banner banner banner
При дворе Тишайшего
При дворе Тишайшего
Оценить:
Рейтинг: 0

Полная версия:

При дворе Тишайшего

скачать книгу бесплатно

При дворе Тишайшего
Валериан Яковлевич Светлов

Россия державная
Имя Валериана Яковлевича Светлова (наст. фам. Ивченко; 1860—1934) – автора исторических романов и рассказов, увлеченного исследователя Кавказа и древних культур, путешественника, искусствоведа, было хорошо известно дореволюционной России. Балетный критик, муж балерины В. А. Трефиловой, коллекционер и журналист, он сотрудничал в журналах «Нива», «Театр и искусство», «Звезда», «Ежегоднике императорских театров», газетах «Биржевые ведомости», «Слово» и др. Автор работ по истории русского балета. В 1909 г. принимал участие в организации Русских сезонов Дягилева. В 1917 г. эмигрировал во Францию. Умер в Париже.

В этом томе представлен роман «При дворе Тишайшего». Написанный в лучших традициях историко-приключенческого жанра, он раскрывает малоизвестные подробности времени правления Алексея Михайловича Тишайшего.

Валериан Яковлевич Светлов

При дворе Тишайшего

Часть первая

I

Встреча

Зима 1657 года выпала удивительно теплая, и праздник 21 декабря удался как нельзя лучше. За четыре дня до Рождества Христова москвичи праздновали память чудотворца Петра, первого митрополита, поселившегося в Москве и давшего ей величие.

Уже 19-го числа патриарх явился к царю во дворец, чтобы звать его и старшего царевича; на торжество приглашалась также и вся знать. 21 декабря выдался ясный и солнечный день, легкий морозец, непохожий на обычные рождественские стужи, пощипывал щеки москвичей, торопливо сновавших с предпраздничными хлопотами по улицам. Народ валил в Кремль, в Успенский собор, где был царь со всеми своими боярами и где обедню служил сам патриарх Никон.

Все были весело настроены и одеты по-праздничному. Ратники забыли, казалось, на время свою вражду к городскому классу и перекидывались теперь шутками и прибаутками, кто не спеша, а кто почти бегом стремясь к высокой белокаменной стене Кремля.

– Эй, берегись, служилый! – гаркнул с широких розвальней ражий детина, гикая и помахивая плеткой.

Служилый едва успел отскочить в сторону, хватив кулаком лошадей в морду. Великолепной масти пара гнедых взвилась на дыбы и шарахнулась в толпу, но опытная рука возницы удержала их; из толпы двое-трое свалились и с бранью барахтались в рыхлом снегу.

В это время из розвальней вышел боярин огромного роста, широкоплечий, с черными, сумрачно сдвинутыми бровями; одет он был в соболью шубу, а на его голове была высокая шапка. Маленькие серенькие глазки злобным взглядом окинули толпу и, остановившись на смельчаке-служилом, загорелись, как у волка при виде добычи.

– Это ты осмелился тронуть моих коней? – подступая медленной, тяжелой походкой к высокому, стройному стрельцу, спросил он.

Тот, немного струхнув, молча смотрел своими большими голубыми глазами грозному боярину в очи. Легкий пушок покрывал его верхнюю губу и выдавал его юный возраст.

– Молокосос! – разъяренно крикнул вдруг боярин. – Разве не знаешь, чьи таки кони? – И увесистая пощечина опустилась на бледную щеку стрельца.

Стрелец пошатнулся, схватился одной рукой за щеку, а другой – за висевший на поясе нож. Но боярин поймал это движение и, перехватив его руку, так стиснул ее, что молодой стрелец с мучительным стоном опустился на землю.

– Негоже, боярин, служилого трогать! – вдруг раздалось в толпе.

Боярин злобно оглянулся, и так зловещ и страшен был взгляд его маленьких глаз, что толпа как завороженная стихла. Ближайшие к боярину людишки торопливо постарались скрыться из-под этого грозного взгляда и подальше уйти от греха.

– Кто говорил? – скрипучим голосом спросил боярин.

Все молчали. Стрелец встал и растирал себе руку. Капли холодного пота катились по его высокому белому лбу, на котором слиплись густые русые волосы; его шапка все еще валялась на земле.

– Кто говорил? – повторил свой вопрос боярин. – Кто пожалел служилого, а себя забыл? Разве он не знает, кто я?

– Как не знать? – послышался из толпы голос. – Кому не ведом князь Григорий Сенкулеевич Черкасский!

Князь, как раненый вепрь, кинулся вперед при этом возгласе, но толпа мгновенно раздалась, и он очутился лицом к лицу с человеком, вид которого не имел ничего общего ни со служилым, ни с купцом, ни с посадским; этот человек с любопытством смотрел на разыгравшуюся перед ним сцену. По лицу и по одежде это был иноземец.

Невысокого роста, стройный, тонкий и гибкий, как молодая девица, он был черноволос и смугл лицом. Крупные, белые как жемчуг зубы виднелись из-под длинных черных усов; его большие черные, словно маслины, глаза, подернутые выражением неги и ласки, сверкали теперь неукротимой отвагой и веселым задором. Длинный суконный казакин светло-голубого цвета, плотно стянутый у талии серебряным кушаком и украшенный на груди золотыми газырями с драгоценными камнями, резко бросался в глаза своим оригинальным покроем и богатством.

Москвичи уже знали, что эти длиннополые, тонкие и гибкие люди – грузины, понаехавшие в Москву еще с 1553 года с челобитной к царю Алексею Михайловичу. Все они были знатного рода – по крайней мере, сами себя считали таковыми, а по одежде нельзя было отличить одного от другого. Все носили одинакового вида кафтаны, лишь разных цветов; только по богатству отличались их газыри: у кого – серебряные, у кого – золотые с камнями или без них.

Юноша, на которого налетел князь Черкасский, по-видимому, был богат и знатного рода; это сейчас же смекнул строптивый и гордый князь и немного поубавил тона; однако все еще со сдвинутыми бровями он повторил свой вопрос:

– Это ты мне указ давал, чего мне не надлежало делать?

Он был уверен, что грузин не поймет его, а для толпы он все-таки сохранит свое грозное обличье.

Грузин промолчал, а князь, поощренный этим молчанием, усмехнувшись, прибавил:

– Только ведь ты, собачий сын, на православном языке не говоришь.

Грузин побледнел и, схватившись за рукоятку великолепного кинжала, висевшего на его поясе, громко, резко и гортанно ответил на русском языке:

– Кто ты, я не знаю, что смеешь так говорить, а кто из нас собачий сын – ты или я, – скажет тебе мой кинжал.

Князь Черкасский усмехнулся, скинул с плеча на руки своему холопу шубу и стал засучивать рукава кафтана; потом он встал во весь могучий рост, выпрямил грудь, вытянул вперед обросшую волосами руку и, потрясая огромным кулачищем, вызывающе смотрел на грузина, как бы приглашая его к единоборству.

Грузин стоял молча, с недоумением глядя на эти странные приготовления, а на пригласительный жест князя вступить с ним в кулачный бой не шелохнулся.

– Ты чего ж, щенок, ждешь? – весело крикнул князь, предвкушая легкую победу над тонким, сухопарым грузином и потрясая в воздухе своим кулачищем. – Или испугался?

Грузин встрепенулся и проговорил:

– Да где же у тебя кинжал?

– На кинжалах хочешь? – ухмыльнулся князь. – Нет, басурманишка, мы в честном стародавнем русском бою силушкой с тобой померяемся. Выходи, что ль, нечего дурака валять!

Грузин с недоумением пожал плечами и оглянул толпу. Народа осталось немного. Колокола перестали звонить; в церквах уже шла обедня, и на улицах почти прекратилось движение. Вокруг князя и грузина остались только страстные поклонники кулачного боя и вообще любители всяких уличных скандалов, да еще несколько человек, лично знавших свирепого князя и сильно недолюбливавших его.

Среди последних был и молодой стрелец, у которого ныла щека и вспухла рука. Он очутился как раз возле грузина, когда тот с недоумением оглянул небольшую кучку любопытных.

– Иди, молодец! – шепнул стрелец грузину. – Да хвати его, шельмеца, под самые микитки; ты вон какой махонький, угоди-ка ему под самое брюхо!

Грузин опять пожал плечами и крикнул нетерпеливо топтавшемуся на месте князю:

– Выходи с оружием, а то не буду биться!

Князь побледнел от злости. Он был страстным любителем кулачных боев и прямо-таки выискивал случаи, где бы мог показать свою удаль и телесную силу. И вдруг такой представившийся ему случай ускользал из его рук. Было на что разозлиться. Однако князь во что бы то ни стало решил заставить своего противника вступить с ним в единоборство без оружия, которого он не терпел уже потому, что совершенно не умел владеть им.

– Ах ты, курицын сын! – заревел он, подступая к грузину. – Тебе оружие надо? На-кося! – и он замахнулся кулаком на грузина.

Но тот с удивительной ловкостью увернулся от могучего удара, который, наверно, был бы для него смертельным, а затем в свою очередь, замахнувшись кинжалом, вонзил его в быкообразную шею князя.

Это случилось так внезапно и быстро, что все ахнули.

Князь, зарычав, как дикий зверь, медленно стал опадать всей своей огромной, могучей тушей на землю. Золотая рукоятка кинжала сверкала на зимнем солнце, а красный рубин, вделанный в нее, переливался кровавыми огнями. Князь сам имел еще достаточно сил, чтобы, схватив кинжал, отшвырнуть его от себя. Но из его глубокой раны уже хлынула на белый снег широким потоком темная кровь.

– Лови… лови… изменника! – прохрипел князь и тут же потерял сознание.

Холопы окружили раненого и старались втащить его в розвальни; несколько человек кинулись за грузином, но ни его, ни стрельца уже не было видно. Когда князь повалился, как срубленный дуб, а толпой овладело оцепенение, стрелец быстро схватил чужеземца за руку и потащил его в соседний проулок.

– Бежим, молодец! Я укрою тебя! – шептал он, пугливо озираясь. – Ничего, так князю и надо! Зверь-человек. Ну а если поймают тебя, то запытают.

– Да за что же? – покорно идя за стрельцом, спросил грузин. – Не я его вызывал – он меня. Он меня не по правилам первым ударил, я только ответил на удар ударом…

– Вестимо. Вдарь он тебя по башке, так на месте и пришиб бы. Так то он боярин, а ты иноземец. Иноземцу за убийство боярина либо служилого и даже холопа плохо приходится. Засудят, запытают…

– Вздор какой ты говоришь! – нахмурившись, возразил грузин. – Как это меня за правое дело запытают? Разве я какой-нибудь безродный?.. За меня есть кому вступиться. Я и сам не хуже вашего боярина – царской крови. Здесь, в Москве, моя царевна Елена Леонтьевна с внуком Теймуразовым, Николаем, а я его воспитатель и родственник Елены Леонтьевны. Как это меня можно запытать? – И грузин гордо посмотрел на своего спутника.

Но того, видно, мало удивил высокий ранг иноземца. Он только покрутил головой и, опасливо оглянувшись, ответил:

– Ступай-ка в эти ворота. Схоронимся пока. Там видно будет. – Он пропустил своего спутника в низенькие почерневшие ворота и, ступив за ним во двор, тщательно запер их на засов, еще раз оглядев пустую улицу. – Ступай же за мной! – сказал он грузину, видя его нерешительность.

Тот нехотя последовал за ним.

II

В корчме

В маленькой, но чисто убранной горенке сидели оба молодых человека перед накрытым белой скатертью столом, уставленным яствами. На столе находился большой чайник, из которого стрелец то и дело наливал себе в стакан сбитень. Перед грузином стояла чарка с вином, но он лишь чуть-чуть прикасался к ней губами.

– И зовут меня Провом, по отчеству Степанычем, а прозвище мое – Дубнов! – продолжал разговор стрелец, шумно отхлебывая сбитень с блюдца. – Числюсь я на царевой службе: третий уж год с Петровок пошел. Рода буду я все же дворянского. У отца и посейчас Дубновки в Новгороде имеются… а братишка мой старшой с боярином Ординым-Нащокиным в чужие земли венецейские и другие заморские города езживал… Да что ж ты, молодец, не пьешь? – обратился он к молча слушавшему его собеседнику. – А еще, слышь, молвят, что вы, грузины, дюже горазды выпить! – с легкой насмешкой проговорил он и налил себе вина из братины.

– Да, мы любим пить, но только свое кавказское вино. А это, – он отхлебнул и поморщился, – не очень хорошее! И здесь пить неприятно – жарко, душно. Почему ты привел меня сюда, а не пошли мы в корчму?

– Мы и есть в корчме, только с заднего хода, – смеясь, ответил Дубнов.

– Почему с заднего? – продолжал допытываться грузин.

– А потому самому, что в корчме в праздничный день ничего и нет – ведь корчма заперта. Нешто не знаешь царева указа? «В воскресный день и Господние праздники не работать никому; в субботу прекращать работу, как заблаговестят к вечерне». Ну, понял? Стало быть, корчма и закрыта, чтобы, значит, прислужники и хозяева не работали.

– А что же в праздник делать? – усмехнувшись, спросил грузин.

– «В воскресенье, Господние праздники и великих святых приходить в церковь и стоять смирно», – ответил Пров Степанович словами из царского указа. – И еще указано: «Скоморохов и ворожей в домы к себе не призывать, в первый день луны не смотреть ее, в гром на реках и озерах не купаться, с серебра не умываться, олова и воска не лить; зернью, картами, шахматами и лодыгами не играть; на браках песен бесовских не петь и никаких срамных слов не говорить; кулачных боев не делать». Смекаешь ли, молодец? – подмигнул он грузину. – А кто ежели не послушается, бить того батогами. «Домры, сурны, гудки, гусли и хари искать и жечь». Во как! И указ этот должен знать кажный. А ты небось не знал?

– Не знал! – покачав головой, ответил грузин. – Да и где ж мне знать? Говорить по-русски я выучился легко, а читать по писаному не умею. Грамота ваша совсем отличная от нашей.

– Если бы знал ты боярина, небось не затрогал бы? – сочувственно спросил Дубнов.

– Нет, все равно я сказал бы, что хотел сказать, и на бой вышел бы.

– А батоги?

– Меня бить батогами? – сверкнув взором и гордо закидывая голову, с усмешкой спросил грузин.

– А и тебя… ты что за птица такая?

– Кто же бы это смел меня бить?

– А по царскому указу, на Съезжем дворе.

– Меня? Князя родового?

– А что за важность? Не рушь, значит, царского указа. А рушил – отведай царских батогов. Ничего, что ты князь. Вот батюшка-царь онамеднясь стольника своего, князя Григория Оболенского, в тюрьму послал за то, что у него в воскресный день люди и крестьяне работали черную работу да он же, князь Григорий, скверные слова говорил.

– Так то тюрьма, а не батоги! – возразил грузин.

– А кто ж его знает? Может, боярин-то и батогов отведал? – задумчиво проговорил Пров Степанович. – Да разве он выйдет на Красную площадь поведать народу, что, мол, его батогами били? Ни в жизнь! В себе скроет срамоту-то свою.

Грузин пожал плечами.

– Значит, и мой враг, вот этот самый ваш боярин, пойдет в тюрьму и батогов попробует? – злобно спросил он у Дубнова.

Тот протяжно свистнул, налил себе еще сбитня на блюдечко и стал тихонько подувать. Потом, торопливо сделав несколько глотков, он поставил блюдце на стол, рукавом кафтана вытер губы и, лукаво посмеиваясь своими голубыми глазами, весело спросил:

– Нешто, думаешь, князь жив остался? Я так думаю, что наш обидчик к вечеру Богу душу отдаст.

– Нет! – покачал головой грузин. – Я хочу с ним еще раз драться, а теперь я ему только показал, какова у меня рука и каков верный глаз. Я метил в шею повыше кости, туда и попал. Боярин ваш жив будет.

Он победоносно посмотрел на молодого стрельца, ожидая от него изъявления восторгов. Но румяное, веселое лицо Дубнова вдруг потемнело, в глазах отразились смущение и страх. Он взъерошил свои курчавые русые волосы, густо вившиеся вокруг его высокого белого лба, и с искренним сожалением проговорил:

– Эхма, молодец! Маха ты дал, нечего сказать!

– Как это маха? – обиделся грузин. – Вовсе не мимо; куда метил, туда и попал. У меня глаз верный…

– То-то и оно! Метил бы в сердце, дело-то куда лучше было бы.

– Разве я убийца? – гордо спросил грузин. – Ты говоришь, он князь? Большой боярин? А разве он поступил со мной по-княжески? Бросился на меня, не предуведомив о нападении! Так только поганые персы поступают да еще лезгины, а честные люди на бой идут открыто, при всем народе, во всем вооружении, и спор свой решают равным оружием, а не тем, кто больше ростом да большей силой наделен от Бога. Что ж? И я ведь поступил не по правилам боя, да уж разобидел князь меня руганью да насмешкой, ну и не вытерпел, немножко проучил его… Но убивать?.. Нет, я не убийца, друг мой.

– Ну, так теперь он тебя убьет! – досадливо заметил стрелец, принимаясь снова за сбитень и безнадежно махнув рукой.

– Ну, это еще как Бог рассудит. Мы ведь с вами одному Богу молимся, Он нас и рассудит.

– Да, как же, держи карман шире, станет князь Черкасский Божьего суда дожидаться. Пырнет он тебя где-либо в закоулке и в Москву-реку сволочит. Вот тебе и вся недолга!

– Так поступают только разбойники-ингуши…

– Ну, уж я там не знаю, как кто поступает, а только тебя, молодец, мне очень жаль, да и себя чуточку. Не успокоится боярин Григорий Сенкулеевич, пока врагов своих не изведет злою смертью. А как тебя величать, как по отчеству звать, добрый молодец?

– Князь Леон Вахтангов Джавахов! – ответил грузин с нескрываемой гордостью.

– Прозвище мудреное! Ну, князь Леон, совет тебе мой добрый: уезжай-ка ты восвояси, пока еще ноги носят. Ведь иначе князь Черкасский сживет тебя со света белого, размечет твои косточки по ветру буйному. Улепетывай-ка поскорей в свое царство, если такое есть где на земле!

Грузин равнодушно выслушал его и при последних словах пожал только плечами.