скачать книгу бесплатно
При последних словах он уже хрипел, сдавленный крепкими руками жены, а когда она вытолкнула его за дверь, оттуда донёсся его пьяный голос:
Медный колокольчик подвесив,
Лошадей пустив вскачь…
Когда гости разошлись, дом внезапно примолк, затих.
Рифкат не находил себе места, слонялся по квартире, включил магнитофон.
– Сынок! – позвала мама из кухни. – Запиши нам свои песни. Соскучимся – послушаем.
– Вам некогда будет скучать обо мне.
– Как ты можешь говорить такое?!
– Ну ладно, завтра запишу. Мам, давай я тебе помогу посуду помыть.
– Нет, сынок, не мужское это дело.
– О, – удивился Рифкат, – всю жизнь убирал – ничего.
– Ты, сынок, до сих пор мальчиком был, а теперь стал мужчиной… – Мама вышла из кухни и, прислонившись к косяку, посмотрела на него грустными глазами.
– А теперь, мама, всё равно – мужчина или женщина.
– Тогда почему Анфису в армию не берут? Нет, сынок, настоящему мужчине всегда найдётся мужское дело…
К окнам отдалённым тусклым светом медленно приблизилась заря. Из соседней комнаты чуть слышно доносилось тиканье часов.
Через сутки его не будет здесь.
Часы всё тикают, отстукивая секунды. Тик-так. До сих пор он не придавал значения этим секундам: какое огромное множество их уже натикали ему эти часы… А он ещё ничего и не видел, ничего и не понял в жизни. В детстве смотрел на старые ходики как на таинственную игрушку, потом замечал, сколько осталось минут до начала занятий, успеет ли добежать до школы… И только теперь понял, что они отсчитывают то, что нельзя ни объяснить, ни остановить: время.
Тик-так.
И мать с отцом не спят. Через открытую дверь доносится их приглушённый разговор.
– Может, до Казани проводишь, Шафкат?
– Не говори ерунды. Люди смеяться будут, что он, маленький, что ли?
Мать промолчала, но не могла остановиться:
– Только бы не обижали его там. Очень уж мягкосердечный он. Не из тех, кто коршуном набрасывается на обидчиков…
– Не говори так, мать. В тихом омуте черти водятся. Он же в деда пошёл…
– Там кровати, говорят, двухъярусные, – всхлипнула мать. – Попадёт наверх, свалится ещё…
Отец тихонько рассмеялся:
– Может, ты ему соску в чемодан положишь?
– На сердце у меня неспокойно, Шафкат. То ли потому, что младший сынок, никак отрывать от себя не хочется.
Ответ отца Рифкат не разобрал.
– Уж такой добрый и внимательный. Что ни попроси, всё готов был сделать…
– Был да был, – вспылил отец, – не о покойнике же разговор ведём…
– Типун тебе на язык, такие слова говорить, – перепугалась мать и всё не могла успокоиться. – Близнецов растить трудно, говорят, а этих даже легче, чем одного ребёнка. И Анфиса – тоже очень отзывчивая, ни в чём матери не отказывает… Шафкат, только вот говорят, один из близнецов долго не живёт, правда ли это?
– Тьфу! Ты такое, бывает, сморозишь, что… Или, пока я отвернулся, попробовала со стола чего-нибудь из этих напитков шайтана[11 - Шайтан – дьявол, сатана]?
– Да я что-то совсем запуталась…
– Спи, спи, – ласково успокоил её отец, – нечего зря убиваться.
Мать тяжело вздохнула и притихла, но даже сквозь стену Рифкат чувствовал, что они не могут заснуть и, глядя в потолок, в предрассветной полутьме думают об одном и том же.
Утром он очнулся от смеха Анфисы:
– Подъём! Вставай, вставай, солдат. Казарму надо убирать. Пошли паласы трясти!
На лестнице Рифкат состроил ей смешную рожицу, но она так и не догнала его, хоть бросилась вслед, перепрыгивая через две ступеньки. Отойдя чуть в сторонку от играющих в песочнице ребятишек, они растянули за концы палас и стали с хлопаньем вытряхивать пыль. Рифкат резко дёрнул за свой край, и Анфиса выпустила палас из рук.
– Как же ты будешь паласы трясти, когда я уеду? – притворно опечалился Рифкат.
– Не бойся, одну сторону к столбику привяжу.
– Так ведь столбик твой тоже в армию собирается…
Анфиса вспыхнула и от неожиданности не нашла, что ответить.
– Дурак ты… Я лучше невесточек позову.
– Это ты про кого? – удивился Рифкат.
– Про кого… – передразнила его Анфиса, – про Галию твою и Альфию…
– А… Сразу обеих?
– Да.
– Пусть поработают, мне-то что!
– Если бы тебе не было что, ты б не сидел, как кот бухарский, весь день на подоконнике, – выпалила Анфиса; её всегда раздражал снисходительный тон брата, который был старше на несколько минут. – Ты лучше скажи, на ком ты всё-таки остановил свой выбор?
– На той, которая будет писать мне письма каждый день и ждать меня. «Быть солдатом совсем не трудно, если девушка будет ждать», – пропел он сестре.
В последний день перед отъездом у них собрались друзья, одноклассники. Отец с матерью, чтобы не мешать, хотели переночевать у родственников, но неудобно было вот так взять и уйти, когда сыну назавтра в армию. И они забились в комнату Рифката.
Через стенку доносились голоса. И разговоры, и шутки у молодёжи другие. Эти не смакуют, как вчерашние гости, каждое слово, а высказываются откровенно, такое, бывает, ляпнут прямо в глаза, что хоть под стол прячься. Если уж запоют, то стёкла в окнах дрожат, а не бубнят себе под нос. И Рифката родители не могут узнать: обычно слова лишнего не вытянешь, что ни скажи – улыбается и молчит, а тут в центре внимания, во главе застолья. То пошутит – и девушки закатываются от хохота, то ребят растормошит, то на гитаре бренчит, то запоёт.
Отец не вытерпел, прошёл через комнату в коридор, будто бы по делу. Рифкат про себя усмехнулся: проверяет, конечно, очень уж расшумелись, нет ли чего на столе такого…
– Запевай! – старается перекричать все голоса Рифкат. Но его не слышат. Тогда он берёт в руки гитару, и гости постепенно затихают.
И в огонь мы ещё войдём,
Мы поднимемся ещё в небеса.
Быть солдатами для нас нетрудно,
Если согласятся девушки ждать.
Перед уходом гостей Рифкат позвал Рустема в свою комнату; мать с отцом уже суетились на кухне, убирая посуду.
– Возьми, Рустем, – произнёс он, протянув другу шапку. – Мне всё равно не нужна.
– Не мели ерунды. Вернёшься – в чём будешь ходить?
– Вот вернусь, тогда ещё лучше куплю. А ты носи, пока я служу, и помни меня.
До рассвета они бродили по улицам Нижнекамска, слушали гитару, пели песни.
Когда Рифкат и Анфиса, стараясь не шуметь, на цыпочках вошли в дом, из кухни донеслось шипение сковороды, запахло блинами.
– Вернулись, полуночники? – вытирая измазанные мукой руки, навстречу вышла мать. – А где пиджак? – испугалась она, увидев, что сын в одной рубашке. – Хулиганы сняли?
– Да не волнуйся ты, мама. Отдал я его.
– Кому?
– Тебе, мама, обязательно надо всё знать! – пришла на помощь Рифкату Анфиса.
– Да ведь не пиджак жалко, он и узковатый уже тебе. Но пусть бы ждал тебя. Чем больше вещей ожидает человека, тем быстрее возвращается он домой. – Мама ещё хотела что-то сказать, но горло перехватило, быстро повернувшись, она ушла на кухню и вынесла тарелку, полную дымящихся блинов. – Ешьте, проголодались, поди…
Рифкат схватил верхний, самый аппетитный блин, и пальцы тут же охватило огнём.
– Горячо…
– Что ты говоришь, сынок?
Рифкат открыл глаза. Нет никакого дома, ни мамы, ни блинов. Только пустые стены да белый-пребелый потолок.
12
– Что горячо? Голова?
Рифкат узнал голос врача, и действительность навалилась на него такой непереносимой ясностью, что он отдал бы всё, только бы снова вернуть это: Анфиса, рядом мать. И дымящиеся блины на тарелке в её руках…
Врач в углу палаты перекладывала инструменты: возьмёт один, вытрет ватой и кладёт на что-то металлическое… Так же вот возилась на кухне мама, досуха вытирая ложки и вилки.
И вдруг он понял, что если бы мама была сейчас здесь и он хоть на мгновение прижался бы к ней раскалённой, как шар, головой, боль, сжигавшая его мозг, утихла бы от прикосновений её рук, растворилась в чистом запахе её волос, который он не спутал бы ни с чем на свете, в тихой ласке её родного голоса.
До чего ж, кажется, просто устроен этот мир. Человек рождается, растёт, мечтает совершить что-то великое и неповторимое, обретает друзей и недругов, отдаёт столько времени и сил суете – и вдруг умирает. Почему же не вечен человеческий род? Даже ворона, у которой нет никакой цели, никакой мечты, даже самая простая ворона живёт сотни лет. Хотя, не будь смерти, жизнь, может быть, потеряла бы свой вкус. Кроме того, человек должен чего-то бояться. Зная, что конец неизбежен, пытается он побыстрее свершить необходимые дела, домечтать положенные мечты. А если бы был вечен, лежал бы себе и плевал в потолок. Ведь лентяй не верит и в смерть. Но она и не требует такой веры. Она безжалостна… Как бандит, подстерегает в неожиданном месте и впивается в горло…
«Если бы только эти лекарства могли мне помочь, – думал Рифкат, – ведь медицина сейчас на таком уровне! Сердце чужое пересаживают… Но голову-то не пересадишь… Нет-нет! Мне нельзя умирать! В село обещал вернуться, маме, папе, всем-всем сказал, что вернусь, – и что же, как я могу не вернуться? Саша позвоночник сломал – и теперь моряк, старший брат Азат с крыши пятиэтажного дома упал и то жив остался. А почему мне не выздороветь? Ведь ещё ничего не успел сделать. Когда вернусь, слесарем не возьмут: руки-то, наверное, нет… А как поздороваться с Галиёй? Разве что просто обнять. И как она вообще отнесётся к тому, что я без руки? Написал Талгату, что поступлю в техникум… Ладно, это не убежит, никуда не денется.
Взять и уехать в село, к деду. Там никто внимания не обратит, что без руки. Вон хромого дедушку никто за инвалида не считает: наравне со всеми работает, как вол. И никто над ним не сюсюкает: ах, бедненький! А насчёт техникума… Только бы поправиться, там видно будет. Можно в заочный поступать. Если захотеть, не хуже других можно и заочно учиться. Ох эта учёба… Каждый вечер мать смотрела дневник и вздыхала. Смотрит и вздыхает… Лучше бы уж ругала».
В спорте Рифкату не было равных в школе, у него было много друзей, все относились к нему с добротой и уважением, но готовить каждый день уроки— это мука. На завтра откладывал, потом на послезавтра, к концу четверти чувствовал, что дела аховые, и день и ночь не поднимался из-за стола. Даже в десятом классе по-настоящему сел заниматься месяца за два-три до экзаменов. Тогда мать стала пилить его каждый день: «Помешался на гитаре этой, на магнитофоне, ни на что, видать, не способен, только по улицам шататься!» Она сказала это без крика, с такой горечью, что Рифката проняло: обложился книгами.
– Зимний штурмом решил взять? – посмеивалась Анфиса. У неё-то не было никаких проблем с учёбой, и она часто выручала его на контрольных.
– Ты знаешь, чем эта история с Зимним закончилась? – Рифкат даже не оторвал при этом взгляда от учебника.
– Ну-ну, поглядим, поглядим, чем она у тебя закончится.
Рифкат перестал выходить на улицу, почти не спал, осунулся и похудел. А когда вылетел из класса, где сдавали экзамены, заорал на весь коридор побледневшей Анфисе:
– Взяли Зимний, взяли!
– Трояк? – переспросила Анфиса, чтобы убедиться, что всё прошло благополучно.
– Четыре! – захохотал Рифкат и закружил сестру.
Лицо её засветилось от счастья. Обычно они не проявляли родственных чувств друг к другу, наоборот, подбрасывали колкие замечания и беззлобные, едкие шуточки. Но тогда он вдруг ощутил, какой близкий и родной человек его сестра. Он с детства привык к ней, как к воздуху, к небу, – и не замечал, не понимал, как это здорово, что есть человек, который во всём, о чём ни попроси, поможет и всё поймёт. Так же, как не замечал, как в небе передвигаются пуховые облака, как течёт Кама и какое это счастье – жить на земле…
После экзаменов и выпускного вечера на Рифката навалилось безразличие. Целыми днями он лежал на диване и раздумывал: что делать дальше? Анфиса уговаривала его поступать в институт – как, мол, в наше время необразованным оставаться? Отец помалкивал, выжидал… А Рифкат как только представлял себе, что надо будет снова засаживаться за узкую парту или за студенческий стол и высиживать от звонка до звонка, так грустнел, ему становилось не по себе. Внутри играла и била через край сила… Он видел однажды у деда, как молодой жеребец отделился от табуна и мощным, неудержимым намётом носился по степи, как будто хотел наиграться всласть перед хомутом и оглоблями… Но чем больше Рифкат лежал на диване, тем прочнее и отчётливее проступала в сознании одна мысль, которой он не мог поделиться даже с Анфисой. Ему доставляло неизъяснимое удовольствие слушать, как мать с отцом, едва только соберутся вместе за столом, так сразу начинают перебирать варианты его будущей судьбы: «Кем же станет наш сынок, где он устроится?» В таком неведении они пребывали до начала августа, пока Рифкат не решил прервать их бесконечный спор…
– Мама, я записался в строительно-монтажное управление, – сказал он однажды, с удовольствием уплетая поджаренное мясо. – Учеником слесаря.
Мать застыла с тарелкой в руках, и Рифкат принялся быстро-быстро объяснять, как будто оправдываясь:
– На будущий год всё равно в армию идти. Хоть делу настоящему научусь до этого. С первой же получки тебе подарок принесу – во! – И он развёл руки, как будто размеры будущего подарка могли успокоить её больше всего.
– А что, – вмешался отец, – слесарь – хорошая специальность. Руки у парня к железу приспособлены.
– Но… – хотела было возразить мать.
– А из армии вернусь, сразу же учиться поступлю, – перебил её Рифкат. – А пока запишусь в рабочий класс. Ты же всю жизнь на шахте вкалывала, и ничего. Все тебя уважают. – Рифкат обрадовался неожиданной поддержке отца и сразу повеселел.
– У нас, сынок, другое время было, не до учёбы. А теперь зачем тебе на работе спину гнуть, когда и поучиться можно?
– Эх, мама, генетика, знаешь, что говорит? Что каждый человек кого-то из предков повторяет. А наш род – это род извечных хлеборобов, трудяг. И тут ничего не попишешь: закон природы! – Рифкат поднял вверх палец и незаметно подмигнул Анфисе.
– Закрутил словами. Правду говорят, яблоко от яблони недалеко падает. Ведь до чего ж ты похож на…
– Старика Миргазиза, – заключил отец.
