скачать книгу бесплатно
В мертвом городе
Вячеслав Викторович Сукачев
Действие романа разворачивается в 90-е годы прошлого века. Главный герой романа журналист Сергей Соловьев поставлен в такие условия, когда, чтобы выжить, надо было чем-то пожертвовать. Совестью, например, или любовью. И он идет на эти жертвы, согласившись пиарить предвыборную кампанию откровенного подлеца. А в это время Город умирал. Люди умирали тоже. Земля умирала вместе с ними, и все вместе они не нужны были Богу.Содержит нецензурную брань.
«Для вас быть человеком привычка,
для меня редкость и праздник».
А. Платонов
Город умирал. Люди умирали тоже. Земля умирала вместе с нами, и все вместе мы не нужны были Богу. Мы не были ни прокляты, ни отвергнуты Богом, мы просто перестали для Него существовать…
Часть первая
I
Поздно вечером ко мне домой зашел Толик Дик. Мы сидели на кухне и смотрели в пыльное окно. Куст акации, за лето из зеленого ставший серо-пепельным, уныло скреб по стеклу голой веткой.
Толик приподнялся, распахнул створку, и отломил отмершую часть куста…
– Вот так и мы, – бесцветно сказал он и положил ветку на кухонный стол.
– Ты есть хочешь? – спросил я
– Я не ем вторые сутки, – ответил Толик, – и не хочу… Вчера похоронили Людмилу Георгиевну… Ты помнишь, она вела у нас в школе математику? Я пошел на кладбище. Ее принесли в целлофановом мешке, вытряхнули из него, поцеловали и сбросили в яму… Потом яму закопали…
– У меня есть картошка, я могу ее отварить.
– Отвари, – равнодушно ответил Толик. – Говорят, что авиаторам скоро дадут зарплату.
– Картошку почистить или просто так?
– Просто так, – отмахнулся Толик. – Я написал материал о том, как хоронили Людмилу Георгиевну… Он может пойти на первую полосу?
– Не выдумывай, – возразил я, – никто такие материалы на первой полосе не дает. Кстати, какое сегодня число?
– Тридцатое августа тысяча девятьсот девяносто пятого года, – с пафосом ответил Толик Дик. – До третьего тысячелетия остается четыре года четыре месяца и полтора часа.
– Значит, сегодня ровно полгода, как наша газета перестала выходить, – вздохнул я. – Это надо отразить в передовой.
– Мы же договорились, что наша газета выходила и выходит по расписанию – пять раз в неделю, – голос у Толика напрягся, и я не стал спорить. В конце концов – он был прав. Каждый день мы исправно писали материалы и делали макет очередного номера нашей газеты, отбирали фотографии для клише и все это прятали в общие папки, аккуратно пронумеровав и обозначив датой. Таких папок у нас набралось порядочно: они лежали прямо на полу в моем редакторском кабинете, занимая целый угол за письменным столом. Денег на выпуск газеты нам никто не давал, поскольку мы не «отражали» проправительственные настроения, а печатать газету в долг типография отказалась. Наша родная типография была по уши загружена заказами на печатание рекламных листков всевозможных обществ и сообществ так называемых новых русских и эротических бюллетеней «Без покрывала». В типографии регулярно получали зарплату и ели ананасы.
II
– В сентябре будет шестьдесят лет нашему судостроительному заводу, – мы уже ошкуривали горячую картошку, вытирая липкие от кожуры пальцы мокрым полотенцем, – надо бы отразить…
– Я знаю, – промычал Толик. – Цех ширпотреба у них, кажется, еще работает. Кстати, они недавно оформляли интерьер банка «Канон», и рабочим выдали по сто семьдесят пять тысяч рублей зарплаты.
– Ого! Аж на восемь буханок хлеба, – завистливо вздохнул я.
– Там у них новая фирма открылась, – сказал Толик, вытирая рукавом рот, – по сбору металлолома… Говорят, какие-то японцы или корейцы.
– Да ну! – удивился я. – Где они думают его собирать?
– Как – где! – Толик удивленно посмотрел на меня. – Будут демонтировать станки и вывозить к себе под видом металлолома… Считай, судостроителям повезло: месяца два-три они еще продержатся, а вот станкостроителям – полная хана… Вчера последний цех закрыли. Зарплаты у них с февраля нет…
III
Когда Толик ушел, было уже совсем темно. Я вышел на балкон и увидел необычайно огромную, полную луну. Она висела низко над Городом и от нее во все стороны расходились широкие белые лучи, как от театральных «юпитеров». Город в этих лучах был белым и холодным, словно его по самые крыши засыпало крошками льда. Я сел на старенькую банкетку и представил Людмилу Георгиевну в яме. Длинно и ровно распростертое тело со скрещенными на груди руками и вспухшим от голода животом. Слегка проваленный внутрь рот и немного отечные полукружья под неожиданно синими глазами. Да, именно такой я и видел ее в последний раз возле мусорных ящиков на вокзале. Она стояла с коричневой хозяйственной сумкой, из которой выглядывала какая-то вязаная тряпка и горлышко пустой бутылки. Она стояла и пристально смотрела прямо на меня, а к ее ногам жался какой-то грязный и ласковый песик, испуганно просунувший хвост между задних лап. Они смотрели на меня в четыре одинаково голодных глаза, и у песика от смутной надежды потекла светло-желтая слюна.
– Вы были не самый лучший мой ученик, – мрачно сказала Людмила Георгиевна.
– Да, – подтвердил я.
– И потом, вы увлекались курением в туалете.
– Было дело, – повеселел я, краем глаза заметив, что песик потерял ко мне всякий интерес.
– Но вы окончили Университет, стали редактором очень популярной молодежной газеты…
– Которая не выходит уже пять месяцев, – вставил я.
– Пусть, – нахмурилась Людмила Георгиевна, – я не об этом… Я хочу вас спросить, как человека умного и интеллигентного…
– Пожалуйста, – скромно ответил я, разглядев в глубине коричневой сумки сломанную грязную игрушку времен развитого социализма.
– Я хочу вас спросить, почему все это стало возможным? – она широко повела рукой, как бы обнимая весь Город и с омерзением притискивая его к груди.
– Только потому, что вы этого сами хотели, – не задумываясь, ответил я.
Она вытаращила на меня изумленные глаза, потом усмехнулась и хотела уйти, но в последний момент ее озарило:
– Ах да, понимаю, – Людмила Георгиевна попыталась улыбнуться, но вместо этого ее рот провалился еще больше. – Аллегория?
– Никакой аллегории, Людмила Георгиевна, уверяю вас. Мы все этого хотели…
– Вот этого? – казалось, она окончательно проснулась и теперь брезгливо покосилась на склизкие мусорные ящики.
– И этого – тоже…
– Спасибо, – она гордо вскинула голову, оттолкнула ногой песика и сделала шаг. – Ничего другого я от вас и не ожидала.
– Людмила Георгиевна, вы хотя бы помните, как обещали нам прекрасную жизнь при коммунизме? – разозлился и я.
– При чем здесь это? – она задержала шаг.
– Всего лишь при том, что вы научили нас ждать хорошую жизнь, а не работать для нее. Целая страна сидела и ждала семьдесят лет, когда наступит коммунизм…
IV
– Впрочем, это вполне в традиции русского народа – ждать лучшей доли, а не биться за нее. Все и всегда чего-то ждут: Василиса – Прекрасная – Царевича, Иван – дурак – щуку из проруби, Илья Муромец и тот чего-то выжидал тридцать три года у себя на теплой печи…
– Это совсем иное! – нервно вскакивает заведующий отделом культуры нашей газеты, Володя Крапулин, принесший очередную информацию о закрытии очередного кинотеатра. – Илья Муромец потом доказал…
– Что не зря на печке отсиживался? – спрашиваю я. – И еще вот это вечное желание что-то кому-то доказать– при любом удобном случае.
– Ты не любишь русский народ! – Володин палец грозно останавливается на уровне моей груди. – Ты и сам не совсем русский человек…
– И еще вот это, – уныло вытягиваю я из себя и мне становится скучно, так скучно, что я беру принесенную информацию и начинаю читать.
Докатились
«Разгул демократии в нашем Городе достиг своего апогея, – медленно и вслух читаю я. – Закрыты все Дома культуры, все очаги досуга наших горожан. Печальная судьба настигла и всеми любимый кинотеатр «Мир». Еще несколько лет назад счастливые дети выстаивали длинные очереди за билетом на дневной сеанс, а сегодня два-три человека в зале – большая редкость. Нечем стало платить за свет, тепло и аренду, и служащие кинотеатра вынуждены были отдать его «новым русским» под автосалон. Там, где дети наслаждались отечественным киноискусством, сегодня стоят шикарные иномарки для новых нуворишей»…
Я бросил читать и посмотрел на Крапулина.
– Чего ты хочешь? – спросил я.
– Я хочу, чтобы все вернулось назад, – тихо сказал Володя. – Я хочу, чтобы мои дети были пионерами, потом комсомольцами…
– Потом коммунистами, – продолжил я, – партийными работниками, номенклатурой… Так уже было, Володя!
– А разве плохо? Все получали зарплату, ездили отдыхать на Черное море, копили деньги на машину…
– И всем ужасно не хватало свободы, – опять продолжил я. – Теперь свободы – хоть отбавляй, но не хватает денег. И что, все начинать сначала?
– С тобой трудно разговаривать, – Володя насупленно смотрел на меня. – И вообще, ты сильно изменился за последнее время.
– Это комплимент? – усмехнулся я.
– Нет, это…
Володя вскоре ушел, оставив после себя розовый туман надежды. Мне пришлось встать, открыть форточку и основательно проветрить комнату.
V
Ветер перемен дул с лимана, и в Городе пахло селедкой или, если хотите, малосольными огурцами. Под этот запах мужики дружно потянулись к палаткам, где денно и нощно продавалась хмельная продукция, начиная с импортного баночного пива и кончая водкой «Распутин» с двумя портретами на этикетках. Спиртное стоило дешевле хлеба и мужики отпаивались после вынужденного горбачевского воздержания. Рядом с палаткой «Русская тройка» два здоровенных амбала нещадно колотили подвыпившего мужичка, обозвавшего их мироедами. Женщины опасливо переходили на другую сторону улицы, мальчишки, бросив пинать банку из-под пива, горячо заспорили – насмерть забьют или нет.
– Он только размахивается сильно, а пинает со слабиной, – говорил один.
– Но зато сразу по голове, – возражал другой.
– А что по голове, что по голове! – горячился первый. – Она же костяная, долго продержится. Надо бы по кишкам, там сплошной полиэтиллен – вмиг разорвется.
– Или по башке, но чем-то твердым, – настаивал второй.
Мальчишки подходили все ближе, злобный азарт перекосил их лица, руки непроизвольно сжимались в кулаки.
Мужик уже почти не шевелился. Выбитый глаз плавал в желеподобном сгустке крови и только пальцы еще скребли землю.
Амбалы согласно переглянулись и молча ушли в палатку.
Первый пацан поднял метровый брусок дерева, оглянулся, и с оттяжкой ударил мужика в затылок. Тот дернулся, подогнул к животу колени и потом медленно, судорожными толчками, выпрямил ноги.
Готов, – тихо сказал второй, – оттрепыхался…
Они и еще понаблюдали за неподвижно распростертым телом, потом вернулись к своей пивной банке, расплющенной меткими пинками.
VI
Последним принес материал в очередной номер Саша Бронфман. Вообще-то он Иссаак, но Саша говорит – какая разница? И мы все зовем его Сашей. Но наши конкуренты из газеты «Даешь демократию!» зовут Бронфмана «Какая задница!» Задница, конечно, у Саши, как у донской казачки, но дело не в этом. Просто у них не получается переманить его к себе, и они ничего не могут понять. У них оклады в твердой валюте, свободный выход на радиостанции «Свобода» и «Немецкая волна», а Саша работать у них отказывается. Из принципа, видите ли. И это тем более странно, что Саша прирожденный репортер, божьей милостью, так сказатью И вот он рыскает по всему Городу, всюду поспевает первым, берет буквально горячий материал, и тащит его в нашу газету «Маяк». А мы – прячем его материалы в очередную папку и складываем все это добро у меня в кабинете. «Братской могилой» остроумно окрестил кто-то из наших всю эту кучу невышедших газет. Так оно и есть! Самый забойный материал уже на следующий день ни хрена не стоит и это понимаю даже я, редактор, а что говорить про Сашу…
– Старичок, – Саша сидит напротив меня в вальяжной позе, – ну поставь ты этот материал на первую полосу – чего тебе стоит?
– Вы что сегодня, на ежа наступили? – удивляюсь я, наливая ему стакан чая из плодов шиповника. – Толик приносит материал о похоронах – ставь на первую полосу. Ты приносишь черт знает что – ставь на первую полосу… Да она что, резиновая?
Толстые Сашины губы становятся еще тоще, в выпуклых глазах вселенская тоска и боль всех евреев мира вместе взятых. Я не выдерживаю этого океана тоски и молча протягиваю руку. Саша с готовностью отдает мне свой материал с цветной фотографией. На снимке я вижу костер вокруг человека и бегло читаю первые строчки: «На центральной площади, напротив Городской мэрии, облил себя бензином и поджег 46-летний рабочий судостроительного завода. Охватившее его и стоящие рядом автомашины пламя було потушено, но не сразу»…
– Совсем сгорел? – буднично спрашиваю я.
– Нет… На восемьдесят процентов…
– Проследи за ним – нам надо знать причины.
– Они же шесть месяцев зарплату не получают, – удивился Бронфман. – Какие еще могут быть причины?
– На заводе две с половиной тысячи рабочих, сгорел же пока только он один.
– Слушай, Соколов, а ты кровожадная личность, – хмуро говорит Саша. – И вообще, ты не тянешь на свои тридцать два года. Ты, извини, как член политбюро…
– Может быть я и член, но только не политбюро… Материал твой ставлю на вторую полосу, – категорически отрезал я и убрал Сашин репортаж в папку № 120 от 30 августа 1995 года.
VII
Вечером я был на презентации интерклуба «Российский закат». Под крышей «Клуба культурных связей» преспокойно устроилась некая немецкая фирма, торгующая вином. На презентацию понаехали вечно голодные телевизионщики, расставили камеры и освещение, распахнули двери, и народ повалил на халявную жраньку. Всех снимали, в том числе и меня, на цветную кинопленку. Президент Клуба, больше смахивающий на городского урку, толканул прочувствованную речугу о взаимопроникновении двух великих культур – русской и немецкой. Потом открыли шампанское. На специальных столиках появились бутерброды с икрой и паштетом из гусиной печени. Я навалился на то и другое, запивая ранним рейнским вином. Жирные, хорошо упакованные рожи, медленно фланировали между столиками, обмениваясь последними городскими сплетнями. Среди них я узнал множество знакомых мне людей, которых я раньше встречал в высоких коридорах горкомов и обкомов партии, в милицейских кабинетах и на кремлевских приемах. Популярная, стареющая певичка тоже была здесь. Внимательно присматривая за пьяненьким молодым мужем, она между делом выторговала себе у хозяев десять тысяч спонсорской помощи. Разумеется, в долларах…
– Как поживаешь, Сергей Иванович? – неожиданно остановился передо мной бывший первый секретарь обкомо комсомола, а ныне президент преуспевающего коммерческого банка, Юрий Петрович Слизун.
– Вашими молитвами, – мрачно ответил я, облизывая солоноватые от икры губы.
– Дотаций на газету так и не дают?
– Не дают.
– Значит, продолжаете работать на «Братскую могилу»?
– Значит, продолжаем…
– А ведь я мог бы тебе помочь, – вдруг, понизив голос, сказал Слизун и внимательно посмотрел на меня. – Основательно помочь…
