от апостолика и ему подчинена[287 - Юркович И. Каноническое право о народе Божием и о браке. С. 206, 207.].
Соборы иных Поместных (партикулярных) церквей, действующие наряду и по аналогу Вселенских Соборов, хотя и обладают законодательной властью применительно к своей территории, но не могут посягать на универсальную власть папы. В частности, их декреты не могут быть обнародованы (т.е. не вступают в действие) без их предварительной проверки апостольским престолом (445й и 446й каноны). Конференции епископов также вправе обнародовать свои решения только после их проверки Римской курией и папой (455й канон).
Являясь помимо верховного законодателя и верховного наставника еще и верховным судьей, папа имеет полное право всякий раз передавать на рассмотрение «святому престолу», т.е. самому себе, или возбуждать при нем свое судебное дело, причем на любой ступени судебного разбирательства и на любой стадии тяжбы (канон 1417й).
Иными словами, все подчинено папе, который, как живой образ Христа на земле, обладает всей полнотой власти в Церкви и абсолютной непогрешимостью. Из перечисленных выше признаков папизма Ватиканский Собор умолчал только о превосходстве папы над государственной властью, но этому есть свои причины, которых мы подробнее коснемся ниже. Здесь лишь отметим, что данный вид прерогатив – служить источником всякой власти на земле, включая, естественно, и власть политическую, государственную, является неизменным и неизбежным спутником папистской доктрины после ее более или менее полного оформления еще до раскола церквей.
Еще на I Ватиканском Соборе (1869—1870 гг.) был утвержден догмат о непогрешимости папы в делах веры и христианской нравственности, когда он говорит ex cathedra, т.е. когда осуществляет свою пастырскую деятельность. Буквально текст Конституции, принятой на этом собрании, гласит следующее: «Римский первосвященник, когда говорит ex athedra, т.е. когда, выполняя роль пастыря и учителя всех христиан, в силу своей верховной апостольской власти определяет то учение о вере и нравственности, которое должно содержаться всею Церковью, – по Божественному содействию, обещанному ему в блаженном Петре, обладает той непогрешимостью, которой Божественный Искупитель благоволил наделить Свою Церковь для определения учения о вере и нравственности, вследствие чего таковые определения Римского первосвященника сами по себе, а не по согласию Церкви, суть непреложны»[288 - Огицкий Д.П. Первый Ватиканский собор (1869—1870) // Хрестоматия по сравнительному богословию. М., 2005. С. 316.].
Папа, как известно, так и не смог подчинить себе политическую власть католических государств, но в 1929 г. сам стал главой Городагосударства Ватикан. Полный титул, которым ныне величается апостолик, выглядит следующим образом: «Епископ Рима, заместитель Христа, преемник князя Апостолов, верховный первосвященник (понтифик) Вселенской Церкви, патриарх Запада, примас Италии, архиепископ и митрополит провинции Романии, раб рабов Божиих, суверен Города Государства Ватикан».
Таков результат полуторатысячелетнего развития Римской церкви и тех идей, которые вынашивались апологетами папизма. Но вместе с тем ошибочно предположение, будто претензии Рима на высший вероучительный авторитет и абсолютные церковносудебные полномочия уже с первых веков христианства выглядели чемто необычным на фоне взаимоотношений остальных Поместных церквей.
Исследуя нюансы разделения церквей в 1054 г., историки нередко (и едва ли обоснованно) обходят стороной тот факт, что событие это явилось главным образом следствием не обрядовых разногласий, а борьбы между различными главенствующими кафедрами, что все историческое развитие Церкви демонстрирует борьбу за власть.
В условиях обрядовых и канонических разнообразий многочисленных древних церковных общин неизбежно возникала конкуренция среди тех или иных кафедр на закрепление именно их традиций и правил в качестве единственно верных, универсальных. При этом, разумеется, ссылка на древность и авторитет конкретной Поместной церкви, как правило, связанный с ее апостольским происхождением, нередко выступали одним из серьезнейших критериев истины, залогом того, что в этой церковной общине сохраняется апостольское предание и учение[289 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. СПб., 2007. С. 15, 16.].
Церковь желала единства, но достигалось оно в том числе за счет ожесточенных споров. В этой связи невольно вспоминается известное место из 1го Послания к Коринфянам св. апостола Павла: «Ибо… сделалось мне известным о вас, братия мои, что между вами есть споры. Я разумею то, что у вас говорят: “я Павлов”; “я Аполоссов”; “я Кифин”; “а я Христов”. Разве разделился Христос? Разве Павел распялся за вас? Или во имя Павла вы крестились?» (1 Кор. 1: 11—13). Уже с первых веков наблюдается практика письменных запросов духоносным Отцам по отдельным вопросам организации церковной жизни, догматике, канонистике и т.п. и включение их ответов в свод обязательных правил, которыми должны руководствоваться епископы. Не являлась исключением и Римская церковь, архиереи которой неоднократно давали необходимые советы или инициативно вмешивались в жизнь других общин.
В принципе наличие различных практик и канонов не является чемто сугубо негативным; каждая из крупных церковных общин внесла свою лепту в формирование церковной догматики, канонистики, гимнографии, в учение о церковном устройстве и многие другие институты. «Между тем как Восток разрабатывал и устанавливал отвлеченные догматы христианского вероучения о Св. Троице и о Лице Иисуса Христа, в чем, однако, принимал участие и иногда решающее, и Запад (например, в лице Льва Великого на Халкидонском Соборе и папы Агафона на VI Вселенском Соборе), западная мысль направлялась преимущественно на разработку и установление учения о Церкви, на разъяснение принципиальных основ церковного устройства, на регулирование порядка церковной жизни. Имена Виктора, Зефирина, Калликста и Тертуллиана, Стефана, Киприана и Августина… неразрывно связаны с ростом и выяснением основных начал учения о Церкви и церковного порядка», – писал Н.С. Суворов[290 - Суворов Н.С. К вопросу о западном влиянии на древнерусское право. По поводу книги профессора А.С. Павлова «Мнимые следы католического влияния в древнейших памятниках югославянского и древнерусского церковного права». Ярославль, 1893. С. 137.].
И в этом отношении заслуги Рима трудно переоценить. Как отмечают канонисты, первые точные определения относительно покаянной дисциплины явились именно на Западе, т.е. в Риме, и сам институт тайной исповеди, обязательно обнимающий все грехи всех христиан, был поставлен сначала на Западе и потом уже на Востоке. «Сама формула разрешения кающегося священником от грехов – формула индикаторная, а не просительная… явилась вначале на Западе, усвоена греками Апулии, Калабрии и Сицилии, перешла на Восток»[291 - Там же. С. 138.].
Не удивительно, что Православная Церковь издревле отдавала должное заслугам Рима, но вместе с тем никогда не склонялась к признанию за ним особых правомочий, не отождествляя честь св. апостола Петра с административными преимуществами. Но для самого римского сознания все виделось в ином свете. На Западе очень рано произошло слияние понятий апостольского и епископского служения, так что Рим вскоре стал называться «престолом Петра». Само наличие апостольской преемственности кафедры стало являться здесь лучшим доказательством ее кафоличности. Поскольку же в латинском мире только один престол имел апостольское происхождение, Римский, то вскоре древняя столица Империи Рим получила известность на Западе в качестве апостольского престола, sedes apostolica. На Востоке, где многие кафедры (Иерусалим, Антиохия, Эфес и др.) могли претендовать на титул «апостольская», этому факту не придавалось такого значения[292 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. С. 58—63.].
Восток в гораздо большей степени ориентировался на административнокультурное положение того или иного округа и города. Восточные общины и кафедры главным образом были озабочены проблемой встраивания Церкви в Империю, в устранении всех прежде сущих преград, мешавших распространению христианства, и в легализации своего статуса в традициях римского права.
В качестве апостолика папа вскоре уверовал и в особое предназначение своей кафедры и вообще в специальный характер своей миссии на Земле и в Церкви. Почему это произошло – вопрос сложный и дискуссионный. Повидимому, здесь сошлось несколько обстоятельств: а) древность и авторитет кафедры, образованной св. апостолами Петром и Павлом, б) значение Рима как города христианской святыни, где пролилась кровь многих тысяч христианских мучеников, прославивших город, значение Рима, как центра Империи, и, как результат, в) презумпция высокого статуса епископов, первенствовавших в столице Империи. В целом для Рима, и вполне в духе имперского вселенского централизма, являлось безусловным, что верховенство св. апостола Петра означает наличие у него и его преемников по кафедре верховной власти над иными апостолами и епископами, причем неотчуждаемой по своей природе, присущей исключительно римскому архипастырю по праву преемственности.
Позднее к указанным причинам прибавилось и то, что Рим в условиях ослабевшей и временами едва ли дееспособной власти Западного императора в меньшей степени, чем восточные епископы, был связан его волей. В то же время Рим являлся, по сути, г) единственным миссионерским центром всего Запада, тогда еще безнадежно языческого и дикого, только начинающего врастать в римскую культуру. Совокупно с изложенными выше обстоятельствами это тем более способствовало пониманию Римской церкви как центра духовного и административного влияния, хотя бы первоначально только на Западе.
В дальнейшем укреплению авторитета Рима во Вселенской Церкви немало способствовала борьба с арианством, которым был поражен практически весь Восток. Рим, мало затронутый тринитарными спорами, неожиданно оказался той инстанцией, к которой можно было обратиться за помощью, и чьим именем влиять даже на позицию императоров, некоторое время по заблуждению покровительствующих арианам. Когда в Церкви пылали догматические дискуссии, Рим упрочивал свое положение, приняв роль арбитра и защитника Православия; и, надо сказать объективно, деятельность Рима в этой части трудно переоценить. При ослабевающей императорской власти в западных территориях Империи, неспособной бороться с варварами и внутренними неурядицами, духовный авторитет неизбежно влек за собой авторитет церковноадминистративный и политический.
Процесс этот был далеко не скор и не так прямолинеен, как может показаться. Достаточно вспомнить, что на Никейском Соборе 325 г. (I Вселенский) папа по старости не присутствовал, а его легаты ничем не выделялись из общей массы епископов, на фоне которых блистал св. Афанасий Великий, тогда еще диакон Александрийской церкви. На II Вселенский Собор (380—381) папа вообще не был приглашен императором св. Феодосием I Старшим (379—395), не видевшим в этом острой необходимости.
Но если бы Римский архиерей к тому времени уже имел устойчивый и безусловный статус, то такого бы, очевидно, не случилось, даже при условии того, что этот Собор был занят исключительно проблемами церковного устроения Востока. Ведь спустя некоторое время папы уже не уклонялись от решения вопросов, касавшихся восточных кафедр. И впоследствии обмен мнениями и даже прямые запросы иных патриархов и императоров в адрес пап по догматическим темам стали уже обычным явлением, в немалой степени влиявшим на результат дискуссий.
Тем не менее повторимся – взгляд на Римскую церковь как первенствующую вначале над другими Поместными церквами, а затем и над всей Вселенской Церковью, сформировался у самих Римских епископов и латинян очень рано. Сразу же оговоримся от возможного и зачастую навязываемого поверхностного и прямолинейного в литературе мнения, согласно которому «римская практика» изначально была неверна, ошибочна и т.п.; а папы, реализуя свои замыслы, выделялись на общем фоне чуждых какихлибо административноцерковных амбиций епископов других кафедр. Этот путь «объективного вменения» способен привести только к признанию всех латинян схизматиками «по природе». Отметим, что некогда также категорично, зеркально отображая этот принцип на Восток, папа Геласий заявил, что в «доме греков одни еретики». Впоследствии из той фразы произросло целое учение, довлеющее на Западе, очевидно, несовместимое с буквой и духом Православия[293 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. С. 140.].
Конечно, «в доме латинян» были далеко не одни еретики. Оценивая деятельность Римской церкви, Н.С. Суворов справедливо писал: «Поистине, непостижим был бы для науки, превышал бы всякое человеческое разумение этот институт (папство. – А.В.) – почти ровесник христианства, если бы в основе его не лежало ничего, кроме обмана»[294 - Суворов Н.С. Римское папство до разделения церквей //Временник Демидовского юридического лицея. Кн. 29. Ярославль, 1882. С. 33.].
Наверное, можно было бы вторгнуться в область национальной психологии и, совместив итоги такого исследования с результатами изучения исторических фактов, с высокой долей вероятности раскрыть иные мотивы вселенского господства жителей Рима, столь характерные для них; но эта задача и не стоит перед нами. Мы лишь попытаемся проследить, как формировалась «римская идея» и как эти попытки отразились на характере межцерковных и церковнополитических отношений.
Так или иначе, но уже в I в. св. Климент, ученик св. апостола Петра, в своем послании к Коринфской церкви решительным тоном требовал повиновения Риму как высшему арбитру в разбираемом споре: «Если ктонибудь из вас не будет повиноваться тому, что Иисус сказал через Нас, пусть знает, что он совершает большой грех и подвергает себя страшной гибели»[295 - Рожков Владимир, протоиерей. Очерки по истории Римокатолической церкви. М., 1998. С. 33.].
Во II в. апостолик не желает, чтобы в какойлибо другой Поместной церкви существовала практика, отличная от практики Римской церкви. В III в. папа допускает уже властное вмешательство в дела других церквей. В IV в. «попечение обо всех церквах» становится обычным термином на официальном языке Римской церкви, и в связи с этим появляется требование о признании за папой высшей судебной власти во Вселенской Церкви[296 - Суворов Н.С. Римское папство до разделения церквей. С. 12.]. На Римском соборе 340 г., защитившем св. Афанасия Великого от нападок и обвинений евсевиан, папа Юлий I (337—352) публично заявил о вероучительном первенстве Римских первосвященников: «Всех этих соблазнительных явлений и не было бы вовсе, если бы вы держались старого обычая (какого? – А.В.) – сначала обращаться к нам, а затем уж и делать постановления»[297 - Карташев А.В. Вселенские Соборы. М., 1994. С. 62.]. Папа сказал правду, но не всю правду – мнение Рима действительно нередко ставило точки над и, но это не значит, что только он подытоживал споры.
Конечно, папе Юлию и его преемникам не могли не польстить определения Сардикийского собора (ныне г. София в Болгарии) 343 г., собранного в период ожесточенных арианских споров, отцы которого почтили его как верного никейца. Это было тем более приятно, что фактически председательствовал и задавал тон на соборе знаменитый епископ св. Осий Кордубский (около 258—358) из Испании, который ранее совместно с императором св. и равноапостольным Константином Великим (306—337) формулировал православный Символ Веры на Первом Вселенском Соборе (Никея, 325 г.).
В частности, 3й канон Сардикийского собора гласит, что любой смещенный со своего престола епископ, считающий свое низвержение из сана несправедливым, вправе апеллировать из уважения к памяти апостола Петра к Римскому папе Юлию, а тот вправе либо ратифицировать приговор, либо собрать новый собора для решения этого вопроса.
В 4м каноне говорится: «Если какойлибо епископ будет низложен судом находящихся в соседстве епископов и объявит, что он предоставляет себе право оправдания, то на его кафедру не определять другого прежде, чем Римский епископ рассмотрит дело и произнесет о нем свое определение». Помимо этого отцы решили, что вакантный епископский пост не может быть занят без согласования с Римом и что папа в случае апелляции к нему вправе возобновить разбирательство с участием епископов соседних провинций или прислать своих делегатов с полномочиями рассматривать этот вопрос с участием соседних епископов (5 е правило).
Но, вопервых, как справедливо отмечают исследователи, это право отнюдь не рецепировало какуюлибо устоявшуюся практику и носило главным образом почетный характер, причем было даровано лично папе Юлию. Вовторых, Сардикийский собор не являлся вселенским, как это планировали изначально императоры, желавшие прекратить раскол между западными и восточными церквами. Он был западным Собором, поскольку восточные епископы, которых первоначально собрали совместно с западными императоры Констант (337—350) и Констанций (337—361), вскоре, возмущенные поведением своих собратьев из западной части Империи, покинули его стены и собрали в Филиппополе собственный, «восточный» собор. На нем они, кстати сказать, анафематствовали папу Юлия.
Наконец, его акты не были утверждены императором Констанцием, чем в корне подрывалась легитимность самого собора, т.к. традиционно соборные акты вводились в действие в качестве закона Империи только посредством их утверждения царем. Впоследствии ни один Вселенский Собор не повторяет эти правила, и только сам Рим, без излишних затей, при папе Зосиме (417—418) попытался распространить сардикийские определения на никейские каноны, что, впрочем, быстро открылось[298 - Шафф Ф. История христианской Церкви. В 7 т. Т. 3. Никейское и посленикейское христианство (311—590 гг. по Р.Х.). СПб., 2007. С. 212.].
Правда, такие знаменитые канонисты, как Алексей Аристин (XII в.) и Иоанн Зонара (XI в.), в своих комментариях на 3, 4, 5 и 9й каноны этого собора нигде не отмечают персональный характер прав, которыми был наделен папа Юлий. Но, с другой стороны, они тем более далеки от того, чтобы признать их действие в то время, когда раскол церквей стал уже свершившимся фактом[299 - Правила Святых Поместных Соборов с толкованиями. М., 2000. С. 292—319.]. Да и кто рискнул бы в XII в. на Востоке признавать Римского папу высшей апелляционной инстанцией, если он уже был анафематствован Константинопольским синодом в 1054 г.? Некоторое исключение из числа канонистов составляет Антиохийский патриарх Феодор Вальсамон (1186—1203), комментариев которого мы коснемся ниже.
В V в. Римский первосвященник счел для себя возможным выступить арбитром в споре между св. Кириллом Александрийским (412—444) и Константинопольским епископом, ересиархом Несторием (428—431). Римское сознание к тому времени было уже таковым, что папа, наделивший св. Кирилла Александрийского полномочиями своего местоблюстителя, питал искреннюю и небезосновательную надежду сделать Александрийского патриарха первенствующим на Востоке при условии, что последний преклонится перед высшим первенством «вселенского патриарха»[300 - Тьерри Амадей. Ересиархи V века: Несторий и Евтихий. Минск, 2006. С. 48.].
Пожалуй, наибольшая активность Римских понтификов и первые, понастоящему серьезные заявки на высший вероучительный авторитет в Кафолической Церкви приходятся на время Третьего (Эфес, 431 г.) и Четвертого (Халкидон, 451 г.) Вселенских Соборов; и не случайно. К оросам и канонам, принятым на первых двух Вселенских Соборах, непосредственно Рим имел незначительное и даже весьма отдаленное отношение. Более того, только в конце V в. папы, наконец, очень неохотно и вынужденно признали каноны II Вселенского Собора (Константинополь, 380—381), куда они не были приглашены императором. Но в Эфесе папам, искренне верившим в особый, промыслительный статус своей Апостольской кафедры, выдался удобный случай напрямую продемонстрировать всей Вселенской Церкви, кто в действительности способен отстоять истину и кто вправе высказывать ее вслух. Поэтому было бы крайне непрактично с их стороны отказываться от покровительства св. Кириллу в его противостоянии с Несторием, если он сам к тому же просил об этом.
Сразу по прибытии на Эфесский Собор римских легатов, Св. Отцы услышали новые для себя формулы, прозвучавшие из их уст. Проэкт, епископ и легат Римской церкви, сказал: «Да повелит ваше блаженство прочитать присланное вам послание святого и со всяким почтением именуемого папы Келестина (Целестина, 422—432 гг. – А.В.), епископа апостольского престола, из которого (послания) ваше блаженство может узнать, какое имеет он попечение о всех церквах (выделено мной. – А.В.)»[301 - Деяния Вселенских Соборов. В 4 т. Т. 1. СПб., 1996. С. 293.]. А на следующем заседании Собора другой римский легат – пресвитер Филипп заявил еще более категорично: «Никто не сомневается и во все времена известно было, что святой и блаженнейший Петр, предстоятель апостолов, столп веры, основание кафолической Церкви, приял от Господа нашего Иисуса Христа, Спасителя и Искупителя рода человеческого, ключи Царствия, и ему дана власть вязать и решить грехи: он и до сего времени и всегда живет и судит в своих преемниках. Итак, по его внушению, преемник и наместник его, святейший папа наш епископ Келестин послал нас на сей святой Собор»[302 - Там же. С. 301.].
После III Вселенского Собора (Эфес, 431 г.) папа св. Лев Великий (440—461) системно изложил доктрину о главенстве Римских епископов в Церкви[303 - Владимир (Гетте), архимандрит. Римское папство как основа раскола Церквей, или Рим в своих сношениях с Восточной церковью. М., 2007. С. 58, 59, 73.]. Из своего учения, которое он излагал главным образом в церковных проповедях, произносимых в день собственной хиротонии перед собраниями итальянских епископов, св. Лев делал следующие практические выводы: 1) кто посягает на авторитет Римского епископа и отказывается в повиновении апостольскому престолу, тот не хочет подчиняться блаженному апостолу Петру; 2) кто отвергает власть и первенство (principatum) апостола Петра, тот ничуть не уменьшает его достоинства, но, надменный духом гордыни, низвергает сам себя в преисподнюю.
В свою очередь поддержание высших административных полномочий Рима было совершенно невозможно без признания за ним и высшего вероучительного авторитета, и наоборот – этого требовала сама логика понятий. Знаменитый русский историк Церкви В.В. Болотов (1853—1900) справедливо отмечал, что «если мысль о непогрешимости Римского епископа и была еще вне представлений Льва Великого, то на юридической почве все же были уже даны все прерогативы, какие потом были утверждены на I Ватиканском соборе»[304 - Болотов В.В. Притязания римского епископа на главенство в Церкви Вселенской: римский епископ как папа // Хрестоматия по сравнительному богословию. С. 201, 202.].
Последовательно отстаивая «римскую идею», папа св. Лев Великий без тени смущения пишет императору: «Давно – изначала на бывших Соборах мы получили такое полномочие от Блаженнейшего Петра, первого из апостолов, что имеем авторитет столько защищать истину ради вашего мира, чтобы при ее ограждении никому не было дозволено возмущать ее в комлибо, пока, наконец, совсем не будет удален вред»[305 - Послание Льва, епископа города Рима, к императору Феодосию, которым просит его, чтобы особенный собор был назначен в Италии и более ни в каком ином месте; потому что собор Эфесский составлен был вопреки канонам (и деяния его считаются незаконными и неправильно совершенными)»// «ДВС». В 4 т. Т. 2. СПб., 1996. С. 33].
Аналогичное по своему идейному содержанию письмо уходит и участникам «Разбойного» собора 449 г. под главенством Александрийского архиерея Диоскора (444—451): «Благочестивейшая вера благосклоннейшего императора, зная, что к его славе по преимуществу относится то, если внутри Церкви кафолической не будет произрастать никакое зерно заблуждения, оказала такое уважение к Божественным догматам, что для исполнения святого своего намерения призвала авторитет апостольской кафедры, как бы желая от самого блаженнейшего Петра получить разъяснение того, что было похвалено в его исповедании…»[306 - «Послание папы Льва ко второму собору Эфесскому»// «ДВС». Т. 2. С. 27, 28.]
Но нужно объективно признать, что в действительности авторитет Рима к тому времени был столь велик (по крайней мере на Западе), что его обаянию поддавались не только простые члены Церкви, но и сильные мира сего. После второго Эфесского («Разбойного») собора, когда восточные епископы позорно уступили угрозам Диоскора и его приспешников, и только папские легаты пытались восстановить хотя бы тень справедливости во время безобразного судилища над св. св. Флавианом и Евсевием, царственные особы Запада солидаризируются с позицией св. Льва Великого и просят императора св. Феодосия II Младшего (408—450) пересмотреть дело с обязательным участием в качестве арбитра Римского папы.
«Эту веру, преданную нам от предков, – пишут они, – должны мы защищать со всем подобающим благочестием и сохранять в наши времена достоинство собственного нашего благоговения к блаженнейшему апостолу Петру; ибо, государь священнейший отец и достопочтимый император, блаженнейший епископ города Рима, за которым древность преимущественно пред всеми признала первенство священства, должен иметь место и возможность судить о вере и священниках»[307 - «Высочайшие послания, отправленные от государя нашего Валентиана и блаженной памяти Плакиды и достопочтимой императрицы Евдокии к священной памяти Феодосию, чтобы он повелел созвать собор в странах Италии»// Деяния Вселенских Соборов. Т. 2. С. 42.].
В письме к царице св. Пульхерии, известной своим покровительством гонимым несторианами православным, с аналогичной просьбой обращается Галла Плакида – мать императора Валентиниана III (425—455): «Поэтому твоя благосклонность, которая всегда действовала с нами заодно, пусть и теперь благоволит одинаково с нами мыслить относительно веры кафолической, так, чтобы все, поставленное на оном возмутительном и жалком соборе, было отменено со всей силой, дабы, при невредимом пребывании всех, дело о епископстве отправлено было на суд апостольской кафедры, на которой держит начальство над священством первый из апостолов – блаженный Петр, получивший даже и ключи небесного царства»[308 - «Послание Галлы Плакиды к Пульхерии Августе, в котором осуждается второй Эфесский собор»// «ДВС». Т. 2. С. 44.].
Но, пожалуй, наиболее хрестоматийные слова о первенстве апостолика прозвучали даже не со стороны одного из пап, а из уст императора Западной части Римской империи Валентиниана III. 8 июля 445 г. в указе о посвящении в духовный сан некоего Илария Арлеанского он пишет: «Итак, поскольку первенство апостольского престола подтверждено добродетелью св. Петра, который является наследником епископской короны, честью города римлян, а также властью Собора, не допустим же, чтобы ктолибо осмелился совершить чтонибудь противозаконное, умаляющее власть этого престола. Мир среди церквей наступит только тогда, когда мир признает своего властителя (выделено мной. – А.В.)»[309 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. С. 87, 88.].
И нет ничего удивительного в том, что уже на первом заседании Халкидонского Собора (451 г.) Пасхазий – легат Римского папы недвусмысленно заявил: «Блаженнейший и апостольский апостол города Рима, главы всех Церквей (выделено мной. – А.В.), дал нам повеление…»[310 - Деяния Вселенских Соборов. Т. 2. С. 66.] Правда, Отцы Собора внешне «не заметили» этой несуразности, но, как кажется, за греческой «простотой» скрывалось еще нечто; и кто сегодня может уверенно сказать, что принятие на последнем заседании Четвертого Вселенского Собора 28го канона, о котором еще не раз пойдет речь, не обуславливалось этой слишком прямолинейной попыткой легата навязать Востоку мысль о папе как главе Церкви?
Ф. Дворник (1893—1975), известный своими глубокими исследованиями в области церковной истории, высказывал мысль о том, что принятие 28го канона обуславливалось желанием императоров и отцов Собора окончательно завершить расстановку кафедр по иерархии. Они желали раз и навсегда прекратить попытки Александрийского патриарха главенствовать на Востоке, установив особые преимущества Константинополя[311 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. С. 101.].
Безусловно, такой мотив нельзя сбрасывать со счетов, но все же желание урезонить Александрию едва ли являлось определяющим и в любом случае было не единственным. Конечно, папе были неприятны славословия в адрес Константинопольского епископа и признание Константинополя «новым Римом», но с юридической точки зрения это едва ли имело какието серьезные последствия. Само понятие «преимущество чести», упомянутое в каноне, едва ли имеет четкое и строгое каноническое содержание.
Гораздо хуже то, что 28й канон передал Константинопольскому патриарху право утверждать митрополитов, т.е. фактически передал церковную власть, в Ассийском, Фракийском и Понтийском округах. Никакого отношения к Александрии эти территории не имели, но косвенно как минимум затрагивали интересы Римской кафедры. Ведь вследствие этого Константинопольский архиерей резко расширял число подчиненных ему митрополичьих и епископских кафедр, а второе место в иерархии предопределяло невозможность осуждения его патриарха даже Римским папой, а только собором или императором. А апостолик едва ли предполагал отказаться от практики, по существу, единоличного суда над другими патриархами, как, например, Константинопольским епископом Несторием, осужденным папой еще до открытия Эфесского Собора. А тогда, созвав собор из итальянских епископов, понтифик одобрил вероисповедание св. Кирилла Александрийского, лишил Нестория епископского чина и назначил ему десятидневный срок для отречения от своего мнения и раскаяния[312 - Гиббон Э. Закат и падение Священной Римской империи. В 7 т. Т. 5. М., 2008. С. 243.].
Наконец, сами цари подтверждали свое особое покровительство архипастырю новой столицы, что, без всякого сомнения, допускало появления у тех со временем новых, дополнительных полномочий, даруемых императорской властью. В конце концов опасения пап действительно оправдались, и вскоре Константинопольские патриархи будут ставить и епископов, и даже патриархов, и вообще приобретут статус фактически единоличных вселенских судей.
Поведение римских легатов на 16м заседании Халкидонского Собора, попытка навязать восточным отцам «римскую» версию 6го канона Никейского Собора 325 г. в редакции, обосновывающей, что «Римская церковь всегда имела преимущества», наконец, реакция самого папы на 28е правило – все это свидетельствует о том, что дело отнюдь не ограничивалось одной Александрией. Очевидно, императоры решились одним разом поставить на место и Александрию, и Рим, и папа это отчетливо понимал. Сами Святые Отцы никогда не решились бы на такой отважный шаг, и рука верховной власти здесь чувствуется совершенно очевидно. Было бы наивным полагать, будто император св. Маркиан (450—457) и императрица св. Пульхерия легкомысленно выпустят инициативу по ходу Собора, тем более что лишь с большим трудом Отцами была найдена согласительная, удовлетворяющая всех догматическая формула. И, конечно, решение вопроса о компетенции и преимуществах той или иной кафедры никак не могло пройти мимо царственных особ.
Примечательно, что римский легат епископ Луцений буквально поставил ультиматум царским сановникам – представителям императора: «Апостольский престол приказал, чтобы все делалось при нас; и поэтому, если чтонибудь во… вчерашний день сделано вопреки правилам, в наше отсутствие, то мы просим ваше превосходительство приказать отменить это для того, чтобы от нас не возникло какогонибудь спора изза этих актов, но чтобы нам ясно знать, что сообщить апостольскому и первенствующему епископу всей Церкви, дабы он мог заявить или об оскорблении своего престола, или об извращении правил». На что представители императора были немногословны: «Все, что мы высказали, Собор утвердил»[313 - «ДВС». Т. 3. С. 159.]. Очевидно, что если бы сановники столкнулись с экспромтом со стороны восточного клира, то они неминуемо должны были проконсультироваться с императором, особенно с учетом реакции легатов, но следов таких консультаций в деяниях Собора нет.
Папы долго оспаривали 28й канон, ссылаясь на очевидное, с их точки зрения, нарушение правил I Вселенского Собора. Дальше всех пошел папа Геласий (492—496), вообще поставивший под сомнение статус Константинопольского патриарха, полагая его всего лишь епископом, подчиненным митрополиту Гераклеи, как это было когдато в глубокой древности. Опровергая сам принцип, на котором основан 28й канон, – административное положение Константинополя, Геласий пишет: «Разве император не останавливался множество раз в Равенне, Милане, Сирмии и Треве? И разве священники этих городов приобрели чтолибо дополнительно, кроме тех почестей, которые передавались им с древних времен? Если вопрос о положении городов и имеет место, то положение второго и третьего престолов (Александрии и Антиохии) выше, чем у этого города (Константинополя), который не только не числится среди (главных) престолов, но даже не входит в число городов с правами митрополии».
В другом послании он еще дальше развивает эту тему: «Разве следовало апостольскому престолу предпочесть решение округа Гераклеи, – я имею в виду понтифика Константинопольского, – или решение какихлибо иных епископов, которых необходимо созвать к нему, либо изза него, когда епископ Константинопольский отказывается предстать перед апостольским престолом, являющимся первым престолом? Этот епископ, даже если бы обладал прерогативой митрополии или числился среди (главных) престолов, все равно не имел права игнорировать решение первого престола»[314 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. С. 131.].
Как известно, протесты пап были оставлены без внимания и императорами, и другими восточными кафедрами. Позднее, когда в Египте разразится настоящая война между православными и монофизитами, египетские отцы не раз игнорировали предложение Рима соединить усилия против Константинополя и обращались за разрешением своих внутренних вопросов к Константинопольскому патриарху.
Тем не менее в Халкидоне авторитет Рима был вознесен на невероятную высоту, что, в общемто, объективно обуславливалось реальными фактами жизни. На последних соборах только Римская кафедра оставалась на твердых православных, никейских позициях, чего нельзя было сказать о предстоятелях других престолов.
Иерусалимский епископ Ювеналий постоянно переходил из лагеря в лагерь, попутно предавая своих недавних соратников, что, естественно, не осталось не замеченным остальными епископами и участниками всех трех соборов (двух Эфесских и Халкидонского). Антиохийцы не вполне удачно поддержали Нестория, который до назначения на Константинопольскую кафедру подвизался в монашестве в Антиохии. Они даже составили в 431 г. в Эфесе параллельный «соборик» во главе со своим епископом Иоанном в пику св. Кириллу Александрийскому, которого и анафематствовали. Константинополь «прославился» тем, что саму ересь затеял ее предстоятель Несторий. Об Александрийских патриархах и говорить не приходится – поведение Диоскора действительно было разбойным, а образ его мыслей слабо сочетался с Православием. И только папа св. Лев Великий являл собой образец бесстрашного и мудрого защитника Веры.
Не случайно в словах отцов IV Собора, когда они обращаются к св. Льву, звучат такие нотки: «Мы убеждены, что, обладая апостольским лучом, Вы по обычной попечительности часто простирали его и на церковь Константинопольскую, потому что преподание собственных благ ближним происходит у Вас без зависти. Итак, что мы определили для уничтожения всякого замешательства и для упрочения церковного благочиния, это благоволи, святейший и блаженнейший отец, признать своим»[315 - «Послание, отправленное от Святого Собора к святейшему папе Римской церкви Льву (о всех вообще деяниях)»// «ДВС». Т. 3. С. 168.].
Пусть и не без неудач и треволнений, но статус апостолика постепенно принимает черты, знакомые нам по более позднему времени. Впоследствии преемники св. Льва Великого последовательно реализуют его принципы о превосходстве Римской кафедры. Папа Иларий (461—468) довольно жесткими методами насаждал власть апостолика в Галлии, епископы которой не желали примириться со статусом подчиненных Риму лиц. А папа Феликс II (483—492) отверг «Энотикон» императора Зенона (474—491) как пример неоправданного вмешательства мирянина в вопросы веры и осмелился без всякого собора анафематствовать Константинопольского патриарха Акакия (472—489)[316 - Шафф Ф. История христианской Церкви. Т. 3. Никейское и посленикейское христианство (311—590 гг. по Р.Х.). С. 219, 222.].
Политические и духовные полномочия Рима, как их видят понтифики, последовательно отражаются в западном каноническом праве. Уже папа Геласий (492—496) стал присоединять к каноническим сборникам постановления собственные и постановления своих предшественников, придавая им авторитет, равный соборному[317 - Рожков Владимир, протоиерей. Очерки по истории Римокатолической церкви. С. 34.]. Позднее Бернольд Констанц, верный приверженец папы Григория VII Гильдебрандта (1073—1085), напишет: «Быть судьей канонов и постановлений является безусловной привилегией апостольского престола»[318 - Там же. С. 36.]. Но это было лишь кратким изложением мыслей Геласия, который искренне полагал, что «всей Церкви по всему миру известно, что престол Благословенного Петра вправе освободить от приговора, вынесенного каким бы то ни было епископом, ибо престолу Петра дано право отправлять правосудие над всей Церковью, и никто не вправе избежать решения, им вынесенного, поскольку канонами предписано направлять жалобы к нему со всего мира, но никому не позволено обжаловать его решение»[319 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. С. 137.].
Надо вообще сказать, что деятельность пап по укреплению и приумножению авторитета своей кафедры была чрезвычайно эффективной. Пусть излишне категорично и резковато, но папы Геласий, Симмах (498—514), Гормизда (514—523) так часто упоминали апостольский характер Римского престола, так умело приводили примеры православности его предстоятеля, что в конце концов церковный мир поверил Риму[320 - Там же. С. 141, 142, 143.].
На самом деле это так естественно для человеческой природы – найти для себя абсолютный авторитет и полагать, что все невзгоды и бури могут быть преодолены посредством прибегания к его спасательному слову и защите. И авторитет Рима в делах веры автоматически предполагал непогрешимость Апостольской кафедры. Задолго до 1869 г. западные канонисты высказали и обосновали мысль о непогрешимости папы, суждения которого рассматривались как «judicium coeleste, Irreformabile», а приговор которого почитался как «rectissimus propterassist entiam Spiritus Sancti»[321 - Суворов Н.С. Курс церковного права. Т. 1. С. 93.].
Но если в непогрешимость папы поверил христианский мир, то тем более в это свое качество поверили сами понтифики. Характерный пример представляет в этом отношении история анафематствования Шестым Вселенским Собором (680 г.) папы Гонория (625—638).
Его сочувствие монофелитам не вызывало сомнений у современников и Отцов Собора. В своем послании к папе Домну (676—678) император св. Константин IV (668—685) прямо отмечает, что сохранение до открытия Собора имен папы Гонория и папы Виталиана в диптихах обусловлено только уважением, которое Вселенская Церковь питает к Апостольскому престолу, но не образом их мыслей[322 - «Высочайшая грамота, посланная Домну, святейшему папе древнего Рима, но врученная Агафону, святейшему и блаженнейшему папе того же древнего Рима, потому что Домн отошел от жизни»// «ДВС». В 4 т. Т. 4. СПб., 1996. С. 13.]. Аргументы, приведенные на Соборе, не оставляли римским легатам никакого поля для маневров. Папа был анафематствован, хотя, очевидно, это решение в корне подрывало авторитет Рима и принцип непогрешимости папы в делах веры.
Но Рим нашел для себя выход из положения. По приезде римских легатов из Константинополя преемник папы Агафона папа Лев II (682—683) в своем ответном послании Собору заявил буквально следующее: Гонорий анафематствован потому, что не просветил Римский престол учением, переданным от апостолов, но низким предательством запятнал его. В послании к испанским епископам по поводу этого Вселенского Собора Лев выразился еще уклончивее: Собор предал анафеме еретиков вместе с Гонорием, который не погасил занявшееся пламя еретического учения, как это подобает апостольскому достоинству, но по нерадению взлелеял его.
Получается, Гонорий не ересиарх, а лишь не вполне радетельный в делах веры и, быть может, легкомысленный папа. Выходит, понтифик осужден вроде бы не за сделанное им (поддержка монофелитства), а за «ненадлежащее исполнение своих обязанностей» – очевидная и грубая натяжка, не имеющая ничего общего с принципами вселенского церковного судопроизводства.
Еще дальше пошел папа Адриан II (867—872), обыграв эту историю таким образом, будто суд над Гонорием состоялся только с согласия самого Римского понтифика, который и утвердил его своим актом. В результате получается, что не Вселенский Собор осудил папу Гонория, а его преемник, давший на то предварительное разрешение и принявший соборную формулу как свидетельство согласия Кафолической Церкви со своим актом[323 - Болотов В.В. История Церкви в период Вселенских Соборов. М., 2007. С. 573, 574.].
Не без ревности наблюдая за ростом могущества Константинополя, Рим предпринимал все доступные ему меры для того, чтобы опровергнуть любые основания для признания равенства этих двух главенствующих кафедр и, конечно, попутно, для обоснования своего особого статуса. Так, папа Николай I (858—867) в своем письме императору Михаилу III (856—867) указывал, будто только Рим, Александрия и Антиохия могут похвастаться тем, что их кафедры были основаны апостолами Петром и Павлом, а Константинополь незаконно присвоил себе «главных святых остальных церквей». В другом письме – Борису, царю Болгарскому, Николай пишет еще резче и откровеннее: «Только те, кто владеет апостольскими престолами при (непрерывном) наследовании первосвященства, должны рассматриваться в качестве истинных патриархов… Таковы престолы Рима, Александрии и Антиохии… Епископы Константинополя и Иерусалима, хотя они и зовутся патриархами, не столь значительны, как те, которые упомянуты выше. Что касается престола Константинопольского, то он никогда не был основан апостолом… и это не было упомянуто Собором в Никее. Этот епископ был назван патриархом, потому что Константинополь был назван новым Римом, более по чести государственных правителей, нежели по какойто другой причине»[324 - Дворник Ф. Идея апостольства в Византии и легенда об апостоле Андрее. С. 279.].
Вскоре тезис о превосходстве священства над царством в духовной сфере, актуальный до этого только в контексте систематического (и не всегда удачного) вмешательства византийских императоров в вероучительные и иные догматические споры, стал пониматься в Риме как главенство папы и в политической области. Сама политическая власть начинает считаться производной от духовной власти Римского понтифика, который, таким образом, становится главой не только Вселенской Церкви, но и всего христианского мира. И эта тенденция начинает приобретать доктринальные черты.
Так, в сочинении некоего Гуго из СенВиктора говорится буквально следующее: «Насколько духовная жизнь выше земной жизни, и дух выше тела, настолько же духовная власть превосходит земную в силе и достоинстве. Потому что духовной власти препоручено наставлять светскую власть… и судить ее, если она не хороша. Сама же она, напротив, была первоначально установлена Богом и, если она заблуждается, то может быть судима одним Богом, как написано: духовная власть судит все, и не судима никем»[325 - Жанэ Поль. История государственной науки в связи с нравственной философией. СПб., 1876. Кн. 1. С. 241.].
Окончательное оформление отдельных положений в единую доктрину происходит уже в XI в. после выделения Западной церкви из лона Вселенской. Возникает известная теория «двух мечей» – своеобразная интерпретация известного места из Евангелия (Лк. 22: 36, 38 и Мф. 26: 52), которые якобы были переданы Спасителем св. апостолу Петру. Но один из них Христос повелевает вложить в ножны, т.к. священник, занятый божественным служением, не должен употреблять его сам, и передать императору.
В 1075 г. папа Григорий VII Гильдебрандт (1073—1085), риторически для себя вопрошавший: «Неужели тому, кому дана власть затворять и открывать врата неба, не дозволено судить о земном? Кто сомневается, что служители Христа – отцы и учители царей, князей и всех верных?»[326 - Чичерин Б.Н. История политических учений. В 5 т. Т. 1. М., 1869. С. 138.], издал документ «Dictates Papae» («Диктаты папы»). «Диктаты» включают в себя 27 основополагающих принципов Римской церкви. Самые важные из них таковы:
1. Римская церковь основана одним только Господом.
2. Римский епископ один по праву зовется вселенским.
3. Он один имеет право низлагать и восстанавливать епископов.
4. Папский легат, даже если он низшего ранга, на любом соборе имеет превосходство над всеми епископами и может вынести приговор о низложении против них.
5. Один только папа имеет право издавать новые законы в соответствии с нуждами времени.
6. Папа может низлагать императоров.
7. Ни один синод не может быть назван всеобщим без его приказа.
8. Ни одна книга не может считаться канонической без одобрения папы.
9. Никакой его приговор не может быть никем отменен, но сам папа может отменять любые приговоры (имеются в виду церковные суды).
10. Наиболее важные дела любой церкви (догматические и канонические) могут рассматриваться апостольским престолом.
11. Он может освобождать подданных «несправедливых» государей от присяги и т.п.[327 - Берман Гарольд Дж. Западная традиция права: эпоха формирования. М., 1998. С. 102, 103.]
Издав свои «Диктаты», Гильдебрандт, не задумываясь, начал воплощать их в жизнь. В скором времени графы Испании получают письмо папы следующего содержания: «Вы, конечно, знаете, что с давних времен Испанское королевство составляет собственность св. Петра, что оно принадлежит единственно апостольскому престолу, хотя и находилось в руках язычников. Но то, что раз сделалось собственностью Церкви, никогда не перестает быть ее принадлежностью». Аналогичное заявление в скором времени направляется королю Венгрии: «Ваше королевство, как вы могли узнать это от Ваших предшественников, составляет собственность Римской церкви». Письма о том, кто по праву является собственником остальных европейских королевств, вскоре получают почти все христианские государи, так что практически не осталось ни одного монарха, обойденного папским вниманием[328 - Беляев Н.Я. Догмат папской непогрешимости. Историкокритический обзор. Выпуск первый: папский догмат в процессе образования и развития до XIV в. Казань, 1882. С. 138—140.].
В XII в. папа Александр III (1159—1181) издал постановление, в котором папская власть приобретает характер не только верховный, но всеобъемлющий. В этой связи апостольскому престолу подлежат не только все дела, относящиеся к церковному суду, но и светскому тоже[329 - Там же. С. 101.]. Вскоре это правило в Риме стали понимать таким образом, что папа может рассматривать все кассации по церковным и иным спорам вне зависимости от того, направлялась ли сама кассация на его имя, или непосредственно и по собственной инициативе принята папой к своему производству. Вследствие этого все приговоры Поместных церквей получают свое признание только после их проверки и утверждения папским престолом.
Преемник Григория VII, один из трех самых могущественных в череде Римских епископов Иннокентий III (1198—1216), еще дальше развил учение о понтифике как источнике политической власти. В одном из своих писем он писал: «Мы признаем за избирателями право и власть выбора короля… Мы должны признать право, которое основывается на древнем обычае, в особенности потому, что это право было им дано самим Апостольским престолом (выделено мной. – А.В.), который в лице великого Карла перенес Римскую империю от греков к германцам. Но зато следует, чтобы государи признавали, что нам принадлежит право и власть разбирать личность. Нам, обязанным помазать, посвящать и венчать. Потому что правильно, чтобы исследование лица принадлежало тому, кому принадлежит возложение рук. Как! Если бы князья вздумали возвысить в достоинство короля – святотатца, отлученного от Церкви, тирана, слабоумного, еретика или язычника, то неужели мы должны бы были его помазать, посвятить и венчать на царство? Это невозможно»[330 - Жанэ Поль. История государственной науки в связи с нравственной философией. С. 250—251.].
Этому апостолику папская доктрина обязана рождением теории «двух светил», где священство уподобляется Солнцу, а императорское достоинство – Луне. Поскольку же ясно, какое из светил больше, нетрудно догадаться, кто имеет первенство: король или понтифик.
По словам Иннокентия III, Господь предоставил апостолу Петру для управления не только Церковь, но и весь мир[331 - Суворов Н.С. Курс церковного права. Т. 1. С. 92.]. Поэтому императорская власть устраняется от участия и в делах Вселенских Соборов, которые, правда, в такой редакции уже утратили свое первоначальное высокое значение и служили только тому, чтобы усилить торжественность обстановки, при которой изрекалась папская воля[332 - Там же. С. 93.].
