скачать книгу бесплатно
Сегодня первым в ряду стоит Вагиз. Прыгать первым особенно страшно. Это как нырять в безграничный океан. Но в самолёте было так душно, что хотелось быстрее прыгнуть, как в воду. Эх, в самом деле, искупаться бы сейчас! Есть ли на свете что-нибудь более приятное, чем купаться в тихих озёрах возле Камы?
Когда отец работал на карьере, Рифкат каждый день носил ему обед. Перекусят, улягутся навзничь на душистую траву и смотрят на облака: они медленно плывут над их головами.
– Кем ты у меня станешь, когда вырастешь? – спрашивает то ли у сына, то ли у себя отец.
А Рифкат не знает, что ответить и надо ли отвечать.
– Пап, а почему дедушка к нам в Нижнекамск не переезжает? – отвечает он вопросом на вопрос. – Ведь трудно одному в деревне. Жил бы у нас, а?
– Сколько раз мы его пытались уговорить – всё тщетно! Ты же знаешь его, приедет, поживёт день-другой и заводит свою песню: «Ильметь, Ильметь» – и вздыхает, как будто его посадили в клетку. И Ильметь его рядом: переехал за Каму – и вот оно, это село. Нет, трудно оторвать человека от основ, корней, от родной земли…
– Пап, но вы с мамой ведь оторвались, переехали в город.
– Нас, сынок, гоняла нужда. После войны в поисках счастья многие двинулись в шахтёрские края… И мы с мамой за ними. Ещё женаты не были— просто односельчане. На чужбине вдвоём нам было легче, так дружба переросла в любовь, создали семью, потом у нас появились вы. А родное село никак не выходило из памяти, так скучали, что ночью даже деревенские собаки снились. С дедовской землёй связь кровная, её просто так не разорвёшь… Потом услышали, что рядом с Ильметью на Каме строят большой город, и вернулись ближе к дому. Да вот до родного села всё-таки не добрались. Оказывается, трудно вернуться туда, откуда ушёл в юности. Как будто хочешь вернуть то, что когда-то безжалостно предал…
Рифкат откидывается навзничь и пристально, не отрываясь, смотрит, как высоко-высоко в небе парит жаворонок.
– Пап, а я вырасту и вернусь в ваше село. Будем вместе с Харисом-бабаем сено косить, дрова возить. Научусь играть на гармошке…
– Хе-х-х, – усмехается отец. – Поглядим, сынок, когда подрастёшь…
Он неторопливо надевает фуражку и, широко шагая, уходит к экскаватору. Уже с гусеницы оборачивается и кричит Рифкату:
– Сын, садись ко мне, водить научу!
– Нет, пап, я лучше рыбы наловлю на уху!
Удочки у Рифката всегда с собой. Укрепив удилище на крутом берегу, он спускается чуть в сторону и ныряет со скользкого глинистого откоса. Но держится возле берега – без отца или Анфисы` заплывать далеко страшновато. Нет, он не боится утонуть – просто не переносит одиночества. Одному скучно и по улицам ходить, и дома оставаться. Если рядом нет человека, становится грустно, начинает болеть голова… Вот и сейчас сжало виски. И рёв, доносящийся из открытого люка, похожий на звук работающего экскаватора, всё глубже и глубже буравит мозг.
В этот момент Рифкат увидел, как впереди зажглась зелёная лампочка. Впоследние перед прыжком мгновения, когда уже некуда было деваться, когда он всем телом ощущал неразрывную связь с открытым люком, в котором один за другим исчезали ребята, парень подумал, что слишком часто стал вспоминать родной дом и впадать в какие-то грёзы. Видимо, соскучился так сильно, что душа помимо воли рвётся домой. Тут же мысленно утешил себя: после этих учений совсем скоро настанет осень, а там и отпуск не за горами…
– Пошёл!
Рифкат оттолкнулся и прыгнул. Сердце замерло в безотчётном стремлении побыстрее преодолеть эту черту, отделявшую огромное чрево самолёта от бездны. Побыстрее избавиться от головной боли, сверлящей мозг, как взвинченная до предельных оборотов турбина… Но вместо холодного, упругого ветра его лицо охватила горячая волна, по спине, по всему телу как будто пустили ток. Он не летел вниз, а завис в воздухе, и сквозь сладкую теплоту, окутавшую его, как вода в Каме в знойный день, просачивалась, оставляя его, боль в голове, и слышался чей-то разговор…
4
– Как состояние? – спросил низкий голос.
– Бредит. Временами забывается. После укола снова приходит в себя. Потерял очень много крови. – В мягком, приятном голосе женщины, с торопливым беспокойством говорившей эти слова, были такая тревога и жалость, как будто во всём этом была виновата она сама.
– Старший лейтенант Сидоров, сообщите в роту: рядовому Миргазизову нужна кровь. Хирург из окружного госпиталя ещё не прибыл?
– Через несколько минут самолёт с ним приземлится. Машину уже послали.
– Хорошо. Идите.
Услышав знакомые голоса, Рифкат открыл глаза. В палате те же люди. Только вместо генерала на стуле сидит командир полка. Женщина в белом халате держит в одной руке шприц с какой-то жидкостью, а другой гладит его лицо. Её осторожные, мягкие прикосновения и были как тёплый ветер в полдень возле Камы, как ласковая её вода.
– Проснулся? Как дела? – Всегда прямой, точно струна, с громким, строгим голосом, командир наклонился над Рифкатом и спросил тихо, осторожно, почти шёпотом.
– Товарищ полковник, больного нельзя беспокоить, он должен немного окрепнуть.
Рифкат перевёл взгляд на врача. Широкое лицо, голубые глаза, русые волосы. Совсем как мама. Такой же упрёк или сожаление, как в ласковых и печальных маминых глазах, когда он вытворит что-нибудь в школе, и она почти его не бранит, только спросит: «Ну разве так делают, сынок, о чём же ты думал?» – и посмотрит с тихим укором… Рифкат вдруг понял, что всё бы отдал сейчас за этот укоряющий взгляд, – пусть бы ругала его, как не ругала никогда в жизни, только была бы здесь, рядом с ним.
– Не очень болит, сынок? Ладно, ладно, не отвечай, лежи спокойно, не шевелись. Сейчас перельём тебе кровь, вот-вот подъедет хирург…
Чем больше она говорила, тем дальше уходила головная боль и стихал огонь, пылавший во всём теле. От этой ласки и теплоты к горлу Рифката подступал комок. «Не раскисать!» Он стал повторять про себя это слово, удивляясь и стыдясь: надо же! И били его, бывало, и обижали – никогда не плакал. Только сжимал зубы. А от этих ласковых слов и прикосновений слёзы невольно наворачиваются на глаза.
Он впился взглядом в потолок, гася слёзы, – это почти удалось, но его внимание отвлекла ноющая боль в правой руке – постепенно она поползла по всему телу и стала нестерпимой. Рифкат сжал зубы, от гримасы складками покрылось лицо. Ему тут же сделали укол, и скоро боль утихла. Опустошённый, он лежал без движения. Как будто его сильно избили, а он, чтобы мама не заметила этого, забился в угол кровати и замер – не стонет, не жалуется. А мама, хоть и догадывается, что стряслось неладное, притворяется непонимающей: «Что, устал, сын? Или заболел? Ну, лежи, отдыхай».
А Рифкат накрывается одеялом с головой, чтобы мама не видела его лица, и исходит злостью. Если бы Ильдуса не ударили сзади, а его самого не сбили с ног, тем парням ещё бы и не так досталось…
5
Они вышли навстречу и преградили дорогу, когда Рифкат вместе с Анфисой, Ильдусом и Галиёй возвращался с танцев. Пятеро парней. Руки в карманах, все одинаково что-то жуют. Одного из них – длинного парня с большой патлатой головой – Рифкат видел несколько раз. Он из соседней школы, баскетболист.
Час назад, когда Рифкат сидел на скамейке возле танцплощадки и играл на гитаре, вокруг него собралась целая толпа: облепили скамейку, подпевали и веселились вовсю. А эти пятеро встали неподалёку: и на танцплощадку не идут, и к ним не подходят. Затем этот длинный парень повернулся и беспрекословным тоном бросил:
– Эй, дайте-ка закурить!
– Ты, друг, не по адресу обратился. Мы не курим, – спокойно и сочувственно откликнулся Талгат. – Видишь, вон труба химкомбината дымит? У неё и спроси. – Он показал рукой на огромную трубу на окраине города, исторгавшую клубы чёрного дыма. Анфиса и Галия прыснули. Длинный помолчал, потом сунул руку в карман и шагнул к ним. Рифкат прекратил играть, все напряжённо замерли, только звуки музыки с танцплощадки доносились в повисшем молчании. Длинный отбросил назад растрёпанные волосы и небрежно бросил что-то в лицо Талгату. Монетка упала на асфальт.
– На Никулина за три рубля ходил. А это – твоя цена, юморист. Хочешь пятак заработать, изобрази чего-нибудь, поломай перед нами комедию. – Он произносил слова небрежно, абсолютно уверенный, что против него никто не осмелится сказать и слова, потом, демонстративно сплюнув, резко обернулся к Галие, схватил её под руку и сказал: – Пойдём, красавица, подёргаемся!
Галия растерялась, попыталась выдернуть руку:
– Отпусти, больно!
Однако длинный и ухом не повёл, тащил её за собой к танцплощадке.
– Отпусти, говорят! Чего пристал, бесстыжий!
– Я бесстыжий? – деланно рассмеялся парень. – Я б тебе показал, где мой стыд, – заскрипел он зубами и смачно сплюнул. – Но здесь детишки. Айда, отойдём в сторонку…
Речь его мгновенно, на полуслове, оборвалась. Галия, почувствовав, что её рука свободна, отбежала в сторону.
Рифкат так завернул руку длинного за спину, что тот застыл от боли, согнувшись вперёд, и не мог шевельнуться. Наконец тонким, визгливым голосом прокричал:
– Парни! Чего смотрите? Дайте им!
Однако его друзья даже не тронулись с места – возле танцплощадки ходили дружинники, и те замерли, сбившись в кучу.
– Отпусти! Ведь тебя никто не трогает! – проскрипел сквозь стиснутые зубы длинный.
– Ещё раз тронешь девушек, я тебе покажу, где табак растёт! – Голос Рифката дрожал от злости. Он брезгливо оттолкнул парня, показывая, что ему противно марать руки о него.
Длинный споткнулся, но не упал и, распрямившись на ходу, исчез в кустах. Четверо остальных мигом последовали за ним.
Рифкат хотел было поиграть на гитаре, но настроение было испорчено.
– Винищем от него несёт, – не могла успокоиться Галия, – бандиты!
– Не вешайте носа, ребята, давайте веселиться! – сказал Рифкат, но в его голосе всё ещё звучали нотки беспокойства. И вдруг резко поднялся со скамейки: – Ребята, пошли к Сашке сходим!
– Да кто нас в такое время пустит к нему? – махнул рукой Талгат.
– А мы постоим под окном, споём ему что-нибудь, поиграем на гитаре, – загорелся Рифкат.
– Ему, наверное, скучно там одному, – поддержала Анфиса Рифката.
– Ему сейчас не до песен, – тихо произнёс Талгат. – У нас врач рядом живёт, говорит, вообще под вопросом, выживет ли…
– Да, – опустил голову Ильдус, – сломать позвоночник – дело нешуточное.
– Всё, ребята, пошли к Саше! – Рифкат обнял друзей за плечи и, когда все двинулись вслед за ним, негромко затянул:
Тёмный лес, тёмная ночь.
Хорошие кони нужны, чтобы пройти…[9 - Здесь и далее стихи и песни даются в подстрочном переводе.]
Когда они шли по улице к больнице и пели про тёмную ночь, ему казалось, что уже опустившаяся темень медленно отступает прочь и от показавшихся звёзд светлеет чёрная впадина неба… Так хорошо было шагать вместе, ощущать совсем рядом, как идёт и негромко подпевает Галия. Вот что значит хорошая песня. Без неё опустел бы мир…
6
Они замолчали, как только вошли в больничный двор. В освещённых окнах были видны белёные потолки и стены.
– Где ж его окно? – шёпотом спросил Ильдус.
– С той стороны, – спокойно сказал Рифкат.
– Откуда ты знаешь?
– Да я сюда почти каждый день прихожу. Уже все больные привыкли. Только Саша не может подойти к окну. Но всё слышит и разговаривает.
– Слушай, да как же так получилось, что он выпрыгнул из окна? – недоумевает Талгат. Он учится в другой школе и подробностей того, что произошло, не знает.
– Девчонки ему устроили самосуд, – зло ответил Рифкат. – Учиться, видите ли, стал плохо…
– Но они хотели как лучше, – подал голос Ильдус и тут же, застеснявшись, что защищает девчонок, опустил голову.
– Надо было сначала разобраться! – Не успокаивался Рифкат. – У его родителей дело до развода дошло, он целыми днями шастает по улице, чтобы не слышать их скандалов, до уроков ли в такой ситуации…
– И правильно сделал, что прыгнул, – поддержала брата Анфиса. – Настоящий парень в такую минуту долго не думает.
– Он предупредил же девчонок: если не отступитесь, прыгну в окно. Вот и прыгнул, – вздохнул Рифкат. Он взял на гитаре самую высокую ноту, словно подавая сигнал, и сразу же из углового окна высунулось несколько голов.
– О, гитарист пришёл! – заметно обрадовались наверху. – Да ещё с целым ансамблем песни и пляски! Саш, друг твой пришёл.
– Как там дела у нашего парашютиста? Друзья пришли, а ему лень встать, к окну подойти! – притворно обиделся Рифкат.
– Ну да, так я и кинулся к вам, – слабо донёсся из глубины комнаты голос Саши. – Мне и тут неплохо…
– Прыгнуть-то он прыгнул, – тихо, лишь для них прошептала Анфиса, – только парашют забыл…
– Всем трепался, что в морфлот пойдёшь, а сам десантником заделался? – продолжал шутить Рифкат и вдруг прикусил язык: куда теперь Саше, какой морфлот со сломанным позвоночником?.. Хорошо, если вообще встанет и шагать сможет по ровной земле. «Самого больного места коснулся», – с горечью подумал Рифкат.
– Ладно, хватит вам ерунду нести, – вмешался мужчина, который, услышав голоса ребят, высунулся из окна. – Пропади пропадом все эти болезни. Ваш Саня из таких парней, что не только капитаном, контр-адмиралом ещё станет! А ты лучше сыграй нам что-нибудь, Рифкат. Тебя, кажется, так зовут? Не лекарство, а песня по-настоящему лечит человека. Только вот дрыгалка твоя мне не очень нравится, была б у тебя, парень, гармонь…
Рифкат прошёлся по струнам.
В этот момент Саша что-то сказал в палате, и мужчина отвернулся от них.
– Не слышно ему, говорит, – передал он стоявшим внизу. – Вы поднимитесь в новый корпус, оттуда всё видно. И «парашютиста» своего разглядите.
Они торопливо поднялись по ступенькам недостроенного здания, возводимого как раз напротив окон Сашиной палаты. В темноте Ильдус споткнулся.
– Анфиса, тебе трудно платок развязать?! – сердито сказал Талгат, и все рассмеялись: даже в темноте огненно-рыжие волосы Анфисы, выбившиеся из-под платка, полыхали ярким пламенем.
– О! Так вас тут шестеро! – удивился Рифкат. – И все лежачие…
– Лежачие-ползучие, – засмеялся мужчина. – Меня вот отремонтировали, скоро домой. Уже терпения нет. Да и трактор мой ждёт…
– Расскажите, пожалуйста, про свой трактор, – попросил Саша. Он лежал в глубине палаты и заметно стеснялся при девушках. – Ребята, пусть он вам расскажет!
– Да что там рассказывать, – махнул рукой мужчина.
– Пока не расскажете, играть и петь не будем, – пошутил Рифкат.
– Что трактор – куча железа, вот и всё. Не для железа живёт человек. Для семьи, для друзей-товарищей, для людей в общем.
– А что ж вы тогда говорите, что вас дома трактор ждёт? – Откуда вдруг к Ильдусу пришла смелость, ведь всё время только головой кивает и со всеми соглашается.
– Я просто привык к нему. В первые дни он даже снился мне…
– Кто снился? – не поняла Анфиса.
– Трактор, дочка… Лето же у нас засушливое было, реки повысыхали. Я целый день запруду нагребал, а вечером оставил трактор и пошёл домой. Только улёгся спать, кто-то орёт: «Трактор горит!» Меня точно ошпарили, ноги в брюки – и бежать. А он, бедолага, уже в пламени… Как ни сбивал огонь, бесполезно. Уже к баку подбирается, а он, если жахнет, винтика не оставит. Дёрнул пускач, а шнур запутался. Пока распутывал его, огонь уже до кабины добрался. Рванул я пускач, ещё раз – завёлся родной, узнал хозяина. Влетел в кабину и поехал я на задней скорости прямо в пруд, который днём прудил. Вот так. А очнулся уже в больнице.
– Вы ж могли сгореть?! – не то спрашивал, не то поверил ему Талгат.
– В такой момент разве думаешь об этом?
Тут Рифкат взял в руки гитару и, пробежав пальцами по струнам, запел:
Тёмный лес.
Хороший трактор нужен,
чтобы пройти…
Мужчина звонко, на всю палату, рассмеялся.
