Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский

скачать книгу бесплатно

Ярослав Мудрый. Князь Ростовский, Новгородский и Киевский
Валерий Николаевич Есенков

В течение долгого времени Восточной Римской империи удается избегать разрушений, непоправимых и страшных, которые уничтожили Рим. От Фритигерна, вождя алчных вестготов, Константинополь попросту откупается. Бесславная кончина Аттилы останавливает на его подступах полчища гуннов. Волна варваров не докатывается ни до Александрии в Египте, ни до Антиохии в приморской Сирии, ни до Эфеса и Смирны, Эдессы и Тира, Бейрута и Никомидии, этих жемчужин восточного ремесла и торговли. В отличие от Западной, Восточная Римская империя медленно, естественно и довольно спокойно проходит сложный путь внутренних преобразований, насильственно прерванных набегами варваров в западных римских провинциях, и превращается в могучее, в течение тысячи лет не побежденное средневековое государство с новыми, уже феодальными отношениями, пришедшими на смену рабовладению без огнедышащих потрясений и продолжительных войн внутренних войн, с хорошо продуманными и приспособленными законами, с философией, просвещением и культурой

Валерий Есенков

Ярослав

Князь Ростовский, Новгородский и Киевский Мудрый

Глава первая

1

«И были три брата: один по имени Кий, другой – Щек и третий Хорив, и сестра их была Лыбедь. Сидел Кий на горе, где ныне подъем Боричев, а Щек сидел на горе, которая ныне зовется Щековица, а Хорив на третьей горе, которая прозвалась по нему Хоривицей. И построили городок во имя старшего своего брата и назвали его Киев. Был кругом города лес и бор велик, и ловили там зверей, а были те мужи мудры и смыслены, и назывались они полянами, от них поляне и доныне в Киеве. Некоторые же, не зная, говорят, что Кий был перевозчиком; был-де тогда у Киева перевоз с той стороны Днепра, отчего и говорили: "а перевоз на Киев”. Если бы был Кий перевозчиком, то не ходил бы к Царьграду, а между тем Кий этот княжил в роде своем, и ходил он к царю, и великие почести воздал ему, говорят, тот царь, при котором он приходил. Когда же возвращался, пришел он на Дунай, и облюбовал место, и срубил городок невеликий, и хотел сесть в нем со своим родом, да не дали ему близживущие; так и доныне называют придунайские жители городище то – Киевец. Кий же, вернувшись в свой город Киев, тут и умер; и братья его Щек и Хорив и сестра их Лыбедь тут же скончались…»

И ни города Киева, и никакого другого города ещё не построилось в те легендарные времена, и презирающий варваров император Восточной Римской империи не имел хоть сколько-нибудь веских причин марать свое царственное достоинство, воздавая одетому в шкуры вождю очередных незваных пришельцев ни великие, ни малые почести, но неизменно, с напряжением всех своих сил выставлял против опасных соседей отлично обученные и отлично вооруженные, закованные в броню легионы. Одна только неопровержимая правда в поэтическом вымысле нашего летописца, охочего до разного рода красивых легенд, прославляющих русское племя: покидая берега Вислы, спускаясь на юг за Дунай, славяне встречаются с Византией, с Восточной Римской империей, которая, вовремя отделившись от Западной Римской империи, погубленной сначала растлением собственных нравов, потом, как следствие, многоплеменным нашествием варваров, не только не ослабела на протяжении первых столетий после рождения Христа, но возвысилась до могущества.

Эта Восточная Римская империя с центром в Константинополе, бывшем скромном, захолустном Византии, по-славянски Царьграде, занимает Балканы, острова Эгейского моря, Крит и Кипр, Малую Азию, Сирию и Палестину, Египет и Киренаику, а также уцелевшие города-государства на северном побережье Черного моря. Всё это самые богатые, самые развитые провинции когда-то могущественной Римской империи, с разнообразно развитым ремеслом, с разветвленной торговлей, с многочисленным населением, с высочайшей культурой позднего эллинизма, которой в свое время великий Рим возмущенно завидовал и силился подражать.

После обширности подконтрольных пространств самое слабое место этого по видимости нового государства заключается в случайной пестроте, в неслаженном разнообразии и разобщенности его населения, не сплоченного ни единством цели, ни единством религии, ни спасительным сознанием отечества, родства если не по крови, то по идее, как не может не быть, если государство создается насилием и грабежом.

Во всем прочем и нарочно трудно придумать более благоприятных условий для всемерного и беспредельного процветания громадной державы, протянувшейся с востока на запад на тысячи верст. Самое место, когда-то облюбованное и неплохо освоенное трудолюбивыми колонистами из Мегары, выбрано императором Константином для новой столицы чрезвычайно удачно. Бывший Византий, довольно скромный и ординарный, превращается в мощную крепость. Она располагается в самой точке пересечения магистральных торговых путей из Азии в Европу и из Черного в Эгейское море. В мастерских Константинополя, находящихся под надежной защитой неприступных оборонительных сооружений, вырабатывают оружие, стекло, предметы роскоши такой изумительной красоты, что они на столетия становятся непревзойденными образцами всего средневекового европейского ремесла.

Благодаря замечательным успехам творчества многих умов и ещё большего множества искусных старательных рук на ведущую роль в пестром разрозненном населении обширной империи вновь выдвигаются оттесненные нахальными римлянами деловитые и просвещенные эллины, греческий язык становится государственным, хотя подданные Восточной Римской империи по-прежнему именуют себя ромеями, то есть римлянами. Сирийские и египетские торговцы проникают в Китай, в Индию, на Цейлон, в Эфиопию, доставляют с дальних плантаций пряности, благовония, драгоценные камни, шелк, кожи, рабов, опять-таки большей частью в Константинополь, умудряются вывезти из наглухо закрытого свирепой стражей Китая строго-настрого запрещенного к вывозу шелкопряда, и в империи начинают производить собственный шелк. Казна обогащается пошлинами от беспрестанно растущей торговли, серьезными данями с ремесла и с хорошо поставленного обширного земледелия, составляющими около половины дохода. Деньги позволяют держать многочисленную сильную армию, большей частью наемную, верную и боеспособную, до того дня, когда кончатся деньги.

В течение долгого времени Восточной Римской империи удается избегать разрушений, непоправимых и страшных, которые уничтожили Рим. От Фритигерна, вождя алчных вестготов, Константинополь попросту откупается. Бесславная кончина Аттилы останавливает на его подступах полчища гуннов. Волна варваров не докатывается ни до Александрии в Египте, ни до Антиохии в приморской Сирии, ни до Эфеса и Смирны, Эдессы и Тира, Бейрута и Никомидии, этих жемчужин восточного ремесла и торговли. В отличие от Западной, Восточная Римская империя медленно, естественно и довольно спокойно проходит сложный путь внутренних преобразований, насильственно прерванных набегами варваров в западных римских провинциях, и превращается в могучее, в течение тысячи лет не побежденное средневековое государство с новыми, уже феодальными отношениями, пришедшими на смену рабовладению без огнедышащих потрясений и продолжительных войн внутренних войн, с хорошо продуманными и приспособленными законами, с философией, просвещением и культурой.

Пока восточные и западные славяне появляются на Дунае малыми группами, небольшими дружинами, они действуют сообща и хотя доставляют ромеям немало хлопот, все-таки не представляют серьезной опасности для такого жизнеспособного организма, как Византия. Первое совместное нападение нового неприятеля относится ещё к концу V века. В громадном количестве, как это представляется перепуганному Аммиану Марцеллину, на самом деле кое-как сплотив несколько бродячих дружин в единое воинство, славяне врываются в византийскую провинцию Фракию и разбивают наголову наемные фракийские легионы, а фракийский полководец Юлиан погибает в сражении. Вскоре они вновь обрушивают удар на Балканы, захватывают Македонию и Фессалию, а на западе берут приступом Старый Эпир, при этом, как уверяют византийские хроники, сметают на своем пути всё живое с не меньшим успехом, чем гунны. Византийские полководцы предпринимают отчаянные усилия, чтобы предотвратить новое вторжение объединенных славян в пределы Балканского полуострова, но и на этот раз никакие усилия с их стороны не приводят к успеху, и славянам удается переправиться через Дунай.

По свидетельству Прокопия Кесарийского, во всё правление Юстиниана славяне врываются на Балканы почти ежегодно, опустошают Иллирию и Фракию, все земли от Ионийского залива до предместий Константинополя, Элладу и Херсонес. Юстиниан поспешно возводит крепости на Дунае, закрывает усиленными постами все проходы в горах, так что с течением времени все прежние римские виллы в этих местах превращаются в укрепленные замки или находятся под защитой вооруженных постов. Меры, принятые на упрочение обороны, поглощают громадные средства, текущие рекой из казны, то есть массу разнообразных даней и пошлин, собранных с подвластного населения, в первую очередь с населения находящихся под угрозой провинций, что делает местное население малонадежным, однако никакие меры предосторожности не останавливают новых нашествий.

С несколько большим успехом действует искусная, коварная и лицемерная византийская дипломатия, к тому же хорошо питаемая всё ещё не оскудевшей казной. Вкрадчивым византийцам удается разделить и поссорить западных и восточных славян. Как только императору Юстиниану приходит в голову назначить магистром Фракии одного из славянских вождей, тому в течение четырех лет удается сдерживать набеги собратий по крови, подступающих с запада, затем новоиспеченный магистр терпит от них поражение и сам погибает в бою, а восточные славяне оттесняются с придунайской равнины к востоку, что, возможно, и питает своим разбавленным временем соком летописную легенду об удачливом перевозчике Кие.

Военная мощь восточных славян оказывается сломленной в самое неподходящее время. Не успевают отступающие отряды возвратиться к родным очагам по Днестру и Днепру, как в приимчивые причерноморские степи вступают авары, более злые, жестокие, сильные, чем кочующие здесь осколки рассеянных гуннских племен. В русской традиции эти авары именуются обрами. О них Повесть временных лет рассказывает жуткие, почти неправдоподобные вещи:

«В те времена существовали и обры, воевавшие против царя Ираклия и чуть было его не захватившие. Эти обры воевали и против славян и примучили дулебов – также славян, и творили насилие над женами дулебскими: если поедет куда обрин, то не позволял запрячь коня или вола, но приказывал впрячь в телегу, трех, четырех или пятерых жен и везти его – обрина, – и так мучили дулебов. Были же эти обры велики телом, а умом горды, и Бог истребил их, умерли все, и не осталось ни одного обрина. И есть поговорка на Руси и доныне: “Погибли как обры”, – их же нет ни племени, ни потомства…»

Не успевают авары передвинуться в придунайские степи и по этой причине бесследно и бесславно исчезнуть из легендарной русской истории, причерноморские степи занимают кочевые булгары, тоже тюркское племя, в стародавние времена увлеченное завоевательным движением гуннов и надолго остановившееся на пастбищах нижнего течения Волги, на западе известное как болгары. Теснимые с востока хазарами, приблизительно половина булгар передвигается глубже на север и заселяет среднее течение Волги, другие, попавши в зависимость к более агрессивным аварам, какое-то время кочуют в ковыльных степях от устья Днепра до устья Дуная, ещё дальше, подобно аварам, оттесняя земледельцев-славян в лесистые пространства между средним течением Днепра и Днестра. Несмотря на отступление восточных славян, Восточная Римская империя не успевает свободно вздохнуть и привести в порядок истощенные, не выходящие из боя войска. В Малой Азии, далеко на востоке, пределы громадной империи тревожат хищные толпы иранцев, в таком количестве и так агрессивно, что все военные силы империи приходится бросить на крайний восточный рубеж. В крепостях по Дунаю и в горных проходах Балкан остается слишком мало защитников, чтобы отражать тысячи и тысячи воинов, что ни год нападающих с севера. Западные славян вновь жестоко грабят Иллирию и Фракию, доходят до так называемых длинных стен, возведенных для безопасности Константинополя императором Анастасием и приносят в чужую, чуждую их представлениям и нравам страну те навыки жизни, которые столетиями приобретались в лесных, разрезанных реками, речками и ручьями чащобах и в непрестанных столкновениях с бессчетными племенами хищных кочевников. Они с легкость преодолевают Дунай и любые другие речные преграды, так что Маврикий Стратег утверждает, будто равных им в этом искусстве он не встречал. Они предпочитают биться в лесах, теснинах, на обрывистых берегах, избегая открытых пространств, ловко пользуются засадами, внезапными натисками, военными хитростями, превосходя византийцев. К такого рода полупартизанской войне отлично приспособлено их ручное оружие: по два коротких копья на каждого воина, поскольку с длинными копьями невозможно развернуться в лесу, деревянные луки с небольшими юркими стрелами, наконечник которых пропитан растительным ядом быстрого действия, лишь немногие имеют щиты, прочные, большие, громоздкие, трудно переносимые с места на место, может быть, оттого, что им удобнее прятаться за деревьями, не прибегая к щитам. К удивлению просвещенного византийца, они оказываются сметливыми и переимчивыми, очень скоро осваивают оружие своих высокомерных противников и пользуются их оружием даже лучше своих невольных учителей, при осаде крепостей применяют машины, берут города.

Что хуже всего для безопасности северных рубежей Восточной Римской империи, к славянам сбегаются посаженные на землю рабы и колоны, недовольные высокими данями, тоскующие по свободе, насильно отнятой греками. Ещё не растеряв в постоянных передвижениях и походах первобытного представления о высоких достоинствах справедливого равенства, они всюду разоряют и грабят богатые виллы византийских рабовладельцев, уже сами затронутые неравенством, они отягощают свои обозы добычей и вовсе не прочь поживиться плодами чужого труда, впрочем, тоже с некоторым проблеском справедливости, так что арендаторам и свободным крестьянам они говорят:

– Выходите, сейте и жните, мы возьмем с вас только половину того, что с вас берет император.

Привыкшие к земледелию, сорванные с насиженных мест только на время поразившего их племенного распада, они сами охотно садятся на землю как свободные землепашцы, но уже отделившись от рода, большими семьями, объединяясь для защиты своих интересов в соседские общины, а потому очень скоро жажда добычи отодвигается на второй план, из заурядных грабителей, какими были и орды кочевников, они превращаются в завоевателей, которые при первой возможности оседают на захваченных землях и все свои силы отдают производительному труду.

Императоры Восточной Римской империи далеко не сразу и с большим опозданием оценивают по достоинству эту извечную тягу славян к мирному земледельческому труду. Византийские дипломаты вновь плетут свои хитрые сети и склоняют авар к наступательному союзу, не озабочиваясь последствиями в том критическом положении, в какое попала империя, лишь бы остановить всё более настойчивые, далеко заходящие набеги славян. Авары, потешившись вволю над мирными земледельцами, живущими на Днепре и Днестре, проникают в Паннонию, создают, видимо, не без помощи или при попустительстве византийцев, кочевую империю, так называемый Аварский каганат, и требуют даней с расселившихся по левобережью Дуная славян. Вчерашние воины, эти новые землепашцы вновь берут в руки оружие и на требование авар отвечают приблизительно так:

– Родился ли на свет и согревается ли лучами солнца тот человек, который подчинил бы себе нашу силу? Не другие нашей землей, а мы чужой землей привыкли владеть. И мы уверены в этом, пока будут на свете мечи и война.

Затем следует кровавая схватка, в которой были разбиты авары. Расчет византийских дипломатов проваливается. Союз с аварами оборачивается новой напастью. Побитые славянами, авары ведут войны с Восточной Римской империей, время от времени продолжают беспокоить победоносных славян и ввязываются в войну с империей Каролингов. Нерасчетливо распылив свои военные силы, авары в один несчастный день отваживаются осадить Константинополь, терпят под его мощными стенами жестокое поражение, и Аварский каганат внезапно и бесследно исчезает с лица земли, как прежде бесследно исчезла эфемерная империя гунна Аттилы.

Освободившись таким образом от авар, славяне вторгаются на Балканы, вновь опустошают Фракию, Македонию и Фессалию и теперь уже в этих краях, отложив в дальний угол оружие, беспрепятственно расселяются на захваченных землях, как на своих собственных, по свидетельству Иоанна Эфесского. Они стремительно богатеют, разводят табуны лошадей, имеют золото и серебро, на всякий случай держат много оружия.

Однако не успевают боевые дружины возвратиться к благородному и привычному земледельческому труду, не успевают обжиться на плодородных равнинах, как с менее благодатного севера скатывается новая волна воинственных переселенцев, которые вновь подступают под длинные стены Константинополя. Император спешно собирает все наличные силы, и один из его полководцев наносит поражение отрядам пришельцев на реке Эргинии и под Адрианополем, на тех же выжженных солнцем холмах, где были истреблены легионы Валента, и вытесняет разрозненные шайки из Аттики, тем не менее Балканы по-прежнему остаются под контролем славян.

Как ни редеют дружины в боях с более искусными, более организованными византийцами, они с такой быстротой пополняются новыми пришельцами с севера, что всего четыре года спустя славяне вновь подступают к Константинополю, а ещё год спустя достигают Пелопоннеса. Только после того, как удается приостановить нашествие персов, Восточная Римская империя получает возможность бросить против славян испытанные войска под командованием лучшего полководца своего времени Приска. Тем не менее война затягивается на девять лет. Армия Приска переправляется на левый берег Дуная, захватывает большую добычу и множество пленных и всё-таки удержаться не может и возвращается за Дунай, а славяне как ни в чем не бывало продолжают грабительские набеги на полуостров. Собравшись с духом, византийская армия решается ещё раз переправиться на левый берег Дуная, но уже во время переправы теряет один из отрядов и возвращается вспять. Воспользовавшись замешательством византийских стратегов, не ожидавших такого конфуза от диких племен, славяне проникают в глубинные районы Балкан и берут в осаду крупнейший из городов Фессалоники. Правда, крепость им не дается, несмотря на умелое применение осадных машин, таранов и катапульт, и все-таки византийской армии приходится отказаться от наступления на левый берег Дуная. К тому же подкочевавшие из причерноморских степей новые орды авар наносят поражение одному из виднейших византийских стратегов, и византийской армии приходится вовсе отойти от Дуная.

Оказавшись в критическом положении, Восточная Римская империя склоняет к союзу мирные племена восточных славян. Едва ли по заслугам возвеличенный Приск, при поддержке восточнославянских дружин, горящих желанием поквитаться с обрами, наносит аварам ответное поражение. Естественно, авары намереваются отомстить внезапно осмелевшим восточным славянам, однако степная конница отчего-то в последний момент отказывается сражаться и разбегается ещё до начала сражения. В том же году обеспокоенный император отправляет на левый берег Дуная новую армию, приказав отбросить славян и навсегда обезопасить северные границы империи. Неожиданно для него рядовой центурион поднимает восстание против своего престарелого императора, на сторону честолюбивого смутьяна разом переходит вся армия и вместо Дуная поворачивает мечи и копья против Константинополя. Армию с энтузиазмом поддерживает народ, слишком уставший от малоуспешных, но кровопролитных и дорогостоящих войн. Центурион благополучно свергает императора с трона, без жалости и стыда отдает старика палачу, а следом за ним всех его приближенных и сыновей, рассчитывая столь решительным способом избежать междоусобной борьбы. Народ и армия провозглашают его императором, но ни эта поддержка, ни жестокие казни не помогают, борьба за престол разгорается и затягивается на несколько лет. Наконец противники честолюбивого центуриона одерживают решительную победу. Императором Восточной римской империи становится бывший правитель африканских провинций.

В течение первых лет правления нового императора славяне растекаются по всей Элладе и заселяют её огромными массами. Их ладьи достигают Крита и опустошают его. Славяне вновь пытаются овладеть Фессалониками и даже Константинополем, причем на этот раз их легкий, подвижный флот атакует столицу империи с моря, тогда как отряды авар, заключивших с ними военный союз, предпринимают атаки крепости с суши.

Взять Константинополь не удается, однако дальнейшему закреплению славян на Балканах благоприятствует объединение арабских торговых городов и кочевых племен под зеленым знаменем пророка Магомета. Бывший пастух, бывший купец, основатель ислама, дает своему прежде разрозненному народу идею наступательной войны за распространение и утверждение правильной веры, идею джихада, и уже спустя десять лет после его кончины первый халиф, наместник пророка, устремляется на соседнюю Византию, и его воины тем успешней сражаются за торжество правильной веры, что халиф отдает им четыре пятых военной добычи. Византия почти полностью оголяет северный фронт. Император бросает армию за армией на восток, вдруг запылавший зеленым огнем. Однако ему не удается остановить хищное наступление последователей пророка, охваченных жаждой добычи и подвигов. Арабы овладевают Сирией, Палестиной, захватывают Египет и всё ближе подступают к Константинополю.

Немудрено, что славянские поселения на Балканах становятся преобладающими. Пришельцы с севера стремительно поглощают коренное иллирийское и фракийское население. Вскоре Константин Багрянородный подведет неутешительный, для империи постыдный итог:

«Вся провинция ославянилась и сделалась варварской».

Между тем западные славяне не ограничиваются Балканами. Они доходят до южной Италии, проникают в Малую Азию, где осваивают почти всё побережье, так что императору удается сформировать из новых поселенцев корпус в тридцать тысяч солдат, а всего, по свидетельству Феофана, в Малую Азию выселилось свыше двухсот тысяч славян.

На все заселенные земли, прежде занятые латифундиями греко-римских патрициев, свободнорожденные славяне приносят свободный труд отдельной крестьянской семьи, поземельную сельскую общину, окончательно потерявшую связь с родом и племенем, и простейшую форму зависимости в форме дани, что омолаживает поседевшее за столетия общество, резко улучшает сельское хозяйство империи, дает ей прекрасных, сильных, мужественных солдат, укрепляя военную мощь близкую к гибели Византию, ослабленную напористыми арабами. Поневоле примирившись со славянами на севере и на западе, империя хотя и теряет почти все свои провинции на востоке, но сохраняет независимость и получает возможность вести против арабов многолетние войны за свое выживание.

Благодаря столь необычной, не только завоевательной, разрушительной, но и созидательной, спасительной роли славяне не растворяются в массе греческого, более древнего, более культурного, более просвещенного населения, как прежде растворились в Италии многие племена, не оставив никакого следа в позднейшей итальянской культуре. Имея прочные навыки земледелия, накопленные веками, может быть, тысячелетиями, они прочно удерживают свое этническое лицо, свои обычаи, свой язык, вплоть до песен, сказаний и покроя одежд.

2

Между тем территория Восточной Римской империи сокращается вдвое и втрое. Под ударами воинственных мусульман она теряет Месопотамию, Сирию и Египет, тогда как славяне овладевают Балканами. Многие ещё недавно цветущие города превращаются после штурмов, разграбления и пожаров в развалины и безлюдны, крупные имения византийских патрициев исчезают, земледелие вовсе прекращается на больших территориях. Дважды арабы подступают к Константинополю, но дважды их победоносная конница разбивается о его неприступные стены. С востока в Малую Азию врываются персы, грабят провинции и, на счастье перепуганных византийцев, уходят с награбленным добром на свои плоскогорья. Только счастье византийцев недолго. За ордами персов уже маячат полчища турок-сельджуков, а с запада в Средиземное море входят норманны. Торговля между Востоком и Западом отклоняется в сторону Северной Африки и северного побережья Черного моря. Поступление пошлин и даней слабеет день ото дня, следовательно скудеет, сокращается армия. Целые роды византийских патрициев погибают в войнах и междоусобиях.

Все-таки именно армия спасает империю. Императоры, потерявшие голову, выпускающие власть из слабеющих безденежных рук, передают большую часть своих полномочий в провинции командиров наемников, лишь бы те поддерживали там хоть какой-то порядок. Им вменяется в обязанность, в оплату за самые широкие полномочия, обеспечивать безопасность, законность, поступление даней и пошлин в императорскую казну, набор ополченцев из местных крестьян, получивших свободу, обучение новобранцев, раздача в полную собственность земельных участков в обмен на военную службу из тех запустевших земель, которые императоры додумались объявить государственной собственностью. Таким образом, командир отряда наемников превращается в правителя целой провинции. Разумеется, он подчинен императору, однако подчинен номинально. Контроля за ним не имеется никакого, лишь бы в провинции наладился хоть какой-то порядок, и он наводит порядок железной рукой.

Довольно скоро в результате этой реформы Восточная Римская империя получает новую многочисленную обученную надежную боеспособную армию и правильное поступление даней и пошлин в казну. Шаг за шагом она отвоевывает обратно утерянные провинции, возвращает Сирию и важнейшие торговые города Междуречья. Восточная Римская империя почти возвращается к своим прежним границам. Казалось бы, вместе с ними должно возвратиться и процветание. Тем не менее процветание не возвращается. Полководцы богатеют, армия живет и кормится грабежом. Громадные богатства накапливаются в немногих руках и становятся причиной нового, более страшного, более глубокого кризиса. Это неправедные, воровские богатства. Такие богатства неминуемо приводят к духовному разложению, к падению нравов. Совесть, порядочность, честь остаются лишь в преданиях седой старины. Отныне мотивом, побуждающим к действию, становится жажда власти, неуемное честолюбие, желание возвыситься над людьми и командовать ими. Полководцам уже мало бесконтрольно управлять немереными провинциями, захваченными в бою. Их соблазняет императорская корона. В борьбе за неё они сражаются между собой. Императорский дворец превращается в змеиное гнездо коварных интриг и предательства. Редкий император умирает собственной смертью. Лев Мудрый убит. Константин Багрянородный убит. Роман 11, отец двоих сыновей и двух дочерей, тоже убит. Цимисхий, заплативший печенегам за смерть Святослава, отравлен.

Этим преступлением власть возвращается братьям Василию и Константину, детям Романа, ждавших этого дня более тринадцати лет. Узурпаторы, Никифор и убиенный Цимисхий, опасаясь их возмужания, поощряли в них самые дурные наклонности. Уже отроками братья становятся завсегдатаями дружеских пирушек молодых шалопаев, пьянствуют и без меры предаются любовным утехам. Константин так и остается до конца своих дней человеком беспутным. Не столько из благоразумия, сколько из жажды наслаждений и праздности он оставляет всю полноту императорской власти старшему брату. Василий тоже далеко не сразу побеждает в себе распущенность и беспутство и, в свою очередь, отдает всю полноту императорской власти главному евнуху, который приходится ему дядей, рожденным вне брака. Его приводит в себя только страх вновь возвратиться в то униженное, жалкое состояние, в котором он находился до насильственной смерти Цимисхия. Против него восстает Варда Склир, командующий всеми вооруженными силами восточных провинций, победитель во многих сражениях. Умный, искусный в делах управления, он обладает громадной властью и несметными богатствами, превосходящими казну императору, но ему и этого мало. Он устремляется в поход за короной. На его сторону переходят солдаты, верные ещё вчера императору. Положение императора становится безнадежным. Только столь тяжкое испытание принуждает Василия образумиться. Он бросает пьянство, бросает разврат и берет власть в свои руки, уже не запятнанные пороком. Он оказывается правителем решительным и коварным. Он собирает остатки войск, всё ещё верных ему, ставит во главе них Варду Фоку, опального полководца, не менее опасного, чем Варда Склир, и направляет его против мятежника. Его не смущает, что своим решением он разжигает междоусобицу, видимо, полагая, что все средства хороши, когда на кону стоит императорская корона. Корону такой ценой ему удается сохранять сорок девять лет, но уже ни одного дня из этих сорока девяти лет он не знает покоя.

Варда Фока вытесняет мятежника за пределы империи. В награду Василий назначает его правителем всех восточных провинций, а сам, некстати набравшись ратного духа, затевает поход на Болгарию.

Его обременяет забота не только о безопасности западных рубежей, которые действительно страдают от набегов болгар, обычно успешных. Его приводит в негодование мысль, что Болгария считает себя независимым государством. Его негодование не смягчает то обстоятельство, что эта независимость завоевана болгарами лет, приблизительно, триста назад. И не только завоевали. Болгары в течение трех столетий отбивают все нашествия Восточной Римской империи и безудержно расширяют свою территорию. Болгария овладевает Македонией и достигает берегов Адриатики. Правда, в последнее время её раздирают междоусобицы. Македония отделяется. То в одной, то в другой провинции хаос. Она терпит несколько поражений от родственных ей восточных славян. Василий находит момент подходящим. Он убежден, что Болгария по определению является провинцией Восточной Римской империи. По какому определению? А по такому определению: болгары исповедуют православие, следовательно, они должны быть покорны патриарху и императору.

Тем более ярится он на болгар за нестерпимое для него отклонение от православия. Его не занимает, что отклонение проникает к болгарам из самой Византии. Именно с началом династии Исавров, к которой принадлежит и Василий, с внезапной силой распространяется движение иконоборцев. Сущность его проста и понятна. Иудеи и мусульмане, враги христианства, находят в иконах, святых и мощах отклонение от почитания единого Бога и возвращение к многобожию, то есть к язычеству. Народ возмущается, что за поклонение иконам, мощам и святым с него берут деньги, и деньги немалые. Церкви, ещё больше монастыри богатеют как на дрожжах. Опираясь на всемогущество денег, монастыри захватывают пашни, пастбища и лесные угодья и обращают свободных крестьян в крепостных, принуждая их работать на ленивых монахов, погрязших в разврате и пьянстве. В народе начинают припоминать, что Евангелие проповедует бедность и что первые христиане жили свободными общинами, в которых царили равенство, братство и справедливость. С другой стороны богатства монастырей вводят в соблазн военную знать и самих императоров. В самом деле, с потерей восточных провинций казна императора истощается, а командный состав получает скудное содержание или вовсе остается ни с чем. Как тут не впасть в тяжкий грех зависти и благородного негодования: армия проливает кровь, обороняя отечество, тогда как целая орава толстомордых, толстопузых монахов живет в свое удовольствие, сладко ест, много пьет и пребывает в откровенном разврате. Впадают, конечно. При императоре Льве Исавре триста тридцать восемь епископов собираются на Седьмой вселенский собор, в течение шести месяцев обсуждают со всех сторон наболевший вопрос и с чистой совестью принимают постановление, что все видимые символические изображения Христа должны считаться или богохульными или еретическими, а поклонение иконам является извращением христианства и возвращением к варварству. Далее следует, что все подобные предметы идолопоклонства должны быть уничтожены и что всякий, кто откажется выдать предметы своего суеверия, приравнивается к ослушникам церкви и государства. Исполнять постановление поручается императорам.

Императоры с удовольствием исполняют. Монастыри закрываются, библиотеки разоряются или сжигаются, монастырские здания превращаются в казармы, склады или развалины, монахов насильно принуждают жениться, монастырские земли и накопленные сокровища в виде золота, серебра и драгоценных камней поступают в казну, откуда они раздаются военачальникам в виде высокого жалованья и крупных имений и вновь получившим свободу крестьянам в виде мелких наделов в обмен за обязанность нести военную службу.

Около ста двадцати лет живет Восточная Римская империя без церковных поборов, икон, святых, мощей и монастырей. Возможно, могли бы и дольше прожить, как нынче живут без икон, мощей и монастырей лютеране, если бы иконоборчество не стало принимать в народной толще нежелательные, всегда опасные для власть имущих черты. В этой толще укрепляется жажда возвратиться к свободе, равенству и справедливости первых христиан, которая в ней не умирает, разве что замирает на время. Натурально, она поднимает на борьбу против тех, кто вместо свободы, равенства и справедливости преподносит народу в качестве истинного счастья неравенство, несправедливость и принудительный труд.

Восстание следует за восстанием, и те императоры династии Исавров поворачивают назад. При императрице Ирине, которая правит вместо малолетнего сына, собирается новый, тоже вселенский собор. В отличие от предыдущего он заседает всего две с половиной недели, и три с половиной сотни епископов, по-прежнему с чистой совестью, единогласно принимают решение, что почитание икон находится в полном соответствии со Священным Писанием, с мнениями отцов церкви и постановлениями соборов. На свои места возвращаются монахи, иконы и мощи, только земельные угодья, золото, серебро и драгоценные камни остаются у новых владельцев. Закипает новая борьба между иконоборцами и почитателями икон, с переменным успехом и с неугасающей яростью.

Больше того, иконоборцы находят поддержку в провинциях, в Армении дольше других. В Болгарии они порождают движение богомилов. Здесь они учат, что насилие, неравенство и несправедливость от дьявола, тогда как добро, справедливость и равенство от Бога, из чего следует, что насилие, неравенство и несправедливость должны быть уничтожены. Они отвергают церковную иерархию, обряды и таинства и добиваются, как это было в Восточной Римской империи, раздела церковных имуществ. Князья их преследуют в мирное время, но не могут и не хотят искоренить их до конца, потому что именно богомилы служат им опорой в бесчисленных и кровопролитных войнах за независимость.

Власть неожиданным образом преображает Василия. Он становится религиозным фанатиком, как это подчас приключается с теми, кто бессмысленно прожигал годы юности в беспутстве и пьянстве. Он отказывается от украшений, не носит короны, снимает лишние перстни, постится и молится и не только презирает, но ненавидит всех тех, кто уклоняется от исполнения религиозных обрядов.

После этого нельзя не понять, что болгарские богомилы стоят ему поперек горла вдвойне, как болгары и как отрицатели икон, мощей и обрядов. В полном смысле этого слова он отправляется в крестовый поход, вдохновляемый Богоматерью, икону которой вешает себе на грудь перед боем. На этот раз икона не помогает ему. Василий терпит жестокое поражение и возвращается в Константинополь с жалкой кучкой деморализованных, ни на что не годных солдат.

Крестовый поход чуть не становится для него роковым. Варда Фока находит момент подходящим, укрепляет свою армию наемниками из грузин и, возможно, иконоборцев армян, облачается в пурпур, объявляет себя императором и намеревается силой воцарится в Константинополе.

Корона и сама жизнь Василия повисают на волоске. Император без войска, он вынужден унижаться во имя спасения. Он обращается к вождю тавроскифов, как здесь именуют восточных славян, обитающих где-то на севере, в лесах и болотах. Вождь тавроскифов изъявляет готовность направить на защиту жизни, короны и чести шесть тысяч варягов, нанятых им в Скандинавии, однако ставит условие, оскорбительное для не в меру просвещенного грека: Василий должен, в обмен на спасение, выдать за него сестру свою Анну. Василий проклинает всеми проклятиями надутого наглостью варвара, но не может не согласиться, получает отряд, сильный доблестью и привычкой к оружию, и выступает во главе его против мятежного самозванца.

Впрочем, на этот раз варягам не удается отличиться в бою. Не особенно рассчитывая на них, Василий накануне решающего сражения подкупает любимого слугу Варды Фоки. Утром удачливый полководец, выигравший десятки сражений, вместе с вином получает предательский яд. Отрава действует медленно. Фока успевает построить солдат, бросить их на врага, которому клялся в верности и который облагодетельствовал его, и сам мчится впереди всех, но вдруг на всем скаку падает из седла. Константин, брат Василия, добивает его. Армия самозванца в панике разбегается. Варягам, присланным с севера, только и остается преследовать потерявшего голову неприятеля и добивать безоружных.

Василий возвращается в Константинополь с должными, заслуженными подлостью почестями. Торжества и пиры гремят, но кончаются. Приходит время исполнять свое обещание. Но что стоит обещание, данное варвару? Оказывается, императору Восточной Римской империи, только что покончившим со своим противником черным убийством, обещание, данное варвару, стоит не больше прошлогоднего снега. Он ставит условие, которое считает неисполнимым: пусть вождь тавроскифов, а вместе с ним и все его дикари, поклоняющиеся своим деревянным кумирам, станут православными христианами, то есть просветятся истинной верой.

Тут источники и той и другой стороны напускают такого туману, что сквозь него трудно хоть что-нибудь зримое разглядеть.

3

Этот вождь тавроскифов Владимир, сын Святослава, попадает в ложное положение ещё до рождения. Как-то на досуге между походами Святослав соблазняет Малушу, дочь Малька из Любеча, ключницу Ольги и, не дожидаясь последствий, торопится в новый поход на болгар. Малуша остается беременной. Обнаружив грех, благочестивая Ольга приходит в праведный гнев и ссылает негодяйку в свою деревеньку Будутино. Там у опозоренной матери рождается сын. Славянка Малуша дает ему русское имя Владимир. Вдали от Киева он и воспитывается, вполне предоставленный собственному разумению и собственным силам, прекрасные условия для формирования ума и характера.

Естественное развитие мальчика внезапно прерывается унижением, которому его, как ни странно, наносит отец. Отправляясь в свой последний поход, Святослав передает власть своим сыновьям. Ярополк получает Киев и большую часть подвластных тогда Святославу земель. Олегу достается Овруч в древлянской земле. Владимиру не достается ничего и ничего не может достаться. Он сын холопки, рабыни, это лишает его права наследования, и он, уже чуткий, не может не понимать, что он в этой жизни – ничто.

Случай выручает его. Видимо, к этому времени Великий Новгород уже не подчиняется Киеву и не желает ему подчиняться. Тем не менее большому торговому городу необходим князь и дружина для защиты его интересов и торговых путей. Хитроумным новгородцам, уже тогда известным своей изворотливостью, приходит на ум замечательный трюк. Они спешно направляют к быстроногому Святославу свою депутацию. С достоинством поклонившись, представители Великого Новгорода просят киевского князя дать им одного из своих сыновей, в противном случае они станут искать себе князя у кого-нибудь из соседей. Ярополк и Олег отказываются от предложенной чести, может быть, потому, что уже те первые времена новгородцы успели прославиться своей неуживчивостью. Тогда Добрыня, который приходится братом Малуше, нашептывает новгородцам, чтобы просили Владимира, в таком случае сам он, Добрыня, прославленный воин, при малолетнем племяннике возглавит дружину. Новгородцы бьют челом ещё раз. Святослав соглашается, лишь бы поскорей развязаться с киевскими делами и возвратиться в Болгарию, где он вознамерился основать свое новое княжество.

Три года безмятежно правит он в Новгороде, не причиняя новгородцам, по совету Добрыни, особых хлопот, и, похоже, новгородцы если не уважают, то снисходительно терпят его. Ничего не меняется и после того, как Святослав погибает в бою с печенегами. Ярополк остается в Киеве, Олег в Овруче, Владимир в Новгороде. Держава, сшитая на живую нитку насилием, а не общими интересами, распадается.

В этом отчуждении проходит два года. Олег и Владимир вполне довольны своим независимым положением. Ярополк оказывается государем слабым и невоинственным. По всей видимости, ему безразлично быть князем великим или удельным. Это не безразлично Свенельду, долго бывшему правой рукой Святослава. Он продолжает жить той, уже утраченной славой и не может примириться с утратой великой державы. Возможно, к этому примешивается и личная месть, которую летописец считает первой причиной. Как бы там ни было, Свенельд увлекает Ярополка в завоевательный поход против его брата Олега. Олег терпит поражение в первом же столкновении, спасается бегством и случайно погибает в сумятице отступления.

Неизвестно, собирается ли Ярополк походом на Новгород. Тем не менее Владимир уверен, что его, сына рабыни, ждет та же участь. Не дожидаясь, как развернутся события, он укрывается в Швеции. Возможно, не склонный к кровопролитию Ярополк облегченно вздыхает, направляет в Великий Новгород своего посадника или наместника и продолжает управлять Киевом без особенных происшествий. Правда, более поздние летописцы доводят до сведения потомков, будто Ярополк наносит поражение печенегов и берет к себе на службу хана Ильдею и будто Киев посещают послы Восточной Римской империи, заключившие мир и обещавшие платить дань, как платили её Святославу и Игорю, чему можно поверить, если учесть, что Восточной Римской империи мир с тавроскифами необходим по зарез, однако гордые византийцы о таком посольстве молчат.

Владимир попадает в Швецию в критический и для него самого крайне важный момент. Во время своих кровавых походов наиболее честолюбивые конунги принимают христианство от католической церкви и, возвратившись домой, где убеждением, где обещанием привилегий, где грубым насилием насаждают новую веру среди своих подданных, закоренелых язычников. Их власть над теми, кто принял новую веру, становится неоспоримей и крепче, зато усердные поклонники своим деревянным богам наотрез отказываются им подчиняться. Непокорные, но разрозненные, они из чувства чести не поднимают руку на конунга и устремляются в новые набеги к берегам Нормандии или Англии, а немногие в поисках счастья уходят на Русь.

Владимир проводит в Швеции года два или три. Человек предприимчивый, дерзкий, в отличие от своих старших братьев, истинный сын Святослава, он, как можно предположить, участвует в одном из набегов храбрых безжалостных викингов, во всяком случае завоевывает среди них уважение, нанимает дружину и возвращается в Новгород. Новгородцы встречают его как избавителя. Выясняется, что посадники Ярополка успели им досадить. Владимир смещает их, без нареканий или обид, и на прощание наказывает передать брату, сидящему в Киеве:

– Да знает он, что я вооружаюсь против него. Да готовится меня отразить.

Он не может тотчас исполнить угрозу. К тому же он не только предприимчив и дерзок, он жесток и коварен, отчасти по природе, отчасти по положению сына рабыни, отчасти по опыту, приобретенному в общении с викингами. Прежде похода он намеревается нанести брату иной, морального свойства удар. Ему стало известно, что Ярополк сватается к Рогнеде, по слухам, редкой красавице, дочери Рогволода, варяга, сидящего посадником в Полоцке. Его сваты отправляются в Полоцк и требуют его именем, чтобы Рогнеда отдала ему свою руку и сердце. Высокомерная Рогнеда наносит ему жесткое оскорбление. Она не только отказывает мало авторитетному князю Великого Новгорода, но ещё велит отвечать, что ни под каким видом не станет снимать сапоги с сына рабыни. Непостоянные, подверженные сильным страстям новгородцы на этот раз принимают оскорбление, нанесенное князю, как свое собственную. Его дружина пополняется горожанами, а также чудью и кривичами, подвластными им. Маленький Полоцк не в состоянии устоять перед такой внушительной силой. Воины грабят захваченный город. Разъяренный Владимир убивает Рогволода и двух его сыновей, насильно берет в жены Рогнеду, едва ли законные, поскольку после падения Полоцка ей уготована участь рабыни.

Ярополк верно оценивает вызов, сделанный братом. Вместо одного решения, которое достойно истинного правителя, он принимает два. С одной стороны, он отправляет к брату послов, которые пытаются его устыдить и отказаться от похода на Киев. С другой стороны, он скликает ополчение из киевлян и вместе с дружиной посылает брату навстречу, намереваясь его отразить.

На укоризны послов Владимир отвечает насмешками. Полки Ярополка вселяют в него трепет, не достойный бесстрашного воина. Он готов бежать в Новгород и ждать неприятеля за его высокими стенами. Ему на помощь приходит Добрыня. Он указывает Владимиру, что в Киеве между князем и горожанами назревает вражда, готовая обратиться кровопролитием. Добрыня, видимо, прав. Можно догадаться по слабым намекам, что Ярополк уже склоняется к христианству, во всяком случае относится к этой вере слишком доброжелательно, на взгляд киевлян, даже поощряет его, возможно, византийские послы тоже сыграли тут свою роль. Киевляне же, в отличие от своего князя, продолжают твердо держаться язычества. В Киеве назревает что-то вроде восстания. Коварство Владимира находит для себя применение. Он направляет лазутчиков сказать киевлянам, что, победив Ярополка, он станет всеми возможными средствами укреплять исконную русскую веру. Заодно лазутчики подкупают Ярополковых воевод дорогими подарками.

Две рати встречаются на реке Друче, в трех днях пути от Смоленска. Если исходить из последствий, битвы не происходит или она ведется только для вида. Киевское ополчение отступает, не причинив полкам Владимира никакого вреда. Дружина Ярополка бежит. Владимир подступает к Киеву, окрыленный мнимой победой. Ярополк затворяется в своих стенах с перепуганными дружинниками и недружелюбно настроенным населением. Его брат перекрывает дороги и угрожает уморить его голодом. Нерешительный Ярополк не знает, что делать, да и делать ему уже нечего. За него принимают решение киевляне, не пожелавшие поддержать князя, который осмелился не разделить с ними их прадедовской веры. Перепуганный Ярополк тайно укрывается в Родне, небольшой крепостце при слиянии Росси с Днепром. Впрочем, Нестор не расположен признавать недоброжелательство киевлян к христианству и потому бегство Ярополка объясняет всего лишь нашептыванием предателя Блуда, который и в Родне продолжает свое черное дело и наконец уговаривает своего повелителя сдаться на милость младшего брата. Ярополка вводят в горницу брата. Двери за ним затворяются. За дверью остается охрана. В горнице две варягов пронзают его мечами на глазах у Владимира. Каким-то образом у Ярополка оказывается беременная жена, бывшая монахиня, тоже рабыня, приведенная из Болгарии Святославом и отданная им Ярополку, чем и можно кое-как объяснить, почему женатый князь предполагал взять в жены Рогнеду. Владимир, как и тот, не смущенный таким обстоятельством, женится ещё и на ней, тоже стлавшей рабыней, а Рогнеду, успевшую забеременеть, отправляет в дальнюю деревеньку Предславино, что стоит на берегу реки Лыбедь.

Совершив все эти подвиги, он остается на княжении в Киеве

4

Может показаться, что он одержал полную, хоть и не блистательную победу, но это призрачная победа. Не проходит и дня, как его обступают варяги, пришедшие с ним единственно ради того, чтобы грабить и убивать. Им хватает ума догадаться, что им не по силам ограбить город сдавшийся, а не захваченный ими. В таком случае Владимир должен им хорошо заплатить. Они говорят, довольно нахально:

– Это наш город. Мы захватили его. Хотим взять с него выкуп. По две гривны с каждого человека.

У Владимира таких денег нет, да похоже, даже если бы были, он не стал бы платить. Он отвечает резонно:

– Подождите. Не более месяца. За это время соберут для вас куны.

Куны, может быть, и собирают, но не для варягов. Кроме варягов у Владимира и другая забота. С другой стороны беспокоят его киевляне. Он обещал им укрепить старинную русскую веру, пусть укрепляет. И Владимир, исполняя свое обещание, ставит на холме, вне двора, на всеобщее поклонение, деревянную статую бога Перуна с серебряной головой и золотыми усами. Подле ставит других богов: Дажьбога, Стрибога и Мокошь. Не забывает он и варягов, надеясь примирить их с затянувшимся ожиданием, прибавив к ним Симаргла и Хорса. На святилище собираются довольные киевляне. К ним присоединяются не менее довольные кровожадные выходцы с севера. Они приносят жертвы этим богам и обагряют кровью Русскую землю.

Никогда прежде восточные славяне не приносили иных жертв, кроме кур, ягнят и телят. Их приводит в неистовство зрелище приносимых в жертву людей. И однажды говорят между собой бояре и старцы:

– Бросим отроков на отроков и девиц. На кого падет он, того зарежем в жертву богам.

И монах-летописец рассказывает подозрительную историю. Жребий каким-то чудом падает на варяга, уже какое-то время живущего в Киеве вместе с семьей. Варяг уже побывал в Византии и принял там христианскую веру. У него растет сын, тоже, вероятно, крещеный, прекрасный лицом и душой, как уверяет монах, никогда его не видавший. Жребий выбирает его. Киевляне подступают к нему, говоря:

– Избрали его себе боги, чтобы мы принесли его в жертву богам.

Варяг отвечает с крыльца целой проповедью другой веры, которая для него, прежде язычника, стала непогрешимой и истинной:

– Не боги это, а дерево. Нынче есть, а завтра сгниет. Не говорят они, не пьют, не едят. Они сделаны руками человека из дерева. Бог же один. Ему служат и поклоняются греки. Сотворил Он небо и землю и звезды и луну и солнце и человека и предназначил его жить на земле. А ваши боги сделали что? Они сами сделаны. Сына моего бесам не дам.

Посланные уходят ни с чем. Киевляне приходят в негодование. Едва ли в них так велика жажда крови, но наверняка сильна ненависть к бесстыдным, грубым варягам, которые в их городе ведут себя непристойно. Они бросаются разъяренной толпой, в щепы разнесли его двор и потребовали:

– Дай сына! Мы принесем его в жертву богам!

Крещеный варяг отвечает с крыльца:

– Если боги они, пусть пошлют одного из богов и возьмут его сами.

Он оскорбляет людей, которые, по его мнению, заблуждаются, но они считают, что они правы и, не снеся оскорбления, подрубают сени под варягом и сыном и убивают обоих.

Владимир угадывает их настроение и набирает себе дружину из охочих киевлян вместо варягов. Варяги наконец догадываются, что он водит их за нос. Самые умные из них принимают его предложение отказаться от выкупа и перейти к нему служить за хорошее жалованье, и он по одиночке отправляет их с небольшими отрядами посадниками в отдаленные города. Остальные подступают к нему:

– Ты нас обманул, так покажи нам путь в Грецию.

Он с удовольствием выдает им пропускные грамоты, без которых в Восточной Римской империи примут их за разбойников, но впереди них пускает посольство, которое его именем говорит чиновникам императора:

– Идут к тебе варяги. В городе их не держи, не то они тебе беды натворят, как натворили у нас. Расточи их в разные стороны, а назад к нам ни одного не пускай.

5

Изгнание варягов, умиротворение киевлян позволяют Владимиру оглядеться. В сущности, его власть признает один Киев. Полоцк только повержен. В Великий Новгород он срочно отправляет Добрыню. Добрыня и там воздвигает Перуна над Волховом у всех на виду и тем достигает мира, но не покорности, которая никогда не была добродетелью новгородцев. Разбросанные по дальним городкам предводители варяжских дружин собирают дани и пошлины в свою пользу, в оплату за предательство своих соплеменников. Вятичи и радимичи, пользуясь слабостью Ярополка, отложились и не вносят даней и пошлин в киевскую казну. Земли хорват и дулебов захвачены Польшей.

В отличие от Ярополка, энергичный, властолюбивый Владимир не склонен мириться с ослаблением своего государства. Как и подобает истинному правителю, он намерен смирить непокорных силой оружия и воротить их в пределы установленные отцом, и как подобает истинному правителю, начинает он с самого трудного, оставляя менее сложные задачи на более удобное время.

На этот момент самую большую опасность представляют поляки. Исподволь готовятся они к захвату исконных русских земель. Среди них бытует легенда, рожденная алчностью, что радимичи и вятичи происходят от ляхов и что Русь находится с Польшей в младшем родстве, а стало быть, должна ей покориться, на основании древнейшего, семейного права. Та польская легенда гласит, будто матерью и колыбелью всех славян, как западных, так и восточных, явилась Паннония, а в той Паннонии у Пана, князя паннонского, было три сына, из которых первенца назвали Ляхом, второго Русом, а третьего Чехом, и те три брата, когда род их размножился и разросся, положили начало трем королевствам: Ляшскому, Русскому и Чешскому. В легенду заложен глубокий и страсть как далекий от невинности смысл. Старший брат, как известно, всегда имеет власть над младшими братьями, а посему русские и чехи должны быть в подчинении у поляков. На этом основании поляки преспокойно захватывают древнейшие русские города Червен, Перемышль и другие и перехватывают торговый путь, ведущий из Киева в одну сторону на Дунай и в Болгарию, в другую – на Краков и Прагу и далее в Регенсбург в немецкой земле, где киевляне торгуют медом, воском, мехами и лошадьми, которых сами покупают у печенегов. Это открытая дверь для русской торговли на запад. Отныне поляки могут держать её открытой или запереть на замок по своему произволу, с чем киевский князь не имеет права мириться.

Замок необходимо сбивать. Без торговых путей Русская земля захиреет, зачахнет, впадет в такое ничтожество, что станет легкой добычей соседей, которые этого только и ждут.

Чтобы сбить польский замок, необходима вооруженная сила. Как на грех, Владимир сам ослабил себя. Спровадив обнаглевших варягов в распоряжение византийского императора, он остался с малой дружиной да полком киевлян, которые с удовольствием пойдут с ним освобождать старинные русские земли тиверцев и угличан, лишь бы торговля их процветала. Разумеется, этого мало для борьбы с сильным Польским княжением. С такими силами лучше дома сидеть. Владимир и сидел бы, скромно и тихо, если бы был человек заурядный, вроде только что погубленного им Ярополка.

По счастью, у Владимира сильный, прозорливый, истинно государственный ум. Торговые люди, они же шпионы, приносят ему свежие новости. Лотарь 111, довольно слабый французский король, призвав на помощь Гуго Капета, вассала и графа, попытался возвратить себе Лотарингию, захваченную германским императором Оттоном 11. Поначалу это ему удается. Он овладевает Аахеном. Сам Оттон вместе с императрицей чуть не оказывается в плену. Оттону удается уйти из-под носа французского короля. Он вступает в союз с его братом и подступает к Парижу. Здесь французы все-таки наносят немцам серьезный удар. Они очищают французскую территорию. Император и король примиряются, клянутся друг другу в дружбе и верности, скрепив клятву рукопожатием и поцелуями.

Не успевает Оттон отдышаться, как, как в Риме свергают им поставленного папу Бенедикта V1. Оттону приходится собираться в новый поход. Польский князь Мечислав находит своевременным напасть на него, чтобы захватить землю лютичей, ещё не совсем покоренную немцами. Он сколачивает обширный военный союз. В союз входит чешский князь Болеслав, Генрих, баварский король, Дитрих, саксонский маркграф, и Гаральд Синезубый, датский король. Союзники со всех сторон атакуют Оттона, чтобы вскоре перессориться, как водится между бандитами, при дележке добычи.