скачать книгу бесплатно
Ул торган саен гәүдәсенең җиңеләя барганын сизде, башында утлы сөңгеләр әкренләп сүрәнләнде, аннары бөтенләй юкка чыкты: кулларын күтәрергә теләде, ләкин мускуллары аны тыңламады, нәрсәдер кычкырмакчы итте, әмма тавышы чыкмады. Рифкать, соңгы көчен җыеп, тешләрен кысты, ачу белән кулларын йомарлады, һәм шулчак уң кулы беләзектән түбән көйдереп алгандай булды. «Аһ! Граната!» дигән ыңгырашу авазы күкрәктән өзелеп чыкты да һавада асылынып калды. Ләкин ул аваз таралып бетмәде, киресенчә, һаман үсә, зурая барды, менә ул болытка әйләнде дә бәреп-бәреп биткә салкын яңгыр яварга тотынды, менә ул өермә булып бөтерелде, һәм Рифкать, шул өермәгә ияреп, күккә күтәрелеп китте.
Гәүдәсе мамык кебек җиңел, бары тик башы гына авыраеп аска таба сөйри. Җиргә егылып төшмәс өчен, ул сул кулы белән ашыга-ашыга ишә. Ә уң кулын кыймшатмый. Уң кулда – граната. Ул дүрт секундтан шартлаячак. Күз кабакларын күтәреп торыр хәл дә юк, үлеп йокы килә. Яшел түшәк төсле дала өстенә төшәсе дә изрәп йокыга китәсе килә!
Ярамый!
Дүрт секунд!
Юк, өч, ике секунд кына калгандыр. Аста, тузгытылган кырмыска күчедәй, солдатлар йөгерешә. Әгәр хәзер граната шартласа, алар барысы да һәлак булачак. Рифкать сул кулы белән һаман-һаман ярсып иште. Полигон да күздән югалды. Югары күтәрелгән саен, җир дә шар кыяфәтенә керә барды һәм берзаман бөтенләй олы карбызга охшап калды. Әнә тегендә, аксыл зәңгәр җеп сыман гына булып күренгән елга буенда, аның туган шәһәре Түбән Кама булырга тиеш, ә монысы – Кара диңгез, Саша диңгезе, монысы – төтен бөркеп торганы – Казан, ә теге тракторчы абыйның авыллары бармак башы хәтле генә… Ә… граната?! Граната шартлаячак! Әгәр ул аны кулларыннан ычкындырса, әтисе дә, әнисе дә, Әнфисә белән Азат та, дуслары, бөтен туганнары да шартлаячак, юкка чыгачак. Аста – җирдә чакта – ул әле боларны күреп, аңлап бетермәгән. Аның гранатасы шартласа, бөтен Җир шары челпәрәмә киләчәк бит! Ул күз иярмәс тизлек белән өскә үрелде, менгән саен сулыш алу да җиңеләйде, гәүдәсе дә, башы да сизелмәс булды. Хәзер инде кулны селкетәсе дә юк, ул, граната тоткан уң кулын алга сузган килеш, талпына-талпына күккә оча, җирдән һаман саен ныграк ераклаша бара иде.
20
– Операция бүлмәсенә кертегез! – дип дәште кемдер.
Аны ипләп кенә тәгәрмәчле өстәл өстенә салдылар да палатадан алып чыгып киттеләр.
21
Тау артыннан иң элек кояшның кызыл түбәтәе күренде, аннары ул әкрен генә, сакланып кына күтәрелә башлады. Кояш әле йокысыннан айнып җитмәгән, аның йөзе әле куе кызыл төстә иде.
Ул, түшәгеннән аерылып китә алмыйча, беркавым әсәренеп карап торды да авырлык белән генә кузгалды, күзләрен ачты һәм, иң беренче эш итеп, үзенең биләмәләрен барларга, бер төн эчендә анда нинди үзгәрешләр булганын тикшерергә тотынды. Кояш нурлары дала кылганнарын сыйпап узды, өй кыеклары буйлап йөгерде, полигон читендә тезелешеп торган самолётларны санап чыкты, казармалар түбәсеннән атлап үтте һәм палата тәрәзәсе төбендә туктап калды. Сәрви куакларының шомлы кыштырдавына бераз колак салып торгач, ул тәрәзәдән эчкә таба үрмәләде, идәнгә шуышып төште, әкрен генә караватка якынлашты. Кояшның йөзе агарганнан-агара бара иде. Менә ул, караватка менәргә куркып, кырыйдагы тумбочка өстенә күтәрелде, кайнарланган нурларын суытырга теләгәндәй, стакан эчендәге суга төште һәм, анда да үзенә урын таба алмыйча, кинәт түшәмгә сикерде дә тавышсыз гына ярсып-ярсып биергә тотынды. Ләкин бу хәл озакка бармады, кояш, аңына килеп, ашыга-ашыга, карават буйлап шуышты, анда Рифкатьне күргәч, бер мизгелгә тынычланды да, тагын сикереп, кулларын сыйпады, ачык яткан йөзен сыйпады, җылытырга теләгәндәй, кабалана-кабалана сыйпады. Ләкин Рифкатьнең күзләре ачылмады, кулларына, йөзенә җылы кунмады.
Кояш аптыраудан, сәерсенүдән һушсыз калып торды-торды да, үлгән баласын күреп акылдан шашкан ана төсле, шаркылдап көлеп җибәрде. Аның көлү авазы, баш өстендәге тургайлар сайравына әйләнеп, көчәйгәннән-көчәя барды. Җир өстендә якты көн тууын күреп, бар дөнья сөенде, ләкин кояшның күзләренә текәлеп караучы булмады. Кояш бүген сөенми, ә тилмереп, газапланып көлә иде.
1978–1979
Жить хочется![7 - Здесь представлен сокращённый перевод повести.]
(Повесть)
За мужество и героизм, проявленные при исполнении воинского долга, наградить (посмертно) рядового Миргазизова Рифката Шафкатовича медалью «За отвагу»…
(из Указа Президиума Верховного Совета СССР)
Посвящаю отважному сыну татарского народа
Рифкату Миргазизову
1
– Сейчас… сейчас… – застонал Рифкат. – Вот сейчас…
Он летит и летит вниз, всем телом ощущая, как приближается земля, а парашют всё не раскрывается. Кромешная тьма вокруг, и неодолимое ощущение надвигающейся снизу тверди. Пальцы ноют, огнём горят, а парашют не раскрывается. Голова раскалывается от боли – точно приставили её вплотную к турбине самолёта, и непереносимый рёв ворвался в мозг… А он всё летит и летит вниз. Свистит пронзительный ветер. Земля стремительно приближается; он не может падать так долго…
– Спокойно! – снова уговаривает он себя, из последних сил вытягивая кольцо.
Где ребята? Где все остальные десантники? Вокруг кромешная тьма… Нет, это он просто от страха закрыл глаза. Сейчас откроет – и мир снова станет сияющим, светлым. Но веки придавлены чем-то тяжёлым. И всё это время он летит – быстрее и быстрее. Чем же так придавило глаза?
Неимоверным усилием он разлепил веки. Из бесконечной дали стал излучаться алый свет. Он понял: это восходит солнце. Аземли всё нет— в бездонном мареве он завис в нескончаемом падении. Неужели он летит в бездонную пропасть? Единственное, за что можно зацепиться, – это алые лучи. Сейчас, собрав все силы, последний раз потянуть за кольцо и… Ур-ра! Раскрылся!.. Вон вверху— белый купол…
Страшная боль разрезала голову – та, прежняя, притаившаяся ещё в беспамятстве. Он застонал и услышал сначала явственные, потом затихающие, как тающая дымка, слова:
– Пришёл в сознание…
Но купол парашюта накрыл его, мягко опадая на тихом ветру. «Запутался, запутался, – понял Рифкат. – Надо побыстрее освободиться и бежать вперёд, ведь ребята, наверное, приземлились раньше и уже в атаке…» И тут он увидел их: стоят над ним, лица строгие.
– Лежи, Рифкат, лежи, тебе нельзя двигаться.
Туман перед глазами постепенно разошёлся. Появилось окно и там, за окном, согревшее его ещё в падении солнце. Затем прояснился чистейшей белизны потолок, белые стены, люди в белых халатах.
Он их не знал.
– Что случилось? – Рифкат сам не услышал свой немощный шёпот и, прочистив горло, хотел было спросить громко, в полную силу. Но в этот момент снова взметнулась боль и стала пульсировать в голове. Он застонал и сжал зубы.
– Шприц! – сказал кто-то.
Рифкат почти не ощутил укола на фоне той пульсирующей боли, но вот по всему телу медленно растеклось тепло, тёмно-красный занавес перед глазами стал лениво сползать, и всё вокруг помутнело.
– Не сдавайся, парень! Солдат не должен сдаваться!
Рифкат хотел было повернуться в ту сторону, откуда исходил голос, но голова его не слушалась, как будто тяжелее и неподвижнее не было ничего на свете.
– Не дёргайся, не шевелись. Тебе нельзя шевелиться, – произнёс тот же голос.
«Где я его слышал? Что за люди собрались здесь? Где я? – с тревогой подумал Рифкат и тут же догадался: – А-а, запутался в парашюте, и они подбежали помочь, спасти…»
Он хотел улыбнуться этим людям, но губы не слушались. Тогда он неожиданно открыл глаза и увидел седого человека в военной форме с наброшенным на плечи белым халатом.
– Как дела, солдат? Не очень болит?
И тут Рифкату показалось, что он вспомнил, где видел этого человека, к голове подступила ясная мысль, но вдруг всё снова срезало огненным обручем, сдавившим голову.
– Шприц! – решительно произнёс всё тот же голос.
Вскоре по затылку снова растеклось блаженное тепло. Он стал бояться раскрыть глаза, – казалось, кто-то держит над головой раскалённое кольцо, и стоит пошевельнуть веками, оно тут же опоясывает голову.
Всё-таки он обманул Газраила: медленно приподнял ресницы, и мир во всей чистейшей его белизне сразу обрёл чёткие контуры. Перед ним сидел тот же военный в халате. Рядом держала наготове шприц пожилая женщина в белом колпаке. А позади неё было много людей в белых халатах.
– Терпи, герой! – улыбнулся военный, но улыбка вышла у него какой-то печальной и странной.
– Товарищ генерал… – прошептал Рифкат.
– Да, сынок, я жив, и все живы. Спасибо тебе…
В этот момент всё случившееся совершенно отчётливо встало перед глазами Рифката. Сердце его сжалось, и – он почувствовал это кожей щёк – из глаз скатились две слезинки. А вместе с ними стал исчезать, таять шум в голове, тело становилось всё легче, легче, и он перестал его ощущать. Совсем.
Блаженство. Легко и немного страшновато, как будто спускаешься на парашюте. Оказывается, он и в самом деле летит, только не вниз, а вверх – в синее небо! Внизу стреляют из автоматов, бегут с криками «ура!», с рёвом мчатся танки. А он сжал в ладони гранату, всё выше и выше поднимается в небо, и с каждой секундой всё сладостнее сердцу, хочется смеяться, петь. Но в руке у него граната— пальцы впились в твёрдые выступы на ней, и ничего в мире не осталось, кроме этого смертоносного комка железа. Не выпускать из рук, терпеть, терпеть! Она взорвётся, если разжать пальцы, и тогда он, как подстреленная птица, упадёт вниз. И вместе с ним всё взорвётся – и солнце, и этот незримо голубой воздух. Весь мир, который он так любит.
Рифкат сжал зубы, застонал. Ему снова сделали укол.
Слепя глаза, в комнате полыхало солнце.
Тихо.
Никто не произнёс ни слова. Как будто все застыли навеки, и в повисшей этой тишине было что-то пугающее, недоговорённое, как будто они знали что-то, но не хотели ему говорить.
«Все стоят, только я один лежу… – подумал Рифкат. – И молчат… Почему они молчат?»
Он попробовал подняться, и тут же всё потемнело вокруг, люди скрылись в тумане…
Тишина. Только ровный, безостановочный рокот мотора возле уха, похожий на гул самолёта. Неужели он всё ещё летит в самолёте?
Нет, теперь уже он вспомнил всё…
2
Среди ночи их подняли по тревоге. Рифкат соскочил с кровати второго яруса и, на ходу одеваясь, побежал к дверям казармы. Грохот солдатских сапог по лестнице смолк почти мгновенно: строй замер на плацу. После двух суток непрерывного ливня низкие облака, придавившие верхушки деревьев, неожиданно исчезли, и все в строю не могли оторвать глаз от высокого неба, торжественно высвеченного до самого горизонта крупицами звёзд. Рифкат почему-то вспомнил затухающие огни огромной люстры под потолком в театре: уже началось представление, а он всё не мог оторвать глаз от слабо освещённого потолка, выше которого ничего в жизни не видел…
– Смирно!
Звонкий голос старшего лейтенанта Киреева расколол ночную тишину, и даже звёзды, казалось, зазвенели, ударившись друг о друга.
– Десантники! – сбавил голос старший лейтенант. – С юго-запада наступают войска условного противника. Наша задача – опуститься им в тыл и неожиданным ударом в спину ликвидировать опасность прорыва. Остальное разъясню в пути. По машинам!
Рифкат едва успел перенести ногу через борт, как грузовик рванулся вперёд и, чуть не задев железные ворота части, направился в сторону аэродрома.
Покачиваясь в такт с машиной, десантники молчали: видно, не проснулись ещё… Лишь временами кто-то поправит парашют или сдвинет в сторону упёршийся в бок автомат. Даже черноволосый, похожий на цыгана азербайджанец Вагиз с орлиным носом не заводит разговора. Обычно из него так и сыплются анекдоты, шутки, он нередко доводит ребят до коликов в животе. А шутки-то самые незатейливые: повтори кто-нибудь другой, никто и не улыбнётся, но Вагиз так коверкает русские слова, что ребята падают от хохота…
– Ильдус… – Рифкат прикоснулся к локтю соседа слева, и тот вздрогнул от неожиданности. – Ты что, заснул, земляк?
Ильдус посмотрел на него и не ответил: дескать, не до разговоров. Рифкат покачал головой, показывая, что всё понимает, и стал смотреть на тёмные силуэты деревьев на обочине дороги, которые постепенно уплывали назад.
В последние две недели десантники дни и ночи напролёт готовились к военным учениям. Бегали, пока майка не станет мокрой от пота, бросали гранату – рука, казалось, вот-вот оторвётся от плеча; разбирали и собирали парашют до боли в пояснице. Когда Рифкат вечерами садился писать письмо, не было сил даже держать ручку.
Только в армии он пристрастился писать письма. Здесь едва удаётся найти лишнюю минутку: лишь в пути или на коротком привале; поэтому сначала он долго обдумает, что написать, а потом остаётся перенести эти мысли на бумагу. Правда, в мыслях всё получается гладко, длинно, интересно, а вот на бумаге выходят одни и те же тусклые, затёртые слова.
«Здравствуй, Талгат! С солдатским приветом к тебе твой друг Рифкат. Письмо твоё получил, огромное спасибо. Я уже начал думать, что вы меня позабыли. Служба идёт хорошо, настроение отличное, занимаюсь спортом. Дни стоят знойные, душно – сил нет. Здесь уже поспела вишня. Восемь месяцев прошло, как я служу. Скоро у нас военные учения. Сейчас час дня. Только что вернулись из бани. Талгат! Зайди к нам, скажи Азату, пусть вышлет мне пару кассет. Здесь есть отличные диски, можно записать. Я ему в письме забыл об этом сказать.
Значит, работаешь? Ну, работай, работай. Только смотри у меня, халтурить не вздумай! Когда вернусь, буду поступать в техникум. Вот вроде и всё. Передай от меня всем привет, пожми руку. Пиши мне.
22.06.76 г. Рифкат
Р. S. Через пять дней мне исполнится девятнадцать».
Тот день рождения прошёл незаметно. Накупил лимонаду с пряниками, посидели с парнями вечером, и снова началась обычная солдатская жизнь.
«Завтра надо будет написать письмо домой, рассказать, как прошли учения, – подумал Рифкат. – О том, как много он понял здесь, стал совсем другим. О ребятах, которые как братья, об этих тёмных деревьях по сторонам дороги. Через несколько минут все, кто сидит в машине, будут за многие-многие километры отсюда, а деревья так и останутся стоять. Как им написать обо всём этом?»
«Мама, папа, Азат, Анфиса, здравствуйте!»[8 - На татарском языке слово «здравствуйте» звучит как «исәнмесез», что дословно переводится как «живы ли вы?».]
Вот интересно, если пишешь письмо человеку, значит, знаешь, что он жив, а всё равно спрашиваешь, как будто мёртвый может прочитать твоё письмо. Ещё в детстве он спросил об этом дедушку Хариса. Тот, помнится, усмехнулся в усы, потом, опершись на косу, долго-долго смотрел на дальние луга, уходящие за горизонт.
– У каждого слова есть свой смысл, сынок. Слово ведь не с неба упало, а из человеческого сердца вырвалось.
– В чём же смысл, когда к живому человеку обращаются «Жив ли ты?», – недоумевал Рифкат.
– Бывает, сынок, в такую передрягу попадёшь, что сразу и не понять, жив ты или нет. А ежели поймёшь, что на этот раз пронесло, вот тогда – счастье… Когда вот с этим глазом фашистская пуля подшутила, думал, больше не видать мне белый свет, – усмехнулся дедушка, показывая на свой изуродованный глаз. – Только здоровый человек не ведает настоящей цены жизни. Заноза в палец попадёт, и то начинаешь волком выть. Это молодым на всё плевать, не считают они времени, не берегут каждую минуточку. Аумирать так неохота…
Харис-бабай крякнул и, резко дёрнув косой, пошёл. С каждым широким взмахом на землю ровно ложилась густая трава…
3
– Десантники!
Ещё мгновение он не мог оторваться от воспоминаний: звонкий звук косы, широкая спина деда, медленно удалявшаяся от него… Уши наполнились рокотом мотора, где-то отрывисто звучал голос старшего лейтенанта Киреева. Обычно он произносил слова отчётливо: ладно подогнанные одно к другому, они перекатывались, как биллиардные шары по гладкому сукну стола. Но в кузове открытой машины встречный ветер разметал их в разные стороны, поэтому фразы у него получались рваные, как кривые, расползающиеся строчки. Подробные объяснения лейтенанта о маршруте, о возможных контрмерах «противника» и ещё какие-то слова Рифкат почему-то пропускал мимо ушей, словно ожидал самого главного.
– Не суетиться, тщательно подготовиться к каждому шагу. Каждый отвечает за себя и за товарища рядом. Уже в воздухе старайтесь не потерять друг друга. – Слова его были жестки и отрывисты. – Из Центрального штаба прибыла комиссия. У нас сегодня испытание. Покажем, ребята, на что способны десантники!
Последние слова Киреев выкрикнул, лихо сдвинув назад синюю беретку, улыбнулся им, и за этой смущённой улыбкой все увидели, какой заводной и весёлый их старший лейтенант. И всего-то старше их на пять лет…
Кирееву так хотелось подбодрить ребят, сказать им что-то важное и запоминающееся, но молчание затянулось, и наконец он, так и не найдя нужных слов, неожиданно крикнул:
– За-пе-вай!
Вагиз запел сразу же, как будто только и ждал команды. Исходящий откуда-то изнутри его голос взвился в голой степи, и сразу же к нему присоединился Тансык из Казахстана, потом вплёлся высокий, с горловым клекотаньем голос Гурама из Грузии. И через мгновение ладный хор, в который влились голоса Николая из Иркутска, Виктора из Подмосковья и Ильдуса из Татарстана, гремел в тихо дремавшей перед рассветом степи. Эта степь никогда не слышала такого хора, такой красивой мелодии, рвущейся из души у этих молодых парней из самых разных концов страны. И удалое веселье русских праздников, и безоглядный простор казахских степей, и эхо синих грузинских гор, и сладкая грусть татарских мелодий – всё слилось воедино.
Рифкат не заметил, как тоже подхватил песню. Ему казалось, что не только голоса, но и сердца их бились в едином ритме:
Мы – крылатого десанта солдаты,
Беркутами нам не быть нельзя…
Песня заглушила гул машин, посвист ветра и разлилась по голой степи. Её тут же подхватили на других машинах. И от мощного эха, разлившегося по всей колонне, Рифкат забыл, что впереди их ждут военные учения и, наверное, тяжёлые испытания. Во всём мире осталась одна только песня, и будто у парней, недавно понуро молчавших в ночи, выросли крылья.
Тормоза машины завизжали так пронзительно и неожиданно, что песня зависла, как жаворонок над полем, но даже когда парни стали спрыгивать на землю, ещё звенела над всей колонной.
Дальше всё происходило в лихорадочном темпе: построились, после команды сразу побежали к самолёту. Похожие на пасть огромного крокодила «ворота» самолёта в мгновение ока проглотили десантников. И когда «ворота» стали подниматься вверх, закрывая огромный люк, Рифкат толкнул Ильдуса. Тот кивнул, показывая, что понимает друга. Вот она, та самая минута, когда всё началось по-настоящему. Никогда слова из него не вытянешь, что ни скажи, покивает головой, словно ничто удивить его не может и ни в чём он не знает сомнений. Иногда Рифката это раздражает, а иногда он завидует стойкости друга.
Рифкат будет прыгать восьмым. И всё же страшновато. Конечно, не так, как в первый раз, – тогда так струсил, что до сих пор стыдно. В открытом люке прямо перед ним тогда разверзлась бездна, и шагнуть в неё было выше его сил. Да ещё совсем рядом гудел пропеллер, и Рифкату казалось, что стоит только оказаться в воздухе, как металл сразу же разрежет его на кусочки. И только когда командир положил руку на плечо и скомандовал: «Пошёл!», Рифкат зажмурил глаза и прыгнул…
Этот самолёт десантники по-свойски называли «летающим дворцом» – огромный, с их двухэтажную казарму; он казался им родным домом, особенно когда до земли – две-три тысячи метров.
Ночью Рифкат ещё ни разу не прыгал.
Когда «крокодилья пасть» совсем закрылась и, набирая обороты, самолёт задрожал, загудел всем корпусом, у Рифката разболелась голова.
…Над горизонтом поднимался красный шар солнца, он казался таким близким, как будто до него можно было дотянуться рукой. Рифкат увидел, что лица сидевших солдат стали в его лучах бронзовыми. Он снова потянулся было к Ильдусу, но в этот момент резко вспыхнула лампочка на потолке.
– Приготовиться!
