banner banner banner
Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой
Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой

скачать книгу бесплатно

Адмирал Ушаков. Флотоводец и святой
Валерий Николаевич Ганичев

Книга о великом русском флотоводце адмирале Федоре Федоровиче Ушакове, с именем которого связаны блистательные победы Российского флота на Черном и Средиземном морях. В 2000-м году Федор Ушаков канонизирован Русской Православной церковью как местночтимый святой Саранской епархии. Для широкого круга читателей.

Валерий Николаевич Ганичев

АДМИРАЛ УШАКОВ

Флотоводец и святой

Бог всегда воздает по справедливости людям наполненным Верой и Праведностью, совершающим Милосердие и Благотворительность, служащим Отечеству и ближним честно и неподкупно. Народы уважают людей, показывающих образцы исполнения долга, людей добросовестно исполняющих свое дело, уверенных в своем призвании, людей занимающих свое место с достоинством, людей правдивых, неспособных блюдолизничать и лукавить, людей, которые не ленятся работать, не боятся энергично сказать «нет», не стыдятся сказать «не могу», людей вдохновенных, способных творчески мыслить, людей, которые беззаветно служат Богу, народу и Отечеству, людей, которых любят люди. Таким был Ушаков…

30 ноября 2000 года Синодальная комиссия по канонизации святых Русской Православной Церкви, рассмотрев на своем заседании подвижнические труды в служении Отечеству и народу Божию, благочестивую жизнь, праведность, милосердие и самоотверженный подвиг благотворительности адмирала Российского флота Федора Ушакова, приняла решение о причислении его к лику праведных местночтимых святых Саранской епархии. Российский флот, боголюбивое российское воинство обрели небесного предстателя и ходатая перед престолом Божиим о многострадальном Отечестве нашем.

17 год

На берегу реки Мокши сидел старый человек в морском мундире. Последние предосенние прозрачнокрылые стрекозы трепетали над ним, некоторые садились на потертые эполеты, передыхали и вспархивали, когда человек шевелился. Ему было душно, он расслаблял рукой расстегнутый воротник и, глубоко вздохнув, замирал, вглядывался слезящимися глазами в ладошки небольших волн, похлопывающих речку. Что виделось ему в этом мелководье? Что прозревал он сквозь наплывавшую влагу? О чем думал? Может быть, и ни о чем. Казалось, его мысли не нужны были никому. Ни этим густобородым монахам из Санаксарского монастыря, ни улыбчивым робким крестьянам, ни плотным соседским помещикам, с почтением раскланивающимся с неразговорчивым стариком. Им были далеки его думы. А он и не выстраивал их в ряд, не готовил к передаче потомкам, не хранил откровения в потаенных уголках, постепенно растворяя во времени драгоценные и неповторимые открытия, стирая в памяти известные только ему пути и ходы в сложной шахматной игре воинской морской жизни.

До недавнего времени он еще знал, что одержал великие победы, что сумел вырваться из плена старых теорий и открыл новые законы морского боя, что создал не одну непобедимую эскадру, воспитал немало славных командиров и экипажей боевых кораблей. Сейчас же все это казалось ему миражем, призрачной стрекозой, трепетавшей над плечом; небольшое движение – и нет ничего, все исчезло в мареве летнего зноя.

…Современники часто не замечают гения, таланта, пророка в своем окружении. Они не могут, а если вспомнить историю, то зачастую и не хотят выделять выдающиеся, превосходящие их способности ближнего. С раздражением говорят о таком выдающемся человеке, возводя его в лучшем случае в разряд чудаков и везучих людей.

Выдающейся личности не могут простить ее величия, не могут признать ее достижений. Ординарная натура не соглашается, что рядом человек необычный, особенный. Ну и, конечно, богатство, капитал, привилегия, неправедная власть не могут допустить, чтобы кто-то превосходил их своим истинным блеском, значением, смыслом. Во многие века, да и поныне, они пытаются поставить все в услужение себе – попирая ум, честь, гордость, порядочность. Победы и достижения гениев и талантов, конечно, нужны неправедной власти и капиталу – они защищают, укрепляют, возвеличивают, да, кроме того, по прошествии времени, многое из достигнутого можно выдать за результаты «разумного и мудрого» руководства властей предержащих. Те же победы, которые нельзя присвоить себе, следует преуменьшить, а то и забыть их, пренебречь ими.

В отечественной истории не раз бывало, что подлинные таланты и истинные победители отодвигались на обочину, а лавры и рукоплескания доставались или напыщенным фаворитам, или второстепенным фигурам, или иностранным союзникам, чье первородство умело подтверждалось их дипломированными соотечественниками да нашими тугодумами и низкопоклонниками. Ратная слава испокон веков ведет к почестям, и эти почести чтут и уважают люди военные. Но было в народе сдержанное отношение, недоверие, а то и презрение к высоким словам, пышным наградам и званиям, что сыпались иногда на не нюхавшего пороха полководца, на не водившего в дальний поход эскадры флотоводца, на глупого, но способного к интриге царедворца. Сколько их, военных и других «гениев», пытались слепить «верхи» и тайные круги, беспринципные приближенные, стоящие у трона, владетели явных и скрытых богатств, каким только пустоцветам не поклонялось общество и высший свет, каким средним, невыразительным, в лучшем случае ординарным начальникам не подчинялись армия и флот. Как звучно и торжественно произносились в XVIII и начале следующего века имена: «адмирал Войнович, контрадмирал Мазини, адмирал фон Дезин, адмирал Чичагов, вице-адмирал Кушелев, адмирал Траверсе!»… Кто помнит их ныне? Были ли за ними выдающиеся победы, судьбоносные преобразования флота, надолго поднимавшие морское дело порядки? Нет, не были… А ведь это – «командиры» флота разных мастей, вершители судеб многих кораблей и их экипажей да и всей морской судьбы России.

Казалось, самой выдающейся фигурой в отечественном флоте конца XVIII века был подлинный флотоводец русских эскадр адмирал Ушаков. Но прошло едва ли десять лет после его отставки, и о нем постарались забыть в императорском дворце и Адмиралтейств-коллегий, в штабах флотов и морских училищ. Вот и заканчивал свой век забытый властью и флотскими командирами здесь, в центре России, на Тамбовщине, опальный русский флотоводец Федор Федорович Ушаков. Сорок кампаний провел он, ни в одном сражении не потерпел поражения. Блестящие победы русского флота у Тендры, Керчи, Калиакрии, Корфу сделали имя Федора Ушакова легендарным. Но мало кто помнил об этом тогда в России. Его морские служители, оставшиеся в живых подчиненные помнили, конечно, но не они хранили описания, планы и схемы его сражений, не они утверждали памятные медали в честь побед, не они ставили памятники и обелиски. Он и сам с сомнением вспоминал о дальних походах и сражениях. Все силы, душу и деньги отдавал ныне убогим, больным и калекам. Глаза его были открыты, но взор бродил где-то там, по далеким рейдам, бухтам и гаваням, натыкался на крепостные стены и прибрежные рифы.

Звуки того дня и прошлого перемешивались в нем, наплывали один на другой, заставляли вздрагивать, озираться. Зашелестел камыш у берега, и зашуршали, захлопали паруса у Ахтияра, каркнул где-то ворон, послышалась последняя скорбная молитва над зашитыми в белый саван морскими служителями. Шли куда-то матросы, весело стучали топорами плотники, где-то рядом метнулся карп, и тут же раскаленное ядро шлепнулось в воду… Мелькнула ласточка, и теплая женская улыбка согрела сердце. Напрягаясь, всматривался в своих боевых командиров – Дмитрия Сенявина, Ивана Поскочина, Ивана Селивачева, Александра Сорокина, Гавриила Голенкина, Евстафия Сарандинаки. Молодцы! Хорошо ведут корабли! И еще храмы, храмы в Петербурге, в Севастополе, на Корфу и здесь, в монастыре!..

Набежал ветер, пытаясь закутать, запеленать одинокого адмирала, а тот отстранял его рукой, пробуя задержать видения и прошлое. Вдали от моря заканчивал жизнь величайший флотоводец Отечества. Казалось, слава покинула его навсегда. Покинула раньше, чем закончилась жизнь. А может, и впрямь море не было российской стихией тогда, может, и не могли оценить истинное величие несухопутного гения в России? Ведь чуть более ста лет назад лежала она на Великих восточно-европейских равнинах, отрезанная от морей и океанов, являя собой обширную сухопутную державу, вроде бы и не помышляющую вырваться на морские просторы.

Удаление от моря

Ушаков был удален от моря в начале XIX века, в преддверии грозного наполеоновского нашествия. Тогда-то раздался панический и усталый голос: «Все! Хватит тратить средства на морской флот. Россия не морская держава». Будто бы и не было славных побед на морях, словно не бороздили Балтику и Черноморье, Белое и Охотское моря отечественные корабли, словно не трепетал дотоле в Средиземноморье и Атлантике Андреевский флаг. Может быть, проявилась тут и та боязнь морских просторов, сухопутная ограниченность, что всего сто двадцать лет назад была образом мысли некоторых правителей Российского царства? Правителей, возможно, да, но не народа, не русских людей, не потомков древних русичей, которые ходили по Днепру, Десне, Днестру на дальние расстояния. Путь из «варяг в греки» имел на своем протяжении все водные пути – речные, озерные, морские. Новгородцы и киевляне умели управлять кормилом, веслом и парусом. Привычным, обычным и понятным тогда для русского человека было море. На юге оно так и называлось Русским и подчинялось как корабельным дружинам князя Олега и Святослава, так и караванам купеческих судов, а на Севере плавали славяне от знаменитого острова Буяна – Рюге в царства Салтанов. Древнейшие славянские очаги были очагами морской выучки и мастерства.

В вышедшей в конце XIX века в Англии книге морского историка Ф. Джена «Русский флот в прошлом, настоящем и будущем» отмечалось:

«Русский флот, который считался сравнительно поздним учреждением, основанным Петром Великим, имеет в действительности больше права на древность, чем флот британский. За столетие до того, как Альфред (король англосаксов, царствовавший с 870 по 901 год) построил британские корабли, русские суда сражались в морских боях: и тысячу лет тому назад первейшими моряками своего времени были русские».

Жестокое татаро-монгольское иго захлестнуло петлю и на морских устремлениях Руси. Однако «морское тяготение» – естественное качество всякой великой нации. Не затухает мастерство корабелов на речках. Строятся ладьи, барки, лодки на Волге, Оке, Дону, Днепре, Северной Двине, на Ильмене и Москве-реке. Очаги морского тяготения сохраняют морской статус нации. Один на Севере – Белое море, Архангельск, Холмогоры, где независимые и сноровистые поморы делали прочные и ходкие ладьи и кочи, способные достичь не только обильной тюленями Матки (Новой Земли), но и далеких мурманов (Норвегии), соревнуясь с ними в мореходном искусстве. Второй очаг был на диком, зловещем для России и Украины юге, ибо там зарождались очередные турецко-крымские набеги на их земли, сопровождаемые насилием, убийством, пожарами. Там же, на юге, на Дону и Днепре, были два вольнолюбивых бастиона, с существованием которых мирились в боярской Москве и на гетманской Украине. Донские и запорожские казаки играли роль щита для восточнославянских земель. И еще были они прекрасными мореходами, казачьи струги, «чайки» бесшумно скользили по рекам и морю, и, оказываясь под стенами Синопа, Трапезунда, работорговой Кафы, Варны и даже у стен Константинополя, их молниеносные десанты наносили удары по вековечным обидчикам и опять исчезали в пространствах моря.

На востоке Московского царства тоже был прорыв к одному из южных морей. Русской рекой стала Волга. Н. М. Карамзин писал об этом периоде XVI века: «Кроме славы и блеска, Россия, примкнув свои владения к морю Каспийскому, открыла для себя новые источники богатства и силы, ее торговое и политическое влияние распространилось. Звук оружия изгнал чужеземцев из Астрахани, но спокойствие и тишина возвратили их. Они приехали из Шемахи, Дербента, Шавкала».

Тогда же в ответ на смертоносный поход хана Девлет-Гирея в 1558 году Иван Грозный направил в Крым отряд двух воевод (Вишневского и Адашева) по Дону и Днепру, в котором были боевые русские суда. Отряд захватил турецкие корабли, занял Очаков, высадился в Крыму, освободил из полона тысячи христиан. Однако прямого морского выхода в Европу к Мировому океану Россия в средние века не имела. В то время когда она, истекая кровью, защищала европейскую цивилизацию от ордынского варварства, Испания, Португалия, Голландия, Италия, Англия, Франция выходили на океанские просторы. Зарождалось океаническое мышление, которое давало простор экономике, науке, торговле, литературе и искусству. России еще предстояло выработать такое мышление и овладеть им.

Даже не любивший Россию Карл Маркс писал, что нельзя себе представить великую нацию, настолько оторванную от моря, как Россия до Петра. Отсюда ясны упорное стремление, жертвы, которыми сопровождался этот неизбежный и объективно необходимый процесс, стремление Петра к морю.

Великий государственный деятель, дипломат и полководец, Петр являлся и великим флотоводцем, создателем нового военного флота в России. Петр в своей записке «О начале кораблестроения в России» пишет: «… Случилось нам быть в Измайлове на Льняном дворе, и, гуляя по амбарам, где лежали остатки вещей дому деда Никиты Ивановича Романова, между которыми увидя некое судно иностранное, спросил вышереченного Франца (голландец Ф. Тиммерман. – В. Г. ), что то за судно? Он сказал, что то бот английский. Я спросил: где употребляют? Он сказал, при кораблях для езды и возки. Я паки спросил: какое преимущество имеет перед нашими судами… Он мне сказал, что он ходит на парусах не только что по ветру и против ветру, которое слово меня в великое удивление привело и якобы неимоверно.

…И вышенареченный Франц сыскал голландца Карштен Бранта, который призван при отце моем в компании морских людей, для делания морских судов на Каспийское море; который оный бот починил и сделал машт и парусы на Яузе при мне лавировал, что мне паче удивительно и зело любо стало…» Петр перевез потом его на Просяной пруд, а впоследствии, отпросившись у матери на богомолье в Троицкий монастырь, превратил его в первое место, где он пробовал свои силы, умение в строительстве своего будущего флота.

В 1683 году Петр I впервые увидел море, настоящие морские суда и принял участие в их плавании. С тех пор морская стихия не отпускала его, овладев сердцем и разумом. Из второго путешествия по Белому морю Петр возвратился с неукротимым желанием приступить к строительству русского флота. России в то время принадлежало два морских побережья – Беломорское и Каспийское. Естественным было устремление к Белому, которое связывало страну с Англией, Голландией и другими странами. В Москве далеко не все понимали эти устремления. Петр же понимал, что великая страна, ее экономика требовали выхода к морю. Он не мог тогда бороться за возврат Балтийского побережья России, там господствовала мощная держава. И обратил свои взоры на юг, к Азовскому и Черному морям. Нужен был флот. И Петр I написал в октябре 1696 года Боярской думе: «Воевать морем, понеже зело блиско есть и удобно много крат паче, нежли сухим путем». 20 октября 1696 года Боярская дума приняла «Статьи удобные…», в которых говорилось: «Морским судам быть. Достижение морей есть государево дело первоначальное». И именно от этого 20 октября начинается массовое строительство кораблей русского военно-морского флота. Начали быстро строиться военные и транспортные суда. На верфях в Преображенском, Воронеже, Козлове, Добром и Сокольске кипела работа: строили галеры и струги. Выстроенные в Преображенском галеры перевозились в Воронеж в разобранном виде и здесь собирались и отправлялись к устью Дона. Корабли, галеры, брандеры, струги подошли к турецкой крепости.

Флот принес победу. Азов пал.

Надо было утверждаться на всем Азовском море, выдвигаться к Черному. А для этого следовало продолжать создавать флот и построить гавани, ибо, как говорил Петр, «гавань – это начало и конец флота, без нее есть ли флот или нет – его все равно нет».

27 июля, после взятия Азова, Петр стал на лодках объезжать побережье. Как гласит легенда, на одном из мысов, или, как их здесь называли, рогов, вечером горели костры – то пастухи на таганах варили пищу. Здесь, на таганьем рогу, и решили соорудить гавань для первого в России регулярного военно-морского флота.

12 сентября 1698 года Пушкарский приказ постановил: «Пристани морского каравана судам по осмотру и чертежу, каков прислан за рукою Итальянской земли капитана Матвея Симунта, быть у Таганрога… а для бережения той пристани на берегу сделать шанец, чтоб в том шанце ратным людям зимовать было можно». Так возник Троицк на Таганроге, будущий Таганрог.

Однако дальнейшее продвижение России на юг было приостановлено. Началась Северная война. Война с первоклассной морской державой. Казалось, после сокрушительного поражения русской армии под Нарвой не может быть и речи о каких-либо победах. Но шведы до Полтавы (1709) потерпели ряд серьезных поражений на Неве, Ладоге, в море и бежали от только что народившегося флота. Большого отклика в Европе это не вызвало, там еще находились под гипнозом Нарвской победы Карла XII. Лишь англичане насторожились. Посол Витворт отправил в Англию список судов царского флота в мае 1708 года: 12 линейных кораблей, 8 галер, 6 брандеров и 2 бомбардирских корабля. И с этого времени в Англии появились решительные противники морских успехов и начинаний России.

После 27 июня 1709 года, после блестящей Полтавской битвы, все европейские державы как бы проснулись от спячки и обнаружили на востоке Европы великое государство с первоклассным флотом, который подтвердил свою мощь победами при Гангуте (1714), Гренгаме (1720), в Каспийском походе и действиями дальневосточных мореходов.

В мае 1719 года новый посол Англии в России уже с сокрушением предлагал отозвать корабельных мастеров (одна из многочисленных блокад страны. – В. Г. ): «…если же не принять этой или другой соответствующей меры против развития царского флота, нам придется раскаяться, хотя, быть может, уже и поздно. Еще недавно царь открыто высказывал в обществе, что его флот и флот Великобритании – два лучших флота в мире. Если он теперь уже ставит свой флот выше флотов Франции и Голландии, отчего не предположить, что лет через десять он не признает свой флот равным нашему или даже лучше, чем наш? Короче – строятся корабли здесь не хуже, чем где бы то ни было в Европе, и царь принимает все возможные меры к тому, чтобы приучить своих подданных к морю, чтобы создать из них моряков».

Было отчего призадуматься правителям великой морской империи. В России тяжкими усилиями и жертвами народа, гением Петра I, его сподвижников, отечественных и зарубежных мастеров был создан великий флот, который, играя свою роль в державной политике, становился и орудием технического прогресса, торговли, подготовки замечательных кадров мореплавателей, кораблестроителей, флотоводцев. Флот породил славные традиции, которые живут и поныне. Уже тогда он был средством общения и связи между народами.

Французский посол Лави отмечал чрезвычайную выгодность для Франции, возможность черноморской и средиземноморской торговли с Россией, если она выйдет на эти моря. Ибо англичане и голландцы всю торговлю из Архангельска захватили в свои руки и товары переправляли в Марсель, где продавали «с выгодой». Ясно, что коммерсанты французские были заинтересованы в этой новой важной артерии, тогда как королевские политики не хотели усиления России.

Однако выхода на южные морские пути в первой четверти XVIII века не состоялось.

Прутский поход (1711) закончился неудачей. За поражение заплатили дорого: пришлось отказаться от Азова и планов освобождения Крыма. Петр I считал, что это временное явление. Тот же французский представитель Лави доносил о давнишнем проекте царя вести свою торговлю в Средиземное море. Действительное восстановление исторической ситуации, когда Русь опиралась на два морских фланга, движение как по Балтийскому, так и Черному морю обеспечивало развитие великой нации.

Но эпопея выхода России к полуденному морю, освобождения от насилий и угнетения христианских народов Кавказа, ограждения от разбойничьих набегов населения Южной России и Украины, создания Черноморского флота начала осуществляться лишь во второй половине XVIII века.

К концу царствования Петра I русский военный флот был одним из самых мощных в Европе. Он имел в своем составе 34 линейных корабля, 9 фрегатов, 17 галер и 26 кораблей других типов. В его рядах было до 30 тысяч человек.[1 - Коробков Н. М. Русский флот в семилетней войне. М., 1946.]

Петербург, Кронштадт, Ревель, Архангельск – вот основные порты и базы его пребывания. Однако наследники Петра быстро прокутили его государственное богатство, выветрили из державы ее славу и силу. Невежество и некомпетентность правящих кругов, безудержное господство иноземцев, преднамеренное оскорбление национального достоинства, разрушение традиций и обычаев, стремление как можно быстрее обогатиться за счет русского народа привели к взрыву.

К власти пришла группировка русских дворян, которая в 1741 году возвела на престол дочь Петра I Елизавету. Конечно, это был дворцовый переворот, но не следует думать, что русский народ видел в иноземцах избавителей, освободителей, носителей лучшей жизни и Божественной власти.

К дворянству, приведшему к власти Елизавету, можно вполне отнести слова Александра Сергеевича Пушкина о том, что оно было «необходимым и естественным сословием великого образованного народа».

Общественный патриотический голод был утолен, и тут понадобилось решать целый ряд социальных, экономических, политических вопросов. Если рассматривать развитие Российской державы с точки зрения реального исторического процесса, то был проведен целый ряд полезных и прогрессивных изменений, реформ. Наряду с этим проявились рост бюрократической верхушки, фаворитизм.

От восшествия Елизаветы флот выиграл – разваливающийся и гниющий при ее предшественниках на стоянках в портах, он пополнился 36 линейными кораблями, 8 фрегатами и значительным количеством более мелких судов. Специальная комиссия под началом капитан-командора С. Мордвинова составила особую систему сигналов, сведя их в книге «Особо для военных случаев». Возобновились учебные плавания, стрельбы, были уволены многие бездарные иностранные офицеры, основан Морской шляхетский корпус, был взят курс на создание отечественных офицерских кадров, что, безусловно, способствовало укреплению мощи государства, подъему и одновременно укреплению абсолютистской власти. Елизавета хотя и не обладала гениальными качествами своего отца, но в проявлении общей линии национальной политики проявляла последовательность и настойчивость. Это снискало ей широкую популярность у дворянства, в армии и на флоте и среди широких слоев общества. Об этом, в частности, писал француз-современник: «Трудно решить, какую из иностранных наций она предпочитает прочим. Но, по-видимому, она исключительно, почти до фанатизма, любит один только свой народ, о котором имеет самое высокое мнение, находя его в связи с своим собственным величием».[2 - Русский двор в 1761 г. – «Русская старина». 1878. Сентябрь. С. 192.]

Особую роль сыграл флот в Семилетней войне (1756–1763), в которой он вновь приобрел необходимый опыт и в некоторой степени восстановил заслуженную славу. В этой войне Россия после двадцатилетнего перерыва выступила как морская держава. Ее флот имел задание подавить на море Пруссию и отразить поползновение ее союзника – британского флота на Балтике.

Выход в море Балтийской эскадры адмирала Машукова показал, однако, слабую выучку, плохое качество подготовленных к плаванию кораблей, их «гнилость», неумение сберегать продовольствие, большую смертность среди моряков. Вот что, например, сказано было об этом первом выходе в море в «Материалах для истории русского флота», ч. X (с. 380):

«Пройдя Готланд и Дагерот, отряд попал в туман. 3 мая ветер начал свежеть и усиливаться. На судах стали спускать нижние реи и стеньги, причем на бомбардирском корабле „Юпитер“ сломало бушприт… затем сломалась у него фок-мачта, упавшая в середину корабля; при этом падении переломилась фор-стеньга и грота-рей и сломалась грот-брам-стеньга. Бурная погода продолжалась и на следующий день. На корабле „Гавриил“ на баке отделило борт и покачнулись с планширями все 8 кнехтов, за которые крепится пертулень и рустов, и оказалась в них гнилость, потом разломились в трюме, около грот-мачты, ящики, из которых выкатывались ядра. В носовой части корабля позади крюйт-камеры и против грот-мачты открылась большая течь. Бомбардирский корабль „Дондер“, претерпевая сильное волнение, не мог держаться на море и, заливаемый волнами при сильной качке… давал знать пушечными выстрелами о своем опасном положении. Корабль „Гавриил“, подошедший для оказания помощи… попал на банку, о которую ударился так сильно, что руль приподняло на кряжах и сломало румпель… На „Селафаиле“ открылась течь… на праме „Дикий бык“ – трещина в бушприте».

Тяжелую трепку устроило море эскадре, выявив неподготовленность, халатность, неумение. Но такой шторм давал и опыт, превращал молодого офицера в закаленного «морского волка», а новобранца – в моряка, бывалого матроза (так называли в XVIII веке матросов). Обкатанный ветрами и штормами флот исполнил и ряд серьезных морских операций. Так, в начале кампании русские корабли бомбардировали крепость – город Мемель (Клайпеда) и способствовали ее падению, организовали бесперебойное снабжение завоеванной Восточной Пруссии и Кенигсберга.

В 1758 году флаг командующего Балтийским флотом адмирала Машукова был поднят на 80-пушечном корабле «Святой Николай», капитаном которого являлся Григорий Спиридов. Поднял свой флаг и контр-адмирал Семен Мордвинов. Адъютантом главнокомандующего был Иван Голенищев-Кутузов. С этими именами история русского флота пересечется не раз.

Флот крейсировал на Балтике, доходя до Дании, приводя в трезвое состояние союзную прусскому королю Англию, обеспечивая постоянное и регулярное снабжение Восточной Пруссии из Либавы и Ревеля.

Самой успешной операцией флота, проведенной совместно с армией, явилась бомбардировка и взятие крепости Кольберг. Первый штурм ее был неудачен, и Конференция при высочайшем дворе и ее комиссия осудила неумелые действия флота. С 76-летним Машуковым поступили «по-божески», ибо он «справедливое наше неудовольствие уже довольно чувствует». Еще больше «опечалить» его в первый момент не решились, но все-таки легко удалили с действующего флота, сделав «присутствующим» в Адмиралтейств-коллегий.

Кольберг был взят в 1761 году. При его взятии отточился военный талант генерал-поручика П. А. Румянцева, зародились некоторые военные приемы у полковника А. В. Суворова.

Главнокомандующим флотом стал вице-адмирал Полянский. Он получил тщательную инструкцию от Конференции, пожалуй, даже чересчур тщательную, сковывающую инициативу флота, да она как таковая не всегда и поощрялась тогда. Как бы там ни было, но русская эскадра подошла к Кольбергу и включилась в общую осаду. Первыми в сражение вступили бомбардирские суда, и «денно и нощно», как отмечалось в «окстракте» шканечного журнала, «невзирая на прежестокую от неприятеля пальбу… они в самую близость города… приходили… стараясь неприятеля разорить… и искусством и порядочным наставлением… редкие бомбы миновали желаемых мест…». Затем Полянский высадил десант.

«Над оным же морским войском главная команда поручается г-ну флота капитану Григорию Спиридову, который при оных будет состоять за полковника. Для пользования больных определен штаб-лекарь Буцковский. Священнику быть с корабля „Вархаила“ с надлежащими святыми требами».

«Морские солдаты», моряки и пехотинцы сражались умело, настроили редуты, установили батареи, вели бомбардировку города. Гарнизон был истощен, и, несмотря на то, что в связи с приближающейся зимой флот снялся с якоря и ушел на зимние стоянки, участь Кольберга была решена, и он пал.

Русский флот в Семилетней войне показал, что без его участия ведение больших победоносных боевых действий, особенно в прибрежных районах, почти невозможно. Он усилился тем, что из его состава решительно исключили ветхие и устаревшие суда. Адмиралы, офицеры и командиры кораблей получили серьезную боевую закалку, наметилось преодоление кризиса. Но до полного возрождения флота было еще далеко. Заря нового флота России лишь занималась, его тактические основы только прощупывались, и его будущий создатель только учился плавать на Волге, в удалении от морских берегов Отечества.

У Волги разливистой

Федя шел за отцом, обливаясь потом, каждый новый шаг давался все труднее, коса ходила неровно, вот зацепилась за толстые стебли, и снова приходилось делать размах, на который уже не было силы. Отец не оглядывался, но Федя чувствовал, что он сердился, когда сын отставал. «Сердится батя! Нажми!» – все чаще приказывал себе Федя. Он заметил, что его маленькая коса ходит быстрее, когда носок ее чуть приподнимается вверх, и она вроде бы выплывает на волне травы, оставляя после себя успокоенное зеленое душистое море. Все гудело от напряжения, но было радостно: «Дожал, почти дожал». Все! Отец сделал последний перед лесом взмах, немного подождал и обернулся. Федор стал рядом. Мать спешила с опушки с запотевшей крынкой молока и собранными ягодами.

– Испейте, родимые! Испейте, голубчики! Смотрела любовно и жалостливо, как жадно глотал Федя. Не выдержала и всхлипнула.

– И что ты, батюшка, заставляешь его косить. Не дворянское дело-то.

– Молчи, Параскева, а что дворянское? Великий Петр все мог делать своими руками и нас, преображенцев, к сему приучал. Столярничать Федька умеет, – стал он загибать пальцы, – лошадь запрягает, топором рубит, на лодке гребет, сеть ставить может, стрелять научу, грамоту знает, счет ведет, молится прилежно. Что еще надо? Зимой поедем в герольдию на смотр, определять на службу будем. Хватит Степке гнезда зорить, да и Федька готов на государев счет идти. Хорошо бы к преображенцам, – мечтательно протянул отец, – вот бы где свет повидал да погулял, повоевал бы, – покрутил он ус.

– Не надо ему войн, пусть служит по гражданской части, – поглаживала по головке сына мать.

– Эко ты, будто царица, приказы отменяешь. Да кто из истинных дворян променяет военную службу на бумагомарание да откажется от ратных дел.

– А Ваня-то, сказывают, отказался…

– Негодник он и клятвопреступник, со службы сбежал, – твердил и краснел отец, – опозорил он Ушаковых.

Стало ясно, что речь шла об Иване Ушакове, что, сказывают, сбежал из гвардии в скит дальний. Мать не согласилась. Федя нечасто видел ее такой. Непреклонной, с горящими глазами.

– Нет, Федор, он же душу спасал.

– Душа в согласии с долгом должна быть, а он ее от обязанности увести хочет.

– Ты же знаешь, Федя, – мать положила руку на плечо отцу, – он в Бога по-истинному верил, ни одно богохульство не прощал, несправедливости не терпел.

Отец сбросил руку и разгоряченно зачастил:

– Брось пустяки молоть! Когда? Когда сие было? Он со мной, бывало, и пил, и трубку курил, и плясал, и речи не для дамских ушей говаривал. Как он мог службу предать и бежать, нет, я ему не прощу…

– Ну и нашел, чем хвалиться: пил, курил, – совсем рассердилась мать, – он ведь не к ворогу перебежал, а к Богу!

– Бог тоже измен не прощает, – махнул отец рукой и встал.

Федя прислушался, о чем спорят отец и мать. Ему казалось, что изменять никому нельзя. Нехорошо это. Дядю своего, которого видел всего два раза, он любил, Богу верил, но долг, о котором говорил отец, и ему казался главным. Когда молилась мать, она все просила у Бога заступничества и сохранения ее сыновей и близких, а отец и перед иконой испрашивал побед Отечеству, армии и флоту.

– А ты, Федор, в преображенцы или тоже в монахи хочешь? – хмуро спросил отец.

– Не-е, батя, я бы во флот пошел…

Отец удивленно поднял брови, мать охнула:

– Сынок, да кто же тебя надоумил сему?

– Волга, – отвечал Федя с гордостью. – Я быстрее всех плоты вязать научился, плавать и под водой сидеть дольше всех с камышиной, гребу без устали. Вот все ребята наши и соседские меня морянином и именуют.

Отец покачал головой, но не возразил: морская служба тоже государева, – и уже ласково шлепнул по спине:

– Иди погуляй! Поди, дед Василий голову заморочил.

Федя быстро вскочил:

– Я на Волгу со Степаном. У нас там верша закинута. Отец кивнул, но Степану разрешил лишь после того, когда тот закончит свое дело. Строгий преображенец, он по утрам давал задания («развод караула») всей семье и дворне. Сегодня день был трудовой, братья работали, завтра – учебный, монах из Островного монастыря будет читать с ними псалтырь и учить счету.

– Ты, Феденька, Никиту с собой забери, – крикнула вдогонку мать, – он постарше да посильнее, защитит от злых людей, – объяснила отцу.

– Все ты их подолом прикрываешь, скоро в службу им, в ученье, а ты их в люльку обратно, – незлобиво ворчал Ушаков-старший, отбивая косы.

Феденька мчался по тропинке вдоль светлой и чистой Жидогости, сбивая прутом головки лебеды и ромашек, протыкая лопухи, вспугивая прозрачнокрылых стрекоз.

Корабельные сосны выстреливали своими ровными светло-коричневыми стволами в небо, шумя где-то там, очень высоко, зеленой хвоей. В лощинах и на равнинах толпились белые стайки берез. Пахло цветами, высыхающей травой, земляникой – словом, всем, что создавало аромат русского леса. Останавливаться Феде было некогда, да и лукошка не прихватил, а то бы до краев наполнил свежей пахучей земляникой, вон и летние грибы пошли уже.

Птицы сопровождали его от куста до куста своим немыслимо веселым щебетом, а беззвучные бабочки не боялись сесть на плечо и отдохнуть, когда он переходил кладку у ручья. Там он остановился, зачерпнул в горсть прозрачной холодной воды.

«Чудно здесь у нас, ладно. А каково оно, море-то?» – задумывался мальчик, задирая голову к верхушкам сосен и погружаясь в голубизну неба.

А вот и Бурнаково, его сельцо, где родился и жил он вот уже семь лет. В Бурнакове всего пятнадцать изб, да и кругом-то Кузино, Алексеевское, Ярофеево, Дымовское, Петряново тоже не большие деревни, а сельца, им да их близким принадлежащие. Лишь Хопылево на берегу Волги выделялось целым рядом добротных изб, дворянских и купеческих домов и церковными строениями.

На дворе отцовского дома Степана не оказалось, хотя поленница, которую отец поручил сложить, была еще не завершена. Федор завернул за угол и застал Степана за непотребным занятием. Тот выпотрошил из-под стрехи воробьиное гнездо и вершил казнь над птенцами. Голову желторотых воробьят он закладывал между пальцев и взмахом руки отрывал ее от тщедушного тельца, бросая все кошке.

Федя крови не боялся, на разбитые до костей колени не жаловался, раны на пальце замазывал грязью, даже курице, если просила мать, мог голову отрубить, но тут ему стало худо. Налетел на Степана с кулаками, сшиб на землю и в бессилии затих, когда вывернувшийся старший брат заломил ему руки за спину и, задыхаясь, выговорил:

– Ты, Федька, оглашенный, бешеный прямо! Тебе тварей безмозглых жалко, а брата чуть не убил из-за них. Набросился.

– Сам ты тварь безмозглая, – прохрипел Федя и замолчал.

Степан отпустил его, отправился налаживать поленницу, а через час пришел к забившемуся в угол двора брату.

– Федька! Айда на Волгу. Верша там, поди, полна рыбой.

И хотя радостное утреннее настроение исчезло, Федя согласился – на Волгу его всегда тянуло.

– Мамка сказала, чтоб Никиту взяли, – буркнул он. Степан удивленно посмотрел на брата: вот, оказывается, тот уже с разрешением шел.

– Чего ж ты тогда на меня набросился? – еще раз по