скачать книгу бесплатно
«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть IX. Очерки по истории Зауралья
Василий Алексеевич Игнатьев
Виталий Георгиевич Бояршинов
Воспоминания уральского преподавателя и бытописателя Василия Алексеевича Игнатьева (1887-1971) в 10 частях. В 9-й части автор рассказывает о зауральских сёлах и деревнях, особенностях социального и бытового уклада населения, своей любви к родным краям.
Предисловие к Части IX
Девятая часть серии публикаций очерков Василия Алексеевича Игнатьева посвящена его воспоминаниям о родном селе Русская Теча и нескольких окрестных сёл и деревень, которые он предполагал объединить в «Очерки по истории Зауралья».
Село Русская Теча ныне находится в составе Красноармейского района Челябинской области и является старейшим населённым пунктом на территории Челябинской области (1682 г.). Первоначальным названием Русской Течи была Белоярская Теченская слобода, в дальнейшем село просто называлось Теченская слобода. В XVIII веке Теченская слобода была центром Исетской провинции Оренбургской губернии. В XIX-начале XX веков село Русская Теча входило в состав Пермской губернии и являлось центром Русско-Теченской волости Шадринского уезда. В советское время село оказалось в составе Челябинской области и входило в состав совхоза «Кировский».
Село находится на правом берегу реки Течи, которая остаётся загрязнённой радиоактивными отходами. Загрязнение реки Теча произошло в результате санкционированного и аварийного сброса жидких радиоактивных отходов в 1950-х гг. 29 сентября 1957 г. на комбинате № 817[1 - Комбинат № 817 – в 1967–1990 гг. химический комбинат «Маяк», с 1990 г. производственное объединение «Маяк» (местоположение: закрытый город Челябинск-40 – в 1966–1994 гг. Челябинск-65, в 1994–2004 гг. закрытое административно-территориальное образование Озёрск, с 2004 г. Озёрский городской округ).] произошла «Кыштымская авария» – взрыв ёмкости с высокорадиоактивными отходами, которая значительно усилила радиоактивное загрязнение реки на всём её протяжении. Воду из реки Течи стало невозможно использовать для питья, водопоя скота, полива, и она была выведена из всех видов водопользования с целью предотвращения вреда здоровью и жизни населения. Эта авария является первой в СССР радиационной чрезвычайной ситуацией техногенного характера. В зоне радиационного загрязнения оказалась территория 23 000 км? с населением 270 000 человек в 217 населённых пунктах трёх областей: Челябинской, Свердловской и Тюменской. Местные жители долго не подозревали об огромном вредном предприятии. В ходе ликвидации последствий аварии 23 деревни из наиболее загрязнённых районов с населением от 10 до 12 тысяч человек были отселены, а строения, имущество и скот уничтожены. Делалось это молчаливо и в течение длительного времени об этой крупной аварии ничего не сообщалось. Однако полностью скрыть информацию было невозможно, прежде всего, из-за большой площади загрязнения радиоактивными веществами и вовлечения в сферу послеаварийных работ значительного числа людей, многие из которых разъехались потом по всей стране.
Река Теча остаётся самой радиоактивно загрязненной рекой в России. Вместе с другими населёнными пунктами, расположенными в пойме реки, село Русская Теча в начале XXI века «для защиты от радиационного воздействия» было переселено с более низкого пологого берега реки на более высокий.
Автор мемуаров В. А. Игнатьев пережил всех своих братьев и сестёр и многих знакомых, с которыми было связано его детство. В 1950–1960-х годах он несколько раз посещал свои родные места – село Русская Теча и деревни по берегу реки Течи, которые подлежали выселению в связи радиационным загрязнением после аварии. Информацию об аварии он знал от местных жителей и сам имел возможность увидеть её последствия.
В начале 1961 г. он взялся за воспоминания о своей малой родине, которая в памяти его предстала ему вначале под видом «села Горюхина».[2 - Вымышленное село в произведениях А. С. Пушкина.]
В письмах к И. С. Богословскому он писал: «Это дело много сложнее: речь о родном селе в моём воображении разрастается в большое дело. Помните – когда я писал о детских годах Пети Иконникова, то описывал нашу Течу, но тогда я, выражаясь словами А. С. Пушкина по поводу «Евгения Онегина»:
«Даль свободного романа
Сквозь магический кристалл
Ещё неясно различал»,
а теперь я так втянулся в мемуары, как сказано у М. Ю. Лермонтова в эпиграфе к «Мцыри»: «Вкушая вкусих и се: умираю», что у меня зародилась мысль увековечить Течу в своих мемуарах».[3 - Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 08 февраля 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 55 об.-56.).]
«Мне хотелось бы Течу показать широким планом. Не знаю: удастся ли? Я видел и знал Течу в последний период её колонизации. … Как разрушался патриархальный и феодальный быт – вот, что мне хотелось бы показать».[4 - Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 01 марта 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 61–61 об.).]
Очерки В. А. Игнатьев отправлял И. С. Богословскому, который отзывался о них одобрительно. По мере накопления материала, Василий Алексеевич думал об их систематизации.
«Обратили ли Вы внимание на моё замечание о них [об очерках – ред. ], когда я в первый раз писал о них, что мне хочется написать о Тече нечто вроде «Истории села Горюхина». Я хотел этим сказать, что намерен написать несколько очерков. Теперь я, пожалуй, сказал бы, что я имел в виду написать нечто вроде «Пошехонской старины».[5 - Местность в романе М. Е. Салтыкова-Щедрина «Пошехонская старина».] То, что я Вам выслал – отрывочно, разбросано и на первых порах, правда, трудно понять, что к чему, но всё это потом должно подвести под одно заглавие: «Теча накануне О[ктябрьской] р[еволюции]» Вопрос только: как изобразить? Больше свету в картине, или тени? Думаю, что и то, и другое должно отвечать тезису: «Amicus Plato, sed magis amica veritas est».[6 - Amicus Plato, sed magis amica veritas est – по-латински «Платон – друг, но истина дороже».] Ведь то, что описываю уже прошло, история, а с ней что поделаешь? Нам раньше толковали о том, что народ наш богоносец, а что получилось теперь?
Итак, мне хочется показать Течу такой, какая она осталась в моей памяти со всеми её достоинствами и грехами. Мне хотелось бы написать историю Течи, но нет материала».[7 - Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 09 марта 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 63–63 об.).]
Отсутствие изданных источников по истории не помешало автору на основе воспоминаний создать замечательные рассказы о прошлом родных краёв на рубеже XIX – первой половины XX веков. В своих воспоминаниях автор подробно старается описать дореволюционные сёла Русская Теча, Сугояк, Бродокалмак, Верх-Теча, Нижне-Петропавловское и ближайшие к ним деревни: Бакланова, Черепанова, Панова, Кирды. В отдельных очерках он пишет об экономическом и имущественном укладе местных жителей, о ярмарках, ремёслах и сельской школе. Множество очерков посвящены местным жителям всех социальных слоёв от земских начальников, духовенства и разночинцев до сельских мужичков и сельских женщин, их характеристикам, – таким, как запомнил он сам. Со многими из них у автора было связано детство и юность. Он показал их достаточно ярко с общественной, хозяйственной и психобытовой стороны, проследил судьбу многих как до революции, так и после неё. Таким образом, В. А. Игнатьев описал все стороны жизни села и его окрестностей, с большим вниманием и любовью описал местных жителей разных социальных слоёв. Кроме того, он сделал попытку составить список земляков, внёсших свой вклад в общегосударственное и культурное развитие страны.
Результатом литературного творчества В. А. Игнатьева стали «Очерки по истории села Русская Теча Челябинской области»[8 - Очерки В. А. Игнатьева по истории села Русская Теча Челябинской области (январь-апрель 1961 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 711).] и, кроме того, отдельные очерки по истории Зауралья[9 - Очерки В. А. Игнатьева по истории Зауралья (1961 г.). (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 722).], вошедшие в «пермскую коллекцию» воспоминаний автора. Объём их превзошёл автобиографию, семейную хронику и очерки по истории духовно-учебных заведений вместе взятых. Для местных краеведов и родоведов его воспоминания – драгоценный клад. «Теча теперь разрушена «до основания», и у меня зародилась коварная мысль: дай, думаю, напишу о своей старушке и отправлю в «кладезь» Павлу Степановичу, может быть кто-нибудь потом, лет через 50 заглянет в мемуары и пожелает узнать, что получилось из Течи».[10 - Письмо В. А. Игнатьева П. С. Богословскому от 1 апреля 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 33–34).] И. С. Богословский предлагал отправить некоторые из очерков в печать. Сам В. А. Игнатьев считал, что силы его переоценивают, и отказывался от публикации, воспоминания представлялись ему далёкими от современности.
20 апреля 1961 г. в письме к И. С. Богословскому В. А. Игнатьев писал: «Дорогой Иван Степанович! Я посылаю Вам последнюю тетрадку из мемуаров о Тече. Я написал на ней: Dixi et animam levavi (Я сказал, или высказался и облегчил душу [по-латински – ред. ]). Я не знаю, кому принадлежит это выражение; чуть ли не Мартину Лютеру. Я хочу сказать, что то, о чём я писал в своих мемуарах, было велением, побуждением animi mei.[11 - animi mei – по-латински моего ума.] Все эти воспоминания властвовали над моей душой и требовали от меня, чтобы я о них написал и вот: Dixi et animam levavi. Вы знаете, с чего началось моё писание мемуаров: Вы затронули во мне страницы прошлого из истории alma matris nostrae[12 - alma matris nostrae – по-латински нашей родной школы.], а потом цепной реакцией пошли и другие Memorialia.[13 - memorialia – по-латински воспоминания.] Вы подогревали моё писание, я писал и писал их с мыслью, что может быть, кто-нибудь их почитает и вспомнит о том, о чём в них написано. Теперь я знаю, что по крайне мере два человека – Вы и Павел Степанович – их читали, и, пожалуй, «с меня и довольно сего сознанья». Я уже писал Павлу Степановичу, что если он найдёт их заслуживающим внимания, то включит их в тот фонд, который он собирает. В них всё-таки отражено прошлое. Я боюсь, что с моей стороны, было бы нескромным и претенциозным говорить о посвящении их кому-либо: вот-дескать нашёлся какой-то писатель, но всё-таки хочу сказать, что мне хотелось бы, если Вы не будете возражать, передать их Вам на Ваше полное усмотрение, а именно: кодифицировать их, может быть, произвести некую корректуру и т. д. Я думаю, что всё это нужно сделать в контакте и по совету Павла Степановича. Я прилагаю настоящее письмо к моему последнему мемуару о Тече, как своего рода официальный документ, то, что по-латински называется testamentum.[14 - testamentum – по-латински завет.] Я очень благодарен Вам за участие Ваше в моих мемуарах, а именно за то, что Вы иногда давали им направление, хотя бы[ло] очевидно, что мысли наши совпадали. Я также очень благодарен Вам и Павлу Степановичу за сердечное отношение ко мне…».[15 - Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 20 апреля 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 72–73).]
Тогда же Павлу Степановичу он сообщал: «Недавно я отправил последнюю тетрадку о Тече Ивану Ст[епановичу] с эпиграфом: Dixi et animam levavi. Я на самом деле своими мемуарами облегчил душу, а то все эти персонажи стояли над моей душой и твердили: напиши, напиши. …
Теча, как видно, принесена в жертву победному шествию прогресса и культуры и о ней ничего не останется в памяти потомства, если только.… Теперь, когда старое уходит или уже ушло, так хочется что-либо оставить на память и обидно, почему раньше не приходила в голову мысль, например, собрать материалы по истории теченской церкви и самой Течи».[16 - Письмо В. А. Игнатьева П. С. Богословскому от 25 апреля 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 36 об.).] Таким образом, он считал необходимым сохранить для потомков свои мемуары.
«Очерки по истории Зауралья» стали второй главной темой мемуаров В. А. Игнатьева, наряду с «Духовной школой накануне Октябрьской революции» (трилогия). В письмах он сообщает, что любой, кто заинтересуется его воспоминаниям, может привести в желанный ему вид.[17 - Письмо В. А. Игнатьева И. С. Богословскому от 10 мая 1963 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 215. Л. 101–101 об.).]
В 1964–1970 гг. для Уральского архива литературы и искусства, который был организован В. П. Бирюковым, В. А. Игнатьев по памяти восстановил и в значительной степени повторил «пермскую коллекцию», в то же время, дополнив её новыми воспоминаниями. В. П. Бирюков составил статью «Бытописатель В. А. Игнатьев и его рукописи» (16 февраля 1968 г.)[18 - ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 1273; ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 421.], которая затем вошла в опубликованную им книгу «Уральская копилка».[19 - «Бытописатель из Течи» // Бирюков В. П. Уральская копилка. Средне-Уральское книжное издательство. Свердловск, 1969. С. 95–101.] В ней он сделал обзор очерков В. А. Игнатьева, в том числе и по истории Зауралья, под названием «Анатомия» родного села», и дал такой отзыв о Василие Алексеевиче:
«Тысячи уральских пенсионеров, которые могут писать, обрадовали бы потомков своими воспоминаниями, а между тем пенсионеры просто «отдыхают» и порой не знают, как время убить, куда деться от скуки…
По счастью всё же среди «отдыхающих» иногда встретишь людей, которым такой отдых противен, и они пишут свои воспоминания. Несомненно, среди уральцев первое место по этому случаю принадлежит жителю ВИЗа в Свердловске Василию Алексеевичу Игнатьеву.
… Долго ли трудился над очерками автор, много ли он извёл бумаги из них, может сказать вес пачки с очерками – почти три четверти килограмма!»
Вероятно, В. П. Бирюков ошибся здесь, но только в весе, т. к. с учётом двух «коллекций» – «пермской» и «свердловской» – вес может исчислятся в несколько килограммов. Но больше всего поражает возраст автора мемуаров: он их писал, когда ему было от 74 до 83 лет.
Мемуары Василия Алексеевича Игнатьева стали частью архивного фонда, т. е. перешли в общественное достояние, в 1965–1971 гг.[20 - Подробнее см. ст. «В. А. Игнатьев и его воспоминания» в Части I. «Семейная хроника Игнатьевых».], но долгое время оставались не востребованными или недоступными для исследователей. Причиной тому, вероятно, служило в первую очередь происхождение автора – выходца из духовного сословия, и непопулярность и сложность тем, связанных с церковью и духовенством в конце синодального периода и в начале периода формирования отношений атеистического государства с церковью. С одной стороны, автор считал, что не всё было так безнадёжно отрицательно в быту у представителей духовного сословия, как это обычно изображалось у некоторых авторов художественных произведений, которые использовались в официальной атеистической и антирелигиозной пропаганде. В некоторых очерках он сделал попытку описания патриархального быта духовенства с некоторой долей юмора в подражание Лескову[21 - Лесков Николай Семёнович (1831–1895) – русский писатель. Автор романа-хроники «Соборяне» (1872).] или Гусеву-Оренбургскому.[22 - Гусев-Оренбургский Сергей Иванович (1867–1963) – русский писатель. Автор повести «В стране отцов» (1904). Рассказы С. И. Гусева-Оренбургского с некоторой долей юмора изображали патриархальный быт духовенства.] С другой стороны, из всех персонажей своих мемуаров самой сложной и противоречивой фигурой для автора стал Теченский протоиерей Владимир Александрович Бирюков.[23 - Бирюков Владимир Александрович (1847–1916) – сын священника Екатеринбургского уезда. Окончил Пермскую духовную семинарию по 2-му разряду в 1868 г. Посвящён в сан священника в 1869 г. Священник Михайло-Архангельской церкви села Ново-Туринского в 1869–1872 гг. и Трёхсвятительской церкви Нижне-Туринского завода Верхотурского уезда в 1872–1873 гг. Священник и настоятель Спасской церкви села Русская Теча Шадринского уезда в 1873–1916 гг. Председатель церковно-приходского попечительства с 1892 г. Преподаватель закона Божия в Теченском народном училище с 1874 г., в земских школах в д. Кирды с 1901 г. и д. Баклановой в 1911–1913 гг. Благочинный 4-го округа Шадринского уезда в 1903–1908 гг. Был награждён набедренником (1878 г.), бархатной фиолетовой скуфьей (1893 г.), камилавкой (1897 г.), золотым наперсным крестом от Святейшего Синода (1903 г.). «За ревностное служение церкви Божией и за примерное поведение» возведён в сан протоиерея (1907 г.). За «благочестивое житие и весьма полезное служение церкви Божией», «усердное преподавание закона Божия», «весьма хорошее и успешное преподавание закона Божия в Теченском народном училище» удостоен благословения Святейшего Синода (1884 г.), архипастырских благословений (1899, 1902, 1903, 1904 гг.), благодарностью попечителя Оренбургского учебного округа (1892, 1897 гг.), благодарностью от директора народных училищ Пермской губернии (1900 г.). Награждён орденами св. Анны 3-й ст. (1901 г.), 2-й ст. (1912), серебряной медалью «В память царствования императора Александра III», серебряной медалью в память участия в деятельности общества Красного Креста во время русско-японской войны 1904–1905 гг.] «Его трудно разгадать, – пишет автор, т. е. трудно определить, как получился такой характер. Это осталось загадкой и для тех, кто его знал лично».[24 - Письмо В. А. Игнатьева П. С. Богословскому от 25 апреля 1961 г. (ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 165. Л. 36–36 об.).] Образ В. А. Бирюкова является центральным при описании автором представителей теченского духовенства.
Мемуары, безусловно, крайне субъективный источник, как в отношении описываемых лиц и событий, но в них проглядывается образ мышления автора и показатель его духовного облика. Вероятно, он задал представителям своего сословия очень высокую планку соответствия тому идеалу, какой у него сформировался в мировоззрении (представление об идеальном пастыре), и который он сам отказался или не смог принять на себя (имеется в виду возможность достичь этого идеала через принятия сана после получения духовного образования), и за не соответствие идеалу строго критиковал, стараясь, правда, к объективности. Также автор хотя и знал о репрессиях и гонениях на духовенство, и считал их неизбежными, вероятно, не представлял себе масштабы этого явления, открывшиеся обществу только к концу XX века. Автор на примере обзора духовного и материального состояния Теченского прихода как бы накладывал на церковь свою долю ответственности как за произошедшие в стране перемены в начале XX века, так и за судьбу Русской Течи.
Безусловно окружающая автора социально-политическая обстановка в стране, в которой атеизм был частью официальной идеологии, отразилась на его сознании и оказала влияние на содержание его воспоминаний, которые он пожелал передать в архив. Вероятно, этому сопутствовали какие-то определённые условия: необходимость привести содержание очерков в рамки постулатов классовой борьбы, неизбежности и закономерности Октябрьской революции, снабдить их умеренным атеизмом и антирелигиозностью, что отличает преимущественно «свердловскую коллекцию» перед «пермской», которая отправлялась первоначально только в «кладезь» братьям Богословским. Как уже рассматривалось в других частях, обе «коллекции» дополняют друг друга.
Несмотря на все сложности, связанные в том числе и с возрастом, автор постарался очень подробно воссоздать как выглядела церковь в Русской Тече, которая была разрушена за 10–15 лет до его мемуаров, и как проходили в ней богослужения. В очерке «Теченская церковь» автор описал родной храм с внешней и внутренней стороны, и сделал это очень внимательно ко всем деталям с приложением плана церкви и её фотографии, в уже разрушенном виде. Возможно, представленные в публикации рисунки автора помогут в восстановлении храма. Также автор признаёт вклад протоиерея В. А. Бирюкова в поддержание материального состояния прихода. Очень интересны очерки о церковных праздниках с обилием местных особенностей, как в части проведения богослужений, так и народных гуляний. В очерке «Епархиалки» автор попытался вывести образы дочерей духовенства Камышловского и Шадринского уездов Пермской губернии, окончивших Екатеринбургское епархиальное училище и служивших на поприще народного образования в Зауралье в тяжёлых условиях до и после 1917 года.[25 - ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 395. Л.2-14 об.]
«Всё знать о своих соседях и вообще о других – это было одной из особенностей деревенской жизни» – сообщает автор в своих очерках. Изображённая В. А. Игнатьевым широчайшая панорама разнообразных образов и отношений на фоне далёкой провинции в период смены эпох в стране, даже с учётом субъективизма, отсутствие стремления сгладить «острые углы» и допущенных незначительных неточностей и ошибок, должна вызывать повышенный интерес, а также служить примером для других «отдыхающих» в разных уголках обширного Уральского региона. Очерки В. А. Игнатьева по истории Зауралья в этом смысле являются одним из крупнейших массивов краеведческой и этнографической информации, которым могут гордиться местные жители.
01 апреля 1998 г. в челябинской газете «Маяк» была опубликована статья уральского краеведа А. Кокшарова «Краевед из Русской Течи», в которой автор статьи, основываясь, вероятно, на информации из книги В. П. Бирюкова «Уральская копилка», сообщал о своих поисках мемуаров В. А. Игнатьева и желании найти потомков автора в г. Екатеринбурге. Поиски его, вероятно, не увенчались успехом, т. к. ни детей, ни внуков у Василия Алексеевича не было.
Об истории села Русская Теча, так же как и об истории близлежащих сёл, в разное время выходили публикации разных авторов.[26 - См. напр. Дегтярев И. В. Самое старинное селение на территории Челябинской области // Доклад к научно-практической конференции в Красноармейском районе Челябинской области. Челябинск, 1966; Дегтярев И. В. Русская Теча – древнейшее село // Челябинский Рабочий. 1972. 14 октября; Дегтярев И. В. Русская Теча. 1918 год // Челябинский Рабочий. 1990. 24, 25 февраля; Шувалов Н. И. От Парижа до Берлина по карте Челябинской области: Топонимический словарь. Ч. 2. К-Я. Челябинск, 1999; Моисеев А. П. Русская Теча, село – статья в электронной версии энциклопедии «Челябинск» (Челябинск: Энциклопедия / Сост.: В. С. Боже, В. А. Черноземцев. – Изд. испр. и доп. – Челябинск: Каменный пояс, 2001; Антипин, Н. А. Церковь Животворящего Креста Всемилостивого Спаса в с. Русская Теча Красноармейского района // Календарь знаменательных и памятных дат. Челябинская область, 2010 / сост. И. Н. Пережогина и др. – Челябинск, 2009; // Меньшикова М. А. Историческая судьба вершится Промыслом Божиим. К истории церквей и духовенства Миасского сельского благочиния. – Челябинск, 2016. С. 210–224.] Но каких-либо публикаций очерков В. А. Игнатьева по истории Зауралья до настоящего времени не было.
Документальные источники (в частности, генеалогического характера) хранятся в ГУ «Объединённый государственный архив Челябинской области», какие-либо документальные материалы могут также находится в фондах ГКУ «Государственный архив Курганской области» и ГКУ «Государственный архив в г. Шадринске». Для местных историков и краеведов воспоминания В. А. Игнатьева должны представлять большой интерес, особенно в сопоставлении с документальными источниками, а также с возможными воспоминаниями старожилов Зауралья. Эти воспоминания позволяют оживить подтверждённые документальные или статиститические сведения.
В девятую часть включены очерки автора, как из «пермской», так и из «свердловской коллекции» (частично). В «пермской коллекции» рукописные тексты находятся в составе «Очерков по истории села Русская Теча Челябинской области», а машинописные в «Очерках по истории Зауралья» (имеются очерки в разных редакциях, составленные в разное время). Рукописные тексты содержатся в тетрадях, которые пронумерованы: 1–15, 19–40, 77–80, часть тетрадей не пронумерованы. О тетрадях с нумерацией 16–18, 41–76 сведений не имеется. Машинописные тексты, вероятно, предназначались для публикации в первую очередь. В «свердловской коллекции» рукописные и машинописные тексты находятся в «Очерках по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии» и в составе т. н. «Автобиографических воспоминаний».
Целостной структуры в очерках не имеется, они разбиты по разным делам. В данной публикации структура очерков составлена заново на основе как их авторского расположения, так и с учётом систематизации, предложенной В. П. Бирюковым. Таким образом, основными разделами стали: «Анатомия» родного села», «Экономика Течи», «Быт Течи» и «Люди Течи и их судьбы», далее приводятся разделы о близлежащих к Русской Тече сёлах: «Село Сугояк», «Бродокалмак и его «знатные» люди», «Каменка». Завершают данную публикацию «Заметки детской памяти».
Очерк «Друзья наших детства и юношества из царства пернатых и мира животных (педагогическая поэма)» опубликован в Части I. «Семейная хроника Игнатьевых». Очерки «Семинаристы – культурные деятели нашего деревенского захолустья» и «Страстная неделя» опубликованы в Части III. «Пермская духовная семинария начала XX века».
Очерк «Школьники» из состава «Очерков по истории села Русская Теча Челябинской области» в «пермской коллекции» воспоминаний В. А. Игнатьева впервые был опубликован в извлечении в сборнике документов «Образование в Пермской губернии XIX-нач. XX вв. Из истории учебных заведений системы начального образования» / Государственный архив Пермского края. – Пермь: Траектория, 2017. В данной публикации очерк «Школьники» приводится полностью с дополнениями из одноимённого очерка в «свердловской коллекции». Вместе с очерком «Школьницы» они объединены в подраздел «Школа в Тече».
Работа с данной публикацией считается незавершённой, т. к. остаются недоступными «Очерки по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии». Части I–VII. (1965–1967 гг.) и др. (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 378–384, 400, 403–404, 407). Их отсутствие частично компенсируется очерками из «пермской коллекции». В связи с чем, представленная в публикации структура может измениться, по мере доступности новых источников из «свердловской коллекции». В связи с этим предлагается сотрудничество с заинтересованными лицами.
В девятой части представлены фотографии, находящиеся в мемуарах автора, а также современные фотографии родины Игнатьева.
[ «Анатомия» родного села]
Теча (окрестности Течи) (лирическое описание)
[1961 г. ]
Наше село Теча полное официальное название раньше имело такое: село Русско-Теченское, Шадринского уезда, Пермской губернии. Легко можно догадаться, что оно называлось русским в отличие от не русского, очевидно, башкирского, которое раньше существовало, но со временем прекратило своё существование. В наше время, т. е. со средины, примерно, девятнадцатого столетия, мы уже ничего не слышали о каком-то не русском селе Теченском. Предположение же о том, что это было башкирским селом основано на том, что около Течи в направлении к Каменску-Уральскому и Челябинску и теперь находится много башкирских деревень, например: Ашарова, Байбускарова, Иксанова – в сторону первого; Борисова, Муслюмова и др. в сторону второго. Многие русские сёла и деревни, соседи Течи, сохранили татарские, вернее – башкирские имена, например: Беликуль, Шуранкуль, Кошкуль, Айдыкуль и др., в названиях которых первая половина русская, а вторая – куль, что значит озеро, – башкирская.
Сокращённее село стали звать Русская Теча, а ещё короче – Теча. Название селу дано от реки Течи, на которой оно расположено. От названия сёл Верх-Теча, За-Теча (около Далматова).
Теча находится, примерно, в ста двадцати километрах от Шадринска, в 85–90 километрах от Челябинска, Далматова и Каменска-Уральского. На восток – ближайшей железнодорожной станцией является Чумлак. Таким образом, в прежние времена, т. е. в конце 19[-ого] века и в начале 20-го века ближайшими железно-дорожными пунктами к Тече являлись – Каменский завод или как тогда называли Каменка и Челябинск, который короче называли Челяба или даже Селяба. Хлеб же главным образом свозили на продажу в Каменский завод, откуда скупщики отправляли его в Англию.
Село расположено в Зауралье, где очень богатая природа: прекрасный чернозём, много леса, озёр, правда, рек немного и притом они небольшие. Речка Теча очень маленькая, летом сильно мелеет; во многих местах на ней раньше было много мельниц. Она впадает около Далматова в Исеть. Окрестности Течи очень живописные. Село расположено на правом высоком берегу реки. На юге и севере его обрамляет бор, на востоке – мелкий березняк[27 - В настоящее время – берёзовый лес.] с перемежающимся с юга бором, называемым борками; много болот и мелких озерков; на запад открывается вид на заречные деревни Черепанову и Бакланову[28 - В настоящее время деревень Черепановой и Баклановой не существует, они входили в состав населенных пунктов, подвергшихся радиоактивному загрязнению, жители деревень были эвакуированы (отселены), а деревни снесены в 1957–1960 гг.] с полями и перелесками между ними. Так как село расположено на горе, то на запад открывается большая перспектива: за две-три версты можно у неё видеть приближающийся обоз с сеном или снопами; с другой стороны – и село видно издалека. Речка к югу от села образует много красивых извилин, с островами и полуостровами. На высоком берегу её в бору и дальше в березняке есть много красивых мест, которым мнимые «первооткрыватели» их – из детей местного духовенства – надавали различные названия: «Штатское», «Швейцария», Красная горка, Поганое.[29 - В настоящее время названия «Штатское» и «Швейцария» местные жители уже не используют, а Красная горка и Поганная горка существуют до сих пор.]
Все эти места, на юг от села, освящены богатыми воспоминаниями детских и юношеских лет нашего поколения. В этих именно местах раздавались молодые голоса: «Зрей наше юное племя: путь твой далёк впереди». Здесь возникало первое ощущение красоты природы; здесь всё питало воображение и творческую фантазию и здесь же, наконец, возникли художественные образы, которые в дальнейшем сливались с образами художественной литературы, придавая последней наиболее яркий, конкретный вид. Вот на левой стороне дороги, ведущей в Бродокалмак, у самого села кладбище с густым лесом, огороженное прясло, с часовенкой по средине.[30 - Деревянная часовня во имя великомученика Георгия Победоносца на приходском кладбище была построена в 1837 г. В настоящее время часовни не существует, на месте старого кладбища находится бор, а новое кладбище находится вдали от тракта восточнее от старого.] Могучие берёзы на нём видели много слёз, когда привозили сюда родных и знакомых из Кирдов, Пановой, Баклановой, Черепановой и из самой Течи. По одной дороге и в одни ворота въезжали они в это место вечного упокоения, а потом над покровом пышных берёз находили разные места для своего пристанища. Только дерновые четырёхугольники, зелёные, покрытые цветами, и кресты с подписями на них говорили о том, что тут похоронены были когда-то жившие люди. Люди с такими же заботами – радостями и огорчениями, как и те, которые теперь приходили на их могилы. Тихо на кладбище, только издали доносится до него отдалённый шум мельницы и гул ближнего бора. Сюда иногда в ясный день заходили мы побродить между могил, заглядывали в часовню с мистическим трепетом, а вечерами старались быстрее пройти мимо, не глядя на могилы, чтобы не встретиться с кем-либо из покойников, о которых ещё в детстве нам говорили, что они могут вставать из могилы и появляться при луне. Впоследствии, читая «Сельское кладбище» В. А. Жуковского, мы рисовали его в своём воображении таким, каким видели его в своей Тече, а многое страшное, о чём приходилось читать у Н. В. Гоголя в его «Вечерах на хуторе близ Диканьки», заставляло нас вспоминать о тех страхах, которые в детстве возбуждало кладбище в вечерние часы.
С правой стороны дороги в том же направлении непосредственно примыкал к селу «маленький лесок». Под таким названием существовал мелкий березняк, расположенный на горке и под горой в пойме реки до мельницы. Он был на самом деле маленьким и по пространству и по величине деревьев и подводил из села в бор. Здесь разгуливали на свободе телята, козы, бродили деревенские дети с ягодами, т. к. считалось, что здесь не может быть бродяг, которыми в селе часто пугали детей. Этот лесок был несчастным, потому что каждый – большой или малый – считал себя в праве ломать ветви – большие – на веники, а малые – так для шалости. Для нас, детей, этот лесок был удобен в том отношении, что он был близок к селу; в нём всегда присутствовал кто-либо из взрослых, так как часть его была загорожена под гумна, куда загоняли телят, и через него проходила дорожка, по которой женщины ходили к реке полоскать бельё. Сюда мы и ходили на прогулки в лес. Здесь всегда был шум от падающей с плотины воды и от мельницы. Для детского воображения этот лесок казался уже лесом, населённым неведомыми существами, а бродячие телята казались замышляющими против нас различные козни. Вот почему, когда однажды от стада оторвался один телёнок и стал бегать по дорожке, по которой мы только что прошли, был принят нами за «будуньего» и нагнал на нас много страху.
Дорожка по «маленькому лесу» приводила прямо к запасной плотине у мельницы. Это было нашим первым знакомством с водопадом. Река в этом месте разделялась на два рукава, образуя остров. На одном рукаве её и расположена была мельница, а на другом рукаве устроена плотина для поднятия горизонта воды. Излишняя вода шла по верху, образуя водопад. Вода падала примерно с высоты 3–4 метра шириной в 6–7 сажен. У подножья плотины ставились морды, в которые чаще заползали раки, чем рыбы. Кода мы подросли, то тоже пытали здесь счастье. Нашему детскому воображению этот «водопад» представлялся целой Ниагарой. Здесь же мы знакомились с тем, что позднее стали называть омутом.
Этими видами замыкалось наше первое знакомство с окрестностями нашего села по реке Тече, так сказать, наш ранний детский микрокосмос. Дальше мы уже шли по следам наших старших братьев – «первооткрывателей» чудесных красок на реке Тече. Кто читал о Робинзоне Крузо, то не мог не воспламениться желанием открывать новые места в природе. Кроме того, вероятно каждый мальчик в известном возрасте по природе в душе является Робинзоном, если только не лишён фантазии и способности фантазировать. Естественно, что робинзоны были и среди наших старших братьев. Они-то и были первооткрывателями «Штатского», «Швейцарии» и других мест, а Красная горка и Поганое ещё раньше известны были всему населению Течи. Наши «первооткрыватели» поднимались по реке вверх и пешим порядком по берегу и по реке на долблёнках – «битах». Здесь они открывали и острова и полуострова, заливы, проливы. Нашли даже остров Св[ятой] Елены, на который был сослан Наполеон. Все эти открытия они и передали нам, и не только передали, а привели нас на них и показали их. Это совпало уже с тем нашим возрастом, который является отчасти переходным к юношеству, а отчасти уже юношеским. К этому времени наш коллектив значительно разросся и пополнился за счёт приезжавших в село к родственникам юношей и девушек. Сборным пунктом являлось «Штатское место» в бору, у обрыва при спуске к реке. Кто назвал это место «Штатским» и почему так назвал – осталось не известным. Позднее дальше в бору открыто было тоже красивое место, которое названо «Поповским», как излюбленное место гуляний и «полей» местной «поповки», но название «Штатское» существовало раньше второго и независимо от него. Скорее «Поповское» позднее было названо в противоположность «Штатскому».
«Маленький лесок» от бора отделяет ров, образованный от размыва почвы ручьём при таянии весной. Ров этот стабилизировался, а сосны по обе его стороны защитили его от действия ветров, внизу и по бокам его пошла зелень, а по средине пролегла полоса от колёс – колея. Летом в это рве всегда тень и пахнет прелым мхом. Шум в верхушках сосен нарушает тишину внизу. Редко, редко проедет кто-либо по этому рву, к плотине с желанием сократить путь к ней вместо обычного по горе. За этим рвом чуть заметная тропинка вела к штатскому месту. Дорожка шла по глухому бору, покрытая шишками и иглами, падающими с сосен. Дорожка эта была больше ориентиром в движении, чем настоящей дорожкой, тропой, почему и была мало заметной. Почти неожиданно они заканчивалась просветом в лесу и обрывом. Маленькая площадка и составляла то, что называлось штатским местом. В этом месте лес, вода, небо смыкались в одну гармонию, и глазу открывалась даль с широкой панорамой далёкого леса, полей, луга с пасущимися на нём коровами, овцами и более близкими к нему мельницей и запасной плотиной. Почти не вооружённым глазом можно было видеть высокую тощую фигуру мельника с перевязанными верёвочкой волосами, хлопочущего около «вишняков» (коней для подвода воды к колёсам) и зычным голосом дающего команду «засыпке» (человек, который засыпает зерно в бункер для размола). Чудесный вид со «Штатского» открывался при солнечном закате, когда горизонт на западе становился пурпурным, вдали на лугу виднелись телеги с возвращающимися с полей крестьянами, вода в реке блестела от уходящих за горизонт солнечных лучей; в низинах речной поймы появлялись первые вестники поднимающегося тумана; устанавливалась ночная тишина; слышался только отдалённый шум водопада и вот-вот должна появиться луна и набросить тени на реку от стоящих у обрыва сосен. Наступал час, когда песня сама собой зарождалась в душе и рвалась на свободу. Далеко, далеко разносились:
Глядя на луч пурпурного заката,
Стояли мы на берегу Невы,
Вы руку жали мне – промчался без возврата
Тот сладкий миг: его забыли вы…
Слети к нам, тихий вечер,
На мирные поля.
Тебе поём мы песню,
Вечерняя заря…
В жаркий летний день приятно было у обрыва под тенью сосен почитать книжку под убаюкивающий шёпот сосенок. «Штатское» было вместе с тем гаванью: здесь всегда опрокинутыми лежали баты рыболовов, лежали «вольны, не хранимы», чем и пользовались наши «первооткрыватели», отправляясь в свои походы. Здесь же одним летом стояла громоздкая лодка сына торговцев Васи Новикова, на которой «первооткрыватели» возили своих друзей, а главным образом – барышень на показ открытых ими мест вплоть до Еремеевской мельницы с остановкой на Красной горке и Поганом месте. «Штатское» было также местом для купанья, а в течение одного лета стояла даже купальня для жены земского начальника с плетёным коробом вместо стенок и пола, куда озорник из нашей же братии наспускал раков.
За «Штатским» в низине реки – пойме был небольшой лесок, а за ним шёл опять высокий берег, круто спускавшийся к реке. Это было продолжение бора. Площадка на горе и составляла то, что называлось «Поповским». Река здесь образовала залив, в центре которого был маленький островок, а за ним был полуостров. И тот, и другой были покрыты берёзками, сосенками и травой со цветами. У островка был сделан, так называемый, копанец – узкий канал, перегороженный для установки морд. Здесь однажды нашли убитым нашего придворного рыбака Андрея Абрамовича. Бедняк, говорили, любил заглядывать в чужие морды, и вот однажды поплатился за это своей жизнью. Кто его убил – осталось тайной. Нужно сказать, что в селе было несколько случаев убийств в поле – и убийц никогда не находили. Случай с Андреем Абрамовичем имел, однако свои последствия, после этого озорники пугали им нас: вдруг поздно вечером кто-либо постучит в дверь, подделываясь под речь Андрея Абрамовича и скажет: «Не надо ли рачков?»
У островка была большая заводь, вся усеянная речными лилиями. Эта картина в дальнейшем предстала перед нами в стихотворении Бальмонта «Умирающий лебедь» – «Заводь спит…» Весь же обрывистый берег «Поповского» с тропинкой внизу у реки мы встретили потом в «Обрыве» И. А. Гончарова.
На «Поповском» устраивалось «поле». У обрыва шумел самовар, на траве расстилались половики, ковры, на них яства к чаю и к выпивке с закуской. Песни. Для молодёжи – танцы.
Конечным пунктом ежедневных прогулок по бору являлся мостик через родник на тракту, за польски?ми воротами вблизи «Швейцарии». Этот мостик, созданный попечением земства о дорогах, расположен в живописном месте окружённым, с одной стороны, бором, а с другой стороны, холмами, покрытыми ковром цветов. Родничок протекает по руслу, утопающему в цветах, и скрывается тоже в цветах по направлению к «Швейцарии». Традиционной песней при посещении мостика являлась «Мой костёр»… «Мы простимся на мосту…» дальше начиналось уже обратное движение по берёзовой аллее, идущей параллельно тракту. Много песен слышала эта аллея. Хор достигал 15–20 человек. В нём были представлены все разновидности голосов хорового ансамбля: басы, тенора, контральто и сопрано. Песни пелись в разнообразных тональностях: мажорные, минорные, а когда на небе уже появлялись звёзды, то «У зари, у зореньки» было обязательным для пения. Особенно трогательным эти прогулки были в конце летних каникул, перед отъездом на учение в разные города, когда и песни пелись на темы расставания: «Ты прости, прощай, мой край родной», «Мой костёр» и др.
На Красную горку, Поганое и Еремеевскую мельницу устраивались походы на лодке или пешим способом по горе бором. Все эти места исключительны по красоте. Между Красной горкой и Поганым расположены так называемые наволоки: сплошной лес черёмухи, увитой хмелем, внизу кусты чёрной смородины и высокий папоротник. Всё это составляет картину «джунглей» с густыми лианами. Сюда осенью ходили с мешками хмелевать, а раньше ещё за черёмухой и смородиной.
Ночью в наволоках появляется много светляков. На Красной горке сплошной ковёр дикого душистого горошка. У Поганова река делает крутую излучину с водоворотами. В этом месте были случаи, что тонули люди, почему и дано ему такое название. Сюда летом сельские мальчишки ездили в «ночное» и оно (Поганое) приобретало вид тургеневского «Бежина луга». Здесь перед праздником «Девятая пятница»[31 - Праздник «Девятая пятница» после Пасхи.] однажды неводом ловили рыбу, и утонула одна девушка.
Еремеевская мельница была расположена у высокой крутой горы, которая видна была издалека. Усадьба и мельница были расположены на низком берегу среди полей и отгорожены от них пряслом. Здесь всегда было много телег с зерном для помола. Стая собак окружала подъехавшего к мельнице. В высокой горе был прорыт спуск к мельнице для подъезжающих со стороны тракта. С горы открывалась картина полей, перелесков; а мельница казалась прижатой к земле, и только шум воды говорил о том, что внутри неё идёт работа. На горе было много дикой вишни и клубники. Кругом цветы.
В этом же направлении за рекой расположены были поля на равнине. Ближние поля относились к насельникам деревни Черепановой, крестьянам-землеробам, а дальше – к насельникам деревни Пановой. В этих местах был жирный чернозём. Поля перемежаются с лесом, колками, как его здесь называют, из берёз и оски. На опушках колков сплошь и рядом находятся ягодники с дикой вишней и клубникой. Иногда виднеются высокие кусты черёмухи. В некоторых местах были загородки или около реки, или около какого-либо болотца. Ближние поля для водопоя лошадей примыкали к Еремеевской мельнице.
На дальних полях река протекала в лесистой местности, образуя иногда у берегов заводи, покрытые камышом. Около этих заводей густо растёт тальник, через который к реке вели узкие тропинки, по которым лошади водились на водопой. В этих местах было много диких уток, и совсем не было охотников.
Все эти окрестности села и поля изобиловали грибами, ягодами, хмелем, а река – рыбой.
Благодатные места и щедрая природа окружала Течу в те времена.
Совершенно другой ландшафт имели окрестности Течи с восточной стороны. Здесь были расположены гумна, которые были загорожены в направлении различных дорог, радиусами расходящихся на поля и в соседние деревни. Были дороги, которые вели на поля: Лёвина, Соляная, Шарковская; в деревни: Беликульская, Шуранкульская, Теренкульская. Бор в этом направлении был только с южной стороны и назывался борками, а всё остальное пространство было заполнено березняком, болотцами, лугами. У самых гумен – по дороге и в промежутках – были горы назёма, потому что землю на полях не удобряли. Назём этот потом сжигали. В прежние времена в каждом гумне был овин. Зимой, бывало, обмолот хлеба, свезённого с полей, затягивался до масленицы, и жизнь в гумнах кипела во всю. Обмолот начинали рано утром, а для освещения жгли солому. Овин топили ночью. Обычно топили старики. Для ребят было любимым занятием ходить на топку печей в овинах со стариками и печь здесь в золе картошку – печёнки. Если где можно было наблюдать самую отсталую технику ведения сельского хозяйства, то именно здесь на гумнах. Хлеб, подсушенный в овне, раскладывали на току в форме сильно сжатого круга комлями наружу. По этому кругу пускали в бег три или четыре лошади с мальчиком, сидящим «на вершне» у одной лошади. Мужчины и женщины ударяли молотилами – цепами по верхушкам снопов. Процедура эта продолжалась часами, пока не будет определено, что зерно достаточно выбито из колосьев. Иногда вместо трёх или четырёх лошадей с верховым, впрягали пару в самодельную машину – бревно, со вставленными в него шипами (палками). Эта машина, ведомая парой лошадей по снопам, обивала зерно, а в помощь ей шёл обмолот цепами. После обмолота солома сносилась в стог, а зерно сгребалось в кучу на току. Очистка зерна от половы производилась с использованием ветра: зерно с половой кидали кверху, а ветер относил полову (мякину). Насколько громоздким был обмолот таким способом свидетельствовало то, что он затягивался зимой до вечера при наличии 4–5 работников на один овин. Не удивительно, поэтому, что как только появились первые молотильные машины с конным приводом, за них все ухватились, что дало повод богатеям подзаработать их машинами на обмолоте хлеба бедноты. Старики, было, пытались «охаять» машинный обмолот, указывая на то, дескать зерно при машинном обмолоте в большом количестве остаётся в соломе, что на первых порах и было при неумении пользоваться машиной, но задержать шествие техники было уже невозможно. При машинном обмолоте сначала ещё сушили снопы в овинах, а потом забросили и овины. С этого времени они остались только свидетелями прошлой отсталости и местом для гадания девиц на Новый год, правда, очень рискованным и неудобным, почему и гадание здесь тоже было оставлено. Гумна сохранялись только для держания в них телят, лошадей, если в них была срочная нужда. Были гумна лесистые, так что в них росли и ягоды.
За гумнами сразу начинался березняк. Сюда Петя Иконников[32 - Псевдоним автора.] и ходил «сочить» берёзовку весной. Техника была при этом не мудрёная: делали в коре берёзы надрез, вставляли шнур из кудели, и сок бежал в бутылку. За гумнами иногда устраивались ловушки для волков: делалась клетка с двумя отделениями; в заднее отделение, закрытое наглухо, садили поросёнка; дверь механически закрывалась при попытке подойти к поросёнку. Но волк был куда хитрее: он предпочитал подойти ближе у гумнам, в которые иногда зимой пригоняли скот на полову и здесь расправляться с коровами, жеребятами, а то и с лошадьми. Подальше за гумнами устраивались волчьи ямы, в которые иногда попадали коровы. С дорог в разных направлениях по лесочкам шли коровьи тропы. По ним они, «вольны и нехранимы» утром цепочкой, переваливаясь с боку на бок, в глубокой задумчивости – перерабатывая жвачку, шагали на восток, а с полдён поворачивались и шествовали на запад. Подходя к своим дворам, стремительно мчались в ограду к заготовленному им пойлу. Козы предпочитали разгуливать ближе к селу. По коровам определяли время: если они повернули на запад, значит – полдень миновал. По козам определяли погоду: если «ватники», как их называли, идут домой – быть дождю.
По Лёвиной, Шарковской и Соляной дорогам березняк до польски?х ворот простирался на километр, а по Беликульской и Теренкульской – километра на три. В направлении этих последних дорог главным образом и паслись коровы, а ближе к поскотине – под надзором пастуха овцы. Встречались маленькие болотца. В них были «мочевища», места, где вымачивалась конопля. Попадались также смолокурни. Если в леске чувствуется запах дыма – значит близко смолокурня. Было большое болото – «долгое болото», обросшее камышами. Сюда ездили весной на «батах» собирать яйца диких уток. Сюда же иногда ездили на прогулку, в «поле». Лес большей частью был мелкий, потому что его вырубали на дрова, но попадались «колки» довольно крупного леса. Один из них назывался «Якунина перемена». Перелески изобиловали земляникой, и в них можно было часто встречать стайки девочек, собирающих ягоды. Считалось, что в этих нет бродяг: они, как полагали, были в бору, прилегавшему к тракту, т. е. в южном направлении – на Бродокалмак. Леса изобиловали грибами: синявками, обабками, волнушками, сухими и сырыми груздями. В борках были рыжики. С этими лесами у Петра Алекс[еевича] связаны воспоминания о походах за грибами. Это были именно походы. Запрягалась лошадь или даже пара лошадей в большую телегу. С большими корзинами в руках в телегу до отказа набивалась вся семья. Сидели даже у самых колёс. Выезжали за гумна, с борками, и отсюда начинался поход. Сходились у телеги, ехали дальше к «долгому болоту» или к «Якуниной перемене», а отсюда движение шло обратно. Проверяли друг у друга успехи, выбрасывали, если у кого попадутся, гнилушки, червивые грибы, свинорой. Если набралось грибов мало шли иногда на хитрость: на низ корзины складывали траву, а сверху – грибы. Это, чтобы не ударить лицом в грязь (?) перед соседями.
Устраивались ещё походы за ветками на веники. Это уже было дело взрослых. Перед отъездом на учение после летних каникул Пете Иконникову представлялась верховая засёдланная лошадь для гонки галопом, обычно накануне отъезда, и он стремительно носился по Беликульской дороге до поскотины и обратно.
На болотах было много уток, а охотников не было. Иногда, правда, ходил на охоту Вася Новиков, но он больше пугал уток, чем охотился. Начинал охотиться здесь и Пётр Алексеевич, но после неудачного случая с подстреленной уткой, оставил эту затею навсегда. Случай же был такой: трижды заряд попадал в утку и каждый раз подстреленная она встрепенётся и примет прежнее положение. П. А., наконец, полез в воду, добрался до утки, а «она» оказалась комлем кола, воткнутого для укрепления замоченной здесь конопли.
В этом направлении у Пети Иконникова знакомства завязывались и устанавливалась дружба с крестьянскими ребятами. Здесь были друзьями Вася «копалкин», Алёша Комельков, Нюнька и Костя Пименов. Их объединяли эти места потому, что они были соседями, вместе играли в прятки. С Костей же связывало, кроме того, соседство по гумнам. Зимой Костя ездил на гумно за мякиной (половой) и брал с собой Петю.
Прошлым летом Пётр Алексеевич посетил Течу и виделся с Костей, теперь уже Константином Пименовичем. Вспоминали прошлое. Прошли в те места, где были их гумна. Теперь там большой лес. Константин Пименович привёл П. А. на одно место и сказал: «вот здесь стоял овин и на вашем гумне. Этих берёз здесь не было, а был здесь вход в «лазею» (место, где была топка). Стали прикидывать, сколько лет прошло с тех пор, как они зимой сюда ездили за мякиной, и, оказалось, по крайней мере, шестьдесят пять лет.
ГАПК. Ф. р-923. Оп. 1. Д. 711. Л. 4–23.
Публикуется только по «пермской коллекции» воспоминаний автора. В «свердловской коллекции» имеется очерк «Географическое и топографическое описание» в составе «Очерков по истории села Русская Теча Шадринского уезда Пермской губернии». Часть I. (1965 г.). (ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 378).
Баклано?вский бор
[1961 г. ]
Этот бор обрамляет село с севера. Он назван Баклановским потому, что расположен в сторону деревни Баклановой. Расположен этот бор не на горе и, поэтому обрывов к реке у него нет.[33 - В очерке «Баклановский бор (из юношеских воспоминаний)» (04 февраля 1970 г.) в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор уточняет: «В отличие от бора, который был на юг от села, он расположен на равнине и не имеет той красоты, какой отличается первый. Образно выражаясь, он также отличается от того, как проза от поэзии. С западной стороны его обрамляла река в плотную, а с других сторон его окружал березняк. Бор был небольшой: примерно с версту с небольшим вдоль реки и три четверти версты в поперечнике» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 391. Л. 10.] Проезд по нему бывает только зимой, когда река замерзает, и он в этом случае является связующим звеном между Течей и Баклановой.[34 - Там же: «По средине его была дорога, но летом она почти не использовалась, потому что через речку не было моста в деревню Бакланову, зато зимой, когда был ледостав, дорога оживала, потому что по льду можно было въезжать почти в середину деревни Зимой по ней редко-редко ездили на Баклановскую мельницу, которая была на северной оконечности деревни, а летом проезд через плотину мельницы был закрыт. Таким образом, большую часть года бор был отрезан рекой от деревни и был мало обжитым» // Там же.] Летом сюда ходят только за грибами.
Петру Алексеевичу этот бор памятен по 1904 г., когда он по болезни прожил дома всю зиму и ежедневно отвозил в Бакланову и обратно привозил домой свою старшую сестру [Александру Алексеевну], которая была в этой деревне учительницей. Дорога по бору пролегает узкой полосой среди сосен. Длиной она была полтора километра, и П. А. обычно на это расстояние пускал своего коня галопом.
Памятен ему этот бор также потому, что той же зимой в него совершались поездки – катания молодёжи при луне.…[35 - Там же автор более подробно вспоминает: «Больше же всего Баклановский бор мне запомнился в зимние холодные вечера, когда луна, с дозором обходя небо, заставляет снег слепить глаза, а звёзды маревом горели на небе, и была наша юность, горячая, не омрачённая ещё грозой жизни. Это было тоже в 1903 г. на пороге моих 17-ти [лет]. Нашего брата Ивана (старше меня на 4 года) только что «забрили» в солдаты, и он был в состоянии ожидания вызова на царскую службу. «Рекрута» полагалось «ублажать». И был у нас молодёжный кружок, центральной персоной которого являлась только что приехавшая на работу учительницей пермская гимназистка Мария Ильинична Селиванова. Собирались, танцевали, пели. Между прочим, в кружке был фельдшер Нижновской больницы, ни имени, ни фамилии которого я не помню. У него была гитара, и он пел под аккомпанемент своей игры. Я запомнил только рефрен его романса:«Ко мне, ни к другой,Приди, милый мой».Вечерами … мы устраивали поездки-прогулки в Баклановский бор. На розвальне мы накладывали огромный плетённый из ивовых прутьев короб, накладывали душистое сено, запрягали наших рысаков, размещали в коробе наших барышень во главе с «королевой» так, что было тесно, но не в обиде, и мчались в бор. Нашей любимой песней было:«Заложу я тройку борзых,Тёмно-карих лошадей,И помчусь я в ночь морознуПрямо к Любушке моей.Гей, вы кони удалые,Мчитесь сокола быстрей.Не теряйте дни златые —Их немного в жизни сей.Пока в груди сердце бьётся,Будем весело мы жить,Пока кудри в кольца вьютсяБудем девушек любить.Гей, вы, други …Ночь была темна, морозна,Ямщик тройку осадил,С поцелуем жарким, нежнымДеву в сани посадил.И махнув кнутом по тройке,Звонко песню он запел:Гей, вы, други …»Мы пели, а сосны слушали наши голоса. Звёзды мерцали. Кони мчали. Было холодно, но сердце стремительно гнало горячую кровь. Да, было, было и быльём поросло» // Там же. Л. 11–13.]
За бором находится высокая гора, покрытая березняком, а у подошвы горы был родник. Эту гору однажды облюбовал себе для поселения какой-то странник. Население Баклановой ему поставило избушку. У родника сделали колодец. Питание ему приносили женщины. Каждое воскресенье он приходил в церковь, причём надевал на себя по этому поводу тяжёлый железный крест с цепями. К нему открывалось паломничество. Он старался изобразить из себя человека, которому бывают откровения. Так, когда кто-нибудь к нему приходил, то он говорил о том, что он уже предуведомлен об этом посещении, потому что ему было видение. Однажды нашли его в избушке убитым.
Вблизи села на север находились и теперь ещё находятся общественные склады зерна на случай неурожаев.
На запад от села, за рекой были расположены новолоки.
Одним летом про это место пущен был слух, что здесь по ночам бегает какой-то зверь с туловищем быка и человеческой головой. Этот слух произвёл такой переполох среди населения, что люди боялись оставаться там на ночь, а также избегали ночью проезжать этой местностью.
[36 - В очерке «Баклановский бор (из юношеских воспоминаний)» в составе «Автобиографических воспоминаний» в «свердловской коллекции» воспоминаний автор добавляет: «В сороковых годах, когда я был в Тече, я пошёл в Баклановский бор и вот что нашел: польски?х ворот, которые были при въезде в него, уже не было, как и изгороди. Дорога, сильно размытая дождями, имела рытвины и поросла травой. Было видно, что теперь здесь никто не ездил. По опушке бора, что ближе к Тече и немного вглубь разрослась малина, очевидно, кем-то посаженная. Сам бор – сосны носили явные следы запущенности: в разных местах его лежали и гнили сосны от бурелома. Была мёртвая тишина. Я не углубился в бор, а с грустью повернул домой. Далёкой, далёкой тенью вспорхнули в моей душе воспоминания о юности и том, что было связано с эти бором. …По какому-то странному ходу мысли знаменитый Герцинский лес у меня всегда ассоциируется с Баклановским бором» // ГАСО. Ф. р-2757. Оп. 1. Д. 391. Л. 11–13.Герцинский лес – лесистые горы в Германии от Рейна до Карпат. Название встречается ещё в произведениях римских авторов.] ]
Таковы окрестности села Течи. Теперь лес кругом разросся, но река отравлена радиоактивными выделениями и отгорожена колючей проволокой.
ГАПК. Ф. р-923. Оп. 1. Д. 711. Л. 23–24 об.
Теча (общая картина села, описание с лирическим отступлением)
[1961 г. ]
Теча расположена на правом гористом берегу реки одноимённого названия и протянулась по течению реки с юга на север на полторы две версты. Река в средине села образует небольшую излучину, так что село расположено в виде амфитеатра.
